ХУДОЖНИК

В 1936 году Арцеудову исполнилось сорок пять лет. Возраст для летчика, вообще говоря, далеко не предельный. Мы знаем имена гражданских пилотов и даже летчиков-испытателей, продолжавших летать, когда ям перевалило и за пятьдесят. Но именно продолжавших! Изо дня в день, из месяца в месяц продолжавших нести радостный груз летной работы, не выбившихся из привычной летной формы — физической и психологической. А начинать заново после перерыва, в течение которого успела измениться авиация (она это делает чрезвычайно быстро), изменялся и ты сам, — совсем другое дело,

Арцеулов, будучи трезвомыслящим человеком, не мог не отдавать себе в этом отчета. «Не имея возможности продолжать работу в авиации, я всецело стал работать как художник», — пишет он в автобиографии. Северный краевой Союз советских художников принял Арцеулова в число своих членов. И начались десятилетия его активной творческой деятельности в этой новой ипостаси. Впрочем, нет, не новой, а всегда жившей в нем, но находившейся все-таки на втором плане с того самого далекого дня, когда он оставил студию Лансере ради должности рабочего сборочного цеха авиационного завода Щетинина.

Арцеулов писал маслом, писал акварели, но больше всего работал как график и книжный иллюстратор. Более пятидесяти книг вышли с его иллюстрациями и художественным оформлением. «Синопский бой» С. Сергеева-Ценского, «Путешествия» Н. Пржевальского, «Слово о двадцати восьми» Н. Тихонова, «Енисей, река сибирская» Г. Кублицкого... И, конечно, книги, принадлежащие перу коллег Арцеулова, авиаторов: «Служу родине» И. Кожедуба, «Рассказы из жизни» и «Рассказы авиаконструктора» А. Яковлева, «О нашей авиация» И. Мазурука, «Полюс» и «Полярный летчик» М. Водопьянова (вот и сошлись снова жизненные пути начлета Московской авиашколы и красноармейца, помощника шофера, рвавшегося летать).

Особенно много потрудился Арцеулов как журнальный художник. Им проиллюстрировано 240 номеров журнала «Техника — молодежи», где он был ведущим

художником, немало номеров «За оборону», «Крылья Родины», «Юный техник», «Моделист-конструктор». (Имено в этой редакции встретились однажды Арцеулов, как художник, и автор этой книги, написавший тогда для журнала очерк о первых воздушных боях под Москвой.)

«Огонек», «Знание — сила», «Вестник Воздушного флота», «Советский воин» — трудно перечислить все популярные издания, в которых встречались рисунки, обложки, цветные вкладки работы Арцеулова. Вкладки и рисунки делал он и для «Детской энциклопедии».

Стену главного зала Центрального дома авиации и космонавтики имени М. В. Фрунзе украшает большое (6X3 метра) панно его работы. Картины Арцеулова есть и в экспозиции этого дома, и в фондах Феодосийской галереи.

13 апреля 1961 года на первой полосе «Правды» была помещена композиция, посвященная полету Гагарина, — совместная работа художников В. Добровольского и К. Арцеулова, делавшего ее, по собственному признанию, с особенным удовольствием.

Автор этой книжки — не специалист в изобразительном искусстве. Воспринимает его с позиций субъективно-эмоциональных (как говорится, «нра...» или «не нра...»). Поэтому не решается выступать с собственными оценками, а передает слово лицам более компетентным.

«Константин Константинович Арцеулов... из первой своей профессии авиатора принес в живопись чувство романтики, красоты мира во всем неповторимом разнообразии его красок... После В. Сварога в нашей живописи, пожалуй, не было живописца, столь уверенно сочетающего буйную яркость красок с верностью традициям строго реалистической живописи. Его композиции, особенно иллюстрации к научно-фантастическим рассказам... великолепны по цвету и глубоко содержательны. Большую известность приобрела сюита акварелей К. К. Арцеулова, посвященных важнейшим событиям из истории отечественной техники. С течением времени К. К. Арцеулов усовершенствовал рисунок, который в первых его работах еще выдавал недостаточность профессионального обучения, стал сдержаннее в цветовой гамме. Появились черно-белые ак-

варели К. К. Арцеулова, которые сохраняли трудно достижимую в этой скупой технике яркость локальных цветов, особенную мягкость и воздушность, свойственные этому незаурядному живописцу...» Это — из представления художника к званию заслуженного деятеля искусств республики, написанного в июне 1962 года и, к сожалению, оставшегося без последствий, — как, впрочем, и ряд других представлений к наградам и почетным званиям (включая обращение группы летчиков — Героев Советского Союза, ходатайствовавших уже в 70-х годах о присвоении Константину Константиновичу этого звания за совокупность подвигов, совершенных им за годы служения авиации).

Работы Арцеулова с неизменным успехом экспонировались на многих выставках, в том числе и на трех персональных: в 1962, в 1966 и в 1981 годах. На последней — уже посмертно... Каждая из этих работ — в своем роде. И каждая властно создает у зрителя то именно настроение, которое владело художником и которое он стремился передать нам.

Художественная одаренность Константина Константиновича проявлялась не только в том, что он изображал на холсте, бумаге или картоне. Он был превосходным рассказчиком — из тех, которые умеют говорить спокойно, сдержанно, без размахивания руками и голосовых модуляций, но которым слушатели внимают раскрыв рты. Стоит пожалеть о том, что он не перенес свои устные рассказы на бумагу. Вернее, сделал это очень скупо. Тем не менее его очерк «Мальчик и орел», опубликованный в «Комсомольской правде», видимо, во многом автобиографический, выражает и поэзию полета, и психологию мужающего юноши, и очарование природы Крыма, а главное — светлое мироощущение автора.

Интересен и оставшийся неопубликованным рассказ Арцеулова «Случай», выдержанный в совсем иной, немного иронической тональности, соответствующей содержанию рассказа — любовной истории, развившейся из недоразумения почти анекдотического: молодой летчик получает от незнакомой женщины записку — приглашение на свидание. Они встречаются, быстро развивается роман, и лишь в самом конце рассказа (после свершения всех положенных событий романа) выясня-

ется, что произошло счастливое недоразумение: записку писала какая-то другая женщина. Анекдот? Конечно, анекдот. Но как легко, тонко, без намека на пошлость, в которую, казалось бы, так легко было тут впасть, рассказывает этот «случай» Арцеулов! Завершается рассказ словами от автора: «Конечно, ничего этого не было... Новелла выдумана мной». Что ж, возможно, что выдумана... Мы не знаем, писал ли Арцеулов когда-нибудь, хотя бы в юности, стихи. Но в одной из его черновых тетрадей среди набросков контуров планера и систем управления им вдруг находим... эпиграмму. Видимо, изрядно надоели Константину Константиновичу бесконечные длинные анкеты (долгое время бывшие у нас в большой моде), и он пишет, озаглавив четверостишие «Разбирая папки с бумагами»: «Вся жизнь моя изложена в анкете. Она прошла, чтоб написать анкеты эти». Особое место в литературном — иначе не назовешь — наследии Константина Константиновича занимают его письма. Я имею в виду не стиль, вернее, не только стиль — ясный, свободный, с приметами этакой благородной старомодности. Главное, что обращает на себя внимание в письмах Арцеулова, это их содержание.

Конечно, повсюду, куда бы Константин Константинович ни приезжал — в Армению, Киев, Коктебель, он неизменно оказывался в положении почетного гостя. Но не «свадебного генерала»! Эта роль была ему органически чужда. На собственной персоне он сосредоточиваться не любил, напротив, пристально смотрел вокруг себя. И не только смотрел, но и видел, что далеко не одно и то же. Видел прежде всего людей.

Раскроем хотя бы письмо, в котором Арцеулов на девяти страницах рассказывает родным о своей поездке в Армению. Оно полно людей (так и хочется сказать: действующих лиц). Самых разных. Начиная с давно знакомых автору письма, как, например, выдающийся пилот, Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР Р. И. Капрэлян — и в то время начинающий испытатель Г. Р. Карапетян. Заместитель начальника Армянского управления Аэрофлота X. С. Петросян — и упомянутый лишь по имени, но по достоинству оцененный Арцеуловым за внимательность и гостеприимство, «приставленный к нам от Союза художников Рудольф». Малоизвестный вне церковных кругов епископ, настоятель монастыря в пещерном городе

Герарте, — и видный религиозный и политический деятель, католикос всех армян Вазген IV («Мужчина лет шестидесяти с приветливым, умным лицом... Извинился, что плохо говорит по-русски... Показал три картины Айвазовского, проводил нас до дверей...»).

Особое внимание Арцеулова привлекли и были образно им описаны колоритные народные персонажи. Такие, как шеф-повар ресторанчика «Севан», спросивший посетителей: «Шашлык делать, как вы любите или как я люблю?» (Излишне говорить, что посетители предпочли положиться на вкус мэтра). Или другой персонаж: «Среди пиршества появился худой, заросший черной бородой человек с проницательным взглядом. По просьбе знавших его он достал из-за пазухи тростниковую дудочку и стал играть. Ничего подобного в жизни я не слыхал, и представить себе трудно, какого артистизма можно достигнуть, владея таким примитивным инструментом. Порой дудка у него пела почти человеческим голосом. Древние армянские мотивы так подействовали на слушателей, что на глазах у многих появились слезы...» Незаурядность, талант, в какой бы области они не проявлялись, неизменно привлекают внимание Арцеулова. У машины, пишет он, «нас ожидало еще одно чудо. Водитель, такого же типа, как и дудочник, подошел к своей машине и, стоя на расстоянии, скомандовал: «Заводись!»—и мотор заработал. «Поехали, милая» — машина двинулась, он вскочил на ходу...» Виртуоза-дудочника и фокусника-водителя Арцеулов воспринял прежде всего как людей одаренных. А на таких у него был особый вкус.

Чрезвычайно рельефны, зримы описания всего увиденного Арцеуловым и остановившего на себе его внимание (тут литератор и художник в нем слились воедино) : скульптур, высеченных в стенах храмов, палат резиденции католикоса Эчмиадзина и, разумеется, Арарата: «Условия освещения были подходящие. Дымка застилала подножие горы, и только снежная громада выделялась на фоне неба».

Едва ли не каждое письмо Константина Константиновича содержит точные наблюдения, глубокие мысли, красочные образы.

Обращает на себя внимание доброжелательность большинства его характеристик: «Нам очень понравился этот молодой человек. Приветливый, серьезный, разносторонне эрудированный...» — это о Ролане Олеговиче

Антонове, сыне авиаконструктора О. А. Антонова. «Очень хорошо выступила Марина Попович... Она ведь поэтесса, остроумная и задорная». Посетившие Арцеулова в гостинице киевские моделисты — «чудесные парни, энтузиасты своего дела — искусства». С особенно большой теплотой пишет Арцеулов о своих коллегах — летчиках и планеристах: Герое Советского Союза А. Н. Грацианском, планеристе-чемпионе, певце и прекрасном рассказчике В. В. Гончаренко и многих других. Создается впечатление, будто ему на каждом шагу попадались одни лишь интересные и симпатичные люди. Что, впрочем, не так уж и удивительно: в отличие от электростатики, по законам которой взаимно притягиваются разноименно заряженные тела, в человеческих взаимоотношениях, напротив, тянет друг к другу людей хороших, «положительно заряженных».

Не закрывал, однако, глаза Константин Константинович и на теневые стороны реальной жизни. Всеядностью и всепрощенчеством не болел. Особенно не терпел необязательности.

Довольно сердито писал, например, о человеке, взявшем на себя роль организатора записи Арцеулова для телевидения и начавшем с того, что сам опоздал на целый час.

А «записываться», «сниматься», да и вообще выступать он не очень любил. Писал об этом сначала сдержанно, даже с усмешкой (про внезапно возникшего режиссера кинохроники: «Мне это как снег на голову»). Но чем дальше, тем все более раздраженно: «В Москве после поездки мне досаждали и очеркисты, и из телевидения. Все хотят заполучить материал, фотографии, побеседовать. Мне это на нервы действует. Мне хочется только покоя... Я все еще не рассортировал своего багажа и здоровье налаживается медленно». И в другом письме: «...время было суматошное — приехала киногруппа документалистов, которые снимают фильм... и меня прилепили к этому делу... Мне было трудновато и для глаз, и понервничать приходится в таких случаях. Не переношу записи на пленку. Язык к горлу прилипает, и мысли из головы вылетают... Предстоит еще такая же процедура для Центрального телевидения».

Читая такое, сочувствуешь пожилому, больному человеку, для которого шум, суета, бьющий в больные глаза ослепительный свет, вся процедура записей,

к тому же следующих одна за другой чуть ли не сплошным потоком, действительно были трудны и утомительны.

И все же... Все же сейчас, когда Константина Константиновича Арцеулова среди нас больше нет, особенно остро ощущается, сколько важного, драгоценного, невосполнимого мог бы еще рассказать по радио, телевидению, в печати этот человек! Как много ушло вместе с ним!.. Автор этих строк, например, сейчас глубоко сожалеет, что в свое время, пока это было возможно, постеснялся «вытягивать информацию» из Константина Константиновича. Боялся злоупотребить его добрым отношением к себе...

Читая пространные, подробные письма Арцеулова, легко предположить, что он любил это дело, отдавался эпистолярным занятиям с радостью и наслаждением. И великой неожиданностью прозвучали для меня слова дочери Константина Константиновича — Ольги Константиновны:

— На столе у папы всегда лежал список, кому, в каком порядке отвечать. Переписка была очень большая. Но он имел правило: всем, кто ему писал, отвечать. Хотя писать письма не любил, каждый раз морщился, охал...

Вот как, оказывается: не любил! Но — писал. Потому что отличался редкой обязательностью. А по отношению к близким людям ощущал и потребность поделиться всем важным и интересным, что ему доводилось увидеть.

Не следует, однако, видя все проявления его уважительного отношения к людям, представлять себе Константина Константиновича в виде этакого рождественского деда, благостно-добродушного по отношению ко всем и к каждому. Нет, когда он сталкивался с высказываниями или поступками, достойными осуждения, то своего отношения к этому не скрывал.

Друживший с Арцеуловым летчик и художник Л. М. Вяткин рассказывает, как однажды при нем Константин Константинович снял трубку зазвонившего телефона и, едва услышав, кто с ним говорит, спокойно, негромко, но весьма решительно сказал: «Прошу вас считать, что мы незнакомы» — и повесил трубку. Однако минуту спустя телефон снова позвонил, и тот же человек, попросив все же выслушать его, принялся что-то взволнованно объяснять. Выяснилось, что он —

только однофамилец человека, чем-то вызвавшего гнев Константина Константиновича, который, уяснив себе это, извинился, а закончив разговор, виновато усмехнулся: «Бывает же так! Оказывается, однофамилец! А я-то его...»—и потом не раз возвращался к этому случаю и снова переживал его, качал головой, чувствовал неловкость.

Читая публикации, где упоминалось его имя и описывались события, в которых он был главным действующим лицом, — первый штопор, испытания самолета ИЛ-400 и другие, — Арцеулов не оставался равнодушным к, увы, довольно часто встречавшимся в них неточностям.

Одну из подобных статей он в сердцах перекрестил по диагонали красным карандашом: «Чепуха. Все выдумано бездарным автором». На полях другой написал: «Пасквиль, придуманный автором», «Дурацкая выдумка». Правда, как вспоминает Ольга Константиновна, вдоволь повозмущавшись, Константин Константинович написал автору второй из этих статей письмо, хотя и со всеми необходимыми замечаниями (тут он ни на какие компромиссы не шел), но вполне корректное по тону.

Строгое отношение к достоверности излагаемых в печати фактов он проявлял даже (а может быть, особенно?) к тем произведениям, которые в целом решительно одобрял и авторов которых глубоко уважал. Получив от историка авиации Е. В. Королевой и журналиста В. А. Рудника написанную ими по-настоящему хорошую (на сегодня выдержавшую пять изданий) книгу «Соперники орлов», Арцеулов пишет благодарственное письмо, в котором высоко оценивает работу авторов («прочитал с интересом уже два раза») и тем не менее высказывает ряд замечаний и уточнений, начиная с характеристик дореволюционных авиационных деятелей Стоматьева и Буксгевдена и кончая формой одежды офицеров-летчиков того времени и написанием авиационных терминов по-французски.

В августе 1955 года он пишет по просьбе совета Центрального Дома авиации и космонавтики имени М. В. Фрунзе воспоминания о корпорации русских летчиков в годы, предшествовавшие первой мировой войне. И при всей своей очевидной неистребимой приверженности к этой корпорации, при всем восхищении такими ее представителями, как М. Н. Ефимов,

П. Н. Нестеров и им подобные, не считает себя вправе умолчать и о том, что «из числа военных летчиков многие шли в авиацию из соображений карьеры и материальных условий, оставаясь равнодушными к развитию летного дела. Из числа гражданских летчиков, которых насчитывалось в пределах двух десятков, большинство... оставалось малограмотными в техническом и теоретическом отношениях».

Заставить себя покривить душой он не смог и тут.

Ученики Арцеулова... Их было, мы уже знаем, более двухсот. Многие из них вышли в первые ряды представителей летной профессии. Многие сложили свои головы в боях. Но все, кому суждено было долголетие, не забывали своего учителя.

Перебираем открытки, письма, сохранившиеся в семье Арцеуловых.

«Дорогой мой учитель! Горжусь, что учился у Вас» — это слова генерала Александра Александровича Туржанского, летчика, в довоенные годы командира первой советской штурмовой авиационной части, в которой вырабатывалась тактика, с таким успехом примененная и развитая нашими летчиками на знаменитых Ил-2 во время Великой Отечественной войны.

«Здравствуй, мой учитель и родной братушка!» — пишет ветеран рабочего движения, член Компартии с 1918 года, Герой Социалистического Труда Народной Республики Болгарии Христо Паков. Юношей он эмигрировал в Советский Союз, у нас — в Московской авиашколе — научился летать, двадцать лет прослужил в Советских Вооруженных Силах, добровольцем воевал в Китае против японских агрессоров, служил в полярной авиации, участвовал уже в звании полковника в Великой Отечественной войне — словом, всей своей жизнью проявил себя как достойный ученик достойного учителя.

«Скольким же людям Вы помогли расправить крылья! — пишет Арцеулову 3. А. Левина, сестра другого ученика Константина Константиновича — Александра Алексеевича Левина. — Из рядового летчика он, сын рабочего, старого коммуниста, вырос до генерала Советской Армии. В этом и Ваша заслуга. Он был Вашим учеником...»

Теплотой и вниманием учеников и младших коллег Константин Константинович был окружен до самого дня 18 марта 1980 года, когда остановилось его сердце.

Впрочем, было бы, наверное, неправильно считать учениками Арцеулова только тех, кого он учил летать непосредственно сам. Его влияние распространялось и дальше, на последующие поколения авиаторов. Нередко и по сей день можно услышать, как летчики и планеристы в своих профессиональных, да и не только профессиональных спорах ссылаются на Арцеулова, на его мнение — подлинное, а иногда и предполагаемое. Он принадлежал к тому редкому типу людей, о которых говорят, что они при жизни стали легендой. Это выражение стало сейчас расхожим. Его употребляют охотно и далеко не всегда кстати. Но, честное слово, говоря о Константине Константиновиче, трудно найти слово, более точное, лучше подходящее ко всему его облику.

Стремясь быть как можно более объективным, автор этой повести на всем ее протяжении старался всюду, где это было возможно, ссылаться на документы, печатные и рукописные публикации, свидетельства очевидцев. Но в заключение не может удержаться от того, чтобы не добавить к сказанному и свое собственное суждение хотя бы об одной из главных черт в облике этого человека: интеллигент он был.

Интеллигент в самом полном и лучшем смысле этого слова!

И когда при мне в разговоре упоминают уникальное в истории цивилизации явление — российскую интеллигенцию, я всегда прежде всего вспоминаю одного из самых достойных ее представителей и выразителей — Константина Константиновича Арцеулова.

СОДЕРЖАНИЕ

Первый бой мы выиграли...............3