Марта 1908 годаП. А. Столыпин произносит речь на 50-летии земского отде­ла Министерства внутренних дел. 1 страница

«В жизни народа полвека — мгновение,— сказал в самом начале премьер.— Со­хранить жизненность могут лишь государственные учреждения, сознающие это и доро­жащие связью с прошлым и преданиями, которые придают этим установлениям истори­ческую ценность». Далее он подчеркнул заслугу земского отдела в улучшении положения крестьянства. Вспомнив вехи полувековой деятельности этого ведомства во благо Рос­сии, выступающий предложил обратиться к Государю Императору с телеграммой, выра­жающей «готовность посвятить все силы свои беззаветному служению Самодержцу II Всероссийскому на благо дорогой Родины» [57, с. 116, 118].

А тем временем вокруг Столыпина сгущались новые тучи: на сей раз оппозиция столкнулась с ним в вышеупомянутом вопросе о воссоздании Российского Флота. К сожа­лению, в этот период у него не нашлось много союзников: уныние и смятение разводили в стороны былых попутчиков и друзей. Эту атмосферу весны 1908 года передает дневник Тихомирова:

«10 марта. ...Я все время читаю законы. До чего мерзко Таганцевское Уголовное уложение! Старое Уложение о наказаниях имело строго выдержанную идею. В Уголов­ном уложении единственная идея, кажется,— это возможно более подорвать идею вер­ховной власти царя и неприкосновенность церкви. Да, плохо смотрели наши государи за своей либеральной буржуазией. Прямо грустно видеть, как при безусловной, безгранич­ной власти царя все подорвано, даже до времен бомб и баррикад, так что для 17 октября заранее расчищено было готовое место.

И вот, что теперь делать? Где богатырь, который бы мог воссоздать „разрушен­ную храмину"? Да и в России — многие ли теперь захотят этого после такого страшного саморазрушения? У многих ли вера в принцип устояла перед фактом?

А Столыпин, по-видимому, крепок, и Дума крепка, несмотря на то, что, очевид­но, не даст денег на броненосцы. Тут есть что-то закулисное. Или Столыпин хочет со­здать прецедент непатриотичности Думы, или же, наоборот, он не прочь, посредством Думы, вынудить к чистке морское ведомство. Во всяком случае Дума не производит впе­чатления большой мудрости. Хороших людей много, а насчет ума скудновато.

Нет, не Третья дума спасет нас!..

15 марта. Был на приеме. Ужасное множество людей, золота, лент, орденов. Од­нако, я был „золотее" многих. Ожидал приема три с половиной часа, весь изнемог. Гово­рил минут пять. Столыпин был весел, любезен донельзя, радовался, что устроил меня. Ну, просто совестно!..» [104, с. 142]

ПО АРХИВНЫМ ДАННЫМ ИЗВЕСТНО,что в середине января 1908 года Столыпина особо тревожит обстановка в Финляндии, где с приближением очередного сейма разгорается политическая борьба, густо замешанная на национальных страстях. В секретном письме помощника Финляндского генерал-губернатора на имя Столыпина и прилагаемой солидной по объему записке сообщается о сложившейся в противостоящей «шведской» — «старофинской партии» обстановке и высказываются соображения о воз­можности достижения соглашения с последней [131, Д. 92].

Далее П. А. Столыпин знакомится с финляндской прессой, а также с письмом редактора «Финляндской газеты» Баженова своему коллеге сотруднику газету «Россия» Сыромятникову, который, видимо, счел уместным передать его копию лично премьеру. Баженов пишет о нецелесообразности роспуска финского сейма и оставления Сената. Столыпин, осмыслив этот тревожный вопрос, считает уместным выслать Императору письмо редактора и прилагает записку:

«Вашему Императорскому Величеству будет, быть может, небезынтересно оз­накомиться с содержанием прилагаемого письма ред. „Финляндской газеты" на имя Сы-ромятникова.

Взгляды, высказываемые в этом письме, я всецело разделяю: они совпадают с моим докладом Вашему Величеству на прошлой неделе.

Статс-секретарь Столыпин.

25 марта 1908 г.».

Любопытно, что на послании Столыпина рукою Николая II начертано:

«Я тоже вполне согласен» [131, Д. 93].

Между тем в результате успешных шагов на внешней арене Россия значительно улучшила свое международное положение. Договора, заключенные на выгодных услови­ях с Японией, не получившей ожидаемых контрибуций, и с Англией оставляли в сфере российского влияния огромные территории в Азии — северную Маньчжурию, Китай­ский Туркестан, Монголию. Столыпин стремится обратить энергию страны в мирное русло — на русский Восток, таивший огромные возможности, но пробуждавшийся край­не медленно в силу многих причин и прежде всего плохо развитых коммуникаций.

31 МАРТА 1908 ГОДА П. А. Столыпинвыступает в Государственной Думе с речью о сооружении Амурской железной дороги.Отстаивая целесообразность скорей­шего осуществления этого проекта, он, в частности, говорил:

«<...> Правительство, по мнению наших противников, шло по инерции, по ру­тинному пути, по наклонной плоскости, оно совершенно бессмысленно следовало в

прежнем направлении прежней нашей дальневосточной политики. Я же настаиваю на том, что правительство взвесило именно наше положение после дальневосточной вой­ны, что правительство имело в виду мудрое изречение Екатерины Второй gouverner c'est prevoir, „управлять — это предвидеть" <...>.

Несомненно, постройка дороги освободит государственное казначейство от многих расходов на содержание сильной армии на Дальнем Востоке, освободит государ­ственное казначейство и от необходимости постройки казарм для этих военных сил. При громадности нашей территории неоспоримо важно иметь возможность перебрасы­вать армию из одного угла страны в другой. Никакие крепости, господа, вам не заменят путей сообщения. Крепости являются точкой опоры для армии; следовательно, самое на­личие крепостей требует или наличия в крае армии, или возможности ее туда перевезти. Иначе, при других обстоятельствах, что бы ни говорили, крепость в конце концов пада­ет и становится точкой опоры для чужих войск, для чужой армии.

Наши государственные границы равняются 18 000 верст. Мы граничим с де­сятью государствами, мы занимаем одну седьмую часть земной суши. Как же не понять, что при таких обстоятельствах первенствующей, главнейшей нашей задачей являются пути сообщения?..

Докладчик Комиссии государственной обороны сказал тут, что природа не тер­пит пустоты. Я должен повторить эту фразу. Отдаленная наша суровая окраина вместе с тем богата, богата золотом, богата лесом, богата пушниной, богата громадными про­странствами земли, годными для культуры. И при таких обстоятельствах, господа, при наличии государства, густонаселенного, соседнего нам, эта окраина не останется пус­тынной. В нее прососется чужестранец, если раньше не придет туда русский, и это просачивание, господа, оно уже началось. Если мы будем спать летаргическим сном, то край этот будет пропитан чужими соками и, когда мы проснемся, может быть, он окажется русским только по названию(Г. С).

Я не только говорю об Амурской области. Надо ставить вопрос шире, господа. На нашей дальней окраине, и на Камчатке, и на побережье Охотского моря, уже на­чался какой-то недобрый процесс. В наш государственный организм уже вклинива­ется постороннее тело(Г. С). Для того чтобы обнять этот вопрос не только с техниче­ской, с стратегической точки зрения, но с более широкой, общегосударственной, поли­тической, надо признать, как важно для этой окраины заселение ее. Но возможно ли за­селение без путей сообщения? <...>» [57, с. 120—122].

Со знанием дела, с массой примеров он говорил и о том, что при победоносном шествии человека перед ним отступают и топи, и мерзлота — говорил, ссылаясь на мне­ния авторитетных ученых. Далее П. А. подчеркивал значение железной дороги для осво­ения огромных земель, годных под полезные культуры, переселения и разработок в Бар-гузинской тайге, на Витимском побережье и в Забайкальской области. Примечательно, что в своей речи Столыпин ссылается и на замечательный опыт сибирских молокан, до­стигших больших успехов в земледелии. Говоря о значении края, он также не скрывает своих опасений:

«...оставлять этот край без внимания было бы проявлением громадной государ­ственной расточительности. Край этот нельзя огородить каменной стеной. Восток про­снулся, господа, и если мы не воспользуемся этими богатствами, то возьмут их, хотя бы путем мирного проникновения, возьмут их другие.

Я нарочито не ставлю этот вопрос в связь с разрешением аграрного вопроса в Европейской России. Вопрос амурский важен сам по себе, это вопрос самодовлеющий, но я должен настоятельно подчеркнуть, что Амурская железная дорога должна строить­ся русскими руками, ее должны построить русские пионеры... (Рукоплескания справа и из

центра.) эти русские пионеры построят дорогу, они осядут вокруг этой дороги, они вдви­нутся в край и вдвинут вместе с тем туда и Россию» [57, с. 127].

Сделав в завершение экономическое обоснование предлагаемого проекта, пре­мьер-министр еще раз указал на его высокое государственное значение:

«Мы ответим за то, что, занятые своими важными внутренними делами, за­нятые переустройством страны, мы, может быть, проглядели более важные миро­вые дела, мировые события(Г. С), мы ответим за то, что пали духом, что мы впали в бездействие, что мы впали в какую-то старческую беспомощность, что мы утратили веру в русский народ, в его жизненные силы... в силу его не только экономическую, но и в куль­турную. Мы, господа, ответим за то, что приравниваем поражение нашей армии к пора­жению и уничтожению нашей родины...

Но не забывайте, господа, что русский народ всегда сознавал, что он осел и окреп на грани двух частей света(Г. С.), что он отразил монгольское нашествие и что ему дорог и люб Восток; это его сознание выражалось и в стремлении к переселению, и в народных преданиях, оно выражается и в государственных эмблемах. Наш орел, насле­дие Византии,— орел двуглавый. Конечно, сильны и могущественны и одноглавые орлы, но, отсекая нашему русскому орлу одну голову, обращенную на восток, вы не превратите его в одноглавого орла, вы заставите его только истечь кровью (Г. С.). (Рукоплескания справа и в центре.)

Я, господа члены Государственной думы, уверен, я убежден, что одно ваше реше­ние в этом деле уже придаст большую силу государству. Одна наша разумная плодотворная работа уже поднимает кредит государства, уже дает новые миллионы России. (Рукоплеска­ния справа, и из центра.) Ваше решение одно даст возможность найти и средства на посиль­ных для нас условиях. Это одно уже является новым источником финансовой силы. Если, господа, в самые тягостные минуты нашей новейшей истории русские финансы осилили войну, осилили смуту, то на скрепление нашего расшатанного государственного тела же­лезным обручем будут средства. Для этого, господа, нужно только ваше единодушное ре­шение, о котором я говорил в начале своей речи, нужно ваше единодушное слово — про­изнесите (Продолжительные рукоплескания справа и из центра.)» [57, с. 128—129].

НЕСМОТРЯ НА НЕКОТОРЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯс представителями зем­ства, выявившиеся еще в бытность Столыпина саратовским губернатором, он, созна­вая важность местного самоуправления, которое могло принять на себя весомую долю государственных тягот, всячески поддерживал деятельность земских организаций. 1908-м годом помечена черновая записка П. А. Столыпина, касающаяся выборов в мес­тные органы самоуправления. Обращают на себя внимание следующие фрагменты из этого документа:

«<...> Нельзя ли для нового распределения числа выборщиков по куриям при­нять за основание: для крестьян и землевладельцев — пространство владения землей, а для горожан — численность населения? <...>

Крестьян, участвующих в крестьянской курии, нельзя лишать права участия в выборах в качестве собственников в другие учреждения...» [131, Д. 97]

К 1908 году также относится черновик письма П. А. Столыпина к Председателю Госдумы с просьбой поставить на срочное обсуждение законопроекты о волостном и по­селковом самоуправлении, а также о рабочем законодательстве и увеличении жалования офицерам [131, Д. 105].

6 апреля 1908 года,когда представители земств и городов съехались в Петер­бург на совещание по земской реформе,Председатель Совета Министров П. А. Столы­пин давал в их честь завтрак. В Белом зале министерского дома на Фонтанке собралось

около 80 человек. Премьер, поднимая бокал за здоровье представителей и присутствую­щих чинов министерств, поблагодарил их за труды по разработке земских реформ. Отве­чавший на тост председатель московской земской управы Н. Ф. Рихтер обратился к Председателю Совета Министров с речью, которую приводим здесь полностью:

«На меня товарищами моими, представителями земств и городов, возложено приятное поручение приветствовать вас, глубокоуважаемый Петр Аркадьевич, и провоз­гласить тост за ваше драгоценное здоровье. Но прежде чем исполнить это поручение, прошу разрешения сказать несколько искренних, нелицеприятных слов, идущих от глуби­ны моей души и сердца. Моя задача, не скрою, очень трудна. Эта трудность заключается в том, что я не нахожу слов, да впрочем их не найдется во всем обширном русском словаре, чтобы выразить вам всю глубину чувств, завоеванных вами в наших сердцах. Призванный волею Державного Вождя земли Русской, в годину тяжких испытаний, на высокий и от­ветственный пост руководителя судьбами нашей истерзанной врагами Родины, вы, Петр Аркадьевич, первый проявили твердую решимость не преклоняться пред врагом, где бы он ни был. Вы проявили ту решимость, которой так недоставало руководителям наших су­деб — на полях Манчжурии, в Портсмуте, в Петербурге, наконец, по всей России. Вы ре­шились действовать безбоязненно, полагаясь только на Бога, руководствуясь одним стремлением исполнить свой долг пред Царем и Родиной. Вы приступили к исполнению этой задачи, не щадя своей жизни и здравия самых близких вам лиц, не оберегая ваши си­лы. Этою решимостью, твердостью и готовностью жертвовать собою на благо Царя и Ро­дины во всякую минуту вы снискали себе наше восторженное преклонение. Вы воскреси­ли в нас надежду, что далеко еще не все потеряно. Одним словом — вы явились нам тем Мининым, который спасает нашу Родину в наше неблагополучное время. Да хранит вас Бог и его Святая Матерь на благо Царя и Родины.— Думаю, господа, что я верно выразил ваши мысли и чувства. Господа, провозглашаю тост за здоровье Председателя Совета Ми­нистров, глубокоуважаемого Петра Аркадьевича Столыпина» [42, с. 138—139].

Окончание этой речи было покрыто громогласным и долго не смолкавшим «ура!»...

Вечером того же дня представители земств и чины министерства давали в честь П. А. Столыпина обед у «Донона». Председатель Совета Министров, поблагодарив со­бравшихся и выразив удовлетворение от происходящих на глазах перемен, закончил свою речь следующими словами:

«В тесном сближении этих представителей я вижу будущее России!..» [42, с. 139]

5 МАЯ 1908 ГОДА П. А. Столыпинвыступил перед Государственной Думой с речью о Финляндии,изложив взгляды правительства на отношение к этой составной части Российской империи. Финляндский вопрос давно тревожил правительство: поми­мо обострившихся здесь центробежных стремлений, Финляндия к тому времени, пользу­ясь относительной независимостью, превратилась в оплот революционных сил. Воору­женные нападения на представителей власти, всевозможные демонстрации сил отрядов красной гвардии, контрабанда оружия, предельная лояльность местных властей к оппо­зиционным настроениям стали здесь обыденным явлением. К Финляндии тянулись нити антигосударственных заговоров, террористических актов. Премьер указывает на перво­причины этого явления: таким парадоксальным образом оплачивает Финляндия пре­дельную терпимость монархов России к традициям, порядкам, установлениям и религии этого народа. Вместе с тем П. А. Столыпин приводит исторические факты и документы, подтверждающие права Российской Империи на земли Финляндии, перешедшей в «соб­ственность и державное достояние Российской империи», напоминает, что за это проли­то много русской крови и во избежание дальнейших недоразумений высказывает офици­альную точку зрения, поддержанную аплодисментами справа и в центре:

«<...> Имперское Правительство считает и будет себя считать ответственным за финляндские события, так как Финляндия — составная часть Русской Империи, а Импе­рия управляется объединенным Правительством, которое ответственно перед Госуда­рем за все, происходящее в Государстве <...>» [57, с. 130, 144].

Обстоятельно поведав собравшимся о разгуле в Финляндии революционных страстей, об антиправительственной деятельности местных обществ и организаций, во­оружающих население и особенно оппозиционные силы, о бездействии финских вла­стей, закрывающих глаза на подготовку террористических актов, направленных против России, премьер-министр подчеркнул:

«<...> Если принять во внимание, что территория Финляндии равняется терри­тории одной нашей хорошей губернии, то, и в наше даже ненормальное время только что описанные мною явления не могут быть признаны нормальными <...>» [57, с. 134].

Коснувшись истории отношений Империи и Финляндии, П. А. Столыпин отме­тил очевидные издержки в законотворческой деятельности обеих сторон, которые при­вели к создавшемуся неблагополучию, ослаблению державных связей, образованию в этом северном крае надежного убежища для революционеров. Напомнив, что «мировоз­зрение их (финнов.— Г. С.) основано прежде всего на том заявлении, которое было сде­лано на Сейме в Борго в 1809 году Императором Александром I», вступившим в «облада­ние Великим княжеством Финляндским», даровавшим ему конституцию и признавшим особую финляндскую государственность, неоднократно подтвержденными далее Столы­пин обращает внимание Государственной Думы на то, что эта предельная лояльность со стороны Российских Государей внушила «финляндской интеллигенции твердую веру в то, что Финляндии присуще особое государственное устройство, существенно отличная от России государственность». В дальнейшем «принципы отдельной финляндской госу­дарственности начали понемногу переходить в особую науку своеобразного финляндско­го государственного права», под которую подбирались подходящие(Г. С.) документы и которая укреплялась «проповедью профессоров Александровского университета, мест­ными учеными и лицами свободных профессий». Проходя посредством народных уни­верситетов и публичных лекций сквозь «народную толщу», эта наука перешла в верова­ние, затем в догмат, по которому «Финляндия — особое государство и притом государст­во конституционное, правовое,— государство, которое имеет задачи, совершенно раз­личные от задач России, и чем теснее связана будет Финляндия с Россией, тем осуществ­ление этих задач станет невозможнее». В критический для России период 1905—1907 го­дов противоречия обострялись и могли привести к полному обособлению края, если бы «в это время навстречу финской волне не хлынула другая волна — волна русского народ­ного самосознания, русской государственной мысли» [57, с. 139—142].

Далее, чтобы объяснить позицию правительства, его глава совершил краткий исторический экскурс, напомнив, что «восточная часть (Финляндии.— Г. С.) составляет древнее достояние России, закрепленное за нею еще Ореховским договором 1323 (! — Г. С.) года», которая была впоследствии частью утрачена, а затем опять отвоевана Пет­ром Великим и Императрицей Елизаветой Петровной, закреплена по Абоскому мирно­му договору 1743 года и «инкорпорирована в состав России» [57, с. 142—143].

В конце концов «по Ништатскому и Абоскому договорам земли эти отошли к России в вечное неотъемлемое владение». Напомнив далее о последующем после Борго-ского сейма Фридрихсгамском мирном договоре, по которому шведский король за себя, своих преемников и всего королевства отказался «неотменяемо и навсегда в пользу Его Величества Императора Всероссийского и Преемников Его престола и Российской Им­перии — от всех своих прав и притязаний на губернии», входящие к началу XX века в зем­ли Финляндии, П. А. Столыпин подвел членов Государственной Думы к исходной точке

государственного отношения России к Финляндии, входящей в ее «собственность и дер­жавное обладание», зависимой от «одностороннего(! — Г. С.) державного права Рос­сии», которое ранее ни у кого не вызывало сомнений. Приведя в подтверждение целый ряд государственных положений, императорских речей и рескриптов, закрепляющих сложившиеся отношения России и Финляндии, он указал на то, что вопросы, представ­ляющие кровные интересы России, «не могут быть предметом решения одних только финляндцев, особенно в порядке одного только финляндского законодательства». После этого обстоятельного анализа глава правительства высказал «русскую точку зрения» [57, с. 143—146] на этот сложный и спорный вопрос:

«<...> Россия не может желать нарушения законных автономных прав Финлян­дии относительно ее внутреннего законодательства и отдельного административного и судебного ее устройства, но, господа, в общих законодательных вопросах и в некоторых общих вопросах управления должно быть и общее решение совместно с Финляндией и с преобладанием, конечно, державных прав России <...>» [57, с. 164].

Подвергнув сомнению точку зрения противоположной стороны, предусматри­вающую принятие общегосударственных (Российских! — Г. С.) законов после утвержде­ния (Финляндского! — Г. С.) сейма, он убедительно показал, что такой подход совершен­но нереален, неразрешим и не может быть реализован законотворческой деятельностью Государственной Думы в силу крайней сложности и противоречивости возникающих во­просов.

Указывая на главную цель — «установление на пространстве всей России строй­ного и стойкого правового порядка»,— он отвергал подозрения в том, что правительство «стремится рушить подобный же порядок у наших финляндских сограждан», снова напо­миная о державных правах, завоеванных россиянами, поставивших «на месте Гангут-ской битвы скромный крест из сердобольского гранита» [57, с. 148].

Обращаясь к глубинным национальным чувствам, к памяти о подвигах предков, в завершение своей речи Столыпин сказал исторические, полные правды и силы слова:

«<...> Да, господа, народы забывают иногда о своих национальных задачах; но такие народы гибнут, они превращаются в назем, в удобрение, на котором выра­стают и крепнут другие, более сильные народы(Г. С.). Мы обращаемся к вам не за жер­твой, мы не требуем от вас угнетения другой, менее сильной народности — нет, господа. Правительство просит от вас лишь вашей нравственной поддержки в том деле, которое оно считает правым. Я уверен, господа, что вы отвергнете запрос; но вами, в ваших рус­ских сердцах, будут найдены выражения, которые заставят, побудят правительство пред­ставить на ваш же суд законопроект, устанавливающий способ разрешения наших общих с Финляндией дел, законопроект, не нарушающий прав маленькой Финляндии, но ог­раждающий то, что нам всего ближе, всего дороже,— исторические державные права России (Продолжительные рукоплескания справа и в центре, возгласы: браво.)» [57, с. 149].

Следует заметить, что и далее крайне болезненный финляндский вопрос был постоянно на контроле у главы правительства, который, судя по сохранившимся доку­ментам, вникал во все перипетии положения дел [131, Д. 100—103].

24 МАЯ ТОГО ЖЕ ГОДАпремьер-министр выступает перед депутатами Думы с речью о морской обороне,в которой излагает позицию правительства в этом чрезвы­чайно сложном вопросе, акцентируя внимание на унынии и разочаровании, охвативших российское общество после Цусимской трагедии,— чувствах, которым власть поддаться не может. Он говорил:

«<...> Господа! Область правительственной власти есть область действий. Ког­да полководец на поле сражения видит, что бой проигран, он должен сосредоточиться

на том, чтобы собрать свои расстроенные силы, объединить их в одно целое. Точно так же и правительство после катастрофы находится несколько в ином положении, чем об­щество и общественное представительство. Оно не может всецело поддаться чувству воз­мущения, оно не может исключительно искать виновных, не может исключительно сра­жаться с теми фантомами, о которых говорил предыдущий оратор. Оно должно объеди­нить свои силы и стараться восстановить разрушенное(Г. С.)...» [57, с. 151]

И далее: «<...> Только тот народ имеет право и власть удержать в своих руках море, который может его отстоять. Поэтому все те народы, которые стремились к морю, которые достигали его, неудержимо становились на путь кораблестроения. Для них флот являлся предметом народной гордости; это было внешнее доказательство того, что народ имеет силу, имеет возможность удержать море в своей власти. Для этого недоста­точно одних крепостей, нельзя одними крепостными сооружениями защищать берего­вую линию. Для защиты берегов необходимы подвижные, свободно плавающие крепо­сти, необходим линейный флот.

Это поняли все прибрежные народы. Беззащитность на море так же опасна, как и беззащитность на суше. Конечно, можно при благоприятных обстоятельствах некото­рое время прожить на суше и без крова, но когда налетает буря, чтобы противостоять ей, нужны и крепкие стены, и прочная крыша. Вот почему дело кораблестроения везде ста­ло национальным делом. Вот почему спуск каждого нового корабля на воду является на­циональным торжеством, национальным празднеством. Это отдача морю части накоп­ленных на суше народных сил, народной энергии. Вот почему, господа, везде могучие го­сударства строили флоты у себя дома: дома они оберегают постройку флота от всяких случайностей; они дома у себя наращивают будущую мощь народную, будущее ратное мо­гущество.

Эти вот простые соображения привели правительство к тому выводу, что Рос­сии нужен флот. А на вопрос, какой России нужен флот, дала ответ та же комиссия госу­дарственной обороны, которая выразилась так: России нужен флот дееспособный. Это выражение я понимаю в том смысле, что России необходим такой флот, который в каж­дую данную минуту мог бы сразиться с флотом, стоящим на уровне новейших научных требований. Если этого не будет, если флот у России будет другой, то он будет только вре­ден, так; как неминуемо станет добычей нападающих. России нужен флот, который был бы не менее быстроходен и не хуже вооружен, не с более слабой броней, чем флот пред­полагаемого неприятеля. России нужен могучий линейный флот, который опирался бы на флот миноносный и на флот подводный, так как отбиваться от тех плавучих крепо­стей, которые называются броненосцами, нельзя минными судами <...>» [57, с. 151—152].

П. А. Столыпин убеждал в необходимости скорейшего выделения средств на строительство новых боевых кораблей, которые могут составить эскадру. Признавая не­обходимость переустройства морского ведомства и соглашаясь со многими аргументами противников предложенного законопроекта, он вместе с тем говорил о том, что прави­тельство не может поддаваться эмоциям и «должно смотреть на дело иначе» [57, с. 154], поскольку «на нем лежит обязанность оградить государство во всякую минуту от всяких случайностей» [57, с. 154]. Предлагая вникнуть в круг вопросов, связанных с положени­ем разбитого русского флота, Столыпин убеждал собравшихся в том, что положение это обязывает принимать ответственные решения, которые не могут ограничиться только реформой морского ведомства: нужно в меру скромных возможностей пополнять кадры, вести вперед национальное судостроение, обновлять наш боевой флот.

Далее Столыпин высказал критическую точку зрения на позиции своих против­ников, стоявших за сокращение заказов на судостроительных заводах России и возмож­ность обучения моряков на старой Балтийской флотилии:

«<...> Отдельные корабли, и это было уже указано, не могут иметь никакой си­лы, если они будут механически соединены в отряды: в этом случае каждое отдельное, более быстроходное судно должно будет равняться по наиболее тихоходному во всей эскадре, должно будет стрелять на такое расстояние, на которое будут долетать снаря­ды наихудше вооруженных судов, наконец, вся эскадра станет более уязвимой, если часть ее будет хуже других бронирована. Такое сборище судов будет никуда не годным сбродом; это будет отряд, неспособный не только на оперирование, но и на маневри­рование. Для того чтобы маневрировать, нужно иметь, по крайней мере, несколько су­дов одного типа, несколько линейных кораблей, несколько бронированных крейсе­ров, несколько простых крейсеров, несколько миноносцев; между тем остатки наших судов не могут составить ни одной эскадры: эти остатки напоминают собой ту разно­шерстную кавалерию, о которой я только что упомянул, посаженную на разных коней, вооруженную разным оружием, обмундированную кто в кирасу, кто в китель, кто в мундир...» [57, с. 154—155]

Касаясь реорганизации морского ведомства, он далее говорил:

«...Но нет, нет, господа, той волшебной палочки, от соприкосновения с кото­рой в один миг может переустроиться целое учреждение. Поэтому, если ожидать оконча­тельного переустройства ведомства, если ожидать ассигнования колоссальных сумм на приведение в исполнение полной программы судостроения, то в деле приведения в по­рядок обломков нашего флота, наших морских сил, расстроенных последней войной, пришлось бы примириться с довольно продолжительной остановкой.

К чему же, господа, привела бы такая остановка? На этом не могло не остано­вить своего внимания правительство. Вникните, господа, в этот вопрос и вы. Первым по­следствием такой остановки, о которой красноречиво говорили некоторые из предыду­щих ораторов, было бы, несомненно, расстройство наших заводов, на которое я указы­вал в комиссии государственной обороны и на что мне обстоятельно никто не возразил. То, что в других государствах оберегается, бережно наращивается, развивается техниче­ский опыт, знание, сознание людей, поставленных на это дело, все то, что нельзя купить за деньги, все то, что создается только в целый ряд лет, в целую эпоху, все это должно пойти на убыль, все это должно прийти в расстройство...