Этот антиисторический процесс должен быть остановлен, пока русский народ не превратился в жалкие и смешные этнические лохмотья.

Конечно , быть великим народом – это тяжёлое историческое бремя. Многие не способны выдержать напряжения духовно-нравственных и физических сил, от великих трудов и капитулируют коллективно и индивидуально. Коллективно капитулируют этнографические группы в надежде спрятаться от холодных ветров и от вызова истории в картонных этнических домиках самостийного украинства, казачества, литвинства, впадая в примитивный местечковый национализм. Коллективно капитулирует русская аристократия, в XVI веке опадая от истинной веры в католицизм на западных окраинах Руси, а позднее впадая в западнический космополитизм и прячась от исполнения исторического послушания в масонских ложах. Индивидуально капитулируют люди, желающие вмиг отказаться от непомерной ноши Имперского строительства и от тяжелейшей исторической миссии – быть оплотом Христовой Веры перед лицом всемирной апостасии. Индивидуально же капитулируют и те, кто отпадает от веры великого народа в неоязычество, пытаясь спрятаться в «утробу истории», по верному замечанию современного православного мыслителя М.В. Назарова.

Удивительно, но после стольких лет усиленной и целенаправленной денационализации русского народа, в основной массе нашего населения сохранился устойчивый стереотип этнобиологической самоидентификации самих себя, идущей с глубокой древности. Факт этот трудно переоценить, так как он свидетельствует о глубине и устойчивости определённых этнических архетипов сознания.

Особое значение в охранности этноса является его вера. С переменой веры зачастую меняется или вовсе исчезает и этнос. Почему же этого не произошло в тот момент, когда уже единый в своём мироощущении и самовосприятии, но ещё языческий русский народ, раздробленный на крупные племенные объединения, принял христианскую веру? То, что славянские племена Русской равнины уже в языческие времена сознавали своё единство, доказывает тот факт, что крещение восточных славян князем Владимиром и его сыновьями проходило именно в границах восточного славянства, хотя термин этот исключительно кабинетный. Между дреговичами Белоруссии и мазовшанами Польши в десятом веке было не больше различий в языке и материальной культуре, чем между первыми и новгородскими словенами. И всё же христианизация остановилась на определённых границах политического образования Рюриковичей. Но только ли границы древней руси положили предел христианизации восточных славян нашими князьями, или сама граница древнейшего государства чётко обозначила ещё более древние границы русских славян, отличных от ляшских славян. Наверно, верно последнее, тем более, что ляхи и русы с древнейших времён ощущали границу между собой очень чётко. Возможно, граница эта проходила там, где славянские племена ляшского корня имели уже отличный духовно-психологический строй национальной жизни. Но, почему же новая христианская вера не изменила ни душевный, ни психологический строй народа русского, разделённого тогда на племенные союзы, и не сблизила его с христианскими славянскими племенами Запада. Дело в том, что народ наш принял не новую и чуждую веру, но вернулся к чистому истоку единой и самой древней веры всего человечества, веры во всемогущего и всемилостивого Творца неба и земли, и принял эту веру, в отличие от своих западных братьев, в изначальной чистоте. Св. Игнатий Богоносец говорил, что Христос, Крест и Евангелие древнее Ветхого Завета, (а значит, древнее языческих культов индоевропейцев. – Авт.) так как они изначальны. …Духовный строй нашего этноса оказался обновлён, освящён новой Истиной, но не нарушаем с принятием Православной веры. Это обусловило наше духовное единство с самыми отдалёнными предками, что также резко отличает нас от многих народов Европы. Многие исследователи сходятся на том, что само язычество древней Руси было актом преуготовления восточного славянства к принятию Христа. Слишком много было в нашем язычестве монотеистического и нравственно возвышенного, что отразилось на особом психическом строе русской души, чья открытость и доброта воспитались в христианстве, но возникли гораздо раньше. Таким образом, наряду с устойчивой самоидентификацией, наши предки устойчивы и в своей вере, которая не меняла, не искажала духовного строя древнего руса-язычника, но лишь преобразила его.

Очень важным показателем сохранности этноса в своём изначальном виде является язык. Человек может владеть языком другого народа как родным и не знать никакого языка кроме этого, и всё же всегда будет чуждым народной душе этноса-хозяина, чуждым его религиозным ценностям и нравственным идеалам. Лишь в той мере, в какой мы являемся потомками наших предков, для нас сохраняется не только связь времён, но и возможность максимально использовать данный вам от рождения язык, врастать в него, познавать через него мир духовных ценностей предков, жить ими. В языке живёт душа народа. Если же язык народа начинает существенно меняться, то неминуемо будет изменятся и генетическое ядро народа, с небольшим опозданием, но меняется. Ни одному народу не удалось сохранить свою полною антропологическую и этнопсихологическую идентичность, утеряв свой язык. Даже народы-победители, такие, как персы и индоарьи, передав свои языки аборигенам, не сумели сохранить свой изначальный расовый тип, несмотря даже на институт варн и каст в Индии. Оставаясь по самоназванию персами, современные персы не наследуют ни духовной ни материальной культуры предков, являясь не только антропологически, но и культурно-исторически совершенно иным народом, чем создатели гимнов Авесты. Современные брахманы индии почитают себя потомками арьев, но и культурно и расово давно принадлежат аборигенному миру Индии, расово и культурно представленному дравидами и австралоидами ведами. Ни современные персы, ни индийцы не способны без специальной подготовки понять языков своих предков, которым были написаны их священные тексты :Ригведа и Авеста.

Язык очень чутко реагирует на переселение этноса, на изменение географической среды обитания, на процессы этнического смешения, на перемену религиозной веры народом. Чудом, не имеющим примеров в истории, является удивительная преемственность в развитии русского языка, не переживавшего в своём эволюционном развитии никаких скачков и перерывов. Именно это позволяет современному, в меру образованному, русскому человеку без специальной подготовки читать тексты русских летописей тысячелетней давности. Такое невозможно даже помыслить современному немцу, французу, англичанину или итальянцу, чьи языки пережили такие сложные метаморфозы, что утеряна навсегда, для большинства населения, счастливая возможность понимать язык своих предков. Современным европейцам не под силу, без специального образования, прочитать текст манускрипта четырнадцатого века. Российский школьник, научившийся читать букварь, уже способен без словарей читать текст Задонщины в оригинале. И дело даже не в том, что на Западе долгое время в церковных и научных кругах царствовала чуждая большинству населения латынь. Дело в другом. Этнические и лингвистические процессы протекали у европейских этносов не эволюционно, но, зачастую, революционно. Немец одиннадцатого века это совсем другой человек, чем немец века девятнадцатого. Немец до сих пор не обрёл единого для всего племени литературного языка в привычном для нас понимании. Немец северных территорий – это человек, насильственно оторванный реформацией от древних духовных корней своего племени. Очень сильно изменились и англичане, и французы. И только русский человек, в своём обличье, в своём духовном мире, остаётся таким же, что и тысячу лет назад. Важную роль в этом сыграл наш язык. И наш литературный язык – это не только язык Ломоносова, Карамзина, Державина и Пушкина, но и в не меньшей мере – язык «Слова о Законе и Благодати» и «Слова о полку Игореве». Наш литературный язык имеет действительно древние корни. …современный русский мыслитель Юрий Мамлеев пишет про наш родной язык: «И это сокровище дано не просто так – оно вручено России и русскому народу для выполнения его высшей Миссии в мире. Это язык, который может выразить почти невыразимое, выразить провал, пропасть, язык, соединяющий несоединимое и проникающий в самые недоступные сферы метафизически Сокрытого – и поэтому индусы с основанием полагают его «санскритом будущего» (то есть священным языком)». Язык наш конечно не законсервировался, не стоял на месте, но эволюционировал с глубокой древности. Мы можем даже, с определённой долей условности, выделить эволюционные фазы развития нашего языка. Фазы развития русского этноса мы можем разделить на следующие периоды : арийский, протославянский, славянский и, наконец, русский. Но фазы эти проходили в рамках исторической жизни одного этноса и на одной и той же территории, территория этнобиологического и языкового становления единого славянорусского этноса.

…Важным аспектом становления этноса является территория, или, иными словами, месторазвитие этноса. И в этом вопросе русский этнос отличается от всех европейских народов (исключение составляют литовцы и латыши) тем, что с незапамятных времён ещё индоевропейского единства он живёт всё на той же своей неизменной исторической родине, ставшей колыбелью для великих народов древности и современности.

Восточное славянство – та часть ушедших в разные стороны Евразийского континента индоевропейцев, которая осталась на исторической прародине. Мы [русские] ниоткуда не переселялись. В наших преданиях не зафиксирован никакой исход с первоначальной территории, который чётко читается даже в древних сказаниях наших братьев-соседей, чехов и поляков, например. Исключением являются строки Несторовой летописи об исходе славян с Дуная. Однако здесь святой летописец должен быть дополнен древними нашими легендами, которые объясняют приход на Русь славян как обратное переселение на древнюю родину, обратную волну славян, ушедших в древности на Юг, но возвращающихся под давлением войн и обстоятельств. В этой связи у русского народа чётко закрепилась в исторически обусловленном самосознании собственная геополитическая ориентация: мы – Север; не Запад и не Восток – а Север. Это древнейшее наше ощущение как жителей северных земель нашло своё отражение ещё в языческой голубиной книге, где говорится, что Ильмень озеро всем морям отец. И эта привязка моря-прародителя к озеру земли Новгородской не случайно. Народные предания однозначно связывают прародину русского племени именно с Приильменьем. В позднем Средневековье мы находим ту же «северную ориентацию» нашей этнополитической и духовной жизни. В 1589 году во время пребывания на Руси Константинопольского патриарха, о чём Восточным Православным патриархам была составлена особая грамота. Предстоятель Поместной Православной Русской Церкви получил титул – Патриарх Московский и всея Руси. Несколько позднее к титулу было добавлено «и всех Северных стран». Добавление далеко не случайное, так как Восток «окормлялся» патриархами Константинополя, Антиохии, Иерусалима и Александрии, а Запад – отпавшим в латинскую ересь Римским престолом пап. И государственно, и религиозно мы себя чувствовали Севером, и это определяло наш национальный характер тысячу лет. Северное «геополитическое» мышление мы находим в стихах Пушкина, Державина, Лермонтова. И вот что удивительно. Упадок и распад Великой России таинственным образом совпал с моментом, когда сначала интеллигенция, а затем уже и массы россиян вдруг начали культурно и географически отождествлять себя Востоком. В этом отождествлении уже был оттенок какой-то назавершённости, неполноценности и рабского заискивания перед Западом. Сложилась принципиально новая и искажённая картина мира у русского народа, бинарная оппозиция прогрессивного Запада и отсталого Востока. Запад был отождествлён со всей Европой и противопоставлен Востоку, в котором места Европе не было и куда произвольно и вопреки тысячелетней традиции включили Россию. И до сих пор нам навязывают ложную геополитическую ориентировку, которая разрушает вековой, генетикой обусловленный психологический код русского народа, в соответствии с которым мы – часть традиционной христианской Европы и часть именно северная, отличная по своим расовым, духовным и культурным характеристикам как от Запада, так и от Востока, единого Европейского традиционного пространства, определённого христианской верой.

И уж тем более, мы отличны глубинно, метафизически от азиатского Востока, с которым нас искусственно сращивали старые евразийцы и их последователи. …И здесь мы обязаны дать свою формулу, которая могла бы достаточно полно описать специфику русского этноса. В нашем случае нас интересует по возможности полная формула, которой мы можем описать тот удивительный этнический феномен, каковым является в истории Русский народ. Попытки определить с помощью точной научной формулировки, что же такое народ русский, делались неоднократно, с разной долей успеха. Некоторые авторы подобных попыток вообще отказывались от самой возможности положительно научно определить, что собой представляет наш народ, предпочитая описывать его апофатически: не это и не то и т.д. … Решимся на свою попытку, используя опыт предыдущих поколений мыслителей:

«Русский народ – это духовно-историческая целостность ушедших, живущих и грядущих поколений, несущая особую историческую миссию в пространственно-временном единстве природной, экономической, культурной, религиозной и континентально-государственной структуры, имеющая свои особые антропологические, этно-национальные, морально-этические и лингвистические особенности, общность, которая является носителем единого, универсального, соборного сознания, имеющего тысячелетние исторические корни, определяемого особой всемирно-исторической миссией русского народа по сохранению и незыблемой целостности и чистоте православной веры в государстве Российском, как последнем оплоте Вселенского православия, утверждению Правды Христовой на земле. Русский народ как единый духовный, антропологический, лингвистический, культурный и социально-экономический феномен является стержневым этносом исторической общности – русской нации, объединяющей широкие слои населения, связанные единой государственной территорией проживания, русским языком, социально-экономическими отношениями, православной, и, шире, общерусской культурой. Русская нация, в свою очередь, является державообразующей и стержневой для сверхновой исторической общности людей постиндустриального периода – российского суперэтноса. В такой триединой структуре населения государства Российского мы видим уникальную в человеческой истории структуру имперской государственности, в которой иерархически выстроены и органически нераздельно и неслиянно объединены многие народы. Безусловно речь идёт об идеальной матрице, нашедшей своё полное выражение в императорский период Русской истории, но продолжающей и сейчас в частично демонтированном виде являться основной скрепой современной государственности в РФ.

Русская нация, существующая в единстве многообразия своих этнокультурных форм исторического и государственного развития, не может быть расчленена ни духовно, ни политически, ни географически. Сегодня сохранение этого уникального единства требует создания новых гибких, универсальных национально-государственных структур с учётом конфессионального многообразия, позволяющих сохранить свою идентичность не только малым и средним народам России, но и великому русскому народу, сохранить своё историческое единство перед лицом общемировой энтропии.

…Иностранцев поражает наше спокойствие перед лицом огромных пространств Севера, бросающих вызов вечности своей необъятностью. «Дурная» привычка русских пытаться объять необъятное позволяет нам не только обнимать, но и крепко удерживать одну шестую часть мировой суши. И не просто удерживать, но и государственно оформлять, побеждая хаос безбрежья своими «плохими» русскими дорогами, которые, и в этом не может быть никакого сомнения, переживут все хорошие дорого уютной Европы, и которые в ситуациях чрезвычайных, по непостижимой логике вещей, оказываются всегда практичней цивилизованных автобанов.

Трудно сказать, то ли русская нация породила Великую Россию от океана до океана, то ли Великая Россия породила Великий народ, проживающий на огромной территории и сохраняющий поразительное национальное, языковое, государственное и психологическое единство.

Абсолютно иное чувство пространства, закреплённое генетически у немецкого народа. Немец мечтает о расширении своего фатерлянда и тут же пугается новых границ такого расширения, которые уже не видны с крыши его дома. Другими словами, желание народа находится в глубоком противоречии с его ограниченными природными способностями справляться со временем и пространством.

…В то время как франки, готы и лангобарды, породившие варварские королевства, ставшие впоследствии Францией, Испанией, Италией, исчезли из истории, сербы, болгары и хорваты, сохранив свою национальную идентичность, создали свои государства на территории империи Ромеев намного позднее. Сама византийская государственность не могла поглотить эти племена и переплавить их в своём имперском суперэтносе. Поляки, чехи, мораване, полабские славяне и русские создавали государственность, что называется, на голом месте, медленно, но надёжно и в исключительно национальном ключе, что не мешало необходимым заимствованиям от Вечной Римской Империи, нашедшей свой последний территориальный приют в самобытной Русской Державе. Не случайно и единая Германская империя на самых коренных германских территориях, вне соприкосновения с Римской государственностью, а временами даже и при очень тесном контакте с Римом, окончательно сложилась как национальное государство только в XIX веке. Если говорить о Британии, то её островное положение создало особые условия для развития государственности, которая, впрочем, получила сильнейшую римскую прививку, если не инициирующее начало. Сложно сказать, смогли бы кельты самостоятельно дорасти до государственности. История не даёт нам таких примеров. Кельты оказались, вместе с балтами, среди северных индоевропейцев самыми государственно бездарными. Англосанксонские же королевства, так или иначе, паразитировали на зачатках местной кельто-римской государственности, хотя в меньшей мере чем на континенте.

Таким образом, Русская государственность, зародившаяся как национальная идея, возможно уже в скифские времена, созрела до Империи исключительно на собственной почве, став особым неповторимым национально-государственным миром, не сводимым ни к Европе, ни к Азии, ни даже к Евразии.

…От Словена и Руса у нас правит фактически одна и та же священная династия, что является уникальнейшим и неповторимым в мировой истории случаем. Именно от этих мифических князей происходил уже летописный Гостомысл, чьим внуком был Рюрик, с чьим домом, впоследствии были тесно породнены Романовы. …Рюрик был, прежде всего, потомком Словена Старого – князя и верховного волхва словен, равно как представлял и духовную традицию славянского Поморья с его священным островом Рюген и сакральным центром всего Севера, не только славянского, но и скандинавского, в Арконе. Верховные жреческие функции передавались в древнем княжеском роде наследственно. Сын мифологического князя Словена Волхв, по преданию, был чародеем. Потомок Словена Олег не случайно был Вещим князем – волхвом. Это не был лишь его персональный особый духовный дар, но наследственная священная функция правящего рода! Вспомним, в этой связи, что предсказания курляндских волхвов предрешили выбор Рюрика на Великое княжение словен после кончины Гостомысла и его сыновей. Наследственные духовные функции первых князей, дружинного боярства и дворянства, давших Руси первых подвижников, монахов, священников и первых русских святых, наконец, уходят корнями в духовную традицию верхушки воинского сословия языческой Руси. Но в этом аспекте словено-русы не представляли собой ничего принципиально отличного от того, что мы находим в истории других индоевропейских племён Европы. Наше отличие было лишь в том, что наши сословия, пройдя специфический национальный путь становления, дожили до двадцатого века, показав удивительную историческую живучесть».

«Очень часто нам приходится признавать тот неоспоримый факт, что мы не знаем своей древней истории. Однако утверждение это не совсем верно. Мы действительно её не очень хорошо знаем, но проблема всё-таки не в этом. Парадокс, но, зачастую мы буквально стесняемся её узнать. И как достаточно болезненная реакция на эту «учёную застенчивость» - беззастенчивые выдумки с патологическим желанием приписать нам чужую историю. Такая болезненная реакция происходит по причине того, что наша академическая историческая наука покоится на своде Начальной Летописи и с ужасом взирает на любые попытки привлечь к историческому анализу древние легенды и придания русского народа. Мы действительно стесняемся своего легендарного прошлого, в то время, когда, например, в скандинавских странах любое историческое повествование начинается с рассказа о легендарных династиях древних конунгов, ведущих своё происхождение от бога Одина, а славянская Чехия чтит могилу своего легендарного князя-первопредка Чеха на горе Ржип. И никого там не смущает такой подход к родной истории. Никто не требует от чешских историков предоставить подлинные документы, например, справку с заключением о смерти праотца Чеха. Любая попытка реконструкции отечественной истории у нас на основании устных или поздно записанных преданий встречается буквально в штыки. Принцип прост: нет письменных документов – нет истории. Поистине мистический страх наших современных историков показаться «ненаучным» и попытаться шире взглянуть на родное прошлое, не ограничиваясь рамками летописного свода Нестора, парализует живую научную мысль. Страх использовать легенды как исторический источник есть наследственная болезнь нашей позитивистской науки, сгорбленной под грузом ложных представлений последних двухсот лет, но с терпением, достойным лучшего применения, несущей этот хлам отживших воззрений и поныне. В таком состоянии наша историческая наука оказывается лишённой своих истинных корней живой устной традиции и становится в сущности несостоятельной объяснить подлинный смысл нашей истории современнику. Хорошо известно, что в мифах и легендах до нас дошли сведения вполне аутентичные, что не раз уже было доказано. Например, дворец княгини Ольги в Вышгороде под Киевом, дворец каменный, в чьё существование наука не очень-то и верила, был найден в огороде одной старушки, которая искренне удивилась затруднению археологов, тщетно перекопавших половину города в поисках остатков дворца. Пожилая женщина подсказала учёным мужам копать в её огороде, так как ей ещё бабка говорила, что тут стоял в древности дворец Ольги. Каково же было удивление скептически настроенных археологов, когда дворец и был обретён в бабусиных грядках! Удивились, а затем подсчитали, что для аутентичной передачи информации от бабушки к внучке через тысячелетие нужна цепочка в десять звеньев прямых контактёров – совсем немного. Хрестоматийный пример – былины о святорусских богатырях донесли до нас древнюю топографию Киева, которая помогает вести раскопки. Летопись в этом плане, является куда меньшим подспорьем.

Историческое начало древнейших северных русских городов – Новгорода Великого и Ростова Великого покоится буквально на глыбе удивительных, чудесных легенд и преданий. Мифопоэтическое творчество окутывает древнюю историю в кокон чудесного, предохраняя ядро исторической правды от субъективного искажения позднейшими летописцами. Чем позднее миф зафиксирован на бумаге, тем дольше живёт живая традиция мифопоэтической трансляции сакральной исторической истины.

И если легенды северных германцев были перенесены на бумагу учёным исландским монахом в XIII веке, а наши оставались не записанными ещё и в XIX, то это говорит только в пользу наших легенд как аутентично сохраняемой традиции устной передачи сакральной информации, представляющих собой огромную ценность для современной исторической науки, владеющей методологией расшифровки древних мифов, и представляющих кладезь для находок в них драгоценных зёрен исторической правды, очень часто подкрепляемой археологическими находками последнего времени. Безусловно, до сих пор остаётся неоценённым и научно необработанным труд собирателя XIX древних легенд Новгородских и Ростовских земель А.Я. Артынова, переизданного не так давно стараниями Ю.К. Бегунова . труд нашего соотечественника А.Я. Артынова покоится на ещё более старых записях второй половины XVII века, собирателей древних легенд края Алексея Богдановича и Ирины Михайловны Мусиных-Пушкиных.

В. Ларионов М. Городова «Священное наследие».

«Ещё в моде у нас относить всё к незнанию Европы, к её невежеству относительно России. Наша пресса молчит, а враги на нас клевещут. Где же бедной Европе узнать истину? Она отуманена, сбита с толку. Risum teneatis, amiki, или, по-русски, - курам на смех, друзья мои. Почему же Европа, - которая всё знает от санскритского языка до ирокезских наречий, от законов движения сложных систем звёзд до строения микроскопических организмов, - не знает одной только России? Разве это какой-нибудь Гейс-Грейц, Шлейц и Лобенштейн, не стоящий того, чтобы она обратила на него своё просвещённое внимание? Смешны эти оправдания мудрой как змий Европы – её незнанием, наивностью и легковерием, точно будто об институтке идёт речь. Европа не знает, потому что не хочет знать, или, лучше сказать, знает так, как знать хочет, то есть как соответствует её предвзятым мнениям, страстям, гордости, ненависти и презрению. Смешны эти ухаживания за иностранцами с целью показать им Русь лицом, а через их посредство просветить и заставить прозреть заблуждающееся и ослеплённое общественное мнение Европы. Почему и не удовлетворить любопытству доброго человека; только напрасно соединять с этим разные окулистические мечтания. Нечего снимать бельмо тому, кто имеет очи и не видит; нечего лечить от глухоты того, кто имеет уши и не слышит. Просвещение общественного мнения книгами, журналами, брошюрами и устным словом может быть очень полезно и в этом отношении, как и во всех других, только не для Европы,а для самих нас, русских, которые даже на самих себя привыкли смотреть чужими глазами, для наших единоплеменников. Для Европы это будет напрасный труд: она и сама без нашей помощи узнает, что захочет, и если захочет узнать.

Дело в том, что Европа не признаёт нас своими. Она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе с тем такое, что не может служить для неё простым материалом, из которого она могла бы извлекать свои выгоды, как извлекает из Китая, Индии, Африки, большей части Америки и т. д., - материалом, который можно бы формировать и обделывать по образу и подобию своему, как прежде было надеялась, как особливо надеялись немцы, которые, несмотря на препрославленный космополитизм, только от единой спасительной германской цивилизации чают спасения мира. Европа видит поэтому в Руси и в Славянстве не чуждое только, но и враждебное начало. Как ни рыхл и ни мягок оказался верхний, наружный, выветрившийся и обратившийся в глину слой, всё же Европа понимает или, точнее сказать, инстинктивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твёрдое ядро, которое не растолочь, не размолотить, не растворить, которое, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, претворить в свою кровь и плоть, которое имеет и силу и притязание жить своей независимой, самобытной жизнью. Гордой, и справедливо гордой, своими заслугами Европе трудно – чтобы не сказать невозможно – перенести это. Итак, во что бы ни стало, не крестом, так пестом, не мытьём, так катыньем, надо не дать этому ядру ещё более окрепнуть и разрастись, пустить корни и ветви вглубь и вширь.Уж и теперь не поздно ли, не упущено ли время? Тут ли ещё думать о беспристрастии, о справедливости. Для священной цели не все ли средства хороши? Не это ли проповедуют иезуиты, и мадзинисты, - и старая, и новая Европа?! Будет ли Шлезвиг и Голштейн датским или германским, он всё таки останется европейским; произойдёт маленькое наклонение в политических весах, стоит ли о том толковать много? Державность Европы от того не потерпит, общественному мнению нечего слишком волноваться, надо быть снисходительным между своими. Склоняются ли весы в пользу Афин или Спарты, не та же ли Греция будет царить? Но как дозволить распространяться влиянию чуждого, враждебного, варварского мира, хотя бы оно распространилось на то, что по всем Божеским и человеческим законам принадлежит этому миру? Не допускать до этого – общее дело всего, что только чувствует себя Европой. Тут можно и турка взять в союзники и даже вручить ему знамя цивилизации! Вот единственное удовлетворительное объяснение той двойственной меры и весов, которыми отмеривает и отвешивает Европа, когда дело идёт о России (и не только о России, но и вообще о славянах) – и когда оно идёт о других странах и народах. Для этой несправедливости, для этой неприязненности Европы к России, - которым сравнение 1864 с 1854 годом служит только одним из бесчисленных примеров, - сколько бы мы не искали, мы не найдём причины в тех или других поступках России; вообще не найдём объяснения и ответа, основанного на фактах. Тут даже нет ничего сознательного, в чём бы Европа могла дать себе самый беспристрастный отчёт. Причина явления лежит глубже. Она лежит в неизведанных глубинах тех племенных симпатий и антипатий, которые составляют как бы исторический инстинкт народов, ведущий их (помимо, хотя и не против их воли и сознания) к неведомой для них цели; ибо в общих, главных очертаниях история слагается не по произволу человеческому, хотя ему и предоставлено разводить по ним узоры.

…Почему так хорошо уживаются вместе и потом мало-помалу сливаются германские племена с романскими, а славянские с финскими? Германские же со славянскими, напротив того, друг друга отталкивают, антипатичны одно другому; и если где одно замещает другое, то предварительно истребляет своего предшественника, как сделали немцы с полабскими племенами и с прибалтийскими славянскими поморянами. Это-то бессознательное чувство, этот-то исторический инстинкт и заставляет Европу не любить Россию. Куда девается тут беспристрастие взгляда, - которым не обделена, однако же, и Европа, и особливо Германия, - когда дело идёт о чужих народностях? Всё самобытное русское и славянское кажется ей достойным презрения, и искоренение его составляет священнейшую обязанность и истинную задачу цивилизации. «Gemeiner Russe, Bartrusse» (простой (подлый) русский, бородатый русский (бородач) нем.) суть термины величайшего презрения на языке европейца, и в особенности немца. Русский в глазах их может претендовать на достоинство человека только тогда, когда потерял уже свой национальный облик. Прочтите отзывы путешественников, пользующихся очень большой популярностью за границей, вы увидите в них симпатию к самоедам, корякам, якутам, татарам, к кому угодно, только не к русскому народу; посмотрите, как ведут себя иностранные управляющие с русскими крестьянами; обратите внимание на отношение приезжающих в Россию матросов к артельщикам и вообще биржевым работникам; прочтите статьи о России в европейских газетах, в которых выражаются мнения и страсти просвещённой части публики; наконец, проследите отношение европейских правительств к России. Вы увидите, что во всех этих разнообразных сферах господствует один и тот же дух неприязни, принимающий, смотря по обстоятельствам, форму недоверчивости, злорадства, ненависти или презрения. Явление, касающееся всех сфер жизни – от политических до обыкновенных житейских отношений, - распространение во всех слоях общества, притом не имеющее никакого фактического основания, может внедриться только в общем инстинктивном сознании той коренной розни, которая лежит в исторических началах и в исторических задачах племён. Одним словом, удовлетворительное объяснение как этой политической несправедливости, так и этой общественной неприязненности можно найти только в том, что Европа признаёт Россию и Славянство чем-то для себя чуждым, и не только чуждым, но и враждебным. Для беспристрастного наблюдателя это неотвержимый факт. Вопрос только в том, основательны ли, справедливы ли такой отчасти сознательный взгляд и такое отчасти инстинктивно бессознательное чувство, или же составляют они временный предрассудок, недоразумение, которым суждено бесследно исчезнуть ?!