Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ МАЗОХИЗМА СО ВРЕМЕН ФРЕЙДА: ПРЕВРАЩЕНИЕ И ИДЕНТИЧНОСТЬ 23 страница




Если мы теперь перейдем к рассмотрению вопроса с энергетической точки зрения, то мы должны констатировать, что навязчивые идеи и навязчивые действия нашего измученного пациента отнюдь не безэмоциональные явления. Напротив, они в высокой степени катектированы сексуальной энергией, «сексуализи-рованы» (VII, 427), то есть «банальные события приводятся в связь с сексуальным поведением» (VII, 427), даже если из-за «разрыва причинных взаимосвязей вследствие лишения аффекта» (VII, 448), другими словами, вследствие изоляции аффекта (XIV, 149) в постоянной защитной борьбе снова и снова происходит «де-сексуализация».«Столкновение между любовью и ненавистью» (VII, 453), между нежностью и враждебностью на генитальном уровне соответствует затем, на анально-садистской стадии организации влечения, столкновению садистских и мазохистских побуждений. «Садистские фантазии об избиении» (VII, 448) сменяются «мазохистскими фантазиями о подчинении». Это и есть та «амбивалентность эмоциональных побуждений» (IX, 26), от которой наш пациент особенно страдал, когда, например, ненавидя отца, отнявшего у него в драматической «первосцене» мать, одновременно чувствовал себя виноватым, поскольку в своей пассивно-женственной позиции, идентифицируясь с матерью и встав на ее место, подобно девочке любил отца и желал быть им любимым. Таким образом, в неврозе навязчивых состояний мы всегда обнаруживаем «друг возле друга два противоположных течения» (XII, 117). В психоаналитической теории Фрейда остается нерешенным вопрос, возникает ли вначале садизм, а мазохистская установка формируется вторично, или все происходит наоборот. Однако с точки зрения психической энергетики не так уж важно знать, какое побуждение из этой пары противоположностей возникло первым. Решающим, пожалуй, является то, катектирован ли при конфликте импульс влечения садистской энергией, то есть стремится ли человек подчинить другого активно, жестоко и причиняя боль или ведет себя мазохистски, то есть пассивно ищет удовлетворения влечения в исполненном удовольствием страдании. Мы знаем со времен Фрейда и убеждаемся с каждым новым случаем невроза навязчивых состояний, что «садист — это всегда одновременно и мазохист» (V, 59), другими словами, что садистские и мазохистские желания всегда одновременно проявляются в «паре противоположностей» (V, 59) (см. также статью Ж.-М. Алби и Ф. Паше). Так, наш пациент одними и теми же поступками садистски мучил мать, когда его не могли поднять с постели, и одновременно сам мазохистски страдал от безделья, за что наказывал и изводил себя; это чередование с болезненным «навязчивым повторением» проявлялось и в отношениях с подругой, которую он сначала сексуально возбуждал, а затем — разумеется, опять-таки совершенно бессознательно — преждевременным семяизвержением лишал оргазма, и в переносе на врача, которого он заставлял ждать и своими назойливыми вопросами ставил в неудобное положение.

Вначале описываемые динамические и энергетические процессы разыгрывались как внешние конфликты между ребенком и его ближайшим окружением. У нашего пациента эти внешние конфликты сохранились и во взрослом возрасте. Но уже масштаб его страха перед наказанием, которое, как правило, он сам предупреждал, почему и не нуждался в наказании со стороны других, указывает на то, что у пациента разыгрывались также внутренние конфликты, которые нельзя объяснить только страхом перед реальным наказанием со стороны родителей.

Здесь нам помогает структурная точка зрения, в соответствии с которой динамические и энергетические процессы разыгрываются не только между отдельными людьми, но прежде всего между отдельными психическими инстанциями самого индивида, между инстанциями, которые после фрейдовской работы «Я и Оно» (1923) известны как Я, Оно и Сверх-Я. Агрессия, первоначально относившаяся к родителям, после интернализации «отложилась» в виде «деструктивного компо-

нента... в Сверх-Я», которому всегда «было больше известно о бессознательном Оно, чем Я» (XII, 280), откуда она, «обращенная против собственной персоны» (X, 220), направляется против Я, которое отныне мазохистки испытывает первоначально обращенный вовне садизм на самом себе. С обращением против собственной персоны связано также «обращение в противоположность», то есть «содержательная инверсия активности в пассивность» (X, 220). При этом Я оказывается «беспомощным с обеих сторон» (XIII, 283) и вынуждено защищаться

а) от «непосильных требований убийственного Оно»;

б) от «упреков карающей совести» (XIII, 283), локализованной в Сверх-Я.

Упреки Сверх-Я по отношению к Я соответствуют упрекам родительского авторитета по отношению к ребенку. Подобно тому, как ребенок защищается от всемогущих родителей, точно так же и Я с помощью собственных агрессивно-садистских влечений пытается защититься от «интроецированных» в Сверх-Я властных родителей. Разгорается война между двумя инстанциями, каждая из которых, подобно тому, как это было в снах и фантазиях нашего пациента, стремится уничтожить другую. У Я, испытывающего страх перед обеими угрожающими и борющимися сторонами, остается единственный выход — воспринять страх как сигнал и защититься. Это достигается, в зависимости от состояния развития, с помощью различных защитных механизмов, которые впервые были систематически описаны Анной Фрейд (1936). Наш пациент пытался добиться этого — опять-таки бессознательно — через превращение сексуальных и агрессивных импульсов, воспринимаемых как морально предосудительные и греховные, в их противоположность с помощью так называемых «реактивных образований»: все грязное и дурное должно быть чистым. То, что защита оказалась не вполне успешной, видно из того, что пациенту постоянно приходилось повторять навязчивые действия, например, мыть руки. При этом реальные внешние события, такие, как болезнь сердца в двенадцать лет, «приступы» в возрасте семнадцати лет и синюшность после рождения в бессознательной психодинамике оказались включенными в причинную связь с борьбой между инстанциями Я и Сверх-Я, между защитой и защищаемым. Благодаря «ложным присоединениям», «смещениям» и «подменам» происходит, однако, «разрыв (этих) причинных взаимосвязей вследствие лишения аффекта» (VII, 448), или, другими словами, «изоляция аффекта». Но это не избавляет от недуга. Чувство вины и потребность в наказании со стороны Сверх-Я приводят затем к «самоистязанию» и «систематическому мучению объекта» (XIII, 284), другого человека, будь то мать, отец, подруга или врач.

В результате бессознательных мыслительных цепочек смещений и подмен причина конфликта между сексуальными инцестуозными желаниями и агрессивными желаниями смерти уже становится незаметной, поскольку следующий защитный механизм — «рационализация» (VII, 414) — путем вторичных рациональных объяснений создает видимость понятности непонятного. Так, предполагаемые органические дефекты мозга наш пациент обосновывает предшествовавшими «приступами» в семнадцатилетнем возрасте, своим заболеванием в двенадцать лет и си-нюшностью при рождении. То, что его навязчивые идеи и сомнения, а также их последствия, то есть «нерешительность, вялость и ограничение свободы» (XI, 267) проистекают из бессознательной потребности в наказании, равно как и «церемониальные декорации» его повседневных действий: умывания, одевания, раздевания — всех этих «бесконечно длящихся, едва ли разрешимых задач» (XI, 266) — он смог понять только после устранения защитных механизмов.

Необходимо упомянуть еще одну структурную инстанцию, Я-идеал. Отчасти вместе со Сверх-Я, отчасти независимо от него эта инстанция перепроверяет все наши мысли и поступки на предмет их соответствия или противоречия нашему идеалу. При отступлении от идеала возникает болезненное чувство стыда, достав-

лявшее столько хлопот нашему пациенту, когда перед лицом своего идеала он должен был признаться в предосудительных побуждениях, прежде всего в упомянутых гомосексуальных желаниях по отношению к отцу, которые при переносе на аналитика и после преодоления чувства стыда в конечном счете были поняты как естественная фаза развития в негативной эдиповой констелляции.

Как видно из этого короткого сообщения о проведенном анализе, навязчивые симптомы объяснялись защитой от чувства любви к отцу и ненависти к матери. «Первоснена» коитуса родителей, которую наблюдал ребенок, была бессознательно приведена во взаимосвязь с автомобильной аварией. Оба этих пугающих события остались непереработанными, и только гораздо позднее, при контакте с подругой и при раскрытии бессознательных взаимосвязей в процессе анализа, пациент, «взволнованный оживлением впечатления» (XII, 72) из раннего детства, сумел понять, что глубоко в нем скрывалось желание «быть квитированным отцом» (XII, 73), тем самым проявилась его «вытесненная гомосексуальная направленность» (XII, 65), необходимым дополнением которой в негативном эдиповом комплексе служит ненависть и желание смерти матери. Подведем итоги: конфликт между любовью и ненавистью, относящийся к близким людям, приводит к заболеванию. Форма невроза, то есть специфическая конфигурация симптомов, в значительной степени определяется специфическими защитными механизмами. При неврозе навязчивых состояний ими являются реактивные образования, изоляция, смещение, обращение в противоположность и обращение против собственной персоны. Специфические импульсы влечения при этом неврозе относятся к анально-садистской фазе, которая, согласно Абрахаму (Abraham 1924, 9—10), характеризуется желаниями «удерживать» и «владеть», а также «уничтожать» и «разрушать».

После этого теоретического освещения типичного случая невроза навязчивых состояний в соответствии с классическими открытиями Зигмунда Фрейда, подробно изложенными прежде всего в «Заметках об одном случае невроза навязчивости» (1909) и в «Истории одного детского невроза» (1918), в следующей главе мы хотели бы обсудить случай навязчивого характера. Это помимо прочего даст нам возможность остановиться на социальных факторах возникновения невроза навязчивых состояний и формирования навязчивого характера — причины, которые Фрейд, сам будучи несвободным от мещанского мира, не мог учесть и которые психоанализ пока еще весьма нерешительно, под влиянием критической теории общества таких философов, как Теодор Адорно (Adorno 1966), и социологов, как Гельмут Дамер (Damer 1973) и Клаус Хорн (Horn 1969), интегрирует в свое мышление (см. также статью Э. Майстерманн-Зеегер в т. II). Тем самым так называемая «адаптивная точка зрения», развиваемая Дэвидом Рапапортом и Мор-тоном Гиллом (Rapaport, Gill 1959) и опирающаяся на понятие Хайнца Гартман-на «приспособление», становится социологическим параметром, без которого сегодня уже нельзя обойтись при лечении больного неврозом.

СЛУЧАЙ НАВЯЗЧИВОГО ХАРАКТЕРА И СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ПАРАМЕТР ПРИНУЖДЕНИЯ

После многолетней одиссеи от одного врача к другому ко мне попал один пациент, которого я бы, пожалуй, не принял, знай я тогда, с какими трудностями будет сопряжено лечение. Между тем интерес к психологической подоплеке и социологическому аспекту невроза открывает перспективы, которые мы и хотим обсудить в этой статье.

Пациент, которому тогда было 45 лет 5, жаловался на «пустоту в голове, плохую память и задавленные чувства». Он был «удрученным», «отрешенным, словно пьяный, словно в изоляции» или «на подводной станции», а мир вокруг воспринимался как «искусственный, словно в тумане». Свои повседневные обязанности он выполнял «по принуждению», как «робот» или как «марионетка»; все было похоже на «обман, словно во мгле, застлано пеленой».

Пациент, ответственный работник на предприятии металлоперерабатываюгцей промышленности, говорил о своей жизни безучастно, как будто должен был дать объективный отчет о ком-то постороннем; он не знал, как все это случилось. Его супружеская жизнь была в порядке, работа удовлетворяла, в армии служил наводчиком орудия, был ранен и поэтому досрочно вернулся домой, долгое время жил у матери, затем женился, родилась дочь, он перестроил дом своего отца. С тех пор помимо перечисленных жалоб у него появились также соматические симптомы: тяжесть в голове, желудочные боли и «холодные ноги»; часто без видимой причины возникал понос.

За этим сухим сообщением в ходе анализа раскрылась история жизни пациента, для которой характерны вынужденность психических реакций на невыносимые внешние условия и иррациональные поступки при невыносимом психическом напряжении.

Пациент вырос в семье рабочего, который ко времени рождения сына был женат на женщине с двумя детьми; один из них был старше пациента на пятнадцать лет, другой — на восемь. Семья жила в большой нужде. Заработной платы отца, работавшего лесорубом, едва хватало на самое необходимое. Ребенок от второго брака доставлял матери много хлопот; он рос экспансивным, агрессивным и в целом очень живым мальчиком. Он стрелял птиц, разбивал окна, воровал у матери деньги, выбрасывал свои игрушки в кучу мусора, там же он выискивал батарейки, звонки и трансформаторы, из которых составлял искусные электрические схемы. Часто бранимый матерью, избиваемый отцом, заставлявшим его собирать фрукты и делать из них вино, мальчик вскоре сумел приспособиться к стесненным жизненным условиям, не расставаясь, однако, с мечтами о свободной жизни на широкую ногу. Искушения исходили от трех его старших приятелей, которые не только научили его в четырнадцать лет курить и управлять мотоциклом, но и подговорили совершить половой акт с общей для всех подругой и в довершение всего взломать чей-то дачный домик. К тому времени пациент покинул с удовлетворительными оценками народную школу и против своей воли, проявляя послушание, начал учиться на токаря, поскольку два единственных места для обучения электромеханике в «социальном пункте» (Bernfeld 1929), то есть в небольшом городке в швабских Альпах уже были заняты.

Наказание за взлом дачи осталось травмой на всю его жизнь: уличенному в преступлении, ему было обещано, что отпустят домой, если только он все расскажет. Он это сделал, но в результате на три месяца оказался в предварительном заключении; сначала он провел несколько дней неподалеку от концентрационного лагеря с приговоренными к смерти еврейскими арестантами, затем — в одиночном заключении. В дальнейшем, после трехсот часов аналитической работы, пациент рассказал, как он в бессильной ярости пытался выражать протест против окружающего насилия и тюремного принуждения; он колотил в дверь, бился головой о стену, после чего впадал в состояния оцепенения, опустошенности, бесчувственности, отрешенный как от собственных чувств, так и от контактов с окружающими. В таком отчужденном настроении юноша провел весь период слушания дела, осуждения и вынесения приговора, а затем девять месяцев одиночного заключения в колонии для несовершеннолетних (см. также статью К. Клювера в т. II).

Внешнее принуждение при осуждении и наказании было тем сильнее, чем больше было внутреннее принуждение. К карающим интроектам в Сверх-Я добавились карающие инстанции прокурора, судьи и служащих колонии, образовав могущественное «культурное Сверх-Я» (XIV, 501), которое не только восприняло в себя их подавляющие и преследующие действия против постепенно смирявшегося Я, но и вторично обратило против собственного Я изначально направленную вовне в здоровом сопротивлении агрессию, принимавшую все более деструктивный характер. Следствием этого явились стойкая «самодискриминация, общее осуждение и самообвинение». В результате получился человек аккуратный, экономный и своенравный — характер, который еще в 1908 году Фрейд описал как «анальный» (XII, 208). То есть изначально анальные и садистские импульсы влечения оказались встроенными в характер, стали чертами характера и, в отличие от невроза навязчивых состояний, полностью соответствуют Я, то есть являются Я-синтонными. В уже упомянутой работе Фрейд показал, что при генетическом рассмотрении данный характер состоит из трех частей:

1) реактивных образований в ответ на анальные и садистские импульсы влечения, таких, как аккуратность вместо неаккуратности;

2) сублимации анально-садистских влечений в социально приемлемые побуждения, связанной с десексуализанией и сдерживания задействованного в них либидо (Fenichel 1967); типичный пример: желание резать и причинять боль сублимируется в профессии хирурга;

3) сохранения в более или менее искаженном виде первоначального импульса влечения в черте характера, например, когда анальное упрямство переходит в своенравие или упорное настаивание на своей точке зрения. В таком случае упрямство соответствует «нарциссической настойчивости в анальной эротике» (X, 407). Защита от «бунтарских компонентов» осуществляется благодаря «особому усердию, корректности, послушанию» (Abraham 1925).

В нашем случае навязчивого характера защита от импульсов влечения привела в результате не столько к «асоциальным и непродуктивным свойствам, таким, как замкнутость и твердолобость», сколько к «выдержке и основательности» как «социально ценным свойствам» (там же, 15) — чертам характера, которые Фрейд (XIV, 510) относил к так называемому «навязчивому типу»; его отличительным признаком является «господство Сверх-Я, обособившегося от Я и вызывающего сильнейшее напряжение», связанное с постоянным «страхом совести» и «внутренней зависимостью»; типу, который «в социальном смысле становится непосредственным, преимущественно консервативным носителем культуры» (XIV, 510). Вряд ли нужно напоминать, что при таком навязчивом характере «либидо не достигает в полном объеме ступени генитальной организации», следствием чего является «всегда снижение мужской активности во всех значениях слова» (Abraham 1925, 17). Также и наш пациент был неспособен по-настоящему переживать сексуальное удовольствие. По его словам, половой акт был для него лишь «долгом», « повинностью».

То, что подобные черты характера можно, кроме того, понимать как «непосредственное перенимание качеств и установок в прошлом любимых (и устрашавших. — П. К.) объектов в свое Я» (Fenichel 1967, 147), то есть как идентификации, становится очевидным в нашем случае навязчивого характера, если вспомнить, что те же самые черты под влиянием материальной нужды были развиты и у отца пациента. Не удивительно, что наш пациент, обладавший подобными качествами, был умелым солдатом, получил хорошие свидетельства и вскоре, несмотря на незаконченное образование, вначале был принят бургомистром

небольшого городка на работу в ратушу в качестве писаря, а затем — директором фабрики в качестве консультанта в свое бюро. Все были довольны его работой. И никто не замечал, что его собственная жизнь проходит мимо него, что его поведение было только «ролью», неким механическим процессом: «Я чего-то хотел, я вроде бы жил, но по-настоящему при этом не присутствовал», — сказал он буквально, и далее: «Ты ничего не можешь правильно воспринять, всегда находишься лишь в стороне, делаешь все словно по принуждению, как будто кто-то откуда-то тобой управляет, через что-то ненастоящее в тебе, чем ты сам не являешься». Словами Д. В. Винникотта, «истинная Самость» была подавлена «ложной», навязанной Самостью, которая начинает властвовать над первой и преследовать ее «зверским и жестоким» образом (Winnicott 1948, 212), то есть с таким (в количественном отношении) зарядом садистской энергии и такого (в качественном отношении) недифференцированного архаично-примитивного вида, что человек чувствует себя «умирающей развалиной», если он вообще в состоянии что-либо чувствовать.

Каким же образом могло возникнуть столь тяжелое заболевание? Через целый ряд внутрипсихических процессов того же рода, что и те, с которыми мы познакомились в случае невроза навязчивых состояний, с единственным отличием, что возникли не симптомы навязчивости в смысле невротических симптомов, а навязчивый характер в смысле невротического развития личности. Тем не менее общим для обоих случаев являются специфические импульсы влечения анально-садист-ской фазы и такие же специфические защитные механизмы. В то же время второй случай показателен тем, что в нем можно проследить обусловленность заболевания внешними факторами, а именно социальными условиями, включающими субъекта в цепь «вынужденных ситуаций», из которых невозможно вырваться ни через перемену обстановки, ни через бегство в более благоприятное окружение и которым приходится подчиняться в ущерб самореализации.

Наш случай хорошо подходит для того, чтобы наглядно продемонстрировать обусловленность невротической структуры общественными отношениями: детство прошло под знаком бедности и нужды, типичное вынужденная ситуация ребенка из низших слоев — отец, работающий поденщиком, беден и изнурен, на матери лежит чрезмерная нагрузка. Для интересующегося всем ребенка не только не хватает стимулов — вместо этого он ограничивается в своих экспансивных устремлениях нередкими побоями, чтобы выжить, он рано приучается подчиняться; чтобы угодить родителям, а позднее — учителям, подавляет собственные импульсы. Первоначальное исследовательское любопытство оказывается вне закона и сопровождается угрызениями совести, преследуется наказаниями, по крайней мере угрозами наказания.

Юность преподносит подростку не слишком хороший урок; не удивительно, что вскоре проявляются разрушительные тенденции, для которых искушения, исходящие от троих старших приятелей, служат лишь поводом. Отношения с друзьями, на время освободившие его от внешних принуждений, приводят его в новые вынужденные ситуации: соблазняемый и латентно гомосексуально связанный с друзьями, он попадает в самое тяжелое положение в своей жизни — после взлома его задерживают, осуждают и отправляют в исправительную колонию.

Здесь, в заключении, принуждение наиболее ощутимо: свобода передвижения, поведения и воли ограничены, привычные социальные контакты разрушены, все влечения-желания фрустрированы, в результате заключенный вновь обращается к онанизму. В этот период пациенту пришлось пережить такие состояния, сопровождавшиеся функциональными нарушениями органов, которые после разрушения его навязчивой структуры в результате многолетнего психоанализа едва

не повергли его в отчаяние: головная боль и удрученность явились прямыми следствиями бессильной ярости, которую он мог обрушить только на стены своей камеры; боль в желудке — следствием подавленной злобы и невыраженной агрессии, а холодные ноги — недостаточного кровоснабжения из-за дефицита движения в одиночном заключении. Если, кроме того, в процессе психоанализа пациенту снова начинало казаться, что у него помрачился рассудок и что он сошел с ума, то и это состояние объясняется тем, что после разрушения защитной навязчивой структуры благодаря систематической проработке сопротивления характера в нарастающей регрессии вновь было пережито состояние, соответствующее так называемому «психозу заключения», когда человеку кажется, что он сходит с ума, теряет память. Выходом из этого явились мысли о смерти, которые, также вновь проигранные в анализе, проявлялись отчасти пассивно, отчасти активно — в фантазиях о повешении. Вместе с тем от всех этих тяжелых состояний удалось защититься через внешнее и внутреннее приспособление к внешней вынужденной ситуации — однако ценой отказа от собственной личности, собственного Я, истинной Самости. Здесь, в тюрьме, приобретенные уже в раннем детстве навязчивые черты характера, закрепились окончательно в виде навязчивого характера, «панциря характера» (Reich 1933, 57), который после выхода из тюрьмы, уподобившись отчужденной от себя самого «маске характера» (Marx 1957, 90) 6, мог вступать с другими только в «конкретные» отношения, «автоматически» функционировать, играть свою «роль», но не быть по-настоящему «здесь», не «жить», а «прозябать», духовно «отстраниться», то есть пребывать в душевном и физическом состоянии, которое было описано выше. С очередной вынужденной ситуацией — спустя пять лет после освобождения — навязчивая структура уже не смогла справиться: теперь прорвались телесные симптомы, спустя два десятилетия проявившиеся в виде «психоза заключения», от которого пациенту вначале удалось защититься с помощью панциря характера. Невзирая на бедность, пациент своим усердием после смерти отца перестроил его скромный дом, надеясь при этом получить его в наследство. Однако мать в угоду детям от первого брака на протяжении десяти лет препятствовала ему в этом; ситуация конфликта между желанием и фрустрацией этого желания как нельзя лучше подходит для того, чтобы вызвать невроз или обострить уже имеющийся.

В дальнейшей своей жизни наш пациент еще не раз попадал в вынужденные ситуации, которые, однако, он сам себе создавал с болезненным навязчивым повторением, причем, в отличие от прошлого, для этого не имелось внешнего повода. Если раньше — рассматривая с социологической позиции — внешняя ситуация принуждения, связанная с классовой принадлежностью и деформирующим личность одиночным заключением, заставила его делать то, что противоречило его собственным наклонностям, и отказаться от своих экспансивных желаний, то в дальнейшем, после интернализации внешних принуждений, возникло внутреннее принуждение, в результате чего для больной — рассматривая с классической психоаналитической позиции — оказался во внутренней ситуации принуждения. Но эта ситуация, в отличие от первоначальной, была уже не реальной, а в подлинном смысле слова «воображаемой», хотя ее психическое влияние 7 было не менее губительным и даже воспринималось как более беспощадное по сравнению с жестким принуждением реальности, рассмотрением которого мы и займемся в заключительном разделе.

ПРИНУЖДЕНИЕ В ОБЩЕСТВЕ

Если в разделе о неврозе навязчивых состояний речь шла исключительно о внутрипсихических конфликтах, а в следующей разделе — уже о социальном параметре отдельного случая навязчивого характера, то теперь мы хотим заняться непосредственно вопросом о принуждении в обществе. Как уже говорилось во введении, мы попытаемся, отвлекаясь от привычного для психоаналитика клинического подхода, прояснить отчасти диалектические процессы, которые разыгрываются между психической структурой отдельного человека и структурой общества. Среди последних господствуют формы принуждения, которые мы вместе с Гансом Петером Драйцелем (Dreitzel 1968, 40—41) называем «социокультурным» или просто «социальным принуждением». Наряду с коллективным принуждением, осуществляемого группой по отношению к индивиду, сюда относятся прежде всего культурные детерминанты, через которые привитые воспитанием нормы и ценности оказывают воздействие на убеждения и поступки людей. Они действуют посредством воспитания, функция которого состоит в том, чтобы сделать будущих членов общества такими, какие необходимы для сохранения этого общества. Воспитание, по выражению Эриха Фромма (Fromm 1966, 279), — это «в определенном смысле аппарат» , с помощью которого требования общества преобразуются в личные качества.

В период первичной социализации воспитание, как правило, осуществляется родителями в семье, представляющей собой один из важнейших «агентов» воспитания (Fromm 1936, 330); в период вторичной социализации — школой, где не только усиливается принуждение семейного воспитания, но и достаточно часто воспроизводится схема семейной социализации (Wellendorf 1973), когда, например, учитель бессознательно воспринимается ребенком как могущественный отец.

В обеих средах социализации, семье и школе, воспитатели репрезентируют специфический характер общества. При этом важную роль играют не учитывавшиеся ранее, но в последнее время все чаще отмечаемые существенные различия между средними и низшими слоями населения (Bernstein 1949,Övermann 1972). Если определенный тип воспитания в обществе становится привычным, традиционным, то субъективно он уже не воспринимается как принуждение, хотя объективно воспитание — это всегда принуждение. Тем не менее оно, как это было в двух приведенных нами примерах (в большей степени это касается второго случая), ограничивает, подавляет или «принуждает» к сублимации биологически обусловленные влечения, в нашем случае в особенности те, что относятся к анально-садистской ступени организации. Результатом выродившегося в «дрессуру» воспитания, которому в угрожающе большом объеме по-прежнему присущи «ритуалы побоев» (Ногп1969), являются характеры, которые можно назвать«утон-ченные варианты» невроза навязчивых состояний или навязчивой структуры. Эрих Фромм говорит об «общественном характере» (Fromm 1966, 271) как общей для большинства членов общества форме характера, которая определяет их мысли, чувства и поступки. В нашем обществе это прежде всего характеры, которые мы вслед за Фрейдом привыкли обозначать как «анальные», поскольку — с генетической точки зрения — они проистекают из анальной фазы развития сексуальности, хотя более верно было бы называть их вместе с Эрихом Фроммом (там же, 272) «садо-мазохистскими» характерами. Напомню об их аккуратности, экономности, послушании, склонности подчиняться авторитетам, в связи с чем Теодор Адорно (Adorno et al. 1968) говорит также о «характерах, привязанных К авторитетам», которые, согласно эмпирическим психологическим исследованиям, отличаются кроме того, повышенной склонностью к национализму, антисемитизму и фашизму.

Подобного рода люди, из которых описанный нами в последнем разделе пациент представляет лишь крайнюю форму, ценятся как рабочие и служащие из-за своего прилежания и готовности подчиняться. Поскольку уже в раннем детстве они интернализировали авторитет своих строгих родителей, им теперь не требуется внешнего принуждением со стороны работодателя; «скорее их (прямо-таки) побуждает к работе внутреннее принуждение, ибо интернализированные нормы и ценности — совесть, долг, прилежание — подчиняют и контролируют (их) гораздо лучше, чем любая внешняя сила» (Fromm 1966, 276). Это действует тем успешнее, когда бессознательная эмоциональная связь с авторитетом родителей из детства переносится на людей в их взрослой жизни, то есть на начальников (как в нашем втором примере на бургомистра и директора фабрики), которые теперь воспринимаются с теми же чувствами — смесью любви, страха и ненависти, — как когда-то отец. Проистекающие из анально-садистской фазы скрытая ненависть и страх наказания — как мы можем сказать в дополнение к чисто социологическому подходу, зная бессознательную психодинамику в наших случаях — преобразуются защитными механизмами реактивного образования, изоляции аффекта, обращения в противоположность и обращения против собственной персоны активно в «навязчивую ориентацию на достижения» и пассивно в «навязчивые послушание, покорность и перфекционистское следование» нормам и правилам r (Dreitzel 1968, 72). Необходимое состояние равновесия между «социальной системой» и «личностной системой» достигается таким образом через «навязчивое приспособление индивида к социально желательному» (там же, 73); однако это происходит ценой ограничений, с которыми в крайних формах мы познакомились в приведенных выше примерах. В качестве специфического защитного механизма уже назывался механизм идентификации; здесь следует упомянуть еще одну его разновидности, а именно «идентификацию с агрессором», которую особо выделяла Анна Фрейд (А. Freud 1936): в результате того, что субъект ведет себя так же, как подавляющий объект, он избегает угрозы наказания. В нашем случае оно состоит из бессознательного компонента невротического страха с переносом ожидаемого ребенком наказания со стороны отца на начальника и из сознательного компонента реально обоснованного страха (например, страха работника перед увольнением) . Если эти опасения столь же велики, как в нашем втором примере, то результатом является навязчивый характер, у которого, по выражению Ганса Петера Драйцеля, из-за «репрессии деятельности Я гнетом норм» возникает нарушение поведения, которое с точки зрения «анализа ролей» характеризуется «навязчивым ограничением конвенциями, навязчивым ритуализмом и навязчивым конформизмом» (Dreitzel 1968, 376). Такое поведение соответствует роли, навязываемой индивиду господствующими институтами, реализующими «функцию власти» (там же, 279), за которую он, однако, расплачивается утратой какого бы то ни было индивидуального своеобразия. В отличие от приведенных нами клинических примеров, обычно это происходит без бурных невротических симптомов. Объяснением этому служит то обстоятельство, что именно приспособленность к социальной системе, характеризующейся жестким принуждением, способно связать внутреннее принуждение. Здесь можно говорить о так называемом «психосоциальном защитном механизме», связывающем страхи, ненависть и другие аффекты тем, что добросовестно и старательно выполненная работа, реально требуемая работодателем, в точности соответствует бессознательным, проистекающим из Сверх-Я тенденциям работника к наказанию, искуплению и защитным мерам и даже удовлетворяет их. Другими словами: подобно тому, как навязчивый характер бессознательно ищет в работодателе удовлетворения своей потребности в наказании, — точно так же и работодатель находит нужный ему характер. Тем самым они образуют ох-


Поделиться:

Дата добавления: 2015-02-10; просмотров: 67; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.006 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты