ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ МАЗОХИЗМА СО ВРЕМЕН ФРЕЙДА: ПРЕВРАЩЕНИЕ И ИДЕНТИЧНОСТЬ 25 страница

Фрейд требует от хорошей теории подтверждения на практике. Он не скрывает, что в некоторых из представленных здесь взаимосвязей она пока еще является недостаточной; впрочем, феномены депрессии в целом всегда были и оставались для него предметом постоянных усилий для более глубокого их понимания. В дискуссии «О самоубийстве, в частности о самоубийстве школьников», состоявшейся в 1910 году в Венском психоаналитическом объединении, он заявил, что ответ на вопрос, как и почему влечение к жизни может быть настолько ослаблено разочарованием, что человек становится способным к самоубийству, будет получен только тогда, когда будут лучше известны аффективные процессы при меланхолии. В вышедшей в 1920 году работе Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия», положившей начало развитию его теории о влечении к смерти, была предпринята решающая попытка для понимания агрессии, стоящей в центре динамических процессов у депрессивных пациентов. Эти усилия находят свое продолжение в работе «Психология масс и анализ Я» (1921), но они так и не достигли полного своего завершения. Дискуссия, касающаяся агрессии, а вместе с тем и депрессии, сегодня по-прежнему или — скажем так — вновь является весьма актуальной.

Поиск подтверждающих доказательств теории на основе эмпирического материала, полученного К. Абрахамом при лечении своих пациентов, оказался более успешным. Он начал писать об этом еще в 1912 году, а в 1924-м обстоятельно изложил свою точку зрения по данному вопросу, в котором, по его мнению, центральную проблему составляет история развития либидо. Фрейд принял эту идею, указав на происходящую при депрессии регрессию на определенную ступень развития и на фиксацию конфликта амбивалентности, когда любовь и ненависть противостоят друг другу, в результате чего возникает неспособность к любви, неспособность к четкому объектному катексису. Из этого проистекает характерная особенность депрессии, которая состоит в том, что подверженные ей люди вне болезни зачастую являются дельными, активными, ответственными, но о самих себе говорят как о никчемных, эгоистичных, неискренних и несамостоятельных. Этим объясняется отличие депрессии при неврозе навязчивых состояний, где главную роль играет конфликт амбивалентности, от меланхолии, где происходит еще более глубокая регрессия на ранние ступени развития, определяющая затем и тип последующего выбора объекта. То есть она происходит в нарциссической форме, чем можно объяснить нестабильность отношений с окружающими у людей, склонных к депрессии. Это и было тем пунктом в теории, который наиболее нуждался в подтверждении опытом. Сделав его предметом обсуждения, К. Абрахам стал рассматривать депрессию прежде всего с точки зрения психологии развития. Он попытался понять депрессию в контексте «истории развития либидо», истории влечений и их судеб (1924).

Имеется множество примеров, демонстрирующих значение понимаемого подобным образом исторического подхода. Для депрессивных больных типичной является история жизни, когда в раннем детстве они сталкиваются с трудностями, связанными с появлением в семье второго ребенка. Это может восприниматься как проявление враждебности извне и как невыносимое ограничение собственных притязаний на любовь и заботу. В результате возникает разрушительная ненависть, которая обращается не столько против только что родившегося брата или сестры, сколько (в данном конкретном случае) против по-прежнему так важного на третьем году жизни человека, на котором держатся отношения любви, то есть против матери. Иногда новые роды воспринимаются ребенком как утрата матери. Обида и утрата образуют затем при депрессии непосредственный фон настроения, когда человеку кажется, что его никто не любит. Но типичны также и случаи, когда в жизни людей имеют место реальные утраты. Лишение на первом году жизни одного или обоих родителей вследствие смерти, болезни или развода может привести в действие механизм поглощения, с помощью которого ребенок пытается совладать с болью разочарования. Одна девочка, пережившая в два года смерть отца, через год, в день святого Николая, поначалу отказывалась взять у матери печенье в виде человечка. Затем, однако, она проглотила его целиком, со всей начинкой, чем заслужила порицание от матери. Позднее при анализе обнаружилось, что она руководствовалась следующим представлением: маленький гном танцует у нее на диафрагме, словно на барабане. Этот гном внутри долгое время попрекал ее, если она совершала проступки (Brocher 1966). Нам не кажется слишком смелой гипотеза, что это представление является символическим выражением поглощения отца, смерть которого двухлетняя девочка не смогла перенести иначе, как ценой непрекращающегося упорного внутреннего противостояния. Став взрослой, она обращалась к врачам с жалобой на повреждение диафрагмы, следствием которого были нарушения в желудочно-кишечном тракте, из-за чего, как она полагала, должна была отказываться от пищи. Очевидно, что весь процесс приема пищи был настолько катектирован и настолько отягощен душевной связью с отцом, что не мог восприниматься естественно. В основе многих болей в животе у взрослых лежат подобные процессы поглощения и они свидетельствуют о жесткости внутреннего противостояния данного человека с интроецированным объектом, жесткости, которая из-за постоянных обвинений со стороны внутреннего объекта и сопротивления им может поддерживать тяжелую депрессию, сопровождающуюся унынием и отчаянием. Зачастую при лечении депрессивных больных можно также наблюдать бурные приступы агрессивности с фантазиями о том, чтобы разорвать врача на части, изрубить его, чтобы затем пожрать. Это является оживлением прежних, раннедетских, орально-каннибальских желаний (Abraham 1924). Такие фантазии о поглощении служат защите от боли утраты, но они имеют, разумеется, и разрушительную сторону, ведь пища не только проглатывается, но и разжевывается, то есть теряет свою определенную форму. Подобные фантазии часто обнаруживаются в биографиях людей, в раннем детстве переживших утрату близких; при этом в дальнейшем они предпринимают самые разные попытки компенсировать эту утрату. В понимании депрессии реальная утрата, переживание разочарования и амбивалентность любви и ненависти являются центральной проблемой, которую Абрахам пытался разрешить в контексте развития влечений.

В докладе на психоаналитическом конгрессе в Веймаре в 1911 году Абрахам говорил о связи депрессии с неудовлетворенными сексуальными желаниями. Подобно тому как страх, согласно ранней психоаналитической концепции, возникает вследствие вытеснения сексуальных желаний (сегодня принята другая теория страха), так и депрессия возникает вследствие отказа от желанного, но недостижимого

объекта, который не в состоянии дать ожидаемого сексуального удовлетворения. Неспособный любить и нелюбимый человек разочаровывается в жизни, отрицает ее, пока не приобретет более позитивный опыт. Подтверждение этой гипотезе Абрахам нашел в обстоятельно проведенном аналитическом лечении шести пациентов с маниакально-депрессивным заболеванием (этому предшествовали исследования Мёдера[Maeder 1910], Брилла[Brill 1911]и Джонса[Jones 1910]; см.: Abraham 1912) и, кроме того, признал центральным моментом происходящего борьбу противоречивых импульсов любви и ненависти — точно так же, как в случае расстройств при неврозе навязчивых состояний. Про последний известно, что враждебная установка по отношению к внешнему миру здесь столь сильна, что делает действие невозможным. Ненависть, вытесненная вовнутрь, парализует, порождает неуверенность и лишает человека способности принимать решения. Сомнения и раздумья превращают его жизнь в мученье. Конфликты принятия решений часто — а в случаях, с которыми имел дело Абрахам, всегда — являются также и поводом для депрессии. Парализующая любовь установка ненависти делает невозможным — чего бы это ни касалось — принятие решений и повергает больного в состояние глубокой неуверенности, в конечном счете к неуверенности в самом себе, точнее говоря, в собственной половой роли. Если после вытеснения ненависти больной неврозом навязчивых состояний отвечает на собственную неспособность к деятельности навязчивыми действиями, такими, как навязчивый счет, навязчивое умывание и прочие ритуалы, которые служат заместителями, то при депрессии человек выносит свою проблему во внешний мир по типу проекции. Он говорит: «Не я неспособен любить, не я ненавижу, это другие меня не любят и ненавидят из-за моих врожденных недостатков. Поэтому я так несчастен» . Ненависть и отвержение других людей являются тогда причиной депрессии. С помощью такой проекции удается сделать депрессию несколько более сносной¹. Человеку легче объяснить свою депрессию тем, что другие его не любят и ненавидят, чем понять, что это он сам не может любить и находится под гнетом ненависти. Осознание своей неспособности любить, когда бы оно ни наступило, приносит ужасное страдание. Из него проистекает тяжелое чувство неполноценности, которое постоянно дает повод к самообвинениям, но вместе с тем имеет и другие

последствия.

Ненависть, или, как мы бы сегодня сказали, деструктивную сторону агрессии, утолить не так просто. В снах депрессивных больных часто обнаруживаются мотивы насилия. Но и в бодрствовании эти люди демонстрируют склонность причинять мучения окружающим, а криминальные действия, хотя этому часто не придают значения, нередко совершаются депрессивными людьми (Mende 1967). Часто обсуждаемые в судопроизводстве аффективные действия нередко связаны с подавляемой долгое время агрессией, пытающейся найти выход в импульсах убийства, в чем, по мнению привлекаемых медицинских экспертов, можно винить болезненную депрессивную динамику переживаний. Точно так же можно объяснить и некоторые несчастные случаи, когда вытесненная агрессия, прорываясь, обращается против самого человека; тем самым несчастный случай бессознательно имеет значение самоувечения или самонаказания. Поскольку в несчастных случаях, особенно в дорожных происшествиях, оказываются замешанными и другие люди, то прямая агрессия проявляется, разумеется, и по отношению к окружающим. Эти данные позволяют назвать депрессию болезнью агрессивности (Pohlmeier 1971). Данная концепция примыкает к изложенной здесь ранней психоаналитической теории депрессии, представлявшей собой теорию влечений. Приступы аффекта агрессии, о которых здесь говорилось, являются важным эмпирическим подтверждением этой теории, которая, однако, нуждается в дополнении.

Вытесненная ненависть проявляется и по-другому, а именно в доходящих до бреда идеях виновности. То, что импульсы убийства вызывают чувство вины, является понятным. И наоборот, кажется необычным наблюдение, когда человек наслаждается идеей того, что он — величайший преступник и несет на себе все грехи мира. Вместе с удовольствием, которое подобным образом можно получить от страдания (мазохизм), становятся более терпимыми депрессия и пассивность, на которые обрекает неспособность к активному удовлетворению влечений (см. статью Ж.-М. Алби и Ф. Паше). Обеспечению этой возможности жить с ненавистью и агрессией служит также часто наблюдаемая перед вспышкой депрессивного состояния активность в повседневной жизни, в частности в ведении домашнего хозяйства у женщин и в профессиональной деятельности у мужчин. Тем самым компенсируется агрессия, но также и желание нежных отношений с объектом, которые становятся невозможными из-за одновременно существующей ненависти. Поэтому ситуации принятия решения в сфере интимных партнерских отношений зачастую становятся началом затяжных состояний депрессии, когда исчезают какие-либо возможности компенсации. Необходимость срочного принятия решения об установлении исполненных любви отношений с партнером служит причиной открытого проявления конфликта. В наступающей затем депрессии оказываются разрушенными все возможности защиты от аффектов печали и страдания. Осознание неспособности осуществить влечения-желания — нежные невозможны, деструктивные непозволительны — парализует все прочие возможности деятельности. Пассивность и заторможенность символически выражают тенденцию к отрицанию жизни и желание смерти. Из этого становится также понятным, почему депрессивные больные так часто считают себя должниками или обнищавшими. Этим они также символически выражают свое внутреннее восприятие утраты способности любить. Особенно болезненным это восприятие является в переломный период жизни, когда шансы полюбить и быть любимым становятся все более призрачными.

Основное внимание в психоаналитической теории депрессии начала века уделялось разработке проблемы конфликта влечения, который проявляется в депрессии. Нежные (либидинозные) и разрушительные (агрессивные) импульсы сталкиваются друг с другом, парализуют активность человека и мучают его чувством вины. Эмоциональные побуждения относятся вначале к внешнему, а затем к инт-роецированному объекту, в результате чего две инстанции, наделенные позитивными и негативными чувствами, оказываются в отношении противостояния, понимание которого стало возможным только благодаря изучению депрессии (Abraham 1912). Раздвоение или расщепление на Я и Сверх-Я типично для депрессии, точно так же, как для невроза — расщепление на Я и Оно, а для шизофрении — на Я и реальность (Jacobson 1967). Именно из-за этого расщепления меланхолия и называется болезнью, поскольку в здоровом состоянии личности Я и Сверх-Я образуют нерушимое единство и друг с другом интегрированы. Интеграция всех сфер личности, как бы их ни описывали и ни называли, является в психоаналитическом учении о болезнях критерием здоровья. В том случае, если основной акцент делается на конфликте влечения и внутренних инстанциях, дается объяснение, что депрессия является следствием нарушения в развитии влечений, а именно там, где любовь и ненависть противостоят друг другу, а объектные отношения пока еще нестабильны.

Психоаналитическая теория депрессии встраивается в более общую психоаналитическую теорию человека, которого пытается осмыслить как историческое существо. История представляет собой развитие объектных отношений, то есть развитие отдельного человека в его отношениях с другими. Тем самым смысл

жизни или цель человека состоит в том, чтобы, сохраняя свою индивидуальность, уметь жить вместе с другими. На пути к этому может произойти многое, что служит этой цели, но и такое, что делает достижение этой цели невозможным. Ь депрессии можно обнаружить места повреждения, в которых развитие способности к любви, понимаемой в психоанализе в соответствии с западноевропейскими традициями как полностью раскрывшаяся человечность, отклонилось от направления к этой цели. Такое лежащее в основе депрессии нарушение восходит к младенческому возрасту, то есть примерно к первому году жизни, и вызывается разочарованиями, доставляемые первым ближайшим окружением. В период когда растущий ребенок тесно связан со своим окружением, когда у него нет противостоящих ему объектов, поскольку сам он еще не стал субъектом, и вследствие этого с большим трудом осознает автономность других людей и не может увязать друг с другом собственные добрые и злые чувства, разочарование превращается в катастрофу.

При этом остается открытым вопрос, почему реальное поведение того или иного человека или его воздействие в целом в одних случаях переживается как разочарование, в других — нет. В самом психоанализе здесь всегда привлекался для объяснения такой фактор, как предрасположенность, хотя и имеются эмпирические данные о роли определенных типов поведения и определенных структур личности а также определенных паттернов взаимодействия в социальном окружении в развитии человеческих качеств в указанном смысле (Richter 1968). Лежащее в основе депрессии нарушение развития проявляется в регрессии меланхолика на ступень раздельных нежных и деструктивных чувств, предшествующую предрасположенности к неврозу навязчивых состояний, когда индивид предпринимает попытку установить отношения с объектом путем деструктивного поглощения прежде чем становится способным понять, что объект, сохранивший свое своеобразие, хотя и может вызывать разочарование, придает устойчивость. Регрессия простирается до безобъектного состояния, что приводит у меланхолика к тотальной неспособности к деятельности, которую обсессивный невротик пока еще может компенсировать замещающими действиями, и к отсутствию каких-либо отношении со своим окружением. Боязнь принятия пищи, которая сменяется сильнейшим голодом указывает на динамику переживаний меланхолика, когда в памяти всплывают болезненные воспоминания о стремлении к соединению с желанным объектом и его разрушении при исполнении этого желания. Здесь психоаналитическая теория депрессии основывается на фрейдовском учении о болезни, в котором нарушения определяются как нарушения способности к любви и труду, а те в свою очередь понимаются как последствия дезинтеграции личностных сфер. Эта дезинтеграция представляет собой исторически прослеживаемое явление — повторяющихся ситуаций, в которых развитие отклонилось от направления на интеграцию личности, а отношения с окружающими людьми не удалось сделать партнерскими.

В этом контексте депрессия определяется как раннее нарушение, характеризующееся (оральной) фиксацией на периоде младенчества, регрессией к безобъектному состоянию нарциссической идентификации, стратегией переносить утрату, разочарование и обиду через интроекцию и отрицание реальности ценой появления противоречивых чувств и расщепления личностных инстанции. Медицинские психологи работают в рамках этой исторической концепции, пытаясь своими лечебными методами повлиять на понимаемый таким образом ход истории. Они стремятся этим путем подойти к более полному пониманию болезни и предлагают всеобъемлющий подход к лечению, который включает в себя достижения естественнонаучной медицины, ведь в конце концов существует и история природы со всеми вытекающими отсюда последствиями.

ПСИХОАНАЛИЗ. Теория психоанализа. Формы неврозов

В самой депрессии имеется сторона, при обращении к которой динамика депрессивных переживаний становится особенно доступной и понятной, — речь идет о мании. Насколько она в своих причудливых и абсурдных проявлениях полной некритичности и эйфорической отстраненности от мира способна сбить с толку любого, кто пытается ее осмыслить, настолько просто усмотреть в ней связь с депрессией и попытку ее преодоления. Психоаналитическая теория депрессии описывает ее как конфликт между Я и Сверх-Я, то есть между двумя личностными инстанциями, . которые противостоят друг другу, поскольку после интернализации когда-то любимого, а теперь ненавистного объекта любви борьба разгорается с новой силой, а ненависть обращается против самого себя ². Эта борьба прекращается в маниакальном упоении, ненависть к себе исчезает, Я, как говорит Абрахам (1924), торжествует над Сверх-Я, возвращаются былая свобода и раскрепощенность, в неукротимом порыве активности без устали навёрстывается упущенное. Этот конфликт инстанций в мании устраняется, но остаются конфликт противоречивых чувств к окружающим людям и неспособность к человеческим отношениям. Эта присущая депрессии проблема особенно заметна в маниакальной фазе, когда человек колеблется между раздражительностью и веселостью и не воспринимает свое окружение. Нарушение объектных отношений и неразрешенный конфликт амбивалентности проявляются здесь особенно отчетливо. Но в триумфе Я исполняется давно вынашиваемое жизненно необходимое желание меланхолика, то есть он наконец обретает болезненно недостававшие уверенность и любовь к себе, которые иначе ему недоступны. В этой связи говорилось о первичном расстройстве настроения (Abraham 1924), возникающем из-за того, что вследствие ранних любовных разочарований в развитии человека настолько подрывается детское чувство всемогущества, или, пожалуй, можно сказать, первичная вера в надежность и постоянство этого мира, что механизм поглощения со всеми описанными его последствиями становится способом реагирования на все аналогичные ситуации в дальнейшей жизни. Маниакальное упоение представляет собой попытку восстановить это ощущение всемогущества, эту первичную веру или первичное блаженство, в котором мир снова может восприняться как невредимый и не наносящий вреда. В таком толковании явлений, несомненно, вновь выражается исторический, биографический подход, благодаря которому, впрочем, становятся более понятными и другие попытки совладать с обидой, такие, как фантазирование, наркомания или самоубийство, которые в этом смысле подобны маниакальному упоению (Pohlmeier 1973).

В психоаналитических теоретических рассуждениях о депрессии при обсуждении отдельных случаев рассматривалась депрессия, протекающая в депрессивных и маниакальных фазах. В данном же изложении говорится о депрессии в целом и имплицитно подразумевается, что во всех ее формах речь шла об одном и том же. Такая исходная посылка вполне приемлема, однако следует отдавать себе отчет в том, что тем самым диагностическая классификация, которая обсуждалась вначале, становится весьма относительной. Фактически опыт психоаналитического лечения показывает, что динамика переживаний при депрессии в принципе является такой, как она изображалась в теории. Однако исследования показывают, что интенсивность проявлений может существенно различаться, и остается открытым вопрос, почему различная интенсивность и различное течение одной и той же болезни дают разную ее картину. Психоаналитическое исследование депрессии показало, что решающее значение имеет момент нарушения развития в раннем детстве, то есть момент, когда у ребенка наступает столь тяжелое для него разочарование из-за утраты любви, как бы ее ни описывали. Момент обиды или травматизации определяет тяжесть последующей депрессии и — таково предположение — формы ее протекания. Само по себе это предположение является логичным, однако ныне вокруг него

разворачиваются острые дискуссии. По мнению многих психиатров, из этого предположения можно было бы исходить, если всерьез принять гипотезу о том, что депрессивное заболевание развивается биографически, и отказаться от дополнительных гипотез о наследственности, предрасположенности, нарушении обмена веществ и т. п. В целом психоанализ не является столь последовательным, подобную точку зрения разделяет, пожалуй, лишь историко-социологически ориентированный психоанализ (Lorenzer 1974). Этот подход, однако, был подготовлен ранним психоанализом. Его преимущество заключается в убедительности объяснения, которой нельзя добиться с других позиций, ибо построения, ставящие во главу угла наследственность, предрасположенность, нарушение обмена веществ и прочие телесные причины, не позволяют прийти к пониманию различных форм проявления депрессии. Тем самым мы подошли к освещению проблем современного, получившего дальнейшее развитие психоанализа; при этом будет показано, чту может предложить современная теория для решения затронутых вопросов.

ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ ДЕПРЕССИИ ДО СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ

Развитие современной психоаналитической теории депрессии ведется главным образом в двух направлениях: с одной стороны, это эмпирические исследования (прежде всего непосредственные наблюдения за детьми) для доказательства прежней теории, с другой стороны, это преимущественно теоретические разработки психологии Я в рамках психоанализа, внесшие изменения в понимание депрессии, в частности относительно роли агрессии.

Непосредственные наблюдения за детьми

Эмпирический психоанализ — если ввести такое понятие по аналогии, например, с эмпирической социологией — тесно связан с именами Р. Шпица (Spitz 1959) и Дж. Боулби (Bowlby 1951), которые, работая с детьми, получили возможность проверить и пересмотреть существующую психоаналитическую теорию развития человека, в частности младенцев и маленьких детей. Р. Шпиц начал в 1935 году с систематического исследования предмета, в 1959-м опубликовал первое краткое сообщение о своих результатах, а в 1965-м — их подробное изложение (см. статью Й. Шторка в т. II). Боулби представил в 1951 году результаты своих исследований о последствиях «отлучения от матери» младенцев и детей. Он работал в Англии, Шпиц — в США. Обе рабочие группы по сей день продолжают интенсивно заниматься исследовательской деятельностью, используя приемы экспериментальной психологии и собственные методы. Что дают эти исследования для понимания депрессии?

Непосредственные наблюдения за детьми на первом году жизни прежде всего прояснили значение первых, как они называются в психоанализе, объектных отношений (см. статью М. Хоффмайстер в т. III). Было показано, как младенец воспринимает свое окружение, каковы его отношения с первыми окружающими его людьми и каковы его реакции на этих людей. Уже на первом году жизни можно было наблюдать, что уравновешенность поведения маленького ребенка в решающей степени зависит от прочности отношений между младенцем и человеком, который о нем заботится. Уже в этот период наблюдаются депрессивные состояния как прямые следствия отделения, пренебрежения или безразличия. Они воз-

ПСИХОАНАЛИЗ. Теория психоанализа. Формы неврозов

никают как выражение утраты объекта и могут быть описаны как нестабильность позиции по отношению к объектам. Их можно избежать через развитие прочных объектных отношений, то есть установление надежных связей — в младенческом возрасте всегда, а при определенных условиях и в последующей взрослой жизни.

На первом году жизни при нормальном развитии постоянно наблюдается состояние, позволяющее понять значение связи между младенцем и человеком, который о нем заботится, чаще всего матерью. В эмпирическом психоанализе (Шпицем) описано явление, получившее название страха восьми месяцев, когда в период первой стабилизации отношений между развивающимся Я и Ты другого человека появление третьего человека сопровождается страхом. Примерно в восьмимесячном возрасте младенец начинает переходить от преимущественно симбиотических, слитных отношений с матерью к более дистанцированным, в которых друг другу противостоят два существа. Растущий индивид становится способным воспринимать близкого человека в его своеобразии и благодаря подражанию и идентификации вступать в контакты с другим в качестве партнера. Вскоре после этого появляется способность понимать значение «да» и «нет», то есть воспринимать выражающие согласие или отказ высказывания других, и тем самым создается основа для формирования речи. Этот новый вид отношений представляется благоприятным событием, хотя отделение и не бывает без боли. Это выражается в том, что новая способность и новый тип отношений поначалу реализуются только с матерью. Только ее младенец может терпеть как другого, только ей как другому он может радоваться. При появлении третьего возникают более или менее выраженные реакции страха. Это можно легко подтвердить экспериментально, если приблизиться к детям этого возраста и понаблюдать, как они дичатся постороннего, стремятся укрыться, сучат ногами, кричат или плачут и таким образом открыто извещают о своем страхе. Они еще не способны переносить каждого человека из своего окружения в его своеобразии — для этого способность к объектным отношениям еще недостаточно стабильна. Это восприятие постороннего и реакция страха на него очень напоминают неспособность депрессивных больных воспринимать и принимать других людей в их своеобразии. У восьмимесячных детей так называемые объектные отношения в начале их формирования пока еще нестабильны. Возникает вопрос: не нарушена ли подобным образом и у депрессивных больных способность к стабильным объектным отношениям. Эта гипотеза уже возникала в ходе теоретических рассуждений и она находит свое подтверждение при непосредственном наблюдении за детьми. Примечательно то, что при определенных условиях так называемой нормальной тревоги восьмимесячных может и не быть; такое бывает, когда у ребенка вообще не возникает близких отношений с матерью или с замещающим ее лицом. В таком случае посторонний человек, разумеется, не вызывает страха, поскольку он вообще не конкурирует с близким.

Особенно важным является наблюдение, что наряду с реакциями страха маленькие дети обнаруживают также выраженные депрессивные состояния, названные Шпицем (Spitz 1946) аналитической депрессией. Речь здесь идет о наблюдении, что маленькие дети становятся депрессивными, если в течение долгого времени лишены эмоциональных контактов с близкими людьми, точнее говоря, если на долгое время они разлучаются с матерью. Термин «аналитическая» выражает то, что потребность в опоре на кормящую и защищающую мать остается неудовлетворенной. Эта форма депрессии возникает не ранее чем на четвертом месяце жизни, после того как в отношениях между младенцем и матерью достигнута определенная стабильность ³. Если теперь вследствие болезни, смерти или иных серьезных событий в жизни ребенок разлучается с матерью и лишается проявления нежных чувств, он становится плаксивым, робким, безучастным и раздраженным. Отказ от

пищи, бессонница и подверженность простудным и инфекционным заболеваниям делают это состояние близким к серьезным нарушениям поведения и переживания. Через три месяца это состояние переходит в «окоченелость», когда ребенок практически не воспринимает обращение посторонних, в дальнейшем недостаток эмоциональных контактов приводит в конечном счете к смерти. Если столь драматичного конца удается избежать, все же возникают тяжелые, отчасти необратимые задержки в развитии.

Некоторые исследователи этих явлений, наблюдаемых у детей, лишенных матери или не имеющих эмоциональных контактов с внешне присутствующей матерью или замещающими ее людьми, до сих пор отказываются сопоставлять эту депрессию у младенцев и маленьких детей с депрессией взрослых. Личность ребенка по сравнению с личностью взрослого пока еще настолько слабо развита и дифференцирована, что о сопоставлении не может быть и речи. В частности, пока еще вовсе нет таких структур, как Я и Сверх-Я, тогда как конфликт между этими инстанциями и составляет содержание депрессии во взрослом возрасте, а потому депрессия у детей должна заключаться в чем-то ином. Однако возникает вопрос: может ли в основе внешне одинаковых явлений, таких, как депрессия маленького ребенка и взрослого, лежать нечто принципиально различное? Как было показано, решающую роль в депрессии взрослых играет переживание утраты — равно как и у маленьких детей. Ибо только те дети становятся депрессивными, у которых были хорошие отношения с матерью, то есть которым было что терять при разлуке с ней. Во всяком случае в обоих формах депрессии можно усмотреть повторение переживания утраты. Непосредственные наблюдения за детьми экспериментально подтвердили значение утраты для возникновения депрессии. В этой связи возникает вопрос: имеет ли тематика утраты при депрессии у детей тот же вес, что и при депрессии взрослых? Представляется, что здесь имеет смысл не вдаваться в рассуждения о развитии Я, а констатировать, что предполагаемую динамику депрессии взрослого можно напрямую наблюдать у маленького ребенка, а затем поставить вопрос: какие еще другие условия определяют то, что происходит со взрослыми, если не понимать депрессию исключительно как результат нарушенных объектных отношений?