Раздел 1. Семья самодержавца

Историю нравов российской империи необходимо начать с семьи самодержца Алексея Тишайшего в силу следу­ющих причин: во-первых, государь представляет собой один из типов русского народа, что прекрасно показано в фунда­ментальном труде выдающегося историка И.Е.Забелина «До­машний быт русских царей в XVI и XVII столетиях»; во-вторых, именно в XVII веке была подготовлена почва для смены средневековья с его религиозной культурой новой, свет­ской культурой, ориентированной на гуманистическую евро­пейскую традицию, что связано со становлением империи в эпоху Петра Великого (90; 306, 201). Ведь в семье царя, ок­руженной боярством, господствовали, как показывает И.Е.За­белин, те же понятия, привычки, вкусы, обычаи, домашние порядки, суеверия, что и в народной среде. Более того, нравы того времени, ярко проявляющиеся в царской семье, дожили и до нашего времени в своих реликтовых формах, о чем зачас­тую многие и не подозревают (например, грубые нравы, «ма­терный лай», произвол в отношении нижестоящих и раболепие перед начальством). Иными словами, существует определен­ная параллель между нравами седой старины, «наивного дет­ства» России и нравами нашего общества конца XX столетия. Многие исследователи средневекового общества (Ф.Карди-ни, Н.Элиас, Н.Костомаров и др.) отмечают, что структура психического аппарата самоконтроля человека характеризуется большими контрастами, неожиданными скачками, «яростной эмоциональностью» и вообще множеством бурных эмоциональ­ных взрывов (112, 105-106; 129; 327, 380). Само собой понят­но, что «дисциплина эмоций» является неизбежным психоло­гическим компонентом любого человеческого общества, неза­висимо от занимаемой исторической ступени, речь может идти лишь о степени этой дисциплины. И если в западном средневе­ковом обществе свирепость и яростная эмоциональность рыца­рей на протяжении столетий подвергалась очистительной по­лировке эпическим и этическим спиритуализмом, куртуазностью, то в русском средневековом обществе господствовала «рабская психология» с ее необузданными эмоциональными вспышками и весьма грубыми нравами. Существенный отпечаток на нравы допетровской, а потом и петровской эпохи наложило крепост­ное право: «недаром до Петра дворянство и официально титу­ловалось «холопами» в своих обращениях к государю» (27, кн. VI, 38). И неудивительно, что в царской семье проявлялся этот отпечаток, зачастую окрашенный в различные нюансы, что зависело от природного нрава самодержца.

Весь уклад семьи самодержца Алексея Тишайшего с его восьмиаршинными комнатами, с палатами, выстроенными по типу древних гридниц, с «мыленками» - банями, со слюдяны­ми оконцами, изразцовыми печами, со скамьями и лавками, с дворцовыми забавами, обрядами, обедами, богомолиями и пр. по сути отразил весь мир русского средневековья, пронизан­ного патриархальными порядками. Общественный статус ца­рицы и других женщин, входящих в состав семьи самодерж­ца, практически был равен нулю; они, как и боярыни, и куп­чихи, и крестьянки, подчинялись правилам Домостроя, счи­тались лишь приложением к особе владыки, государя.

Алексей Тишайший отличался чрезвычайным благочести­ем, читал священные книги, ссылался на них и руководство­вался ими, соблюдал посты. Как замечает Н.И.Костомаров, «чистота нравов его была безупречна: самый заклятый враг не смел бы заподозрить его в распущенности; он был примерный семьянин» (129, 482). От природы он был веселого нрава, обла­дал поэтическим чувством, не держал долго зла, добросовестно ежедневно выполнял все положенные ему предписания, перед большими праздниками обходил богадельни, раздавал милос­тыню, посещал тюрьмы, выкупал должников, миловал пре­ступников, обедал с нищими в своих палатах.

В нравах Алексея Тишайшего проявляется удивительное сочетание глубокой религиозности и аскетизма с удовольстви­ями и потехами, деликатности и мягкости с грубостью. В ка­честве примера дикого нрава его можно привести случай, ког­да он во гневе оттаскал за бороду своего тестя боярина И. Д.Милославского, затем изругал и пинками вытолкал из комнаты (212, 62). Бранчливый и вспыльчивый, царь был весьма от­ходчивым и легко переходил от брани к ласке. Такое поведе­ние самодержца объясняется тогдашней сравнительной про­стотой и раскованностью нравов при московском дворе, кото­рые как бы в миниатюре отражали, по выражению князя М.М.Щербатова, «грубые древние нравы» (189, 72), прису­щие обществу в целом. Для этой эпохи характерны лень, гру­бость, граничащая с цинизмом, необузданность, пьянство, презрение к человеческой личности, чудовищное унижение достоинства человека, грубая расправа с подчиненными и т.д. Все это дало основание посещавшим тогда Московское госу­дарство иностранцам клеймить беспощадными приговорами все русское общество, ибо личность практически мало выделялась из массы. В дневнике одного иноземца от 1699 года имеется запись следующего содержания: «Прелюбодеяние, любострастие и подобные тому пороки в России превышают всякую меру. Не напрасно спорят после этого о русских нравах: больше ли в них невежества или невоздержания и непотребства» (187, 5). Такого рода старинный уклад московской жизни доживал свои последние дни в эпоху Петра Великого, причем он проявился и в нравах царственного преобразователя.

Своей неутомимой деятельностью Петр Великий вывел Россию на новый путь, разрушив одновременно с этим гнет предшествующего уклада жизни и преобразовав нравы дво­рянского сословия. Прежде всего нарушается замкнутость семьи: боярские жены и дочери выходят в свет, принимают участие в общественной жизни. Великий реформатор обру­шивается на ханжество, на соблюдение многочисленных ре­лигиозных и домаи/них обрядов, преследует старую русскую одежду, бороды, пводит западноевропейские нравы и обы­чаи. И здесь русские общество раскололось на несколько час­тей: одни пошли за самодержцем в освоении приемов евро­пейской жизни и обучали им своих детей; другие держались старых нравов, ненавидели Петра и его реформы, даже гото­вы были к жертвам; третьи (их оказалось большинство) из­брали «золотую середину» и стремились пробалансировать между новаторами и консерваторами.

Интересно, что в самой семье царя (а потом и императора) тоже проявился этот раскол, хотя он имел некоторые нюансы. Ведь в этом случае сложились довольно сложные взаимоотно­шения между Петром Великим, его первой женой Евдокией Лопухиной, второй женой Екатериной Алексеевной, его сыном Алексеем, царицей Прасковьей Федоровной, вдовой царя Ива­на Алексеевича и матерью будущей императрицы Анны Иоанновны и другими членами семьи. Та же Евдокия Лопухина, кото­рую выдали замуж за Петра, когда ему не было еще и 17 лет, представляла собой идеал допетровских женщин, образец мос­ковских цариц XVII века. Выдающийся русский историк про­шлого века М.И.Семевский пишет о ней так: «В самом деле, скромная, тихая, весьма набожная, она обвыклась с теремным заточением; она нянчится с малютками, читает церковные кни­ги, беседует с толпой служанок, с боярынями и боярышнями, вышивает и шьет, сетует и печалится на ветреность мужа» (242, 13). Она, давшая Петру наследника престола, была постриже­на в монастырь; вместе с тем царица Евдокия сумела внушить царевичу Алексею мысль о том, что отца испортили немецкие нравы. Вполне понятно, что наследник впитал в себя многое из нравов старорусской жизни, однако на него оказали влияние и образованные люди; в связи с этим сын Петра понимал необхо­димость реформ, но идти им нужно было, по его мнению, иным путем (124, 543-544). В итоге царевич Алексей был осужден по велению своего грозного родителя на смертную казнь.

Совершенно иной была Екатерина Алексеевна (Марта Скавронская), сначала фаворитка Петра Великого, а потом госуда­рыня, «сердешнинький друг». Веселая и энергичная, она уме­ла распотешить своего супруга и затеей веселого пира, и князь-папой; к тому же разделяла с ним его горести и радости, забо­тилась о нем, принимала участие в его размышлениях о буду­щем страны. Иными словами, Екатерина Алексеевна поддер­живала морально и психологически Петра в его глубоких пре­образованиях, в разрушении старых нравов. И нет ничего уди­вительного в том, что «суровый деспот, человек с железным характером, спокойно смотревший на истязание на дыбе и за­тем смерть родного сына, Петр в своих отношениях к Катерине был решительно неузнаваем: письмо за письмом посылалось к ней, одно другого нежнее, и каждое полное любви и предупре­дительной заботливости» (242, 83-84). И когда к Петру по­пал донос об «опасном» романе императрицы и камергера В.Монса, последний был публично казнен.

Царица Прасковья Федоровна, вступив в семью самодер­жца, сумела найти свое место среди дворцовых интриг, со­блюдала принятые обычаи, ладила с сестрами и тетками сво­его супруга и одновременно умудрялась оставаться в хоро­ших отношениях с Петром и Екатериной, а также ласково обходилась с царевичем Алексеем (242а). Такое отношение родственницы Петра к его преобразованиям создавало нема­лые трудности для нее и свидетельствовало о ее уме и изво­ротливости - приверженцы старых обычаев и нравов счита­ли ее своей, и Петр уважал ее и заботился о ней и ее дочерях.

Грандиозность реформ Петра Великого неразрывно связа­на с его нравами, сформировавшимися под влиянием ряда обстоятельств. Во-первых, он к 10-ти годам испытал «самые различные впечатления, переносившие его от грозного при­зрака смерти к обаянию самодержавной власти и всенародно­му поклонению» (64, 26). Иными словами, смуты и волнения стрельцов, интриги бояр и царевны Софьи, вражда между родственниками царя, великолепие венчания на царство на­ложили отпечаток на его характер и нрав. Во-вторых, Петр воспитывался и рос не так, как все царевичи - он был с детства предоставлен сам себе, и в забавах его окружали дети спальников, дворовых, конюхов, сокольников, кречетников, он черпал знания у плотников и матросов. В-третьих, Петр нашел собеседников в Немецкой слободе, где он не только получал необходимые ему сведения у иноземцев, но и прово­дил время в попойках и ночных разгул ах. В определенном смысле эта слобода с ее разноплеменной компанией заменяет ему домашний очаг; она привила ему многие дурные привыч­ки, грубые нравы, пороки и цинический дух улицы, бесша­башный разгул и привычку к пьянству, развратной жизни.

Нет ничего удивительного, что Петр Великий бесцеремонно проявлял свои нравы не только на родине, но и за границей. Так, в 1717 году он прибыл в Париж и после приема 7-летнего короля Людовика XV нанес ответный визит в Тюильри. Когда французский король увидел приближающуюся царскую каре­ту, он подбежал к ней, а Петр выскочил из нее, подхватил Людовика XV на руки и занес его в зал для аудиенций, обра­щаясь к ошеломленным придворным: «Несу всю Францию!» (347, 187). Какое нарушение общепринятого придворного эти­кета во Франции, славящейся своей изысканностью!

В отношении к женщинам Великий Преобразователь гру­бость совмещал с глубокой и нежной привязанностью. Его врач заметил, что «у Его Величества должен быть целый ле­гион демонов сладострастия в крови» (187, 36). Из-за своей чувственности Петр оставил незаконное потомство, чья чис­ленность не отличается от размеров потомства, оставленного Людовиком XIV. Во всяком случае характерен анекдот о том, что у каждой из 400 дам, состоявших при жене императора, был от него ребенок. Надо сказать, что он, как правило, платил женщинам солдатскую цену: одну копейку за три объятия, и обычно с ними не церемонился. «Случалось ему, - пишет Е.Оларт, - и переносить побои от лиц, желавших защитить честь девушки, на которую заявлял он претензии» (187, 38). Однако среди многочисленных женщин нашлись и такие, ко­торые внушили ему глубокую привязанность: Анна Монс, леди Гамильтон и Марта Скавронская. Именно из-за Анны Монс произошел случай, выходящий из нравов петровской эпохи и истории европейской дипломатии, - представитель прусско­го короля при дворе царя Петра Г.И. фон Кейзерлинг был жестоко оскорблен и побит во время попойки Петром и Мень­шиковым (242, 35-36). Потом царь сумел найти повод, что­бы все это сгладить.

Наконец, нельзя пройти мимо знаменитой петровской ду­бины, которой он хаживал не только царедворцев, провинив­шихся в мздоимстве и халатности, но и собственного сына Алексея. С.Князьков пишет: «Слушая постоянно осуждения всей деятельности отца от людей, которых отец не любил..., Алексей приучился скрывать это все от отца, обманывал его на случайных экзаменах (по навигации с фортификацией - В.П.), говорил ему не то, что думалось. Когда обман раскры­вался, Петр, не терпевший лжи, хватал дубинку; жестокие побои, конечно, были плохим средством создать путь сердеч­ной доверчивости между отцом и сыном...» (127, 547). Более того, царевич потом стал желать смерти своего гениального родителя, в чем и признался духовнику, приверженному ста­ринным нравам и потому не выдавшему царственного отрока.

Петр Великий был набожным человеком, печалился по поводу невежества православного духовенства и непорядка в церковных делах, чтил и знал Церковный обряд, по праздни­кам становился на клиросе в ряды своих певчих и пел вместе с ними сильным голосом. И в то же время он был подвержен церковно-народной слабости подшутить над священными пред­метами и изречениями. Склонностью к юмору он напоминает Алексея Тишайшего, любившего пошутить и словом и делом: царь за опоздание купал своих стольников в пруду и пригла­шал затем их к столу, император же создал не менее извест­ный церемониал «всешутейшего собора». Петр Великий лю­бил повеселиться, им был заведен значительный календарь придворных ежегодных праздников, хваталц также и различ­ного рода торжеств, балов и маскарадов, где веселились на западноевропейский манер. Следует отметить, что в гостях, на свадьбах, на заведенных им в Петербурге зимних ассам­блеях, среди столичного бомонда, по очереди съезжавшегося у того или иного вельможи, император проявлял нравы ста­рорусского властного хозяина с грубыми замашками. Извест­ный русский историк В.О.Ключевский пишет, что «Петр во­обще не отличался тонкостью в обращении, не имел деликат­ных манер» (121, т. IV, 32). Он был добрым по природе как человек, но - грубым как самодержец, который не привык уважать человека ни в себе, ни в других.

По сообщениям иностранцев, лиц из его окружения, Петр Великий в своей будничной жизни был весьма скромен, стре­мился ее устроить как можно проще и дешевле (121, т. IV, 31; 124, 607-608; 220, 15 - 16). Он вставал рано, знакомился с делами; после завтрака в шесть часов объезжал верфи, стройки, сам работал, затем отправлялся в адмиралтейство или сенат; в полдень обедал, отдыхал часа два; к вечеру отправлялся к кому-нибудь в гости на ужин или дома веселился с ближними; спать укладывался рано. И хотя его считали одним из самых могущес­твенных и богатых монархов Европы, он часто ходил в стоптан­ных башмаках и заштопанных женой или дочерьми чулках, носил незатейливый кафтан из толстого сукна, разъезжал на однокол­ке или плохоньком кабриолете. «В домашнем быту Петр до кон­ца жизни оставался верен привычкам древнерусского человека, не любил просторных и высоких зал и за границей избегал пыш­ных королевских дворцов» (121, т. IV, 31). Оставив кремлевс­кие хоромы, Петр Великий покончил с пышностью прежней при­дворной жизни московских царей; с простотой петербургского двора мог поспорить разве что двор короля-скряги Фридриха Вильгельма I. Не случайно он любил сравнивать себя с этим королем и говорил, что они оба не любят мотовства и роскоши. Несмотря на отрицательное отношение Петра Великого к велико­лепию и пышности, он в последние годы делает исключения для Екатерины Алексеевны, чей блестящий и многочисленный двор был устроен на немецкий лад и мог 1ягаться с любым двором тогдашней Германии. К этому необходимо добавить, что он не вмешивался в дела, а даже и помогал царице Прасковье Фе­доровне, что, в общем, в его семье[1] причудливо переплетались старинные, московские, и новые, европейские, преимуществен­но немецкие, нравы.

Действительно, царица Прасковья со своими тремя дочерьми после смерти Ивана Алексеевича поселилась в подмосковном селе Измайлове, причем Петр Великий содержал ее деньгами и припасами, согласно ее сану. В Измайлове все порядки, времяпрепровождение и нравы были старорусскими, с кото­рыми Великий Реформатор вел жестокую борьбу. Для много­численных небольших комнат дворца характерны были бес­порядок, грязь, ничегонеделание; они населены были бого­молками, богомольцами, нищими, карликами, шутами и ско­морохами. Они своими жалобными песнями, кривляниями, плясками забавляли невзыскательную царицу и ее дочек. Царевен обучали грамоте при помощи телесных наказаний, ибо наши предки полагали, что без них никакая наука не может укрепиться в головах учеников. В тогдашних стихах так воспевается польза наказаний:

«Розгою Дух Святый детище бита велит,

Розга убо ниже мало здравию вредит,

Розга разум во главу детям вгоняет,

Учит молитве и злых всех истязает;

Розга родителям послушны дети творит,

Розга божественного писания учит».

Чтобы угодить своему государю, Прасковья в качестве вос­питателя и учителя немецкого языка пригласила А.И.Остермана и преподавателя танцев и французского языка С.Рамбура; в течение пяти лет царевны не смогли овладеть даже фран­цузской речью, не говоря уже о письме. В общем, образован­ность их по сути мало отличалась от прежних, допетровских времен - царевны были склонны к праздности, привязаны к шутам и скоморохам и не уважали человеческую личность.

Петр Великий по-новому воспитывал своих дочерей, Анну и Елизавету, поощряя изучение иностранных языков: первую наставляли в знании немецкого, вторую - во владении фран­цузским языком, обеих обучали испанским танцам и мане­рам. Ведь Анну сватали за одного из немецких принцев, тогда как 10-летнюю Елизавету прочили в жены будущему фран­цузскому королю Людовику XV. «Заботы о раннем браке до­черей побуждали царственных родителей приучать детей к обществу и торжественным выходам. Перестраивая весь об­щественный склад, Петр I требовал, чтобы и его семья подчи­нялась, наравне с другими подданными, новым порядкам: и Екатерина Алексеевна, и обе его малолетние дочери.должны были обязательно посещать все пиры, вечеринки, гулянья и ассамблеи, где танцевали до упаду с шумными и веселыми кавалерами» (64, 119-120). На этих вечеринках и ассамбле­ях мужчины носили немецкие кафтаны, а женщины - юбки и шлафроки; на них же возникла и страсть любовная, незна­емая почти при старых грубых нравах; вместо домашней вод­ки здесь употреблялась голландская анисовая водка и венгер­ское вино и т.д. В общем, можно сказать, что благодаря деятельности Петра Великого в Российской империи наряду с немецкой ученостью и техникой, военным и морским опытом вошли в жизнь немецкие нравы (а также и немецкие бюрок­ратические порядки) и варварское распутство.

И хотя сам Петр Великий избегал всякую роскошь и изли­шества, он баловал своих дочерей, воспитывая их в богатстве и довольстве как и подобает дочерям могущественного монар­ха; к тому же он стремился, чтобы некоторые его подданные жили в великолепии и роскоши, вводя тем самым европей­скую моду. Вопреки его уверенности, что «при жизни его излишнее великолепие и сластолюбие не утвердит престола своего при царском дворе» (189, 73), его преемники делали все для увеличения роскоши и великолепия императорской семьи, двора и высшего света, что сопровождалось необуз­данными страстями и любовными похождениями.

Начало этому было положено в первые послепетровские царствования - «эпоху дворцовых переворотов» (1720-1760-е годы), непохожую на предшествующую ей эпоху грандиоз­ных петровских преобразований и начавшийся после нее «зо­лотой век» Екатерины И. После смерти матери, Екатерины Алексеевны, два с половиной года на престоле находился Петр II. Он попал под влияние своей тетки - красавицы Елизаветы, увлекаясь тем, что нравилось ей: танцами, прогулками вер­хом, охотой и маскарадами; к тому же он был большой охот­ник до женского полу, чему способствовал его друг князь Иван Долгорукий. Испанский посол де Лириа в послании писал: «Монарху не исполнилось еще тринадцати лет, но, поскольку его уже объявили совершеннолетним, никто не ос­меливался возражать ему или направлять... Царь уже имел любовные похождения, и очевидно, что в будущем он станет большим поклонником женского пола» (227, 125). Проверить это предсказание оказалось невозможным, ибо юный импера­тор заболел оспой и вскоре умер.

На престол была призвана племянница Петра Великого, курляндская герцогиня Анна Иоанновна, имевшая заурядную внешность и грубые манеры. По мнению В.О.Ключевского, ее царствование является одной из «мрачных страниц нашей истории, и наиболее темное пятно на ней - сама императри­ца» (121, т. IV, 272). Воспитанная в старомосковских обыча­ях, черствая по природе и еще более очерствевшая при захо­лустном дворе в Митаве, ограниченная в средствах и имеющая злой и малообразованный ум, она получила возможность удов­летворить жажду запоздалых удовольствий и грубых развле­чений. В повседневном обиходе Анна Иоанновна была окруже­на толпой шутов и приживалок, которых находила чуть ли не во всех уголках империи. Ее поведение ничем не отличалось от нравов русских помещиц-крепостниц того времени: «Свобод­ное от придворных церемоний и государственных дел время Анна, надев просторный домашний капот и повязав голову платком, любила проводить в своей спальне среди шутов и приживалок. Фрейлины ее двора, как простые сенные девуш­ки в каждом барском доме, сидели за работой в соседней со спальней комнате. Соскучившись, Анна отворяла к ним дверь и говорила: «Ну, девки, пойте!» И они пели до тех пор, пока государыня не кричала: «Довольно!». Провинившихся в чем-нибудь и вызвавших ее неудовольствие фрейлин она посылала стирать белье на прачечном дворе, т.е. расправлялась с ними так же, как поступали в барской усадьбе с дворовыми девка­ми» (25, кн. 6, 38). Для нее не было большего удовольствия, нежели унизить человека и потешиться над его промахом; ее двор был наводнен немцами, среди которых выделялись «ка­налья курляндец» Бирон и «каналья лифляндец» граф Левен-вольд. Засилье немцев проявлялось не только в занятии всех доходных мест в системе государственного управления, но и в устроении разгульных празднеств. Тот же X. де Лириа отмеча­ет, что царица Анна «щедра до расточительности, любит пыш­ность до чрезмерности, от чего двор ее великолепием превосхо­дит все прочие европейские» (227, 130). Игра в карты, руко­делье, развлечение музыкой или скоморохами и шутами, тор­жественные выезды и приемы заполняли ее жизнь, управление же громадным государством было доверено фавориту Бирону, извлекавшему из этого неисчислимые для себя выгоды. В итоге стало нарастать среди гвардии движение против засилья нем­цев, что привело к власти дочь Петра Великого Елизавету.

Елизавета была весьма привлекательна, о чем свидетель­ствуют не только свидетельства современников (испанского посланника герцога X. де Лириа, Екатерины II и др.), но и ее портреты; однако ее нравы, по существу, не отличались от поведения барыни-помещицы. Ведь она была пропитана пред­рассудками и суевериями, любила на сон грядущий слушать страшные истории о разбойниках, для чего содержала штат болтливых женщин, с дамами двора обходилась, подобно Анне Иоанновне, как с сенными девушками, ей были присущи бранчливость и скупость (251, 93). Императрица Елизавета имела всепоглощающую страсть к нарядам и развлечениям, причем в ее царствование с немецких платьев перешли на парижские туалеты, в дворянской среде стал господствовать француз­ский язык, «приятный во всех отношениях», в театре шли французские комедии; сама она, по замечанию А.Тургенева, была предана «пьянству и сладострастию» (95, 79). Уклад ее домашней жизни оказался перевернутым - она спала днем и бодрствовала ночью, обедала и ужинала после полуночи в кругу ближайших людей при отсутствии слуг, ибо стол опус­кался этажом ниже и там обслуживался. И хотя образ жизни дочери Великого Петра, ее нравы дают вроде бы основание считать, что она практически не занималась управлением го­сударства, документы свидетельствуют о другом: участвуя в придворных раутах, куртагах и маскарадах, посещая театры и выезжая в город, Елизавета Петровна уделяла внимание и внешнеполитическим делам (5, 164-165). Время царствова­ния Елизаветы характеризуется тем, что при ней абсолютизм приобрел необычайный, ослепительный блеск роскоши, что в культуре стало доминировать барокко - достаточно взгля­нуть на красоту множества возведенных тогда дворцов.

Затем на престол взошел Петр III, представляющий собой скомороха по своему поведению, на что обращает внимание В.О.Ключевский (120, 12); сама императрица Елизавета назы­вала его «гольштинским чертушкой». Все время он проводил в попойках и кутежах, редко бывая вечером трезвым; будучи женат, Петр III играл с куклами, разыгрывал сражения с игру­шечным войском, выносил приговоры крысам, полакомившимся сахарными солдатиками на бисквитной крепости, и вешал их. Все его поведение демонстрировало пренебрежение к русским: «он не скрывал, напротив, задорно щеголял своим пренебре­жением к церковным православным обрядам, публично драз­нил русское религиозное чувство, в придворной церкви во вре­мя богослужения принимал послов, ходя взад и вперед, точно у себя в кабинете, громко разговаривал, высовывал язык свя­щеннослужителям... дан был приказ... русским священникам обрить бороды и одеваться, как лютеранские пасторы» (121, т. IV, 320). Все это наряду с другими действиями императора вызва­ло ропот в обществе и привело к его свержению, в результате чего самодержицей стала Екатерина II.

Время ее царствования называют екатерининским «золо­тым осьмнадцатым» веком; это - эпоха славы и могущества России, закрепившей за собой статус великой державы. Ека­терина II стала государственным деятелем с громадным кру­гозором, дальновидным и расчетливым политиком, своеобраз­ным «философом на троне», восхищавшим проницательного и лукавого Фридриха II, владычицей «державы полумира». При всем ее могуществе она проявляла добрый нрав, ибо, по мнению историка прошлого века А.Брикнера, «власть и пере­вес, полученные ею после удачного государственного перево­рота, оказали облагораживающее влияние на нрав царицы» (32, 700). В домашней жизни она была весьма человеколюби­ва, обладала веселым нравом, склонностью к юмору, шуткам и забавам, любезностью в обращении с детьми, добротой и кротостью, снисходительностью к прислуге, щедростью. Вместе с тем, ей были присущи некоторое упрямство, своенравие и высокомерие; тщеславие являлось ее идолом, на что обраща­ли внимание ее современники (Иосиф II и др.).

Князь М.Щербатов прямо порицает Екатерину II за следу­ющие пороки: любострастие, разврат, пышность, бесконечное самолюбие, переменчивость в суждениях (189, 118-119).

Следует отметить, что и в полубульварных романах француз­ского поляка К.Валишевского «Роман одной императрицы» и «Вокруг трона», а также в современной историко-художественной беллетристике «интимная» жизнь императрицы заслоняет ее масштабную фигуру, обывательское представление о ней как о «развратнице на троне» искажает действительность.

Дело в том, что весьма сильно в императорской России XVIII века был развит фаворитизм; он существовал и в дру­гих странах, но здесь на нем лежал своеобразный отпечаток. Ведь после Петра Великого (у него были свои фаворитки) на престоле находились преимущественно женщины; особое зна­чение фаворитизм приобрел в царствование Екатерины II. Она, как и Анна, и Елизавета, имела фаворитов, но ее темпера­мент, характер, наклонность все преувеличивать и все ставить на карту придали этому явлению необычные размеры. Анна сделала из конюха Бирона герцога Курляндского; Екатерина из Понятовского - короля Польши; Елизавета удовлетворя­лась двумя официальными фаворитами (Разумовским и Шу­валовым); Екатерина насчитывала их дюжинами.

Впрочем, и интимная жизнь императрицы, воспринявшей существовавший до нее институт фаворитов, имеет вполне реальные основания. В ответ на обвинения Потемкина в лег­комысленном поведении она пишет: «Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если б я в участь получила с молода мужа, которого бы любить мог­ла, я бы вечно к нему не переменилась...» (83, 714). К тому же следует учитывать и то, что ум у Екатерины II был не только чрезмерным, преступающим общепринятые границы, это был ум властный, самодовлеющий, презирающий уста­новленные правила, возводящий в закон свои собственные наклонности, волю, даже каприз. При Анне Иоанновне и Ели­завете Петровне фаворитизм был только прихотью, при Ека­терине II он становится своеобразным государственным уч­реждением. В ее отношении к фаворитам играет роль не толь­ко чувственная страсть, но и потребность в уме и воле, чтобы эффективнее управлять делами империи. Она воспитывала своих фаворитов (среди них наряду с ничтожными пешками встречались и великие государственные умы) не без пользы для дела: достаточно вспомнить Потемкина, Зорича и др.

Фаворитизм - основное колесо правительственного меха­низма, и обошелся он в эпоху Екатерины II в 92,5 миллиона рублей. Сама императрица была уверена, что не впала в раз­врат и не содействовала развращению нравов в своем госу­дарстве. В 1790 г., беседуя со своим секретарем А.Храповиц­ким о французских событиях, она сказала: «От того погибла Франция, что там все предаются разврату и порокам; опера Буфа всех перековеркала; я думаю, что гувернантки (фран­цузские - В.П.) ваших дочерей - все сводницы. Смотрите за нравами!» (199, 232). Если же отбросить фаворитизм, то, по мнению К. Валишевского, Екатерина II была строга в нрав­ственном отношении и ценила непорочность и неприступность, однако это мнение подвергается сомнению.

Во всяком случае, императрица уделяла внимание воспита­нию внуков - Александра и Константина (сыну Павлу же она не могла уделить в первое время достаточно часа) - в опреде­ленных нравственных правилах. В ее собственноручных замет­ках говорится: «Храните в себе те великие душевные качества, которые составляют отличительную принадлежность человека честного, человека великого и героя; страшитесь всякого ко­варства; прикосновение с светом да не помрачит в вас антично­го вкуса к чести и добродетели» (309, 27). И не случайно «се­верная Семирамида» заботилась о правильном воспитании сво­их внуков и пригласила в качестве воспитателя «доктора прав» швейцарца Ф.Лагарпа, сторонника идей Просвещения. Несо­мненно, что императрица стремилась воплотить в жизнь про­грамму, о которой Г.Державин выразился так:

«Ты ведаешь, Фелица! правы

И человеков и царей;

Когда ты просвещаешь нравы,

Ты не дурачишь так людей...»

Здесь в не очень уклюжих строках изложены два основных пункта ее программы: закон и просвещение, смягчение нра­вов. Нетривиальная личность Екатерины II, о чем свидетель­ствует множество сохранившихся ее портретов (303, 53 - 87), не только выразила свой век с его особенностями, сложностью и глубокими противоречиями, но и сыграла немаловажную роль в становлении новой русской культуры. Век «домопра­вительницы в короне» - это век роскоши, даже чрезмерной, век взлета культуры и просвещения.

Когда началось царствование Павла I, тогда наступили перемены и в стране, и в семейных нравах. По характеристи­ке В.О.Ключевского, ему были присущи дарования, хорошие нравственные качества, природное чувство порядка и дисцип­лины, набожность; образование его было преимущественно светским (120, 223). Следует иметь в виду, что на характер и нрав императора оказала сильное влияние нравственная ат­мосфера маленьких немецких княжеств, откуда с петровских времен брали невест для великих князей дома Романовых, а также тридцатилетнее ожидание престола при его нетерпели­вости. Понятно, что к власти пришел чуть ли не полубезум­ный человек; этим объясняется нелепость его диких выходок, описание его в литературе как трагикомической фигуры и оттенок зловещего фарса его режима. О.Чайковская вполне справедливо рассматривает Павла I как чисто трагическую фигуру: «Те черты, которые мы видели в маленьком великом князе, его деликатность, душевная тонкость, жажда привя­занности, доброта - все это, смешавшись с обожженным са­молюбием, диким властолюбием (меньшим, чем у Екатери­ны), сумасшедшим «пруссачеством», дало острую, горькую и взрывчатую смесь» (303, 252). Его поведение зачастую было непредсказуемым, о чем свидетельствуют различного рода ме­муары; достаточно заглянуть в «Воспоминания» М.Каменс­кой или в «Старый Петербург» М.И.Пыляева.

Прежде всего Павел I повел борьбу с екатерининской рос­кошью в армии и при дворе - была проведена полная ре­форма военного быта и введены прусские военные порядки, многоцветье мундиров сменилось «гатчинским» одноцветьем. Им были уничтожены особые столы во дворце, и положено за правило, чтобы члены его семьи обедали всегда вместе с ним; причем он приказал покупать все припасы для дворца на рынке, изгнав тем самым дворцовых подрядчиков. Несмотря на воздержанность в пище императора, его стол изобиловал десертом и убирался весьма роскошно. Во время обеда цари­ло глубокое молчание, иногда прерываемое государем и вос­питателем графом Строгановым; когда Павел I находился в хорошем расположении духа, к столу призывался шут «Ива­нушка» со своими смелыми речами, которые использовались придворными для сведения счетов со своими соперниками. Распорядок дня императора М.Пыляев описывает так: «Им­ператор Павел вставал в пять часов утра, умывался и обтирал лицо льдом; в шесть часов он принимал государственных людей с докладами, в восемь часов кончалась аудиенция министров, в двенадцать часов он обедал вместе с семейством, после обе­да он отдыхал немного и затем отправлялся по городу на прогулку. После вечерней прогулки у императора во дворце бывало частное домашнее собрание, где императрица, как хозяйка дома, сама разливала чай. Император ложился спать иногда в восемь часов вечера и вслед за этим во всем городе гасили огни» (220, 398-400).

Павлом I были введены этикеты: один состоял в том, что при встрече с государем мужчины должны становиться перед ним на колени и целовать руки, другой - при встрече муж­чины обязаны выходить из кареты и отдавать честь, а дамы выходить на подножку экипажа; последний этикет придуман нарочно, чтобы вывести из моды шелковые чулки и башмаки, в которых щеголяли все мужчины. Ведь по остроумному за­мечанию В.О.Ключевского, дворянин-артиллерист петровской эпохи при Елизавете превратился в петиметра (щеголя), а во времена Екатерины II стал еще и литератором. Естественно, что Павел I был убит, и после восшествия на престол Алек­сандра I все вернулось как бы на свои места.

Павловские «новшества» в основном ушли в небытие, ведь Александр I объявил в манифесте намерение, даже обязан­ность «управлять по законам и по сердцу Екатерины Вели­кой». Надо вспомнить, что Александр, как и сама Екатери­на II, любил называть себя «республиканцем по духу». Под последним разумелся некий нравственный тип, благородный характер, сочетающий в себе начала «гражданской доброде­тели», твердого служения принципам справедливости, общест­венного долга, человеческого достоинства и стоического му­жества. Александр I был воспитан Лагарпом на образцах ан­тичной доблести, изложенных в трудах историка Тацита и жизнеописаниях Плутарха, и рассуждениях в духе француз­ской просветительской философии. .

Вместе с тем следует учитывать и то, что Александр I ис­пытал влияние и «малого двора» своего отца, по своим нра­вам и духу скорее похожего на двор мелкого германского князя, чем будущего русского самодержца. -Здесь господствовала не атмосфера «просвещенного» века с его рационализмом, скеп­тицизмом и вольтерьянством, а доминировали религиозность и крепость немецких нравов, несколько мещанская коррект­ная «добродетель» немецкой принцессы и сентиментализм (212, 153). Здесь он прошел школу Аракчеева с ее жестокостью и усвоил систему приемов и навыков, царившую в армии до реформы Александра II и выступавшую образцом обществен­ной дисциплины вообще. Поэтому нравы Александра I пора­жают своей противоречивостью, они выражают сложную че­ловеческую натуру, сформировавшуюся в условиях петербур­гского («большого») и гатчинского («малого») дворов, в сре­де екатерининских и павловских нравов..

Придворная и семейная среда позволили ему выработать искусную технику лицемерия; этому содействовало и воспита­ние Лагарпа, говорившего, что «лучший и, быть может, един­ственный друг правителя - сила его собственной рассуди­тельности, с помощью которой он взвешивает доводы своих министров, советы друзей и похвалы царедворцев» (309, 39). Нет ничего удивительного, что потом Александр I недоверчи­во относился к матери, что друзья приходили к нему в гости по потайной лестнице, что он увлекался мистицизмом, что он оказывал знаки монаршего благоволения масонским ложам и одновременно принял меры к ограничению их деятельности (161). В его личности проявлялся то государь самодержав­ный, то великодушный человек.

О нравах Александра I красноречиво свидетельствует его семейная жизнь, отношения с женой. В 1793 г. 16-летний кра­сивый и целомудренный царевич Александр женится на 14-летней принцессе Луизе Баденской, которая приняла имя ве­ликой княгини Елизаветы. Вначале он ей безумно нравился, но более глубокое знакомство разрушило безоглядную лю­бовь. Он, такой воспитанный и образованный, как-то попы­тался в присутствии нескольких мужчин расстегнуть корсет своей молодой жены, чтобы всем показать ее грудь. Что это - мальчишество или садизм? После охлаждения мужа великая княгиня, сохраняя к нему горячую привязанность, завела лю­бовную связь с его другом А.Чарторыйским; более того, сам Александр I поощрял эту связь. Он любил поволочиться за женщинами, у него было множество мимолетных связей; вместе с тем, у него длительное время существовала любовная связь с М.Нарышкиной,чей муж был прозван «королем кулис» и «князем каламбуров». Не слишком умная и не отличавшаяся верностью, эта «любовница постоянно была рядом, удержи­вая царя красотой, грацией и силой привычки, - писал Жозеф де Местр. - Она не интриговала, не желала зла, не мсти­ла» (38, 239). Император многие вечера проводил в пышном дворце на Фонтанке или на роскошной даче на Крестовском острове, где жила «Северная Аспазия». Затем они расстались, ибо она была уличена в неверности; в оправдание она могла сказать, что особую склонность в любовных делах она прояв­ляла к адъютантам Александра I.

Император не пренебрегал религиозными обрядами и в со­ответствии с укладом домашней жизни участвовал в публич­ных богослужениях. Швейцарский писатель, дипломат и поли­тик А.Валлотон пишет: «Нет сомнения, что царь - человек сложный, импульсивный, противоречивый, часто прибегавший к ухищрениям и уловкам - в делах веры был совершенно искренним» (38, 299). Эта религиозная вера подкреплялась разочарованием в русской действительности, в невозможности осуществить на практике свои прекраснодушные идеалы. Ведь порывы молодости прошли, силы были на исходе, француз­ское свободомыслие к зрелости сменилось религиозным настро­ением. «Александр был прекрасный цветок, но тепличный, не успевший акклиматизироваться, он роскошно цвел при хоро­шей погоде, наполняя окружающую среду благоуханием, но когда подула буря, настало столь обычное русское ненастье, - пишет В.О.Ключевский, - этот цветок завял и опустился» (120, 263). Данная история нравственной жизни была воспро­изведена и в политической деятельности императора, когда воз­никла альтернатива крепостному строю, когда Россия могла пойти по другому пути развития, но этого не случилось.

По смерти Александра I самодержавная власть перешла в руки его брата Николая I, чье царствование представляет со­бой эпоху крайнего самоутверждения русской монархии, «зо­лотой век русского национализма» (212, 254). Характеры Александра I и Николая I противоположны, последнему го­раздо ближе Петр Великий, чем его брат, что не мешает ему ссылаться на заветы «отца» - Фридриха - и Александра I и считать основами «принципов авторитета» прусский партиар-хальный монархизм, образцовую воинскую дисциплину, ре­лигиозно-нравственные устои, служебный долг и преданность традиционному строю отношений. Вполне справедливо заме­тил маркиз А. де Кюстин, что «его немецкая натура (государя - В.П.) должна была долго мешать ему стать тем, чем он является теперь, -истинно русским» (144, 109). В чем же здесь дело? Не будь он самодержавным деспотом, он был бы простым, добродушным человеком. И в данном случае верно положение о том, что в укладе домашней жизни «лежат заро­дыши и зачатки всех так называемых великих событий» (90, 9), в том числе и политических событий.

Истоки характера и нрава Николая I следует искать прежде всего в его детстве, в его воспитании. В свое время Павел I и его жена Мария Федоровна выбрали в качестве воспитателя генерала М.Ламсдорфа, который был хорошим служакой, строгим формалистом, имел грубый, жестокий характер, хо­лодное сердце и стремился всеми средствами и силами «пере­ломить» великого князя на свой лад (236-237). Он особое внимание обращал на недостатки характера и дурные наклон­ности своего царственного воспитанника, указывал на них императрице-матери и считал, что лучшим средством их иско­ренения являются телесные наказания, вплоть до ударов шом­полами. В книге Купера «История розги» подчеркивается, что М.Ламсдорф, «воспитатель Императора Николая I, поз­волял себе бить его линейками, шомполами, хватал мальчика за воротник или за грудь и ударял его об стену так, что он почти лишался чувств, - и это делалось не тайно, а записы­валось в дневники» (143, 152). Необходимо считаться и с атмосферой «малого», гатчинского двора, и с проявившейся с детства, по замечанию императорского биографа М.Шильдера, страстью к военным занятиям (310). Императорская «фа­милия» была отгорожена от живой русской действительнос­ти, в ней внутренний быт получил особый, полурусский, по­лунемецкий склад: «двор родителей Николая был в бытовом отношении под сильным немецким влиянием, благодаря нюр-тембергскому родству императрицы, голштинскому наследст­ву и прусским симпатиям Павла» (212, 250). Вот почему «гат­чинская дисциплина», созданная Павлом и разработанная Аракчеевым, породила традицию неукоснительного повино­вения и распространила ее чуть ли не на все общество.

Семья самодержца купается в роскоши, развлекается на многочисленных балах в великолепных дворцах с галереями редчайших цветов. Маркиз А. де Кюстин пишет: «Блеск глав­ной галереи в Зимнем дворце положительно ослепил меня. Она вся покрыта золотом, тогда как до пожара она была ок­рашена лишь в белый цвет. Это несчастье во дворце дало возможность императору проявить свою страсть к царственному, я сказал бы даже, божественному великолепию» (144, 112). И далее он говорит об участвующей в праздничном бале императрице и восторгается семейной добродетелью импера­тора Николая I, хотя перед нами забавный курьез, свидетель­ствующий об артистическом лицемерии императора.

В действительности Николай I был весьма женолюбив, фаворитизм процветал при царе; помимо официальной, об­щепризнанной фаворитки В.А.Нелидовой, даже жившей во дворце, он оказывал особое внимание не только фрейлинам и другим придворным дамам и девицам, но и довольно часто проявлял благосклонность к случайным встречным из средне­го сословия. Наблюдательный соотечественник А. де Кюсти-на, живший в России, рассказывал следующее: «Если он (царь) отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внима­ние божества, попадает под наблюдение, под надзор. Предуп­реждают супруга, если она замужем, родителей, если она де­вушка, о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтитель­ной признательности. Равным образом нет еще примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из сво­его бесчестия» (316, 489). Сама жертва прихоти никогда не оказывала сопротивления императору - она даже и не по­мышляла об отказе, ибо так было общепринято. Как правило, взятую ко дворцу девушку из знатной семьи использовали для услуг самодержавнейшего государя, а потом обесчещен­ную девушку выдавали замуж за кого-нибудь из придворных женихов, причем этим занималась императрица Александра. Таким образом складывалась интимная жизнь царской семьи, которой так восторгался доверчивый А. де Кюстин.

Прекрасная характеристика домашнего быта Николая I - Дон Кихота самодержавия - дана фрейлиной А.Ф.Тютчевой: «Жизнь государей, наших по крайней мере, строго распре­делена, они до такой степени ограничены рамками не только своих официальных обязанностей, но и условных развлечений и забот о здоровье, они до такой степени являются рабами своих привычек, что неизбежно должны потерять всякую не­посредственность. Все непредусмотренное, а следовательно, и всякое живое и животворящее впечатление навсегда вычеркну­то из их жизни. Никогда не имеют они возможности с увлече­нием погрузиться в чтение, беседу или размышление... Они, как в футляре, замкнуты в собственном существовании, соз­данном их ролью колес в огромной машине... Они не родятся посредственностями, они становятся посредственностями силою вещей... Масса мелких интересов до такой степени заслоняет их взор, что совершенно закрывает от них широкие горизон­ты» (275, 34). Понятно, что всякие семейные события прини­мают в глазах самодержца громадное значение; это благотвор­но сказалось на воспитании Александра II.

Первым его воспитателем был генерал К.Мердер, который, в отличие от М.Ламсдорфа, относился к царевичу гуманно и ласково и исключил всякие наказания и грубости. Обучением же занимался знаменитый поэт В.А.Жуковский. Вступив на престол, Александр II осуществил завет своего наставника - он отменил крепостное право в России, «положил в нашем отечестве начало гласности и создал одинаковый для всех суд» (64, 285). Иными словами, дал возможность каждому русско­му гражданину уважать в себе то «святейшее звание - челове­ка», о котором было сказано в приветственном стихе его на­ставника-поэта. Император Александр II, получивший громкое и почетное имя «Царя-Освободителя», венчался на царство в августе 1856 года. Корреспондент лондонского журнала «Тайме» так описывает это событие, представляющее собой неотъемле­мый элемент уклада жизни царской семьи: «Торжество было во всех отношениях величественное и поразительное; богатство огромного Царства было выставлено напоказ с восточною рос­кошью, и последняя на этот раз соединилась с вкусом образо­ванного Запада. Вместо тесной сцены зрелище разыгралось в древней столице огромного государства, какое когда-либо су­ществовало в мире; вместо мишуры и блесток горело чистое золото, серебро и драгоценные камни... Великолепие карет и мундиров, ливрей и конских сбруй было достойно римских цесарей или знаменитейших властелинов Востока. Говорят, что коронация стоила России шесть миллионов рублей серебром или один миллион фунтов стерлингов» (248, 62). Москва была блестяще иллюминирована в этот вечер, все напоминало сон из «Тысячи и одной ночи», который бессильны передать челове­ческие слова.

После коронации жизнь императорской семьи пошла своим чередом, о чем поведали в своих воспоминаниях и дневниках фрейлины двора А.Ф.Тютчева и баронесса М.П.Фредерикс. Когда у императрицы Марии Александровны родился сын - маленький великий князь Сергей Александрович, то состоялся по этому случаю обед на восемьсот человек, сопровождаемый неуместной роскошью. Как отмечает А.Ф.Тютчева, событие свершилось в такое время, «когда все жалуются на дурное со­стояние финансов, когда в мелочах обрезают расходы на ар­мию и несчастных чиновников» (275, 157). Понятно, что в об­ществе распространено неудовольствие образом жизни импера­торской фамилии: императрица увлекается спиритическими сеансами, государь, по слухам, проводит ночи в пьянстве и слывет развратником. И если фрейлина А.Ф.Тютчева указы­вает, что образ жизни государя дает повод для «самой нелепой клеветы» (275, 157), то в своем дневнике аристократка А.Бог-данович, имевшая информацию о жизни императора Алексан­дра II, пишет после визита генерала С.Е.Кушелева: «Расска­зывал про интимную жизнь царя. Об этом нельзя писать, ни­кто не знает, что может случиться, могут украсть и этот бесцен­ный дневник» (13 декабря 1880 года) (23, 51). А ведь А.Богданович была рьяной приверженницей монархии и считала, что только самодержавная власть должна решать все проблемы жизни общества, к тому же ее дневник был сугубо приватным, не предназначенным для опубликования.

После убийства Александра II во главе государства стал Александр III, который имел по сравнению с отцом более силь­ный характер, причем со временем он «сделался грознее» (А.Богданович). В дневнике А.Богданович имеются данные о вели­ких князьях, их нравах и привычках все они, по ее мнению, «более или менее развратны» (23, 96). Примечательны записи о нравах Николая II; к нему А.Богданович относилась без того пиетета, с которым были связаны имена его отца и деда. Еще когда Николай был цесаревичем, хозяйка салона, бывшего од­ним из незримых центров власти при дряхлеющем режиме, отмечала, что он «развивается физически, но не умственно» (6 но­ября 1889 г.), что во время посещения Японии он и его свита бывали в «злачных» местах и «много пили» (4 июля 1891г.), что он «ведет очень несерьезную жизнь», «увлечен танцовщи­цей Кшесинской» и «не хочет царствовать» (21 февраля, 31 мая, 22 сентября 1893 г.), что он «упрям и никаких советов не тер­пит» (18 апреля 1894 г.). В дневнике А.Богданович подчерки­вается недопустимость появления в дворцовых покоях гада­лок, прорицателей, а деяния «старца» Г.Распутина квалифи­цируются так: «И это творится в XX веке! Прямо ужас!» (20 мар­та 1910 г.). Ведь теперь страной управляет не царь, а проходи­мец и авантюрист Г.Распутин или, как его окрестили, «святой черт», развратный по своей природе, ведь он «хлыст».

Здесь следует отметить, что проблема личной судьбы и дела Николая II в нашей стране еще не находится в фокусе специ­альных исследований, хотя о нем написано весьма много. Од­нако все сходятся на том, что он был обыкновенной посред­ственностью, что ему не хватало ума, характера и знаний. В работах представителей либеральной интеллигенции приводится фактический материал, показывающий двуличие, коварство, жестокость, бессердечие «государя императора»; в других тру­дах он изображается хорошим семьянином, милым в общении, хотя и безвольным (например, книга П.Жильяра «Император Николай II и его семья»); в трех монографиях раскрывается вся глубина духовного, нравственного падения последнего пред­ставителя династии Романовых, примером чего служит книга М.Касвинова «Двадцать три ступени вниз» (87; 115; 164).

В нашем аспекте существенны нравы императорский семьи, что предполагает учитывать целый ряд факторов. Прежде все­го, верно замечание А.Ф.Тютчевой, что самодержец, за исклю­чением гениев типа Петра Великого, в системе государственно­го механизма становится посредственностью. Не менее значимо и то, что самому Николаю Второму больше всего импонировал Алексей Тишайший и ориентировался он на обычаи допетров­ской эпохи; отсюда и тяга к различного рода «странникам», «старцам», «гадалкам», вера в суеверия и чудеса (не следует забывать и болезнь наследника Алексея Николаевича, на чем и сыграл Г.Распутин). Не вызывают сомнения и воспомина­ния П.Жильяра о том, что в семье господствовали нежные отношения, однако это не мешало императрице Александре Федоровне замыслить свергнуть своего супруга, повторив тем самым деяния Екатерины II. Правы и те, кто обращает вни­мание на дикие нравы, господствующие в императорской семье: развратное поведение великих князей, воровство (например, великий князь Николай Константинович украл у своей мате­ри бриллианты для любовницы-певички) драки, пьянство, раз­нузданные кутежи, во время которых рубили головы своим борзым собакам, стоя на четвереньках, лакали шампанское из серебряной лохани или нагими распевали серенады, сидя на крыше собственного дома (164, 4-5) и т.д. По сравнению с нравами Петра III господствующие нравы в семье последнего самодержца показывают высокую степень деградации, и это в век высокоразвитой русской культуры, сконцентрировавшей в себе все достижения мировой культуры! И если учесть, что нравы представляют собою каркас общественной системы, то разложившиеся нравы императорской семьи способствовали гибели монархии. Вот почему случилось то, о чем писал ка­мергер И.Тхоржевский: «Но из числа неограниченных воз­можностей России историей избрана была возможность, ка­завшаяся ранее самой невероятной: гибели монархии, - и срыва народа в бездну» (273, 190). Само собой разумеется, что нравы императорской семьи нельзя рассматривать только как нечто самодовлеющее, ибо они связаны с определенной средой -двором, высшим светом, провинциальным дворян­ством и другими сословиями. Они коренились в них и однов­ременно оказывали влияние на них, что мы увидим дальше, в следующих разделах.