Раздел 3. Высший свет

Представляет интерес рассмотрение нравов высшего све­та - верхнего слоя правящего сословия (или класса) в Российской империи, коим является дворянство. В данном случае методологической основой для понимания нравов этой среды служит разработанная американским экономистом и со­циологом Т.Вебленом «теория праздного класса». По его мне­нию, «институт праздного класса» достигает наивысшего рас­цвета на стадии «варварской культуры», которая присуща феодальной Японии или феодальной Европе (40, 57). Верх­ние слои общества, согласно традиции, не заняты в системе производства, они поглощены определенными занятиями, счи­тающимися «почетными» - к ним прежде всего относятся военное дело и священнослужение. Праздный класс в целом состоит из представителей знати и священнослужителей вмес­те с многочисленным их окружением. Т.Веблен считает, что владение собственностью, праздность и расточительность яв­ляются атрибутами именно господствующего класса, они и занимают главное место в системе ценностей «праздного клас­са», становятся почетными, тогда как другие другие члены общества вынуждены работать и ограничивать свое потребле­ние. Владение большей собственностью означает и больший престиж, более высокое положение в социальной иерархии. Вот почему представители класса собственников стремились демонстрировать свое богатство; праздный образ жизни и «де­монстративное поведение» есть важнейшие свойства «праз­дного класса». По мнению Т.Веблена, стремление к празднос­ти порождает и кодекс приличий, и правила поведения, причем весь образ жизни высших слоев подчинен постоянной и даже обременительной демонстрации праздности: «В условиях подчинения требованию демонстративного потребления атрибу­ты человеческой жизни - такие, как жилище, обстановка, экзо­тические безделушки, гардероб, питание, - стали столь слож­ными и обременительными, что потребители не могут должным образом справиться с ними без посторонней помощи» (40, 106).

Следует не забывать, что по природе вещей жизненные удобства и роскошь являются привилегиями «праздного клас­са», и это хорошо видно на примере высшего слоя российско­го общества - высшего света, неразрывно связанного с семьей самодержца и его двором. Вся история высшего света импера­торской России свидетельствует о возрастании роскоши и ком­форта в жизни знати и церковных иерархов и соответствую­щем изменении нравов (хотя здесь имеются различного рода вариации). Ведь «в конечном счете, значение хороших манер заключается в том факте, что владение ими - своего рода расписка в праздном образе жизни» (40, 93).

В эпоху Алексея Тишайшего высшая московская знать име­ла такие же усадьбы, что и царская резиденция (она прекрасно описана в книге И.Забелина «Государев двор, или дворец»), только у некоронованных особ не вычленялся отдельный ком­плекс хором для «государыни» (хозяйки) и взрослых детей. Дворец крупного московского вельможи представлял собой небольшой городок, где имелось несколько комплексов: преж­де всего, служившие для приема парадные комнаты, личные покои самого главы семьи, покои его жены и дочерей, взрос­лых сыновей (каждый взрослый член семьи боярина всегда имел в своем распоряжении несколько комнат, дети с их мам­ками и няньками обычно жили в покоях матери), служебные помещения и, чаще всего - несколько, церквей (221, 68). И если дома крестьян, горожан и незнатных дворян, как правило, были деревянными с незамысловатым интерьером, то строения-дворцы знати возводились из камня, а стены, полы и иногда потолки обшивали красным тесом, обивали материей (отсюда само слово «обои») - цветным сукном, шелковь ми и золотыми тканями.

На стенах дворцовых помещений висели зеркала, русские и зарубежные лубочные листки, а также картины, написанные масляными красками. И обязательно имелась мыльня с вени­ками и туесами, наполненными квасом.

Роскошь как проявление демонстративного поведения «празд­ного класса» видна в питании московской знати (и вообще зажиточных горожан), именно здесь раскрывается все богат­ство русской средневековой городской кухни. Наиболее пол­ный перечень кушаний, подававшихся к столу знатного чело­века (в богатом городском доме) содержит список Домостроя. В нем названы около 200 различных кушаний и напитков: заяц черный, голова свиная под чесноком, ноги говяжьи, те­терев под шафраном, лебедь медвяной, журавли под зваром с шафраном, зайцы в рассоле, куря в лапше, уха в зверине, лососина с чесноком, спинка осетровая, белужина, разные сорта икры, до 20 сортов пирогов, сладкие блюда, безалкогольные и спиртные напитки и т. д. (79, 160 - 163). Наряду с водкой употребляли и «заморские пития»: «романею, ренское, фран­цузское» (Котошихин).

Именно двор и высший московский свет стали проводни­ками западноевропейской культуры, и прежде всего - в сфе­ре комфорта, житейских удобств и увеселений. В.О.Ключев­ский пишет: «...любопытно следить за московскими верхами, как они падко бросаются на иноземную роскошь, на привоз­ные приманки, ломая свои старые предубеждения, вкусы и привычки» (121, т. III, 254). В подражание иноземным образ­цам царь и бояре для езды используют нарядные немецкие кареты, обитые бархатом, с хрустальными стеклами; бояре (и богатые купцы) вместо деревянных хором возводят каменные палаты, заводят домашнюю обстановку на иноземный лад, обивают стены «золотыми кожами» бельгийского производ­ства, украшают комнаты картинами и часами, их пиры сопро­вождаются музыкой, они смотрят комедии и балет. Такого рода новшества и увеселения выступали в качестве роскоши для высшего московского общества, воспитывая в нем новые, более рафинированные вкусы и потребности и подготавливая смену нравов, которые до этого были весьма грубым, санк­ционированными Домостроем.

Домострой ориентирован на прошлое и замкнут на тот об­щественный быт, с которого и был «снят» как образец «пра­ведного жития». До его появления, например, знатные женщи­ны имели сравнительно широкие права и играли заметную роль в политических событиях; теперь же: «домашнее затворничест­во женщин стало в конце XVI - начале XVII веков отличи­тельной чертой домашнего быта российской феодальной знати и именитого купечества» (216, 21). Княгини и боярыни не име­ли права ездить в гости, посетить церковь, даже просто выйти из дома без ведома мужа; они были обречены вести «теремный образ жизни». Домострой освящен авторитетом веры и Бога, он накладывает отпечаток на нравы допетровской эпохи. Так, поскольку родственниками в России считались люди, имевшие родство, начиная с 7 колена, постольку греховной объявлялась интимная связь с родственниками даже в виде объятий или танцев, когда они «приводили к высшему пику наслаждения» (85, 17). Следует помнить, что мерой цивилизованности, ме­рой благородности нравов служит отношение мужчины к жен­щине, а они в московской старине были весьма жестокими и грубыми. Мы уже не говорим о «площадных обхождениях» в среде старинного высшего света, когда словом оскорбляли князья, бояре и думные дьяки друг друга, что вызвало рост непомерного сутяжничества, когда появился «Тайный приказ», занимавшийся розыском по делам, связанным со «словом и делом» (90, 349; 225, 125; 323, 193). Нравы, рожденные в среде старомосковского высшего света XVII столетия, надолго сохранятся в России, несмотря на облагораживающее влияние западноевропейской культуры и нравов.

Во времена Алексея Тишайшего западное влияние на рус­скую жизнь и ее нравы осуществлялось по двум каналам: инос­транная книга в виде романа, а затем и научного или публи­цистического трактата и иностранец в качестве сначала военно­го инструктора, а потом учителя и гувернера. При Петре Вели­ком появился третий канал - непосредственное знакомство русского общества с Западом благодаря путешествиям за гра­ницу (достаточно вспомнить путешествия боярина Б.Шереме­тева, дипломата П.Толстого), обращавших внимание на нра­вы Польши, Австро-Венгерской империи, Венеции, Милана и других городов Европы (25, кн. V, 87; 196). В эпоху петров­ских преобразований новые нравы стали распространяться прежде всего в высшем свете.

Здесь необходимо учитывать то, что верхний слой дворян­ства, в котором потонули остатки боярства, в эпоху становле­ния Российской империи представляет собой слияние пред­ставителей родословного боярства (князья Голицыны, Долго­рукие, Репнины, Щербатовы, Шереметевы, Головины, Бутур­лины), провинциального дворянства (Ордин-Нащокин, Неплюев), «убогого шляхетства» и слоев «ниже шляхетства» (Нарышкины, Лопухины, Меньшиковы, Зотов), холопства (Курбатов, Ершов и др.), иноземцев (Шафиров, Ягужинский, Остерман, Брюс, Миних, Геннинг и др.). По этническо­му составу верхний слой дворянства был весьма разнообраз­ным - в него входили служилые люди из московского госу­дарства, из татарских орд, из кавказских народов, особенно грузин (из всех 250 существовавших на Руси княжеских фа­милий 56% составляли грузинские князья), из поляков, не­мцев, литовцев и др. (121, т. IV, 66-67; 114). Среди высшего света времен Петра Великого многие из иноземцев были обра­зованными людьми, они не порывали связей с западноевро­пейским миром, своим уровнем цивилизованности и заслуга­ми кололи глаза «невежественному и дармоедному большин­ству русской знати» (12.1, т. IV, 217).

Так как в первую половину XVIII столетия было очень мало школ, то русских дворян массами посылали за границу для обучения. Их ум оказался неподготовленным к воспри­ятию западноевропейской цивилизации, поэтому они, осваи­вая нравы, порядки и обстановку европейского общежития, не различали «див культуры от фокусов и пустяков» (В.Клю­чевский), не выделяли существенное в море непривычных впечатлений (это не значит, что все были такими; встречались и самородки типа П.Толстого). Все это нужно учитывать для понимания тех нравов, которые складывались в эпоху петровских реформ, когда новый покрой платья, парики, бритые бороды, ассамблеи ставили целью преобразить рус­ских людей снаружи и внутри по подобию просвещенных европейских народов.

Высший свет тогда был очень пестрым по своему составу и уровню культуры, он отличался примитивной грубостью и невзыскательностью своих запросов. После тяжелого труда сподвижники Петра Великого старались найти отдых в шум­ной пирушке, чтобы забыться. «По наследованной от пред­ков привычке немалое значение в этом отдыхе имело «питие непомерное», а по усвоенному с иноземных образцов обряду развлечение обставлялось новыми западными формами» (124, 614). Здесь старое, дедовское, причудливо смешивалось с новым, иноземным, создавая причудливую смесь нравов, в которой московское «варварство» уживалось с европейским «политесом». Так, приближенные Петра должны были вес­ти широкую жизнь с приемами, пирами и весельем, на кото­рых старались ввести вельможный тон и манеры француз­ского дворянства, но иногда Государь смешивал бал с мат­росской попойкой (только к концу жизни приучил себя не смешивать их).

На приемах и балах в домах представителей высшего све­та молодые люди, побывавшие за границей и вкусившие всю прелесть тогдашней европейской цивилизации, уже не толь­ко вкушают яства и пьют вина и водку, но спешат к танцам и стараются быть галантными с дамами, ведут беседу на пре­красном французском языке. Этому способствовала переве­денная и напечатанная по приказу царя книжка «Юности честное зерцало, или показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов». Идея этой книжицы заклю­чается в том, чтобы преподать правила поведения в обществе для достижения успехов при дворе и в свете. Первое общее правило - ни в коем случае не быть похожим на деревенско­го мужика, а шляхетство достигается тремя благочестными поступками и добродетелями: приветливость, смирение и уч­тивость. Затем следовали полезные для молодого русского шляхтича наставления: «повеся голову и потупя глаза на улице не ходить и на людей косо не заглядывать, глядеть весело и приятно с благообразным постоянством, при встре­че со знакомыми за три шага шляпу снять с приятным обра­зом, а не мимо прошедше оглядываться, в сапогах не танце­вать, в обществе в круг не плевать, а на сторону, в комнате или в церкви в платок громко не сморкаться и не чихать, перстом носа не чистить, губ рукой не утирать, за столом на стол не опираться, перстов не облизывать, костей не грызть, ножом зубов не чистить, руками по столу не колобродить, ногами не мотать, над пищей, как свинья, не чавкать, не проглотя куска не говорить, ибо так делают крестьяне». Чтобы стать придворным и иметь успех в свете, молодой шляхтич должен быть «обучен языкам, конной езде, танцам, шпаж­ной битве, красноглаголив и в книгах начитан, уметь до­брый разговор вести, обладать отвагой и не робеть при дво­ре и государе». Все направлено на то, чтобы дворянин мог стать лощеным светским фатом и придворным пройдохой. В заключение перечислены 20 добродетелей, долженствующих украшать благородных девиц. Особенно любезны были «мла­дым отрокам» советы не говорить между собой по-русски, чтобы не поняла прислуга и их можно было отличить от незнающих болванов, со слугами не общаться, обращаться с ними недоверчиво и презрительно, всячески их смирять и унижать. Немецко-дворянское «Зерцало» после смерти Пет­ра Великого использовалось для возможно наиболее резкого обособления господствующего сословия от других сословий, особенно крестьян и холопов (в высшем свете господствуют немецкие и французские по преимуществу, а в низших со­словиях - старорусские, полуазиатские нравы и обычаи, связанные с городской и сельской культурами).

Под влиянием иноземной моды (в Европе с 1350 года по 1880 года утвердилось царство моды, причем оно явилось весьма мно­голиким - бургундская, французская, итальянская, испанская, английская, турецкая и пр.)[5], новых вкусов и модного воспи­тания к первой половине XVIII столетия нравы высшего света получили своеобразный отпечаток. Перед нами модный свет столичных и губернских городов, в котором представители праздного сословия оттачивают знание французского языка и занимаются чтением легкого романа. И если в самом начале это чтение служило средством занять скучающую лень, то по­том оно превратилось в моду, в требование светского прили­чия, в условие благовоспитанности, причем читали все без раз­бору: и историю Александра Македонского по Квинту Кур-цию, и роман «Жиль-Блаз» и пр. Писатель А.Болотов гово­рит, что именно с половины века, «с середины царствования Елизаветы, вместе с карточной игрой и вся нынешняя светская жизнь получила свое основание и стал входить в народ тонкий вкус во всем» (120, 185). Несколько позже французский посол Сепор, подметив под внешним лоском петербургского света некоторые остатки старинных нравов, изумляется успехам, каких достигло высшее общество в усвоении иноземной куль­туры: «Все, что касается до тонкости обращения и до светских приличий, усвоено петербургским обществом в совершенстве» (120, 185). Это значит, что дворянский бомонд получил свет­ский блеск взамен старой выправки казармы (не следует забы­вать, что при Петре Великом ценился дворянин-артиллерист, что все общество строилось по военному образцу, что харак­терными были матросские пирушки), что начала развиваться эстетическая восприимчивость и чувствительность. Представи­тели высшего света кажутся весьма слабонервными, ибо они в любом случае плачут, например, высокопоставленный граф И.Чернышев плачет радостными слезами от умиления, с кото­рым костромские дворяне встретили императрицу; он также со слезами вспоминал Петра Великого и говорил, что это «истин­ный бог был на земле при наших предках».

В таких условиях в высшем свете сложилось два прелюбо­пытных типа, блиставших в царствование Елизаветы: «пети­метр» - великосветский кавалер, воспитанный по-французс­ки (русское для него почти не существовало, в крайнем слу­чае оно заслуживало презрения), и «кокетка», родная сестра петиметра, нередко вступавшая с ним в любовные отношения. Не случайно, в конце 1752 - начале 1753 г. широкое хожде­ние в столице получила сатира И.П.Елагина «На петиметра и кокетку», поразившее всех своей злободневностью:

«Увижу я его, седяща без убора,

Увижу, как рука проворна жоликера

(парикмахера - В. П.)

Разженной стадию главу с висками сжет,

И смрадный от него в палате дым встает;

Как он пред зеркалом, сердяся, воздыхает

И солнечны лучи безумно проклинает,

Мня, что от жару их в лице он черен стал,

Хотя но от роду белее не бывал.

Тут истощает он все благовонны воды,

Которыми должат нас разные народы,

И, зная к новостям весьма наш склонный нрав,

Смеется, ни за что с нас втрое деньги взяв.

Когда б не привезли из Франции помады,

Пропал бы петиметр, как Троя без Паллады.

Потом, взяв ленточку, кокетка что дала,

Стократно он кричал: «Уж радость, как мила

Меж пудренными тут лента волосами!»

К эфесу шпажному фигурными узлами

В знак милости ея он тщился прицепить

И мыслил час о том, где мушку налепить.

Одевшись совсем, полдня он размышляет:

«По вкусу ли одет?» - еще того не знает,

Понравится ль убор его таким, как сам,

Не смею я сказать - таким же дуракам» (12, 452).

Таким образом, главная забота в елизаветинское время со­стояла в том, что высшее, светское общество занималось ук­рашением жизни, заполнением досуга изящными развлечени­ями и вкушением плодов иноземной культуры, и все это оста­вило «осадок», выражаясь словами В.Ключевского, в русских понятиях и нравах (светские приличия, доминирование эсте­тических развлечений и развитие сентиментальности). Согласно А.Болотову, середина столетия - это именно то время, когда «светская жизнь получила свое основание» (мы это повторя­ем, чтобы подчеркнуть произошедший перелом в эволюции нравов высшего света).

В екатерининскую эпоху стремление украшать жизнь до­полняется желанием усваивать чужие идеи, украшать ум, чему способствовали хорошее знакомство с французским языком, наклонность к изящному чтению и поощрение двором изуче­ния французской просветительской литературы (вспомним, что сама Екатерина была «философом на троне» и вела переписку с Вольтером, Дидро и Даламбером). Результатом всего этого в умственной и нравственной жизни русского общества остался «осадок», выразившийся в двух особенностях: 1) потеря при­вычки к размышлению и 2) утрата способности понимать ок­ружающую действительность. Это проявляется и в появлении новых типов в высшем обществе; достаточно в качестве приме­ра привести княгиню Е.Дашкову и губернатора во Владимире Н.Струйского. Первая занимала ведущее место среди просве­щенных знатных дам своего времени (она занимала пост пре­зидента русской Академии наук), в молодости зачитывалась до нервного расстройства трудами Вольтера, Руссо и др. После конца своей блестящей карьеры она уединилась в московской усадьбе, где никого не принимала, за некоторым исключением; была безразлична к судьбам своих детей, постоянно дралась со своей прислугой и все внимание сосредоточила на приручен­ных ею крысах. Несчастье, постигшее ее крысу, растрогало ее весьма сильно, тогда как смерть сына ничуть не затронула ее сердца. Второй после отставки поселился в пензенской усадь­бе, где тратил огромные суммы на печатание своих стихов; помимо увлечения музами, он был еще и страстным юристом и все дела в деревне решал по всем правилам европейской право­вой науки. Но самое ужасное состояло в том, что цивилизован­ная судебная процедура сочеталась с варварским средством - пыткой: в подвалах его дома находились орудия пытки. Тако­го рода нравы являются итогом влияния французской просве­тительской литературы и иноземной моды.

В целом, к эволюции нравов высшего света можно приме­нить блестящую характеристику В.Ключевского: «... петровс­кий артиллерист и навигатор через несколько времени пре­вратился в елизаветинского петиметра, а петиметр при Екате­рине II превратился в свою очередь в Ьотте йе 1е&ге5 (лите­ратора), который к концу века сделался вольнодумцем, масо­ном либо вольтерьянцем; и тот высший слой дворянства, про­шедший указанные моменты развития в течение XVIII в., и должен был после Екатерины руководить обществом... Поло­жение этого класса в обществе покоилось на политической несправедливости и венчалось общественным бездельем; с рук дьячка-учителя человек этого класса переходил на руки к французу-гувернеру, довершал свое образование в итальянс­ком театре или французском ресторане, применял приобре­тенные понятия в столичных гостиных и доканчивал свои дни в московском или деревенском своем кабинете с Вольтером в руках... На Западе, за границей, в нем видели переодетого татарина, а в России на него смотрели, как на случайно ро­дившегося в России француза» (121, т. V, 167).

Примечательно то, что В.Ключевский отмечает «обществен­ное безделье» высшего света, или «праздность» господствую­щего слоя, по терминологии Т.Веблена. В свое время немецкий мыслитель А.Шопенгауэр в своей книге афоризмов заметил в связи с этим, что жизнь в суете и суматохе высшего света «име­ет целью и ревратить наше жалкое существование в непрерыв­ный ряд радостей, утех, наслаждений» (229а, 118). Однако «суета» или «праздность» в истории нравов Российской им­перии не были бесплодными - в результате вырабатывают­ся хорошие манеры, облагораживаются нравы, происходит усиление цивилизованного фактора, повышение уровня куль­туры, развитие гуманизирующего начала.

В высшем свете требуется, чтобы знатный человек умел разбираться до тонкостей в качестве еды, питья, костюма и пр.; это, в свою очередь, оказывает влияние на образ жизни, воспитание, духовное развитие праздного индивида. Чтобы не подвергнуться насмешкам, ему приходится воспитывать свой вкус, становиться знатоком в яствах, напитках, безделушках, в приличествующем облачении и в архитектуре, в оружии, играх и танцах. Для такого эстетического развития способ­ностей нужно время, силы и требования, предъявляемые к благородному господину. Все вместе взятое ведет к превраще­нию его праздной жизни в усердное занятие освоением секре­тов приличного образа жизни. «Существует требование, тес­но связанное с необходимым условием потребления тех, а не иных товаров, - благородный господин должен уметь по­треблять их подобающим образом. Он учится вести свою празд­ную жизнь по должной форме. Отсюда и возникают хорошие манеры... Благовоспитанное поведение и высокородный об­раз жизни - это следование нормам демонстративной празд­ности и демонстративного поведения» (40, 113). Отсюда и устройство дорогих увеселений, пиров и балов, раздаваемые подарки. Понятно, что здесь присутствует целый ряд мотивов - обычай праздничных сборищ своими корнями уходит в рели­гиозные мотивы и пиршества, другими мотивами являются потребности в развлечении и веселом общении; здесь осущест­вляется и «завистническая»- цель. Однако одним из основных мотивов является доказательство всемогущества данного лица, что требует приглашения друзей и соперников.[6]

В качестве примера достаточно привести фрагменты из жизни князя Г.Потемкина, фаворита Екатерины II, точнее: из при­ватной, частной, жизни. В тех же Яссах его пребывание было окружено огромной пышностью и великолепием, громадные суммы тратились на удовлетворение прихотей светлейшего и окружавших его женщин. У него была группа музыкантов, им выписывались танцовщики из Франции, его развлекал собствен­ный театр, следующий за ним повсюду; он содержал за доро­гую цену различного рода виртуозов, певиц, плясунов, забав­ных дураков, а также хор раскольников, услаждавших слух старинным пением. Для его стола из разных российских горо­дов доставлялись кислая капуста, соленые огурцы, стерляжья уха; галантерейные вещи ему привозили из Парижа (одна ра­зовая пошлина обошлась ему в 12 000 руб.), за столом у свет­лейшего всегда находились гости, званые и незваные, потреб­ляющие изящнейшего вкуса и разного рода драгоценные вина. Иными словами, приватная жизнь Г.Потемкина фактически ни­чем не отличалась от королевской, что свидетельствовало о его высоком престиже и положении в высшем свете (190).

В Петербурге князь Г.Потемкин проводил время в увеселе­ниях, причем в его честь дворяне давали балы и пиршества, на которых старались сами ему прислуживать. Однако он всех затмил данным им в честь Екатерины II празднеством, устро­енным в Таврическом дворце. Во время празднества оркестр из 300 музыкантов исполнял роговую музыку, дворец освещали 140 тысяч лампад и 20 тысяч восковых свечей. После просмотра двух французских комедий и двух балетов императрицею и частью гостей начался бал, затем был подан ужин на 42 стола, устав­ленных посудой из серебра и фарфора с отличнейшими яства­ми, и опять до утра бал. Весь праздник обошелся по самым скромным подсчетам в 200 000 рублей (190, 28). Вся жизнь князя Таврического в последнее пребывание его в Петербурге превосходит все, что можно представить, в роскоши, излишест­ве и праздности, характерных для высшего русского света.

То, что российские нравы претерпели эволюцию на протя­жении XVIII столетия в сторону их улучшения, можно увидеть весьма наглядно в следующем. Известно, что Петр Великий прибегал к самым жестоким мерам, чтобы заставить служить отечеству дворян. В случае уличения кого-либо из них в ук­лонении от службы его имущество объявлялось конфиско­ванным. Как подчеркивает князь П.Долгоруков, «донос был возведен в обязанность» (104, 18); доносчиков поощряли обе­щанием имущества, конфискованного у обвиненных; крепост­ной же, донесший на своего господина, сразу получал воль­ную. Понятно, что такого рода бесчестные нравы, возведен­ные в долг верноподданного, нанесли большой ущерб нрав­ственности нашего народа (достаточно вспомнить доноситель­ство в недавнем прошлом, приведшее к многочисленным жерт­вам и искореженным судьбам). Служилые дворяне стреми­лись попасть в гвардию или ко двору, хотя бы на самую скром­ную службу в одной из столиц. Из них и формировался выс­ший свет с его первоначально грубыми нравами на немецкий лад в смеси со старорусскими обычаями. Затем началась шли­фовка нравов в созданных Минихом кадетских корпусах, при елизаветинском дворе и в петербургском высшем свете.

И только в 1762 году российское дворянство получило сво­боду в соответствии со знаменитым «Указом о вольности дво­рянства». Только с этих пор личные воззрения, вкусы, нравы и пристрастия дворянина стали определять сферу его интере­сов: служить в гвардии, в канцелярии, жить в Петербурге, в Москве или деревенской усадьбе. «И чрезвычайно быстро выработался новый стиль жизни, который вознес уже не им­ператора, а помещика... Еще недавно в центре интересов дво­рянина был император, а значит его барочный дворец, кото­рый поражал экстазом световых, водных и огненных извер­жений, вихрем архитектурных форм, роскошью и блеском убранства» (222, 49). Все большее значение приобретает те­перь дворянская усадьба, возникает усадебная культура, куль­тивируются определенные нравы. Самое интересное, что ста­рая Москва приобрела новое значение, стала хлебосольным домом всего русского дворянства - его Карамзин назвал дво­рянской Республикой.

В свое время А.Пушкин в «Путешествии из Москвы в Пе­тербург» писал: «Некогда в Москве пребывало богатое неслу­жащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независи­мые, беспечные, страстные к безвредному злоречию и к деше­вому хлебосольству; некогда Москва была сборным местом для всего русского дворянства, которое из всех провинций съезжалось в нее на зиму. Блестящая гвардейская молодежь налетала туда ж из Петербурга. Во всех концах древней сто­лицы гремела музыка, и везде была толпа. В зале Благород­ного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряника­ми; московские обеды (так оригинально описанные князем Долгоруким) вошли в пословицу. Невинные странности мос­квичей были признаком их независимости. Они жили по-сво­ему, забавлялись как хотели, мало заботясь о мнении ближ­него» (218, 530). В описании А.Пушкина Москва предстает как своего рода анти-Петербург, причем средоточием незави­симой, свободной и веселой жизни он называет зал Благород­ного собрания, представляющий собой синоним хлебосольно­го высшего света с его патриархальными нравами.

Москва вместе с тем испытывала и влияние Петербурга; так, щеголихи, перенимая петербургские моды, придавали на­рядам неизгладимое своеобразие. Надменный Петербург из­дали «смеялся и не вмешивался в затеи старушки Москвы» (А.Пушкин); хотя вся шумная, праздная, беззаботная жизнь с ее балами, пирами и гуляньями была характерна для обеих столиц. И в Петербурге богатые вельможи давали роскошные праздники, не думая о расплате за них. Весной (как правило, первого мая) в рощах Екатерингофа разбивались палатки и устраивались веселые гулянья. Палатки вельмож были «со­творены» из дорогих турецких шалей, в них на столах стояла роскошная трапеза, рядом располагались оркестры дворцо­вых музыкантов. Всюду прямо-таки азиатская роскошь. М.Пыляев пишет: «Вельможи, приезжая сюда со свитою в несколь­ко десятков человек, пировали по три и по четыре дня; перед их палатками плясали и пели песенники-цыгане в белых кафта­нах с золотыми позументами. Здесь же на потеху народу завя­зывался кулачный бой, в который вступая, по русскому обы­чаю, соперники троекратно целовались и обнимались» (220,435).

В царствование Екатерины II непомерная роскошь настолько была сильна, что императрица издала указ о том, как и кому ездить. Двум первым классам (по табели о рангах) ездить цугом с двумя вершниками; 3, 4, 5 классам - только цугом; 6, 7 и 8 классам - четвернею; обер-офицерам - парою; не имеющим офицерских чинов - верхом, в одноколке или санях с одной лошадью. Ливреи лакеев тоже были разными в зависимости от ранга их хозяев. И нравы в высшем свете были таковы, что если кто-нибудь приезжал в гости к вельможе в не соответствующем его положению экипаже и одежде, то его просто не принимали, а потом выражали ему порицание и возмущение.

Во время царствования императора Павла I начались гоне­ния и указы против французских мод.[7] «В 1800 году было обязательно для всех жителей Российской империи, как состо­явших на службе, так и бывших в отставке с каким бы то ни было мундиром, военным, морским или гражданским, носить длиннополый прусской формы мундир, ботфорты, крагены, шпагу на пояснице, шпоры с колесцами, трость почти в са­жень, шляпу с широкими галунами и напудренный парик с длинною косой» (220, 452). С приходом к власти Александра I мгновенно все изменилось - стали носить платья нового фран­цузского покроя, первые модники трость заменили сучковатой дубинкой с внушительным названием «права человека», поя­вились также и плащи английского и латиноамериканского типа; только представители высшего света носили бриллианты.

Любопытно, что в первые годы царствования Александра I в среде молодежи петербургского высшего света появились тайные общества разгульного характера, причем многие из них преследовали любовные цели: «Любовные похождения были в то время в большой чести и придавали светскому чело­веку некоторый блеск и известность. Нравы регентства были не чужды нам, и у нас были в своем роде герцоги Ришелье» (216, 195). К числу отечественных волокит относился некто X, впоследствии посланник при одном из итальянских дво­ров; по числу побед он сравнялся с Дон-Жуаном - ему не была известна непокоренная красавица.

При Александре I расцвели и различные масонские ложи, к которым с недоверием относилась Екатерина II (вспомним ее гонения на Новикова). В 1802 году действительный камер­гер А.А.Жеребцов открыл в Петербурге ложу «Соединенные друзья», в которую входили представители знати: великий князь Константин Павлович, герцог А.Виртембергский, граф А.Остерман-Толстой, граф И.Нарышкин и др. Задача этой масонской ложи формулировалась так: «Стереть между чело­веками отличия рас, сословий, верований, воззрений, истре­бить фанатизм, суеверие, уничтожить национальную ненависть, войну, объединить все человечество узами любви и знания» (161, 159). Члены ложи «Соединенные друзья» должны были заниматься умозрительными размышлениями и стараться очис­тить «дикий камень», т.е. свою нравственность. В ней проповедывалась любовь к красоте жизни, повелевалось добивать­ся этой красоты для возможно большего числа людей и стремиться к устройству земного Эдема; великий храм челове­чества следовало воздвигнуть на трех столбах: силы, мудрос­ти и красоты. В принципе, это значило, что должны исчез­нуть такие пороки высшего света, двора и привилегированно­го сословия, как мотовство, пьянство, распутство, игры азар­тные и другие порочные нравы, а также пороки, присущие низшим сословиям российского общества того времени.

В России существовали и другие масонские ложи, однако, несмотря на их разнородность, для всех них общей чертой были религиозно-нравственные искания. Представляет интерес свидетельство А.Пушкина о масонах: «Мы еще застали не­сколько стариков, принадлежащих этому полуполитическому, полурелигиозному обществу. Странная смесь мистической на­божности и философского вольнодумства, бескорыстная лю­бовь к просвещению, практическая филантропия ярко отлича­ли их от поколения, которому они принадлежали. Люди, нахо­дившие свою выгоду в коварном злословии, старались предста­вить мартинистов заговорщиками и приписывали им преступ­ные политические виды... Нельзя отрицать, что многие из них принадлежали к числу недовольных; но их недоброжелатель­ство ограничивалось брюзгливым порицанием настоящего, не­винными надеждами на будущее и двусмысленными тостами на франкмасонских ужинах» (217, т. VII, 352-353). Масон­ские взгляды содержали в себе элементы неприятия морали и нравов феодально-крепостнического общества и, последователь­но проведенные, эти элементы могли привести и к политичес­кой деятельности. Следует отметить, что среди масонов было около 50 будущих декабристов, некоторые из них (Н.Муравь­ев; С. и М.Муравьевы-Апостолы, П.Пестель) вышли из масон­ских лож и в итоге на Сенатской площади масоны оказались пс разные стороны баррикад. После этого масонство перестало играть значительную роль в жизни общества.

Поколение, давшее людей 14 декабря, отличается от поко­ления своих отцов в мыслях и нравах - отцы были вольно: думцами, дети стали свободомыслящими деятелями. Указывая на это различие, В.Ключевский пишет, что «по высшему об­ществу в начале царствования Александра пробежала тень, ко­торую часто забывают в истории общества того времени» (121, 221). Здесь - различие в воспитании аристократов: в XVIII веке гувернерами у детей высшего дворянства были: первый - парикмахер, второй - вольнодумец (напомним, что они рек­рутировались из французов и немцев). В конце этого столетия в нашу страну хлынули эмигранты - аббаты и дворяне, зна­чительная часть которых вышла из аббатов. Эти эмигранты - консерваторы и католики, а также и иезуиты - становятся гу­вернерами в домах высшего света. Но самое интересное впереди: иезуитское влияние, встретившись с вольтерьянскими предани­ями отцов, сформировало у юных аристократов теплое патри­отическое чувство, что не входило в расчеты воспитателей. «Это важная перемена, совершившаяся в том поколении, которое, сменило екатерининских вольнодумцев; веселая космополити­ческая сентиментальность отцов превратилась теперь в детях в патриотическую скорбь. Отцы были русскими, которым страс­тно хотелось стать французами; сыновья были по воспитанию французами, которым страстно хотелось стать русскими» (121, т. V, 228). Настроением того поколения, которое подняло вос­стание, объясняется весь ход дела.

Эпоха Александра I характеризуется стилизацией нравов высшего света под народные. Марта Вильмот в своих письмах из России отмечает именно этот момент: «Смесь фамильярнос­ти и гордыни кажется мне удивительной особенностью этой страны. Здесь часто можно видеть, как господа и крепостные танцуют вместе, а посещая незнакомые дома, я не раз недоуме­вала, как различать хозяйку и горничную... Однажды в Мос­кве мы обедали в одной аристократической семье; после обеда меня ужасно напугали послышавшаяся брань и потасовка двух людей, и тут же в невероятном исступлении женщина (по одеж­де - крепостная) ворвалась в гостиную и направилась к груп­пе гостей, забавлявшихся ее гневом и нелепыми выходками... Вдруг она в слезах подбежала ко мне, яростно сжимая кулаки, как бы собираясь драться... Мне удалось уговорить присут­ствующих успокоить ее (речь идет о шутихе, которых тогда держали в знатных семьях - В.П.); они с трудом упросили дурочку поцеловать мне руку в знак примирения» (98, 265- 266). На маскарадах, даваемых представителями высшего све­та, все присутствующие были пышно одеты и украшены брил­лиантами, тогда как на хозяине и хозяйке были крестьянские платья (как здесь не вспомнить французских аристократов вре­мен Людовика XVI, одетых под пастухов и пастушек!).

В высшем свете модно было содержать аристократические салоны, пользовавшиеся успехом. В первой трети XIX столе­тия любезной приветливостью и истинной просвещенностью славился в Петербурге литературный и аристократический салон А.Оленина. В нем бывали А.Пушкин, А.Кэрн, князья Вяземский и Шаховской, баснописец И.Крылов, известный естествоиспытатель Гумбольдт и др. «Всего примечательнее, - вспоминает современник, - было искусное сочетание всех приятностей европейской жизни с простотой, с обычаями рус­ской старины» (128, 66). На этом салоне лежала часть уют­ной патриархальности с ее мягкими нравами.

В эту эпоху значима была и дружба, наполняющая смыс­лом жизнь человека с душой и талантом, - достаточно вспом­нить выдающуюся роль друзей в жизни первого из тогдашних поэтов - А.Пушкина, первого из историков - Н.Карамзина, первого из светил бюрократии - М.Сперанского. В России умели дружить, друзья зачастую давали человеку возможность быть самим собою, выразить свои чувства и мысли. Друзья образовывали кружки, придавшие оживление салонной жизни обеих столиц, особенно в николаевскую эпоху, когда, по выра­жению В.Ключевского, представитель высшего света стал «ску­чать» (121, т. II, 168). Именно в кружках формировалось и общественное мнение, и социально-политические идеи.

В высшем свете Петербурга и Москвы значительную роль играли клубы, особенно Английский клуб (он был в обеих столицах). Английский клуб являлся наиболее уважаемым местом, где собиралась московская знать и интеллигенция.[8] Доступ в члены клуба был весьма затруднен, поэтому его со­став был крайне рафинированным. А. де Кюстин следующим образом описывает любопытный обычай, господствовавший в Английском клубе: «Военные всякого возраста, светские люди, пожилые господа и безусые франты истово крестились и мол­чали несколько минут перед тем, как сесть за стол. И делалось это не в семейном кругу, а за табльдотом, в чисто мужском обществе!» (144, 237). Хотя были и такие, кто воздерживался от этого религиозного обряда; атмосфера же была весьма спо­койной и доброжелательной.

Эволюция нравов высшего света в первой половине XIX ве­ка проявилась и в образовании полусвета. Действительно, писатель И.Панаев приводит представление о счастливой жизни, вложенное в уста представителя высшего света: «Я человек вполне образованный, потому что одеваюсь, как все порядочные люди, умею вставлять в глаз стеклышко, под­прыгиваю на седле по-английски, я выработал в себе извест­ную посадку в экипаже, известные приемы в салоне и в теат­ре; читаю Поль де Кока и Александра Дюма-сына, легко валь­сирую и полькирую, говорю по-французски; притворяюсь, будто чувствую неловкость говорить по-русски... Я живу, как все порядочные люди: у меня мебели Гамбса, ковер на лест­нице, лакей в штиблетах и в гербовой ливрее, банан за дива­ном, английские кипсеки на столе... Петербург удовлетворяет меня совершенно: в нем итальянская опера, отличный балет, французский театр (в русский театр я не хожу и русских книг не читаю), Дамы с камелиями, которые при встрече со мною улыбаются и дружески кивают мне головою. Я на ты со всеми порядочными людьми в Петербурге: об остальных я мало забочусь. Я счастлив. Чего же мне больше?...» (266, 240).

Такого рода людей в Петербурге достаточно много; они считают, что «Петербург - это Париж в миниатюре», а раз так, то в нем заводится нечто вроде парижского полусвета. Петербург быстро идет по пути развития европейского лоска и довел до блеска все безобразия европейской цивилизации. В развитии и смене мод на экипажи, мебельные стили, туале­ты, в уиножении публичных увеселений, ресторанов, в распо­ложении дам, называемых камелиями, петербургский свет не уступает парижскому. И.Панаев в своем рассказе «Дама из Петербургского полусвета» описывает нравы и быт женщин, занимающих середину между прославленными камелиями и I порядочными женщинами (266, 240 - 255). Полусвет подражает свету и заражается всеми его нравами, лоском и блес­ком, роскошью и рабством.

После отмены крепостного права нравы высшего света пре­терпели определенную трансформацию, что обусловлено разви­тием страны по буржуазному пути, а также отсутствием полити­ческих свобод, партий, жесткой регламентацией всех форм об­щественной деятельности. Высший свет по-прежнему оказывал влияние на государственную политику, многие его представите­ли стремились занять удобное место у подножия трона, чтобы сделать карьеру, составить состояние, упиться властью и удов­летворить свои честолюбивые замыслы. Здесь громадную роль играли различного рода закулисные интриги, которые не могли обойтись без столичных салонов, где зачастую делалась полити­ка и политики. О нравах этих салонов и идет речь в упоминав­шемся выше «Дневнике» А.Богданович; в нем прекрасно описы­ваются разложение нравов и придворной камарильи, и времен­щиков, стремившихся урвать «кусок пирога» побольше.

На арену истории выходит российская буржуазия, чьи представители стремятся подчеркнуть роскошью одежды и блеском драгоценностей свое богатство. В конце XIX - нача­ле XX века аристократы, в отличие от них, старались не вы­деляться особой пышностью и великолепием туалетов, они одевались довольно скромно. Встретив на улицах столицы аристократа или аристократку, можно было и не признать их общественного положения. Однако в их костюме нет смеше­ния разных стилей, он весь - от головного убора до перчаток и ботинок - строго выдержан и элегантен, цвета также не бросаются в глаза своей яркостью. Представители высшего света не очень-то следовали за модой, напротив, некоторое отставание от нее считалось признаком хорошего тона. Они не злоупотребляли ношением драгоценностей, обычно это были фамильные драгоценности. Хотя были и исключения, ибо от­дельные аристократки одевались очень нарядно, тратя на это огромные деньги. Так, графиня Орлова, увековеченная извест­ным художником В.Серовым, ежегодно (по словам сына ди­ректора императорских театров В.Теляковского) расходова­ла около ста тысяч рублей. В «Воспоминаниях» Д.А.Засосова и В.И.Пызина подчеркивается: «Нам приходилось встречать этих людей, кроме обычной обстановки, в Мариинском и Ми­хайловском театрах и в концертах. В воскресенье вечером в Мариинском театре обычно шел балет, и тогда собиралась особо нарядная публика. Но и там можно было отличить арис­тократок от представителей «золотого мешка»: красивые, изыс­канные туалеты аристократок выгодно отличались своей вы­держанностью и изяществом от пышных, броских туалетов богатеев» (100, 113). Таким образом, высший свет достиг изящ­ности и утонченности в одеждах и манерах.

Вместе с тем ситуация в стране ухудшалась, нравы разлага­лись, чему немало способствовал и Г.Распутин, проворачивав­ший интрига при дворе и в высшем свете. Придворная фрейли­на А.Вырубова показывает в своих «Воспоминаниях» всю глубину разложения нравов петроградского «бомонда» в годы пер­вой мировой войны: «Трудно и противно говорить о петроград­ском обществе, которое, невзирая на войну, веселилось и кути­ло целыми днями. Рестораны и театры процветали. По расска­зу одной французской портнихи, ни в один сезон не заказыва­лось столько костюмов, как зимой 1915-1916 годов, и не поку­палось такое количество бриллиантов: война как будто не су­ществовала» (78, 160-161). Помимо кутежей высший свет раз­влекался еще и распусканием всевозможных сплетен о жизни царствующей императрицы, что способствовало усилению со­циальной напряженности в обществе. В результате появились новые, еще более дикие нравы, присущие эпохе гражданской войны и становления большевистского государства, о чем ярко свидетельствуют, например, воспоминания Ф.Шаляпина и днев­ники З.Гиппиус. Заслуживает внимания то, что французский посол в России М.Палеолог на основе наблюдения высшего света и собранной информации о положении в различных сло­ях общества сделал вывод об обреченности режима Николая Второго (198). Сами же нравы «бомонда» своими корнями уходят в жизнь и нравы провинциального дворянства, поэтому и перейдем к их рассмотрению.