Лингвокультурологический взгляд на национальный идеал

Общим местом современной лингвистики стало положение В. Гумбольдта: «Разные языки – это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные видения ее…» [Гумбольдт 1985, 349]. Меньше внимания уделяется причине данного факта. И почти совсем исключен из лингвистических исследований оценочный подход в изучении культур, представляющийся нам обязанностью гуманитарной науки. Ведь, по сути, Россия выбирает не пепси-колу и Голливуд, а американские модели поведения и образ мысли. В данной статье на материале языковых и культурных фактов сравниваются протестантские (англосаксонские) и православные (русские) ценности, обусловленные национальным видением Бога.

В «Бесах» Ф.М. Достоевский вывел: «Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание Бога, Бога своего, непременно собственного, и вера в него как в единого истинного». Сравнительный лингвокультурологический анализ показывает, что человек творит себя по образу и подобию «своего Бога». Имя Бог у славян, видимо, заимствовано из иранских языков. Вероятное первоначальное значение о.-с. * bog ‘наделяющий богатством’, ‘дарующий благополучие’ [Черных 1999] < и.-е. * bhag- ‘распределять, даровать’. Славянское имя Творца (о.-с. *gospodь) означало нечто вроде ‘гостеприимный, принимающий чужестранцев хозяин’ [Черных 1999]. Англ. God ‘Бог’ собственно означает ‘cущий’ [Маковский 1996, 149], а в Lord ‘Господь’ сделан акцент на рачительности Хозяина: Lord ‘Господь’< др.-англ. hlāford ‘господин’, сложившееся из hlāf ‘хлеб’ и weard ‘сторож, хранитель’ [Смирницкий 1965, 163]. Русский всю историю принимает гостей и расточает имущество, а протестант собирает и хранит земные блага.

Профанация сакральных понятий, истоки которой просматриваются в этимологии Lord, началась на Западе задолго до появления протестантизма. «Американская мечта», отождествившая счастье и богатство, имеет древние языческие корни: лат. fortuna ‘cудьба, случай’, ‘счастье, удача’, а во множественном числе ‘имущество’ (богиня Фортуна изображалась с рогом изобилия и присутствовала на монетах почти всех императоров). Из Рима – колыбели Западной цивилизации – понимание счастья как обладания материальным благами распространится во многих европейских народах: ит. fortuna ‘судьба’, ‘счастье, удача’, ‘состояние, имущество’, far fortuna ‘разбогатеть’; фр. fortune ‘удача, счастье’, ‘участь, судьба’ и ‘состояние, богатство’; англ. fortune ‘судьба’ и ‘богатство’. Британский историк Г. Кёнигсбергер указывает: «Отнюдь не случайно в центре многих средневековых эпических поэм… лежит рассказ о спрятанных сокровищах, прежде всего золоте – сияющем, не подверженном порче металле, который способен околдовать не только драконов и чудовищ, но и большинство христиан, мужчин и женщин» [Кёнигсбергер 2001, 95].

На этом фоне исключительно бессребреничество русских. Слово фортуна, обозначающее случайное счастье, не получило в русском языке значения богатства, а национальный эпос отражает совершенно иное мировоззрение. Былины, восходящие ко времени язычества и впоследствии мало затронутые христианизацией, тем не менее содержат удивительно высокий строй мыслей и чувств. Основные мотивы русского героического эпоса – любовь к родной земле, защита слабого и угнетенного, отсутствие интереса к стяжательству и заискивания перед сильными мира сего, жертвенность.

Новозаветная этика нашла в языческом славянстве благодатную почву. Более чем за тысячу лет до рождества Христова *bog становится религиозным понятием и мыслится вполне в евангельском духе – как странноприимец и податель благ. С возникновением частной собственности и социального неравенства в христианской Руси богатство и нищета (др.-рус. убогий ‘нищий’, букв. «лишенный богатства») связались с Промыслом Божиим. Родство слов богатый и убогий с их еще живым этимоном напоминало, что наделенный Богом должен компенсировать убогому промыслительное (а следовательно, спасительное для человека!) лишение жизненных благ: «нищие всегда будут среди земли [твоей]; потому я и повелеваю тебе: отверзай руку твою брату твоему, бедному твоему и нищему твоему на земле твоей» (Втор. 15, 11). На Руси хорошо понимали, что Бог, по праву творца являясь единственным собственником мира, дает нам всё во временное пользование: «Господня земля и что наполняет ее, вселенная и все живущее в ней» (Пс. 23, 1).

С отпадением от католического мира протестантизма утилитарно-прагматические тенденции в западном христианстве не только прогрессируют, но и получают в последнем канонически закрепленную аргументацию. Протест против злоупотреблений католицизма закономерен и морально обоснован, но чистота намерений пуритан (англ. Puritans < позднелат. puritas ‘чистота’) вызывает сомнения. О вполне земных интересах английских еретиков свидетельствует удивительно точное совпадение границ двух крупнейших пуританских сект с определенными социальными слоями и политическими партиями: пресвитериане – это крупная буржуазия и дворяне, к индепендентам принадлежат мелкая и средняя буржуазия, мелко- и среднепоместные джентри, йомены. Богатым пресвитерианам (англ. Presbyterian < греч. presbuterwz ‘старейшина’) для освящения церковным авторитетом их привилегий вместо поставленного сверху епископа нужен выборный самой общиной пресвитер; бедным индепендентам (англ. Independents ‘независимые’) для приобретения привилегий нужна независимость от власти какого бы то ни было авторитета.

Очевидно, что из Англии в трансатлантическое путешествие пускаются вовсе не прекраснодушные искатели Истины. Для протестанта честность ценна не сама по себе, а поскольку приносит кредит [Вебер 1990, 73]. Язык фиксирует утилитаризм этических отношений: англ. honour ‘честь’, ‘уважать’ и ‘оплатить (чек)’, grace ‘добродетель’ и ‘льгота’. М. Вебер, комментируя Б. Франклина, отмечает, что преизбыток добродетели – достойная осуждения расточительность [Там же, 73]. В данном аспекте многозначительно совмещение в англ. profuse значений ‘обильный, щедрый’ и ‘расточительный’, а в наречии profusely – ‘обильно, щедро’ и ‘чрезмерно’.

Весьма суров по отношению к «отцам-основателям» В. Зомбарт: «Итак, дух, двигавший торговлю и все колониальные предприятия… был, я полагаю, разбойничий дух» [Зомбарт 1994, 63]. В ХVII в. почти каждая американская колония покровительствовала морскому разбою. Не этот ли дух американизма продиктовал Б. Франклину афоризм time is money? Время дорого, потому что приносит прибыль. О том, что это за дух красноречиво свидетельствует фразеологизм get a new lease of life ‘воспрянуть духом’ – букв. «получить новую аренду от жизни».

Протестанты отождествили спасение и работу, а следовательно, и личное обогащение: англ. make ‘делать’ и ‘зарабатывать, наживать (деньги, состояние)’, save ‘спасать’ и ‘копить, экономить’. Они окончательно обосновали законность взимания ссудного процента, представляющего собой плату за временный отказ пользоваться собственными деньгами. Процент связан с экономическим интересом, а, следовательно, свят и неприкосновенен: interest ‘интерес’ > ‘процент с капитала’, ‘выгода’. С православной точки зрения деловые интересы банкира, предоставляющего грабительский кредит, аморальны. Но жертвовать ими он не обязан: usurious interest ‘ростовщические проценты’ узаконены всей цивилизационной системой. А жертвенность в американском сознании связана с убытком и благотворительной подпиской: sacrifice ‘жертва’ и ‘убыток’, subscribe ‘жертвовать’ и ‘подписывать’. Американцы не желают умерять своих желаний.

Фразеологизм в тесноте, да не в обиде квалифицируется как «абсолютная лакуна американской культуры» [Привалова 2007, 56]. Ср. русск. потесниться и английский эквивалент make room, букв. «делать пространство». Основной мотив русского слова – жертвенность, английского – реализация прав личной неприкосновенности. Русские извиняются, непосредственно столкнувшись, а англичане – столкнувшись зонами автономии (пространство вокруг человека, в которое нет доступа другим).

Над нашими предками золото не имело столь безграничной власти, как над остальным миром. Вторгшиеся в византийские пределы славяне добывают сокровище не ради него самого. Вместо того чтобы использовать его по назначению, они зарывают ненужные им драгоценности в землю [Карамзин 2000, 54]. Мятущаяся славянская душа, еще грубая той первобытной грубостью, которая свойственна всем юным народам, уже ищет неведомого ей Бога, избывая терзающие ее страсти в приобретении воинской славы и бессмысленного в глазах сурового славянина золота. У восточных славян о.-с. * bog ‘наделяющий благом, богатством’ переосмыслено в богатый ‘наделенный благом’. Родство слов богатый и др.-рус. убогий ‘бедный, неимущий’, ‘лишенный’ показывает, что материальное благополучие и лишение достатка связано с волей Божьей. Богатство воспринималось как обязанность, накладываемая на богатых – возвращать полученное от Бога добро убогим.

God, оценивающий благочестие по личным сбережениям, требует копить и преумножать, но отнюдь не отдавать, поэтому даже советский атеист по бескорыстности своего стихийного религиозного опыта превосходит протестанта. Шукшинский Алеша Бесконвойный – далеко не герой нашего времени, но способен испытывать высокие христианские чувства, недоступные среднестатистическому протестанту: «Алеше нравилось, что у них (у его семьи – С.П.) можно, например, занять денег – все как-то повеселей в глаза людям смотришь. <…> Какой желанный покой на душе, Господи! Ребятишки не болеют, ни с кем не ругался, даже денег взаймы взяли…» («Алеша Бесконвойный»).

В соответствии со своим пониманием Бога славянин строил общество на совершенно иных основаниях, чем англосакс. В.И. Постовалова отмечает: «В отличие от аксиологических установок культуры ХХ века с ее пониманием другого как «дальнего» (Ницше) или как «трансценденции по отношению к моему «Я»..., а иногда и просто как врага, другой для православного сознания – это ближний» [Постовалова 2000, 411]. На самом деле, восприятие другого как дальнего – это древняя установка англосакса, наиболее очевидно раскрывшаяся в ХХ веке. Англ. other ‘другой’ имело первоначальное значение ‘вне этого, вдали от него’ [Walter 1995]. Психологическая мотивация оther больше похожа на русск. прочий (др.-русск. ‘другой, остальной’). Прочие – это не просто другие, но не заслуживающие внимания или малосимпатичные люди. Очевидно, что психологическая дистанция между членами германских племен была больше, чем у славян. Для русского другой – это ближний, достойный любви и сострадания. Русское слово другой – производное от друг. Любой возникло из любить в древнерусских местоимениях кто любо, где любо. Ветхий языческий человек преображается на Руси в христианском отношении к ближнему: любой первоначально ‘тот, кто люб’, потом ‘всякий, каждый’. Многозначное древнерусское слово искренний ‘ближний’ (искръ ‘подле’) к ХI в. имело современное значение ‘правдивый, откровенный’. Настоящий христианин проникнут доверием к ближнему, потому что «любовь всему верит» (1 Кор. 13, 7). Синонимом искреннего является слово откровенный – открытый, без задней мысли и камня за пазухой. Англосакс наделил ближнего другим качеством. Англ. near ‘ближний’ – этимологически «доступный», «достаточный» [Walter 1995] имеет значения ‘доставшийся с трудом’, ‘скупой, прижимистый, мелочный’. Иногда трудно однозначно определить логику развития значений в структуре полисеманта. В данном случае интенции западной культуры позволяют предполагать: near ‘ближний’ (о человеке) со временем приобретает значение ‘скупой’, потому что на Западе, живущем по принципу «каждый сам за себя», не принято делится.

Вера в гостеприимного православного Господа воспитала в нашем народе уникальное качество, названное Ф.М. Достоевским «всемирной отзывчивостью». В речи о Пушкине он указал на особенность русского предназначения: «Да, назначенье русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите». Наша великая литература свидетельствует о справедливости слов Ф.М. Достоевского. Особенно это заметно на фоне европейских литератур: «Герои Диккенса мечтают о маленьком домике, теплом очаге и благополучии своего потомства, герои Бальзака грезят высшими титулами и миллионами, герои Достоевского и Толстого никогда не примирятся на личном только счастье, для них счастье – это счастье всего народа, всего человечества. Они так устроены, что живут идеей космического совершенства» [Антонов 2007, 185].

Следуя своему призванию, великорусы связали в тугой органический узел евразийские пути, культуры, языки. На территории России, по переписи 1994 года, проживает 176 народов, говорящих на языках всех мировых языковых семей. Всего в России более 150 языков, из которых 80 литературных.

Этико-гноселогический абсолют «всемирной отзывчивости» в познании чужой правды при умении отвергнуть чужую ложь. Филологический идеал – поздний Пушкин, сделавший европейскую культуру средством выражения русских ценностей. На укорененность языка Пушкина, буквально с молоком матери впитавшего французскую речь, в русской почве указывает В.Г. Гак: «Галлицизмы в прозе Пушкина поверхностные явления. <…> Даже там, где можно было бы дословно воспроизводить французские речевые структуры, Пушкин обращается к собственно русской организации высказывания» [Гак 2000, 88]. Н.С. Трубецкой как-то заметил, что, если бы Пушкин услышал стихи Хлебникова, то он и не понял бы, что тот поэт. Без большой доли преувеличения можно сказать, что, если бы Пушкин услышал современного «россиянина», он не узнал бы в нем русского.

Желание творцов постсоветских общеобразовательных стандартов и учебных программ сделать привлекательным облик «нового русского» – бизнесмена, не обремененного излишней рефлексией и глубокими экзистенциальными запросами, делового, решительного и «конкурентоспособного» – в корне противоречит природе русского человека. К сожалению, в свете рассматриваемой проблематики, приходится отмечать, что современная Россия готова окончательно забыть своего щедрого и любвеобильного Бога и преклониться перед расчетливым заокеанским God, имя которого символично «освящает» долларовую купюру.

Список литературы

Антонов М. От капитализма к тоталитаризму (Мир в ХХ в. и судьбы России) // Молодая гвардия, 2007, № 4.

Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М., 1990.

Гак В.Г. Язык Пушкина и французский язык // Вопросы языкознания, 2000, № 2.

Гумбольдт В. Об изучении языков, или план систематической энциклопедии всех языков // Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М., 1985.

Карамзин Н.М. История государства Российского: В 3-х книгах. Кн. 1. СПб., 2000.

Кёнигсбергер Г. Средневековая Европа, 400-1500 годы. М., 2001.

Маковский М.М. Язык – миф – культура: Символы жизни и жизнь символов. М., 1996.

Постовалова В.И. Этическая оценка другого и самооценка в православной духовной традиции (на материале эпистолярного наследия святителя Игнатия Брянчанинова) // Логический анализ языка: Языки этики. М., 2000.

Привалова И.В. Речевые жанры сквозь призму культурных различий // Жанры речи: Сборник науч. статей. Саратов, 2007. Вып. 5. Жанр и культура.

Смирницкий А.И. Древнеанглийский язык, М., 1965.

Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. – 3-е изд., стереотипное. М., 1999.

The concise Dictionary of English Etymology. Walter W. Skeat. 1995.

США в свете лингво-исторического анализа: