Шумеры и мы

В современном мире не существует шумерского и даже шире — месопотамского мифа. Египет, на­пример, растиражирован в многократно искажен­ном виде третьесортными голливудскими картинами о мести мумии фараона, дешевыми подделками под древность, по сию пору продаваемыми в разных странах мира, стихотворениями европейских поэтов на псевдоегипетские темы. Когда-то Египет считал­ся родиной всемирного эзотерического знания, его святыням и текстам, не умея их читать, поклоня­лись итальянские и немецкие герметисты. Египет призывали в свидетели открытых ими истин Копер­ник, Бруно и Кеплер. Еще раньше тайнам Египта дивились древние греки и римляне, считавшие егип­тян своими учителями во всех областях знания. Таким образом, можно сказать, что с древнейших времен существует культурный миф Египта, и это свидетельствует об особом свойстве самой древне­египетской культуры — о заложенной в ней спо­собности к мистификации человека со стороны. Кроме этого, конечно, не следует сбрасывать со счетов еще два чрезвычайно значимых фактора. Во-первых, египетская культура известна преимущественно зрительно, то есть через многочисленные изображения, количество которых превалирует над числом письменных памятников. Глядя на изобра­жение, человек может наложить на него любое «озвучение», придать ему любой смысл, какой толь­ко доступен его фантазии. Во-вторых, современ­ный Египет является одним из самых популярных туристических объектов, и поддержание египетского культурного мифа во всех формах и на всех уров­нях позволяет этой стране преумножать и без того немалые богатства, удерживая свое высокое эконо­мическое положение в странах арабского мира.

Совсем иначе обстоят дела с месопотамской культурой с древности и до наших дней. Шумеры, вавилоняне и ассирийцы оставили больше текстов, чем изображений, тексты эти читаются нелегко и в основном посвящены вопросам, далеким от разре­шения последних тайн жизни и смерти. Как мы уже показали, шумерская культура и ее преемники сильно укоренены в бытии, образности здесь куда больше, нежели символизма, конкретность, деталь­ность описания в основном превалирует над теоре­тическими размышлениями. Месопотамская культура не может мистифицировать, внушать ужас пе­ред недоступной тайной, потому что она недоста­точно концептуальна и не в должной мере обраще­на к душе (можно сказать, недостаточно интровертна). Человека здесь интересует либо мировой поря­док и его соотнесенность с ним (шумеры и кален­дарь), либо порядок общественный и его участие в поддержании этого порядка (вавилоняне и закон). Поэтому опыт месопотамской культуры может быть интересен только людям здравомыслящим, с научно ориентированным мировоззрением, либо людям серьезного искусства, извлекающим уроки из колоссального опыта древних мастеров. Но на массовое восприятие — во всяком случае, на сегодняшнее — эта традиция не рассчитана, поскольку в ней нет ни психотехник, ни мистических учений, а все сколько-нибудь магическое и астрологическое подчинено вполне конкретным прагматическим задачам. От­сутствие внешней эффектности и труднодоступная глубина отпугивают массового читателя, и в резуль­тате можно с прискорбием констатировать отсутст­вие обратной связи между древними народами Ме­сопотамии и современным миром.

Но если бы это касалось только древних наро­дов! Положение современного Ирака сравнимо только с жизнью блокадного Ленинграда, с той разницей, что иракская блокада и изоляция от мирового со­общества длятся уже около десятилетия. Трагедия древней земли отпугивает от Ирака туристов, а это, в свою очередь, тормозит процесс тиражирования иракской культуры на мировом рынке. В результате нет, например, фильмов и спектаклей по сюжетам аккадского эпоса о Гильгамеше, почти нет попу­лярных книг, несущих в себе первичные сведения о культуре Древней Месопотамии. Разделы по Дву­речью в школьных и вузовских учебниках написаны несравненно более скучно и лапидарно, нежели статьи по Египту или Израилю. Никакой информа­ции, за исключением тех фактов, что в Месопота­мии были ирригация, клинопись и рабы, учащийся получить не может.

На фоне прискорбного положения с месопотамской культурой в целом судьба шумерского насле­дия в современном мире может быть названа про­сто несостоявшейся. Студенчество, как и массовый читатель, начинает более-менее осознанно воспри­нимать историю Месопотамии только с Законов Хаммурапи. Шумерская история и культура не вхо­дят в сознание по нескольким причинам. О первой причине не хочется говорить долго — дело в отсут­ствии грамотно и красочно составленных альбомов по искусству Двуречья, которые помогли бы ввести учащегося (или просто любопытствующего) в про­странство шумерской культуры. Вторая причина намного серьезнее и фундаментальнее. Шумерская культура — осколок той части архаического мира, которую составляли народы, существовавшие еще до расцвета первых египетских государств и впо­следствии не вошедшие в число лидеров древности. Если Египет по многим своим мировоззренческим конструкциям смыкается с другими областями и народами афразийского мира, то система ценностей шумеров примыкает совершенно к другому полюсу, о местонахождении которого мы можем сегодня лишь догадываться. Шумерский мир — это такая архаика, которую в некоторых проявлениях можно сравнить с архаикой доарийской Индии и дравид­ского Ирана, в чем-то — с сибирским шаманизмом, а в чем-то даже с индоевропейскими народами (на­пример, с древними иранцами и славянами). Здесь ценится бытийное, множественное, материальное, оседлое, более связанное с домом и землей, нежели собственно с культом предков. Здесь нет абсолют­ной человеческой власти над миром, чувство рав­ноправно с разумом и волей, а иногда затмевает их. Законы сил внешнего мира ценятся здесь больше, чем законы общества. Такая «неафразийская» коди­ровка мироздания не вмещается в сознание людей, возросших на типично афразийских ценностях: еди­ный бог, единый мир, единый государь, примат ду­ховного над материальным, родственного над территориальным, разумного и волевого над чувственным, социального над природным. Адекватное по­нимание шумерского мира означало бы понимание еще одного подхода к устройству мира общечелове­ческого, а мир этот гораздо шире и больше прокру­стова ложа библейско-германской модели.

Хочется надеяться на то, что в будущем много­полярность мирового культурного развития станет основным принципом гуманитарных исследований, а изучение обществ неафразийской архаики (или неклассической архаики) в аспекте ценностной сис­темы станет одним из приоритетных направлений деятельности историков и культурологов. При со­блюдении этих условий можно будет не только глубоко вчитаться в разнообразные памятники шу­мерской культуры, но и впервые непредвзято рас­смотреть шумерское наследие как вариант альтер­нативной общественной стратагемы, интересный со­временному человеку в качестве модели при про­гнозировании будущего развития человечества.

Говоря о шумерской модели мира, нужно учи­тывать поразительную близость между государст­вами Южного Двуречья и осуществившейся в XX веке моделью социалистического государства. Общими здесь являются и представления о рево­люции как очищении времени от событий, и прину­дительный труд населения на государство, и стрем­ление государства обеспечить всех равными пайка­ми. Вообще можно, наверное, сказать, что Шумер представляет собой как бы подсознание человече­ства — шумерская культура подпитывается перво­бытнообщинными эмоциями, которые современный человек должен в себе преодолевать и трансформи­ровать. Это и желание физического превосходства над другими, и стремление к равенству всех людей (прежде всего к имущественному), и отрицание свободы воли, и связанное с ним отрицание чело­веческой личности, и стремление расправиться со всем, что кажется бесполезным в наследии прошлого. Вместе с тем нельзя игнорировать какую-то особую целительность шумерской культуры, к ко­торой погрязший в комплексах и условностях об­щества современный человек припадает в поисках искренности, душевной теплоты и ответов на глав­ные вопросы бытия. За этой культурой как будто скрывается навсегда утраченное детство — время больших вопросов к жизни, на которые не смог от­ветить озабоченный сиюминутными делами повзрос­левший человек. Такими же наивными и главными для жизни всегда были Гомер и Шекспир — со всеми реками крови, открытыми страстями — но и с тем предельным проникновением в сущность че­ловека, на которое способно только существо с задатками одновременно ребенка и бога. Можно ска­зать, что шумерская культура по-шекспировски гени­альна выбором своей духовной цели — и так же, как Шекспир, отвращает современного человека набором своих средств.

Если читатель, закрыв последнюю страницу этой книги, смог ощутить Шумер как нечто фундамен­тально значимое и одновременно ни на что непохо­жее, в чем еще предстоит разобраться, — значит, мы можем считать свою цель достигнутой.