Второй позитивизм, махизм, или эмпириокритицизм 2 страница

Витгенштейн говорит, что «значение слова есть его употребление в языке». Выяснить способ употребления слова – значит выяснить значение слова. Но существует много способов употребления слова. Возьмем, к примеру, слово «ходить» в разных языковых выражениях: «я хожу», «автобусы ходят редко», «часы ходят точно», «ходят слухи»... Отсюда возникает задача уберечь человека от языковой путаницы (терапевтическая функция языковой философии).

Кроме того, лингвистические позитивисты отмечают, что причиной заблуждения может быть сама структура языка, которая допускает парадоксальные предложения (например: «Идет дождь, но я в это не верю»). Философия должна выявлять эти ситуации, предостерегать от «выражений, систематически вводящих в заблуждение». Задачей философа является прояснение употреблений слов и выражений, описание тех инструментальных функций, которые они выполняют в данном контексте. При этом, по мнению лингвистических позитивистов, не существует каких-то четко фиксированных методов и процедур анализа.

Традиционная философия, с точки зрения лингвистической философии, есть нечто, напоминающее патологию языка: философские проблемы возникают из-за непонимания другими людьми того, что они участвуют в различных языковых «играх». Вся традиционная философия – непрерывный ряд словесных ошибок. И в тот счастливый момент, когда лингвистические философы начинают исследовать фактическое употребление языка, решением философских проблем оказывается их исчезновение.

Оценивая значение лингвистической философии, следует отметить, что ее тезис о необходимости тщательного исследования языка заслуживает внимания. Представители этой школы предлагают интересные примеры техники такого исследования. Важно и то, что происходил своеобразный процесс сближения исследований в области формальных и естественных языков. Создание все более содержательных искусственных языков позволяло полнее выражать особенности естественного языка.

Но позитивистские установки на отказ от собственно философской проблематики затрудняли решение ряда вопросов методологического плана. К таким вопросам относится, прежде всего, вопрос о том, как доказать допустимость некоторых употреблений языка и отличить их от недопустимых (если не выходить за рамки самого языка).

Занимаясь главным образом анализом языка, неопозитивисты не обошли вниманием и социологию. В ней они придерживались концепции «методологического индивидуализма», согласно которой общество представлялось в виде суммы отдельных лиц, сводилось к индивидам и их деятельности. Именно деятельность (поведение) отдельных лиц может быть выражена в единицах знания, допускающих верификацию. В поведении человека, с точки зрения неопозитивистов, правильна только реакция на единоличное, реакция на «общее» – ложна (так ложна и бессмысленна борьба с капитализмом, а осмысленна и может быть истинной борьба с конкретным предпринимателем Смитом). История – это следствие изменений, происходящих в языке под влиянием творческой активности отдельных выдающихся личностей.

В этике неопозитивисты были сторонниками так называемой эмотивистской концепции. Они отрицали научную значимость утверждений и теоретической и нормативной этики. Д. Мур утверждал, что понятие «добра» неопределимо. К этическим нормам неприменимы оценки истинности или ложности. Они могут быть эффективными или неэффективными.

Постпозитивизм

«Антиметафизическая» программа неопозитивизма обнаружила свою несостоятельность по двум основаниям:

1) принципу верификации, не применимому к высказываниям ни о прошлом, ни о будущем, ни о непосредственно не данном в ощущение (весь микромир и часть мегамира);

2) принципу «когерентности», связывающему критерий истины с логической непротиворечивостью высказываний и, таким образом, отождествляющему истинность (содержание) и логичность (форму).

Начало нового, четвертого этапа эволюции позитивизма – постпозитивизма – связано с выходом работ К. Поппера «Логика научного исследования» (1959, второе исправленное и дополненное издание) и Т. Куна «Структура научных революций» (1963).

Карл Раймунд Поппер (1902–1994) – британский философ и социолог. До 1937 г. жил в Вене, участвовал в работе Венского кружка – философского сообщества, развивавшего идеи неопозитивизма, в 1937 г., спасаясь от фашизма, эмигрировал в Новую Зеландию, где в 1945 г. закончил свою главную, как он считал, книгу «Открытое общество и его враги». С 1946 г. до середины 70-х гг. был профессором Лондонской школы экономики и политических наук.

В начале «Логики научного исследования» Поппер весьма резко высказывается против принципа, признаваемого всеми представителями эмпиризма и позитивизма в качестве главного, если не единственного, принципа научного познания – индуктивного вывода: «…Я заявляю, что принцип индукции совершенно излишен и, кроме того, он неизбежно ведет к логическим противоречиям. То, что такие противоречия возникают в связи с принципом индукции, совершенно отчетливо показано Юмом».[45] Напомним, как английский философ Д. Юм (1711–1776) доказывал несостоятельность индуктивного вывода: «…Частные силы, производящие все действия в природе, никогда не открываются чувствам, а из того, что одно явление в единичном случае предшествует другому, неразумно выводить заключение, что одно из них – причина, а другое – действие. Их соединение может быть произвольным и случайным; возможно, нет никакого основания заключать о существовании одного события при появлении другого».[46] Таким образом, Юм считал, что индуктивный вывод о причинной связи явлений прямо основан на логической ошибке: «После того – следовательно по причине того». И эту же точку зрения разделяет Поппер. Индукция, по мнению Поппера, ведет, ко всему прочему, еще и к априоризму (внеопытному знанию), так как охватить в индукции все случаи рассматриваемого явления невозможно.

Все это поворачивает Поппера к дедукции как единственно научному методу, «согласно которому гипотезу можно проверить только эмпирически и только после того, как она была выдвинута».[47]

Поппер рассматривает четыре варианта проверки некоторой гипотезы на истинность: «Во-первых, это логическое сравнение полученных следствий друг с другом, при помощи которого проверяется внутренняя непротиворечивость системы. Во-вторых, это исследование логической формы теории с целью определить, имеет ли она характер эмпирической, или научной, теории или, к примеру, является тавтологичной. В-третьих, это сравнение данной теории с другими теориями, в основном с целью определить, внесет ли новая теория вклад в научный прогресс в том случае, если она выживет после ее различных проверок. И, наконец, в-четвертых, это проверка теории при помощи эмпирического применения выводимых из нее следствий».[48]

Нетрудно заметить, что первые три метода проверки – наработки логического позитивизма, от которого Поппер делает шаг не вперед, но в сторону.

Поппер не может отбросить главный постулат позитивизма – номинализм, согласно которому в объективной реальности существуют только единичные, чувственно данные вещи, моменты действительности. В связи с этим он пытается обновить, усовершенствовать принцип верификации, вводя принцип фальсификации как критерий проверки высказывания на истинность. Фальсификация – процедура нахождения таких эмпирических данных, при которых данное суждение предстает как ложное, как заблуждение. Фальсификация показывает эмпирическую ограниченность применения данного суждения, но, с точки зрения Поппера, вследствие этого, научность этого суждения (гипотезы).

Принятие принципа фальсификации возвращает философа и методолога науки к позитивистскому отрицанию философии, претендующей на получение таких всеобщих принципов, истинность которых не может быть фальсифицирована именно вследствие их всеобщности. Например, диалектический принцип всеобщей закономерной связи явлений, принцип детерминизма, принцип развития не могут быть фальсифицированы, так так невозможно найти явления, не связанные с другими и не закономерные, не детерминированные, не развивающиеся в каком-то отношении. Не случайно Поппер в дальнейшем рассмотрении отвергает указанные принципы (особенно принцип детерминизма в отношении познавательного процесса).

Поэтому, критикуя неопозитивизм за его приземленный эмпиризм и индуктивный метод, Поппер приходит к точно таким же позитивистским выводам, используя дедукцию вкупе с фальсификацией. При этом остается неясным происхождение того общего суждения (гипотезы), которое Поппер делает бóльшей посылкой своего дедуктивного вывода. Если она не результат индукции, то чего же? Может быть, интуиции врожденных идей, как у Декарта?

Однако Поппер сознательно (в точном соответствии с канонами классического позитивизма) уходит от вопроса об источнике знания: «С точки зрения науки, не имеет значения, получили ли мы свои теории в результате скачка к незаконным заключениям или просто наткнулись на них (благодаря «интуиции»), или воспользовались каким-то индуктивным методом. Вопрос «Как вы пришли к своей теории?» касается совершенно частных проблем, в отличие от вопроса «Как вы проверили свою теорию?», единственно значимого для науки».[49]

Чувствуя шаткость своей дедуктивной концепции познания, Поппер оговаривается, что он не принимает дедукцию как всеобщий и универсальный метод, так как это было бы признанием универсальной причинности, чего он не признает. «…Я не утверждаю никакого принципа каузальности (или принципа универсальной причинности), – пишет Поппер. – Принцип причинности есть утверждение о том, что любое событие можно объяснить каузально, то есть можно дедуктивно предсказать. В соответствии с тем, как интерпретируется слово «можно» в этом утверждении, оно будет либо тавтологичным (аналитическим), либо утверждением о реальности (синтетическим). Если «можно» означает, что всегда логически возможно построить каузальное объяснение, то данное утверждение – тавтология, так как для любого предсказания мы всегда можем найти универсальные высказывания и начальные условия, из которых выводимо данное предсказание (являются ли эти универсальные высказывания проверенными и подкрепленными в других случаях – это, конечно, совершенно другой вопрос). Если же «можно» означает, что мир управляется строгими законами и построен таким образом, что каждое отдельное событие представляет собой пример универсальной регулярности, или закона, то данное утверждение, по общему признанию, является синтетическим. Однако в этом случае оно нефальсифицируемо. Поэтому я не буду ни принимать, ни отвергать «принцип причинности», а просто удовлетворюсь тем, что исключу его из сферы науки как «метафизический.»[50]

«Не отвергаю», но «исключаю» – типичный подход для позитивиста! Я (В. О.) не случайно дал такую большую цитату из этого раннего (по первому изданию 1935 г.) произведения Поппера. Здесь автор впервые использует отождествление субъективной предсказуемости события с его объективной закономерностью как аргумент против детерминизма: «Принцип причинности есть утверждение о том, что любое событие можно объяснить каузально, то есть можно дедуктивно предсказать». Далеко не все, что связано причинно-следственной, закономерной связью, можно предсказать. Для предсказания требуется такая малость, которую Поппер не замечает, – знание этой каузальной (или любой другой, объективно-закономерной) связи. Поэтому, невозможность предсказать будущее состояние какой-либо системы не есть критерий отсутствия закономерности в связи состояний этой системы.

Наибольшую известность среди специалистов-социологов принесли Попперу две книги: «Открытое общество и его враги» (1945) и «Нищета историцизма» (1957). Вторая представляет собой, по существу, краткое резюме первой и нашла в России периода начала «демократических реформ» наибольшую популярность среди некоторой части творческой интеллигенции и ученых-обществоведов. В указанных работах вновь используются два основных мировоззренческо-методологических принципа позитивизма:

1) индетерминизм, абсолютизирующий случайность и не признающий никакой закономерности ни в природе, ни в обществе;

2) субъективный идеализм, редуцирующий все формы детерминирующих воздействий на общество к субъективному фактору.

Что же собой представляет «открытое общество»? «Главное различие, – поясняет Поппер, – …состоит в следующем. Мои термины основаны на рационалистическом различении: закрытое общество характе­ризуется верой в существование магических табу, а открытое общество в моем понимании представляет собой общество, в котором люди (в значительной степени) научились критически относиться к табу и основывать свои решения на совместном обсуждении и возможностях собственного интеллекта.»[51] Выделение Поппером слов «рационалистическое различение» выдает субъективно-идеалистическую интерпретацию им и общества, и причин социального развития. В тексте эта мысль усиливается весьма ключевой для понимания всей социальной доктрины Поппера фразой «Будущее зависит от нас, и над нами не довлеет никакая историческая необходимость»[52]. Отсюда и делается вывод, что врагами открытого общества являлись и являются все мыслители, допускающие существование такой объективной необходимости, закономерности. Два тома работы «Отрытое общество и его враги» всецело посвящены критике главных врагов «открытого общества» – Платона, Гегеля и Маркса.

Марксу достается больше всех и в «Нищете историцизма», которая даже в названии явно противостоит «Нищете философии» Маркса. Методология рассмотрения истории человечества, отстаиваемая Поппером, распространяется им и его последователями не только на решение проблем философии истории, но и на всю социологию, включая ее «нижний», эмпирический уровень. Это обстоятельство делает весьма актуальным ее подробный критический анализ.

«Моей главной целью, – пишет Поппер во введении к книге, – была критика марксового «материалистического понимания истории» – попытки предсказать, что социализм (или коммунизм) неизбежно наступит в результате надвигающейся социальной революции. Но я также намеревался дать критику всей сферы исторических пророчеств – любых предсказаний будущего, основанных на материалистическом, идеалистическом или любом другом модном мировоззрении, – вне зависимости от того, что за будущее нам предсказывают – социалистическое, коммунистическое, капиталистическое, черное, белое или желтое.»[53]

Поппер утверждает, что научное открытие невозможно предсказать, ибо оно абсолютно случайно. Но так как историю общества определяют именно научные открытия (по Попперу), то и история есть цепь случайных событий.

Однако то, что физики не могут предсказать тех объективных законов, которые они откроют в будущем, не свидетельствует ни о том, что этих законов вообще нет, ни о том, что уже известные законы не обладают предсказательной, а, следовательно, эвристической силой! То же относится и к законам истории. Предсказание возможно не абсолютное, как у Лапласа, а относительное, ибо необходимость самой истории (как и всего другого) относительна. Последнее определяется не столько субъективным фактором (знание законов), сколько вариативностъю, вероятностным характером самих законов, которые ничего с непреложностью, неизбежностью не предопределяют.

Следует заметить и то, что Поппер, отрицая предсказание исторических событий, признает (и на этом строит свою аргументацию!) воздействие на историю уровня развития познания. Но познания – собственно чего? Да этих же самых законов природы и общества! Ибо познавать можно только закономерное! В каком моменте такое знание может существенно повлиять на ход истории? В том, что связан с возможностью сознательного использования этого знания. Знание при этом должно отражать объективный процесс и его законы адекватно. Возможность субъективного (со стороны сознания, т. е. целесообразного) воздействия на объективное определяется наличием и закономерностью этого объективного. На спонтанные процессы целесообразно влиять нельзя.

Развитие знания, которое признает Поппер, – это также закономерный процесс, ибо там, где нет направленности изменений, нет и развития! А там, где эта направленность не понята, нет и воздействия на этот процесс, нет целесообразной модификации направленности!

Еще одним основанием социологического индетерминизма Поппера является постулированное им принципиальное объективное различие между физическими и биологическими процессами: «В мире, который описывает физика, ничего по-настоящему нового не происходит. Даже в новой машине мы всегда можем увидеть перекомбинацию старых частей. Новизна в физике – это просто иные расположения и перекомбинации. Напротив, социальная новизна, как и биологическая новизна, является новизною подлинной»[54]. Так может заявить человек, который не видит явной внутривидовой общности растений и организмов, не знает клеточной теории, утверждающей общность происхождения, а также единство принципа строения и развития мира растений и мира животных.

Ясно, что и жизнь постоянно использует свои старые «изобретения» в новых формах жизни. Достаточно сослаться на всеобщность структурного построения ДНК и РНК, законы генетики, законы естественного отбора. Абсолютной новизны в живой природе нет. Природа так же, как и конструктор (хотя и с лучшими результатами), занимается перекомбинированием старых «деталей» и старых структур, старых технологий производства. В то же время в физических процессах и в физических устройствах никогда не бывает абсолютного повторения. Подлинно, качественно новое здесь также не сводимо к перекомбинации старого, как и в живой природе и в обществе!

Абсолютизируя принципиальную новизну каждого отдельного момента социального процесса, Поппер превращает последний в случайный конгломерат случайных событий. «Возможно, – пишет он, – анализируя социальную жизнь, мы обнаружим и ин­туитивно поймем, как и почему произошло то или иное событие; мы ясно поймем причины и следствия – силы, которые вызвали это событие к жизни, и влияние, которое оно оказало на другие события. В то же время мы поймем, что не способны сформулировать общие законы, описывающие причинные связи. Может оказаться, что обнаруженные нами силы правильно объясняют ЭТУ И ТОЛЬКО ЭТУ (все выделения – Поппера) социологическую ситуацию. Да и сами силы могут оказаться уникальными: раз проявившись в этой социаль­ной ситуации, они никогда больше не вступят в действие.»[55] Но это же можно сказать про любое, в том числе и «чисто физическое» взаимодействие. Ведь еще Гераклит говорил: «Нельзя дважды вступить в одну и ту же реку». Но для Поппера как для антидиалектика, индетерминиста Гераклита и тем более Гегеля не существовало, иначе бы он понял, что повторимость, закономерность всегда соединяются с неповторимостью, относительной уникальностью, как сущность и явление.

Для тех, кто за явлением не может разглядеть сущность, за единичным – общее, за причинным отношением – причинный закон, не существует и науки. Поппер использует здесь методологию номинализма, сводящего все к единичному, не признающего объективно общего, а, следовательно, закономерного.

К основному тезису Поппера – общество в своем становлении не опирается ни на какие закономерности – можно применить прием апагогического опровержения. Предположим, что вчерашний день существования российского общества никак не связан с сегодняшним, то есть сегодняшний не повторяет никакие моменты, свойства, отношения вчерашнего. Что это означает? Ничего, кроме того, что от старого этапа ничего не сохранилось и потому данный нельзя назвать ни «российским», ни обществом. Закономерность – это повторяемость, воспроизводимость, сохранение каких-то моментов прошлого в настоящем и будущем, поэтому все то, что существует, длится – закономерно. В противном случае нельзя ответить на вопрос, ЧТО существует.

В связи со сказанным, доктрина Поппера может быть охарактеризована как вариант релятивизма, абсолютизирующего изменчивость, упраздняющего устойчивость и их связь во всяком процессе развития. На примере философии Поппера мы еще раз можем убедиться, что все мировоззренческо-методологические основания позитивизма тесно связаны и логически вытекают друг из друга – номинализм дает индетерминизм, последний обосновывает релятивизм, а все они вместе составляют платформу субъективно-идеалистической трактовки познавательного процесса.

Томас Сэмуэл Кун (1922–1996)– американский историк и философ, был одним из лидеров западной философии науки ХХ века. Настоящую известность в научном мире ему принесла книга «Структура научных революций» (1962).

В этой работе Кун обосновал достаточно диалекти-ческий взгляд на науку, которая, по его мнению, разви-вается, как и все в мире – через эволюцию к революции, а затем опять эволюцию в новом качестве… Основанием эволюционного («нормального», по выражению Куна) развития науки выступает «парадигма» (Кун позаимствовал термин в лингвистике, значительно расширив объем этого понятия): «Под парадигмами я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений... Парадигмы включают закон, теорию, их практическое применение и необходимое оборудование»[56].

Обобщая сказанное Куном, можно выделить следующие основные элементы парадигмы:

– символические обозначения и формализованные конструкции, принимаемые сообществом ученых;

– «метафизические», общеметодологические представления;

– принятые сообществом ценности (например, точность, простота, логичность научных концепций);

– «образцы» – признанные примеры научных достижений.

Ядром парадигмы выступает некоторая концептуальная схема, экстраполяция которой на все более обширные области объекта познания конкретной науки в целях их изучения и объяснения составляет «нормальный период» развития науки, ее эволюцию. Как правило, такая парадигма излагается в каком–то научном труде: «аналогичную функцию выполняли знаменитые классические труды ученых: «Физика» Аристотеля, «Альмагест» Птолемея, «Начала» и «Оптика» Ньютона, «Электричество» Франклина, «Химия» Лавуазье, «Геология» Лайеля и многие другие»[57].

Когда ученые сталкиваются со все возрастающим многообразием научных фактов, не объяснимых в рамках старой концептуальной схемы – парадигмы, наступает период научной революции – смены парадигмы. Все очень просто – до банальности. Конечно же, философам и представителям конкретно-научного знания подобные идеи приходили задолго до Куна (достаточно вспомнить Френсиса Бэкона и его «Новый Органон»). Однако работа Куна пришлась кстати в период, когда научным сообществом еще не до конца была осознана произошедшая в начале ХХ века крутая ломка устоявшихся представлений классической науки, ее норм и идеалов.

Наука остро переживала утрату определенности формальной логики с ее «двоичным кодом» закона исключенного третьего, предписывающим уложить все многообразие мира в два варианта «Да» или «Нет». Наступала эпоха объективной неопределенности квантово-механических объектов, разрешаемой только в новой «парадигме» диалектической логики... Теория Куна следует постпозитивистской направленности прежде всего в ее субъективно-идеалистической основе. Кун утверждает, что научные революции, как и политические, имеют своим основанием революцию в сознании ученых.[58] Кроме того, у Куна наблюдается явная абсолютизация внутренних детерминантов развития науки – интернализм. Абсолютизация «гения» ученого как источника новых парадигм волей-неволей приводит Куна к еще одному «верстовому столбу» позитивизма – стихиизации развития науки, представлению, подобному рассмотренному взгляду Поппера, о случайном характере научного открытия и, следовательно, случайности научных революций. У Куна не представлена ни четкая внутренняя структура научных революций (несмотря на название работы), ни связь между революциями в различных областях научного познания. Кун ставит несколько проблем развития науки, но не решает ни одну из поставленных. Например, он так и не раскрыл проблему демаркации науки и ненаучных форм знания.

Эволюция субъективно-идеалистической методологии познания привела к отрицанию всякой методологии и агностицизму, открыто провозглашаемым в постструктурализме и постмодернизме – современной форме субъективного идеализма.

Так, один из виднейших представителей «философии науки», стоящей на рубеже между постпозитивизмом и постмодернизмом, Пол Фейерабенд (1924–1994) в работе с красноречивым названием «Против метода. Очерк анархистской теории познания» (1975 г.) утверждает, что наука выступает одной из наихудших форм идеологии.[59] Под «идеологией» Фейерабенд понимает любую систему знаний, претендующую на истинность. Идеология для него – «ложное сознание», ибо всякий ее творец – идеолог, научное сообщество, претендует на истину, в то время как истина растворена в различных, часто противоположных мнениях. Поэтому необходимо изгнать науку из общества, удалить специалистов из жизненно важных центров.

Основную угрозу, утверждает Фейерабенд, наука представляет для демократии. Свобода и наука несовместимы, поскольку наука догматизирует одну традицию как «научную идеологию», попирая при этом множество традиций различных культур. Вместе с тем, все традиции равноправны; нет плохих и хороших традиций; характеристика желательности или нежелательности в отношении традиции возникает из сопоставления различных традиций, отсюда и произвол субъективной оценки, выдвигающий «свою» традицию в качестве предпочтительной, мерила, эталона ценности других традиций.

«Протагоровский релятивизм оправдан, ибо он принимает во внимание плюрализм традиций и ценностей. Это цивилизованный взгляд на мир, ибо собственная деревня со свойственными ее жителям странными привычками не объявляется здесь «пупом мира».[60]

«Так вполне логично связывается релятивизм, плюрализм, субъективный идеализм и агностицизм, отрицающий всякое научное познание, а, следовательно, и методологию. «Принципом» такого подхода является девиз, выдвинутый Фейербендом: «Единственным принципом, не препятствующим прогрессу, является принцип: все дозволено…»[61] Здесь находит свое применение один из постулатов субъективистской методологии – индетерминизм, отрицающий всеобщую связь и взаимоопределенность моментов действительности и абсолютизирующий на этой основе единично-случайное.

Фейерабенд аргументирует свой релятивизм многочисленными примерами многозначности трактовок чувственных данных, пытаясь показать, что чувственное познание не может быть основой логического, а потому всякая мысль не имеет никакого референта в объективной реальности.

Для наглядности Фейерабенд приводит такой рисунок:

Комментарии автора к рисунку: «Он порождает такие перцептивные объекты, которые не отрицают в то же время других перцептивных объектов, и, вместе с тем, не позволяют сформировать вообще никакого объекта (заметим, что средний цилиндр постепенно исчезает по мере того, как мы продвигаемся слева направо). Здесь даже память не помогает нам вполне рассмотреть альтернативы. Каждый рисунок, обладающий даже очень небольшой перспективой, обнаруживает это свойство: мы можем направить наше внимание на сам лист бумаги, на который нанесены линии, – тогда у нас не будет трехмерного изображения; с другой стороны, мы можем попытаться исследовать свойства изображения – в этом случае поверхность листа исчезает или превращается в то, что можно назвать иллюзией. И нет способа «ухватить» переход от одного к другому. Во всех этих случаях чувственный образ зависит от «психических установок», которые можно изменять по собственному желанию, не прибегая к помощи наркотиков, гипноза или перестройки сознания. Однако психические установки могут застывать благодаря болезни, в результате воспитания в рамках определенной культуры или выхода из-под нашего контроля физиологических факторов»[62].

Фейерабенд, как видно, не принимает во внимание, что восприятие данного рисунка, отличие его от восприятия других рисунков, зависят прежде всего от объективных свойств самого рисунка, а потом уже от специфики психологических установок воспринимающего. Достаточно дополнить данный рисунок несколькими линиями (а не «укрепить» психологию воспринимающего), и все проблемы восприятия снимутся даже для людей с девиантной психикой.

Нетрудно заметить связь рассмотренных положений «эпистемологического анархизма» с основными постулатами позитивизма. Вместе с тем, Фейерабенд идет дальше постпозитивизма, признающего науку и научные методы познания. Путь Фейерабенда – мракобесие, признающее гадание на кофейной гуще равным научному предвидению, утрата всяких ориентиров в познании, полный агностицизм. Философия Фейерабенда – переход от постпозитивизма к постмодернизму, многие постулаты которого преставлены в его работах.

Таково логичное завершение субъективно-идеалистической концепции позитивизма.

2. Экзистенциализм

Экзистенциализм (от лат. existentia – существование) сформировался в первой половине XX в. и был самым популярным философским направлением в Западной Европе в 40-60-х гг.. После Первой мировой войны происходили серьезные изменения в общественном сознании. Люди стали разочаровываться в существующих ценностях. Либерально-оптимистические настроения в XX в. пришли в противоречие с реальными фактами: две мировые и множество локальных войн, кровавые революции и контрреволюции, тоталитарные режимы и концлагеря. В обществе распространялись настроения неуверенности, тревоги, подавленности. Особенно это ощущалось в Германии, потерпевшей поражение в Первой мировой войне. Поскольку в обществе существовали весьма определенные настроения, нашлись и их теоретические выразители. Ими стали экзистенциалисты.