КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Кризис либерализмаПервая мировая война, с которой, как писала А. Ахматова, и начался XX в., обострила кризис прежнего, шедшего от эпохи Просвещения, либерально-про-грессистского западного мировоззрения. Ведущие отечественные философы первой половины недавно истекшего века, в частности такие, как С.Н. Булгаков, НА. Бердяев, С.Л. Франк и др., воспринимали ее и ее роковые для судеб Европы и России последствия в эсхатологическом плане, связывая их, в первую очередь, с последствиями секуляризации сознания, начавшегося с Ренессанса. В довозрожденческой Европе человек смирялся перед Богом, как античный грек перед Роком, а иудей — перед волею Яхве. Прямо противоположное этому самосознание возникло в эпоху Ренессанса и стало господствующим в течение последующих веков. В нем, по словам С.Л. Франка, человек начал осознавать себя неким самодержцем, верховным властителем и хозяином своей жизни и всего бытия — существом, которое призвано властвовать над всеми силами природы, подчинять их себе и заставлять их служить своим интересам. Человек здесь чувствует себя неким земным богрм, имеющим право по собственному усмотрению переделывать мир, в который он пришел и который не им создан. Чувство веры в самого себя и свое великое предназначение охватывает западное человечество с начала Нового времени. Однако сперва эта гуманистическая вера в человека, оппозиционная прежнему средневеково-христиан-скому миросозерцанию, была еще овеяна общей религиозной атмосферой. В эпоху Ренессанса гуманизм стоит в связи с пантеистическими тенденциями или платонической идеей небесной родины человеческой души. И даже декартовская вера в человеческий разум была верой в высший, исходящий от Бога "свет" мысли. Подобным образом и пуританские переселенцы в Северной Америке, провозгласившие "вечные права человека и гражданина", обосновывали эти права святостью личного (утвержденого Реформацией) отношения человека к Богу. Отголоски этой связи веры в человека с верой в Бога в форме "естественной религии" звучат еще у Ж.-Ж. Руссо.618 Западная цивилизация, макрохристианский мир и глобализирующееся человечество Однако в целом в XVIII в., в эпоху французского Просвещения, совершается разрыв между верой в Бога и верой в человека. Последняя сочетается с натуралистическим, в дальнейшем — позитивистским или материалистическим, атеистическим мировоззрением. Но гуманизм в этой его форме содержал в себе глубокое и непримиримое противоречие. Гуманистическо-просветительское сознание, утверждавшее достоинство человека и его призвание быть властелином мира за счет веры в Бога, оборачивалось редуцированием сущности человека к его биологической (естественнонаучный материализм сер. XIX в., расизм и базирующаяся на нем идеология национал-социализма, в некотором смысле психоанализ) или социальной (марксизм с развившейся на его основе коммунистической идеологией большевизма, в известной степени дюркгеймовский социологизм) основе. При этом утверждение самодостаточности и самовластья человека в природном мире (как и западного человека с его буржуазно-индустриальной цивилизацией над всем остальным человечеством) органически сочеталось со второй половины XVIII в. (со времен А.-Р. Тюрго, Г.Э. Лессинга, Ж.-А. Кондорсе) с почти религиозной верой в прогресс, с глубоким чувством исторического оптимизма, составлявшего, несмотря на периодические нападки на прогресси-стскую идеологию таких мыслителей, как А. Шопенгауэр, Ф. Ницше или Ф.М. Достоевский, на критику со стороны представителей баденской школы неокантианства (В. Виндельбанд, Г. Риккерт), основу мировоззрения образованных людей конца XVIII — первых лет XX вв. Поэтому кризис новоевропейского сознания в годы Первой мировой войны и далее, в последующие за ней десятилетия, в одинаковой мере характеризовался как кризисом веры в человека (кризисом идейных оснований ренес-сансно-новоевропейского гуманизма), так и кризисом идеи прогресса (исторического оптимизма). Мировая война, как писал Н.А. Бердяев, "объективировала зло", ранее остававшееся прикрытым, обнаружила лживость Западной цивилизации. Она уже сама по себе была и своеобразным коммунизмом, и своеобразным фашизмом. Она страшно обесценила человеческую жизнь, приучила рассматривать человека как средство для достижения определенных целей, обозначила грань, за которой начинается новая форма коллективного человеческого существования, обобществление человека. Именно это "обобществление" не только средств производства, которое предсказывал К. Маркс, но и самой человеческой личности сполна раскрывается и доводится до своего логического конца в истории XX в., через, на первых порах, большевизм и фашизм, а теперь все более — в системе "общества массового потребления" с его засильем рекламы, "поп-артом" и "индустрией развлечений", с его информационными технологиями зомбирования в угоду заказчику (того, кто платит, или того, кто имеет власть, часто представленных в одном лице) общественного мнения, работающих над усреднением и обезличиванием индивидуального сознания не менее успешно, чем гитлеровская или сталинская пропаганда. Все это в течение прошедшего века, с августа 1914 г. до наших дней, демонстрирует в многообразии форм кризис гуманистически-просветительского и сложившегося на его основе либерального сознания. Ценности гуманизма и либерализма, концентрирующиеся в понятии "прав человека" (вдохновлявшего и вдохновляющего всех противников тоталитарных режимов), в практике мировой истории последнего столетия оборачиваются самоотрицанием. Человечес-Катаклизмы XX века_____________________________________________________619 кая личность, чье достоинство так ярко утверждали европейские мыслители со времен Пикко делла Мирандолы и Эразма Роттердамского, оказывается попираемой и пренебрегаемой господствующими в мире системами отношений и практическим отношением к ней как к средству достижения неких высших целей. И это относится не только к тоталитарным режимам фашистского или коммунистического образца, но и к официально исповедующим идеалы либеральной демократии, прежде всего США, никогда не останавливающимся в применении самой грубой силы в случае, если это признается федеральным правительством целесообразным. Наиболее яркий пример здесь — Хиросима, но в том же плане следует рассматривать и бомбардировки Сербии, осуществлявшиеся, в сущности, во имя того, чтобы на территории отторгнутого Косово, в центре Балкан, построить первоклассную американскую военную базу; и начатая в октябре 2001 г. операция в Афганистане, неафишируемой целью которой является установления американского контроля над Центральной Азией (а значит, и Евразией как таковой) через овладение базой Баграм и другими стратегическими пунктами этой страны; и планируемые новые акции в Сомали и ряде других стран, и многое-многое другое, что происходит в современном мире под прикрытием демагогии относительно "борьбы за права человека". При этом как-то мало обращают внимания на тот факт, что сама нынешняя американская доктрина "национальных интересов", предполагающая использование практически любых средств для достижения своих корыстных целей, не только противоречит концепции "прав человека" (ведь представители незападных народов тоже люди, а значит, имеют человеческие права), но и сознательно проводит различение между государствами, в одинаковой мере попирающими эти права своих граждан, но по-разному относящиеся к гегемонии Запада. Достаточно вспомнить режим в Иране при последнем шахе, подавление Турцией борьбы курдов за независимость (не менее жестокое, чем чеченская война), поддерживаемый западными странами отказ алжирского правительства от проведения свободных, с участием всех политических сил, выборов при учете перспективы победы на них исламистов (что спровоцировало жуткую резню по всей стране) и пр. Но еще более выразительно кризис либерально-гуманистической идеологии просветительско-позитивистской традиции выражается в том процессе стагнации духовного творчества, оказывающегося в почти полной зависимости от меркантильных соображений получения прибыли, который многие мыслители, и далеко не одни лишь сторонники тоталитарных идеологий, связывали с категорией буржуазности. В этом плане буржуазность органически связана с либерализмом и в то же самое время является его наиболее очевидным отрицанием. Западный, прежде всего британский, либерализм, основы которого были заложены Дж. Локком, Д. Юмом и А. Смитом, исходит из представления о самодостаточности атомарного индивида, принципиально равного всем другим индивидам и обладающего от рождения неотъемлемыми правами, среди которых на первый план выдвигается свобода. Эта свобода понималась прежде всего как свобода религиозная (свобода совести), политическая (социальное равноправие, парламентаризм) и экономическая (частное предпринимательство). Такая свобода может основываться лишь на гарантированном и нерушимом ("священном") праве частной собственности. Однако общество, основанное на праве частной собствености, не может, как известно (и с наибольшей силой об620 Западная цивилизация, макрохристианский мир и глобализирующееся человечество этом писал К. Маркс), гарантировать равные права и свободы своим гражданам уже в силу того, что в его условиях невозможно равенство в распределении самой собственности. Таким образом, принцип либерализма уже нарушается, так что если упомянутые формы экономической и политической свободы и реализуемы вне нынешних благополучных передовых государств Запада и очасти Дальнего Востока, то лишь для относительно узкой прослойки вполне обеспеченных людей. Эмоционально и точно об этом писал Ф.М. Достоевский: "Что такое liberte? Свобода. Какая свобода? — Одинаковая свобода всем делать все что угодно в пределах закона. Когда можно делать все что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все что угодно, а тот, с которым делают все что угодно"1. В итоге ценности и идеалы либерализма имеют шансы не быть чистой фикцией лишь для людей состоятельных, обладающих капиталом, в сущности, для одной лишь буржуазии. Но и здесь мы сталкиваемся с самоотрицанием либерального идеала. Как'писал НА. Бердяев: "Буржуазность стоит под символом денег, которые властвуют над жизнью, и под символом положения в обществе. Буржуазность не видит тайны личности, в этом ее существенный признак... Буржуазность социального происхождения, она всегда означает господство общества над человеком, над неповторимой, оригинальной, единственной человеческой личностью, тиранию общественного мнения и общественных нравов. Буржуазность есть царство общественности, царство большого числа, царство объективации, удушающее человеческое существование. Оно обнаруживает себя в познании, в искусстве и во всем человеческом творчестве. В XIX веке были замечательные люди, восставшие против царства буржуазности — Карлейль, Киркегардт, Ницше, Л. Блуа, у нас — Л. Толстой и Достоевский"2. Последующую, относящуюся уже ко времени утверждавшегося в третьей четверти XX в. "общества массового потребления" фазу развития этого противоречивого либерально-буржуазного духовного комплекса Г. Мар-кузе метко охарактеризовал при помощи метафор "одномерный человек", "одномерное общество" и "одномерное мышление". Эти реалии соответствуют высокорационализированному и технологически передовому обществу. Немецкий социолог особенно подчеркивал значение в Западном мире роли средств массовой информации, которые, обладая колоссальными техническими возможностями, уже не просто манипулируют общественным мнением, но создают его в качестве чего-то усредненного, общего и в то же время именно такого, в котором заинтересована господствующая в данном обществе властвующая группа. К концу уходящего века фиктивность определения общественного устройства Запада как либерального стала еще более очевидной в связи с новым уровнем организации и технической оснащенности масс-медиа. Медиа, как пишет по этому поводу А.А. Зиновьев, вторгается во все сферы общества — в политику, экономику, культуру, науку, спорт, бытовую жизнь, проявляя власть над чувствами и умами людей, "причем власть диктаторскую". Медиа есть, по ' Достоевский Ф.М. Собр. Соч. в 15 томах. — Т.4. — Л., 1989. •— С.427. 2 Бердяев Н. А. Дух и реальность // Бердяев Н.А. Философия свободного духа. — М., 1994. — С.423.Катаклизмы XX века_________________________________________________________________________________621 его словам, "безликим божеством западного общества", социальный феномен, концентрирующий и фокусирующий в себе "силу безликих единичек общественного целого". "Это их коллективная власть, выступающая по отношению к каждому из них как власть абсолютная"3. Существеннейшим аспектом дегуманизации всей системы социокультурной жизни в мире XX в. как таковом, но наиболее явственно — в передовых, наиболее развитых в научно-техническом плане, ориентированных в заявлениях их лидеров на либерально-демократические ценности странах является фактор техники. Технизация жизни, подчинение последней производственной, равно как и административно-бюрократической (с огромной силой раскрытой Ф. Кафкой в "Процессе" и "Замке") или любой другой рациональности, обрекает на гибель все органическое и непосредственное, свободно-творческое. В связи с этим НА. Бердяев писал, что подчиняющая природу техника покоряет себе не только природу, но и самого человека, который становится рабом машинной цивилизации, рабом им созданной социальной среды. Поэтому в современной цивилизации, у истоков которой стоит, кроме прочего, гуманистическая культура Возрождения, "начинает погибать образ человека". Развивая эту восходящую, в сущности, к Ж.-Ж. Руссо и заостренную К. Марксом мысль, русский философ отмечает, что техника дегуманизирует человеческую жизнь, превращает человека в средство, инструмент, технологическую функцию. Техника оборачивается против человека, смертоносно действует на его эмоциональную жизнь, подчиняет его ускоряющемуся времени, в котором каждое мгновение есть лишь средство для последующего. Власть техники над человеческой жизнью, по его словам, означает, при всей актуализации человеческой энергии, именно пассивность человека, "его раздавленность миром и происходящими в нем процессами". Подобные мысли о тоталитарности техницизированного и тем самым обездушенного, деперсонализированного, забывшего о ценности и достоинстве личности мира находим и у других мыслителей прошедшего века, в частности у О. Шпен-глера и М. Хайдеггера. Как бы резюмируя такого рода мысли, но с учетом идей марксизма и психоанализа, Г. Маркузе писал в начале 60-х годов: "Машинный процесс в технологическом универсуме разрушает внутреннюю личную свободу и объединяет сексуальность и труд в бессознательный ритмический автоматизм"4. Таким образом, опыт XX в. засвидетельствовал не только крах тоталитарных идеологий и основывавшихся на них режимах фашистского и коммунистического образцов, но и выявил все углубляющийся кризис гуманистически-либеральных ценностей. Определенной альтернативой такому состоянию (с еще неопределенными шансами на успех) может рассматриваться становление в течение XX в. персоналистического религиозно-философского сознания, утверждающего самоценность человеческой личности как духовного, свободно-творческого начала. С особенной силой это сознание в эпоху мировых войн и тоталитарных режимов первой половины XX в. выразили Н.А. Бердяев и Л. Шестов, М. Бубер и К. Ясперс, Г. Марсель и Э. Мунье. В переходные эпохи разочарования в иллюзиях предыдущих лет поиск внутренней, трансцендентной опоры личности становится жизненной необходимос- 3 Зиновьев А. А. Запад. Феномен западнизма. — М., 1995. — С.335—337. 4 Маркузе Г. Одномерный человек. — М., 1994. — С.36.622 Западная цивилизация, макрохристианский мир и глобализирующееся человечество тью, поскольку во внешнем мире духовную опору, тем более оправдание своей приверженности высшим ценностям (ради которых внутреннее "Я" не хочет уступать "князю мира сего") найти невозможно. В сущности, так же было и в древности (Будда. Сократ, Христос и апостолы), и в менее отдаленном прошлом. Поэтому в психологическом отношении религиозные искания (безотносительно к истинности или ложности самого их содержания) могут рассматриваться в качестве защитной реакции, сохраняющей приверженность ценностям мировой культуры личности по отношению к разрушающим эти ценности (как нравственные основания ее бытия) внешним условиям жизни. Это позволяет рассматривать религиозные искания (прежде всего, интеллигенции — в начале или в конце истекшего века) в плоскости конфликта ценностей — внутренних, духовных и внешних, социально-материальных.
|