ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ 17 страница

значением этого понятия, что тотчас пытается определить его, заручившись

авторитетом великих поэтов: charis -- это расположение женщины, ее согласие

на общение с мужчиной, признак

_____________

1 Плутарх приводит его в развитие мысли Дафнея (5, 751d-- е).

* Дафней здесь обыгрывает, искажает и перетолковывает следующие слова

из второй речи Сократа в платоновском "Федре": "Человек <...>

испорченный не слишком сильно стремится <...> к красоте самой по себе,

<...> но, преданный наслаждению, пытается, как четвероногое животное,

покрыть и оплодотворить" (Платон. Федр, 250е).-- Прим. ред.

2 Плутарх. Об Эроте, 23, 768d.

3 Там же, 5, 751 c.

половой зрелости, по Сапфо*; это "благосклонность", в отсутствие

которой плотская связь может привести, как писал Пиндар, к нежеланному и

оттого как бы "безблагодатному"** потомству: так Гефест родился от Геры "без

Харит" (апеи chariton)1. Назначение этой "благосклонности"

очевидно: именно она призвана преобразовать сексуальные связи (с их двумя

полюсами активности и пассивности, определенными природой), в отношения

взаимного благорасположения и доброжелательства, совместив тем самым

физическое удовольствие с дружбой.

После такого предварительного представления charts и повторного ее

упоминания в контексте унитарной доктрины любви, собеседники возвращаются к

рассмотрению этого вопроса под конец диалога; именно charis выступает в

качестве различительного признака, позволяющего разграничивать любовь к

мальчикам с любовью к женщинам, совершенная форма которой,-- и только она

одна,-- способна благодаря присущему ей началу согласия и благосклонности

совместить использование удовольствий Афродиты с добродетелью дружбы. Но

Плутарх не считает такое сочетание простым результатом терпимости,

оставляющей в супружеских отношениях место для более или менее утилитарного

полового акта (нацеленного, например, на зачатие детей). Напротив, он

признает его краеугольным камнем чувственных отношений, одушевляющих

супружеский союз. Именно постольку, поскольку благодетельное согласие

исключает самое возможность какого-либо насилия, обмана или же порочной

доступности, удовлетворение сексуальных потребностей может лежать в

основании любовной взаимности, так необходимой супругам: эта физическая

близость -- "источник дружбы, как приобщение к великим таинствам". И радость

телесного общения здесь менее важна, сразу добавляет Плутарх, нежели

"возрастающее от него с каждым днем" взаимное ува-

_______________

* Стих Сапфо, который цитирует Плутарх, обращен к девушке, еще не

достигшей брачного возраста: "Ты показалась мне маленькой девочкой, чуждой

Харитам".-- Прим. ред.

** В оригинале "disgracieux" (некрасивый, неприятный, "неграциозный").

Следует помнить, что Фуко учитывает и латинский эквивалент греческого

именования Харит-Граций -- Gratia, а также французское Grace,--

расположение, обходительность, изящество, но и милость, благодать etc.-- со

всеми его профанными и сакральными коннотациями.-- Прим.. ред.

1 Там же, 5, 751d.

жение (time), благорасположение (charis), приязнь (agapesis) и

доверительная желанность (pistis)1.

Основополагающая роль и порождающая функция физического удовольствия

получает и официальное историческое подтверждение,-- Плутарх нашел его в

законодательстве Солона, который предписывал супругам "сближаться с женами

не реже чем трижды в месяц". В жизнеописании Солона этот закон касается мужа

богатой сироты, способной к деторождению, и вызван потребностью в

наследниках, которым можно передать патримоний. Но "если даже и не родятся

от этого дети", добавляет Плутарх, такие упорядоченные свидания суть "знак

уважения и любви" со стороны мужа по отношению к "целомудренной жене";

рассеивая постоянно накопляющееся недовольство, они не дают супругам

совершенно охладеть друг к другу из-за ссор2. Тезис о сексуальных

отношениях как основании регулярной близости и залоге доброго согласия

Плутарх еще отчетливее формулирует в диалоге Об Эроте, наделяя их

способностью восстанавливать крепость супружеских уз, что несколько

напоминает подтверждение силы договоров: "Солон показал себя мудрым

законодателем в вопросах брака, предписав сближаться с женами не реже чем

трижды в месяц, не ради наслаждения, а с тем, чтобы, обновляя брак,

освободить его от набирающихся при взаимной благожелательности в

повседневной жизни разногласий -- наподобие того как государства время от

времени возобновляют свои дружественные договоры"3.

Следовательно, плотское удовольствие составляет самое ядро матримониальной

связи как принцип и залог любовных и дружеских отношений, обосновывая их и

придавая им силу, точно пакту о со-существовании. Когда же Плутарх говорит о

"болезненности" начальных отношений между супругами, он показывает, что

такие "ранения" или "укусы" необходимы для создания прочной и длительной

супружеской общности. Выстраивается целый метафорический ряд: дерево, к

которому прививают привой, стремясь получить плоды, и тем самым ранят; дети

и юноши, тяготящиеся начатками знаний, впоследствии та-

_____________

1 Там же, 23, 7б9а.

2 Плутарх. Солон, 20, 6.

3 Плутарх. Об Эроте, 23, 769a-- b.

ких полезных, и, наконец, смесь двух жидкостей, после недолгого кипения

и помутнения образующая спокойный, чистый и прочный устой, новую жидкость,

два компонента которой ничто уже не может разъединить (вспомним, что о

di'holon krasis речь идет и в Наставлениях супругам)1. Некоторое

страдание, волнение и смятение неизбежны на первых порах брака; но в них

залог создания новой устойчивой общности.

Так Плутарх приходит к очень важной формуле: "В браке большее благо

любить, чем быть любимым"2. Значение этого тезиса становится

понятным, если вспомнить, что традиционная эротика всегда подчеркивала

полярность любящего и возлюбленного и неизбежную асимметрию их

взаимоотношений. В нашем случае главенствующим элементом по вполне понятным

причинам становится двойная активность любви, связующей обоих супругов,

она-то и представляет собой объединяющий их принцип взаимности: поскольку и

муж и жена питают чувство любви, каждый их них принимает любовь другого,

выказывая благосклонность к ее знакам, и, следовательно, любит быть любимым.

Таким образом, эта двойная активность представляет собой и принцип верности:

каждый из двоих может принять в качестве правила поведения и основания

усмирять свои желания ту любовь, которую он испытывает к другому, ведь

любящий старается избежать всего, что "увечит и губит брак"3.

Такой союз обязан своей силой и устойчивостью схеме обоюдной любви, когда, с

точки зрения Эрота, каждый из двоих обязательно выступает в качестве

активного субъекта; благодаря этой взаимности в акте любви половые отношения

обеспечиваются обоюдным чувством и согласным взаиморасположением. Рядом с

такой моделью отношений практика мужской любви, с ее отчетливо выраженным

различием между эрастом и эроменом, дилеммой пассивности и неизбежной

недолговечностью юности, определенно являет свою неадекватность. Корни ее

ущербности, прежде всего, в отсутствии взаимной и сим-

_______________

1 Там же, 24, 769с-- f*

* Ср. Наставления супругам, 34, 143с: "Словно жидкости, которые

<...> смешиваясь, растворяются друг в друге без остатка, вступающие в

брак должны соединить и тела, и имущество, и друзей, и знакомых",-- Прим.

ред.

2 Плутарх. Об Эроте, 23, 769d.

3 Там же, 23, 769d-- e.

метрической любовной активности; следовательно, ей не достает

внутренней упорядоченности и устойчивости, присущих супружескому союзу. Она

лишена той "благорасположенности", которая позволяет aphrodisia совмещаться

с дружбой, составляя тем самым совершенный и завершенный род Эрота.

Педерастия, мог бы сказать Плутарх, это "безблагодатная" любовь, любовь "без

Харит".

Итак, текст Плутарха свидетельствует о появлении эротики, во многом

существенно отличной от той, которую признавала и развивала греческая

цивилизация. Впрочем, отличной невполне, поскольку, как показывает

центральная часть диалога, похвальное слово Эроту, в ней по-прежнему и

неизменно главную роль играют традиционные понятия. Плутарх использует эту

платонизированную эротику для того, чтобы получить результаты иные, нежели

те, с которыми ее обычно ассоциировали. Долгое время она указывала на

сосуществование двух противоположных форм любви (низкой, пошлой, занятой

aphrodisia, с одной стороны, и возвышенной, духовной, направленной на заботу

о душе, с другой) и устанавливала между ними некоторое единство, так как

только вторая считалась истинной, первая же воспринималась как ее земная

тень и симулякр. Плутарх применил эти платонические представления в эротике,

которая стремилась к единому Эроту, сочетавшему в себе любовь к женщинам с

любовью к мальчикам и допускавшему aphrodisia; но в конце концов такое

единство потребовало отказа от педерастии как от любви, лишенной charts.

Если дуалистическая эротика, занятая вопросом об истине и симулякре и

призванная сущностно обосновать любовь к мальчикам (правда, ценой исключения

aphrodisia}, то у Плутарха, как мы видим, формируется новая стилистика

любви. Стилистика эта монистическая: допустив aphrodisia, она использует их

в качестве критерия, позволяющего признать полноценной лишь любовь

супружескую, а отношения с мальчиками исключить как ущербные; им более нет

места в этой единой интегративной цепи, где взаимность в использовании

удовольствий оживляет любовь.

2. ПСЕВДО-ЛУКИАН

Две любви, автором которых считается Лукиан*,-- текст определенно более

позднего происхождения1, относящийся к весьма распространенному

жанру "пересказанных" (то есть включенных в рамочную форму изложения)

диалогов. Некто Феомнест, который вожделеет и к женщинами, и к мальчикам

(его любовные увлечения возрождаются с новой силой, едва успев угаснуть, и

числом уже превышают головы Гидры), ропщет на Афродиту: с тех пор, как он из

ребенка стал эфебом, эроты гонят его "от одной страсти к другой", хотя он не

потомок Солнца, и ему не свойствена грубая спесь Ипполита. Он чувствует, что

равно "подвержен обеим страстям" и, не в силах решить, к какой из двух лучше

стремиться, просит Ликина, свободного и от той, и от другой, выступить

беспристрастным арбитром и помочь ему сделать правильный выбор. К счастью,

Ликин хранит в памяти посвященный этой теме диалог, один из участников

которого любил исключительно мальчиков, а "женские ласки" считал

"погибелью", второго же безудержно влекло к женщинам. Ликин готов

пересказать их спор, но предупреждает Феомнеста, что хотя его изложение и

может показаться шутливым, Харикл и Калликратид, речи которых сейчас

прозвучат, беседовали вполне серьезно.

Нужно ли говорить, что последнее уточнение нельзя понимать буквально?

Собеседники, возможно, и были серьезны, но Псевдо-Лукиан, несомненно,

иронизирует, описывая их напыщенную и тяжеловесную аргументацию. Эти

блестящие сцен-

________________

* Об авторстве диалога см. прим. ред. на С. 167 настоящего издания.--

Прим. ред.

1 Об этом сочинении см. R. Вlосh. De Pseudo-Luciani Amoribus,

1907; Мак-Леод (Mac Leod) в предисловии к лебовскому изданию датирует его

нач. IV в.; Бюффер (F. Buffiere. Eros adolescent.-- P. 481) считает, что он

относится ко II в.

ки суть пародии на типичные речи "Сторонника женщин" или "Поклонника

мальчиков". Традиционные аргументы, неизбежные цитаты, ссылки на философские

воззрения древних, риторические украшения...-- автор веселится, описывая

своих невозмутимых спорщиков. В связи с этим следует отметить, что

педерастический дискурс здесь намного тяжеловеснее, претенциознее,

"барочнее", нежели проникнутые строгим стоическим духом стилистически более

выдержанные выступления в пользу женщин. Поэтому в финальной части диалога,

когда Феомнест заключает, что, как не суди, а все сводится к поцелуям,

ласкам и попыткам залезть под плащ к объекту своей страсти, ирония

направлена, главным образом, против апологетов мужской любви. Но иронический

подход к поставленной проблеме не в силах скрыть всей ее серьезности. И

сколько бы ни потешался Псевдо-Лукиан, рисуя "теоретико-дискурсивные"

портреты этих двух поборников любви, риторический профиль которых может

показаться слишком "нарочитым", нам все же не остается ничего иного, как

допустить, что именно такой и была в самых ярких своих проявлениях

современная автору традиция "эротической аргументации", так глубоко

укорененная в эллинистической культуре.

Одно обстоятельство поражает с самого начала беседы, пересказанной

Ликином для того, чтобы наставить друга, заплутавшего меж двух видов любви,

на путь истинный: диалог, заканчивающийся несколько двусмысленным выводом в

пользу "мальчиков", проходит не под знаком Эрота, общепризнанного

покровителя такого рода отношений, но под опекой Афродиты: место действия

сцены, восстановленной Ликином, по его собственному утверждению, вплоть до

мельчайших подробностей,-- книдский храм богини, в котором находилась

посвященная ей .знаменитая статуя Праксителя. Впрочем, это не мешает

защитнику мальчиков и их любовников по традиции взывать к Эроту, "небесному

богу", "предводителю таинств любви", когда того требует развитие беседы. Что

же касается поборника "женских ласк", то он, естественно, ищет поддержки у

Афродиты. Таким образом, Книдская богиня, в некотором роде,

председательствует на этой тяжбе и, одновременно, как бы состязается с

Эротом, своим традиционным напарником-соперником. Причины этого ясны: через

весь диалог проходит тема физических

удовольствий. Именно aphrodisia волнуют Феомнеста, которого в равной

степени влечет прелесть девушек и красота мальчиков. Именно aphrodisia

достанется последнее слово, и смех увенчает чрезмерно целомудренную речь. Но

и поводом к полемике Харикла и Калликратида также стало физическое

удовольствие, послужившее сюжетом знаменательного анекдота:

юноша, страстно влюбленный в мраморное творение Праксителя, остался на

ночь в храме и осквернил статую, но, утоляя свою страсть, совокупился с ней

как с мальчиком'. Рассказ об этой истории, такой традиционной, вызывает не

менее традиционный спор: возможно ли счесть столь кощунственный акт, коль

скоро он обращен к Афродите, данью уважения богине, которой покорны

удовольствия женской плоти? Совершенный подобным образом, не свидетельствует

ли он против самой же Афродиты? Двусмысленный акт! И нужно ли эту

богохульственную почесть, это оскверняющее почтение относить на счет любви к

женщинам или же на счет любви к мальчикам?

Итак, вопрос, проходящий через весь диалог, пусть даже и кажется порой,

что о нем забывают за более высокими предметами, таков: какое место занимают

сексуальные удовольствия в практике каждого из двух видов любви, какова их

истинная роль и надлежащая форма? Ответ на этот вопрос и будет тем

дискриминантом, который обеспечит мужской любви недолгий триумф на

философских небесах, очень скоро скомпрометированный иронией

действительности.

Следуя жесткой композиции диспута, ораторы поочередно берут слово и в

пространных речах отстаивают тот род любви, который каждый из них находит

предпочтительным; безмолвный свидетель (Ликин) рассудит это "состязание" и

определит победителя. Хотя "мальчишеская" речь Калликратида гораздо

цветистее и продолжительнее речи Харикла, структура обеих апологий

совершенно одинакова, аргументы сменяют друг друга в одном и том же порядке

и располагаются таким образом, что каждому доводу одного собеседника

отвечает довод другого. Обе речи состоят из двух частей; предмет первой --

природа любви, ее происхождение и основание в мироздании; вторая же отвечает

на вопрос о том, какие удовольствия сулят различ-

___________

1 Лукиан. Две любви, 16-- 17.

ные роды любви, какой должна быть их форма и ценность. Мы не станем

прослеживать последовательное развитие двух этих линий, но по очереди

рассмотрим упомянутые вопросы, чтобы показать, как, каждый по-своему,

отвечают на них сторонник любви к женщинам и любитель мальчиков.

1. Хариклова речь "в защиту женщин" исходит из мировосприятия, общая

тональность которого, несомненно, выдержана в духе стоицизма1:

природа определена здесь как сила, которая, "сочетав первичные стихии

мироздания", из их взаимного смешения "породила все живое и одушевленное".

Кроме того, продолжает Харикл, в хорошо знакомых нам выражениях повторяя

известную доктрину, она установила и преемственность поколений2:

"зная, что мы сотворены из смертной материи и что краток срок жизни,

предназначенный каждому", природа "устроила" (emechanesato) так, что "гибель

одного служит рождению другого". Умершее она "соразмерно возмещает

рождающимся, чтобы мы вечно жили, сменяя друг друга". С той же целью

совершив разделение полов, "мужскому полу она дала в удел выделение семени",

а женский "сделала как бы вместилищем рождающегося" и наделила каждый из них

"взаимным влечением" (pothos), установив "нерушимый закон, чтоб и тот, и

другой пол оставался верен своему естеству". В результате, "лишь общенье

мужчин с женщинами до сих пор сохраняет в непрерывной смене поколений

человеческую жизнь бессмертной", но "ничто не может родиться от одного

существа", и "ни один мужчина не может похвалиться, что рожден мужчиной".

Так Харикл прочно укореняет в общемировом порядке,-- там, где связаны в один

узел смерть, рождение и вечность,-- природу, присущую каждому полу, и

соответствующее каждому из них удовольствие. Не подобает ни "женщинам вести

себя вопреки своей природе, как мужчины", ни "мужчинам непристойно

изнеживаться". Попытки избежать такого установления не просто посягают на

природные свойства человека, но и наносят ущерб всеобщей связи вселенской

необходимости.

________________

1 Речь составляет параграфы 19-- 28. Прехтер (Praechter) в своем

исследовании об Иерокле (С. 148) настаивает на стоическом характере

фрагмента. Р. Блох усматривает здесь неопифагорейскую проблематику.

2 Лукиан. Две любви, 19.

Вторым критерием естественности в речи Харикла является состояние

человечества при его зарождении1. Стремление приблизиться к

богам, опирающееся на добродетель, способность жить и думать подобно героям,

соразмерность в браке и благородное потомство -- таковы были четыре

свойства, отличавшие этот возвышенный способ существования и обеспечившие

его соответствие природе. Но вскоре начался упадок, все более и более

глубокий; Харикл выделяет его этапы: поначалу "люди спустились с этой высоты

в пучину удовольствий" и проложили "странные и невиданные пути к

наслаждению" (следует ли под этим понимать формы половых отношений, не

ведущие к зачатию, или удовольствия, получаемые вне брака?), а затем

"сластолюбие, которое дерзает на все", преступило законы самой природы,

"взглянув на мужчину как на женщину" (во всяком случае, это единственная

форма "дерзости", упомянутая в тексте). Но прежде, чем стал возможен столь

противный природе акт, в отношения между мужчинами должны были вторгнуться

насилие и ложь: тираническая власть и искусство убеждения ("бесчестное

обольщение").

Третий признак естественности Харикл находит в животном

мире2. Установления природы царят там безраздельно и

неограниченно: ни львы, ни быки, ни бараны, ни кабаны, ни волки, ни птицы,

ни рыбы не знают влечения к своему полу;

для них "незыблемы остаются законы провидения". Мудрости животных

оратор Псевдо-Лукиана противопоставляет доподлинное "зверство" людей,

которое ставит их ниже прочих живых существ ("именно вы негодные звери"),

хотя им суждена была высшая участь. Это человеческое скотство, обозначенное

у Харикла целым рядом характерных терминов: "порыв", но и "невиданный

порок", "слепая бесчувственность" (anaisthesia), представляет собой "двойной

грех" еще и постольку, поскольку побуждает, "избегая того, за чем следует

гнаться", вожделеть к тому, "чего следует избегать"... В противоположность

животным, которые послушны закону и верны назначенной им цели, мужчины,

вступая в связь с мужчинами, являют все признаки одержимости страстью:

неконтролируемое неистовство,

______________

1 Там же, 20-- 21.

2 Там же, 22.

необузданную тягу к насилию, болезненное возбуждение, ослепление, не

позволяющее взглянуть в лицо действительности, наконец, неспособность к

решению задач, стоящих перед родом людским.

Иначе говоря, спроецировав любовь к мальчикам поочередно на три оси

природной системы координат,-- общий порядок мироустройства, изначальное

состояния человечества и разумную целесообразность поведения,-- Харикл

устанавливает, что она нарушает мировой порядок, порождает насилие и обман

и, .наконец, губительна для целей человеческого бытия. Космологически,

"политически" и морально этот тип отношений противен природе.

Отвечая в соответствующей части своей речи на все вышеизложенное,

Калликратид не столько выдвигает аргументы, которые бы опровергали выводы

его противника, сколько предлагает совершенно отличную от предыдущей

концепцию мира и рода человеческого, его истории и высших связей,

соединяющих людей между собой. Идее предусмотрительной природы-"механика",

которая, разделив полы, "устроила" деторождение и смену поколений, чтобы

подарить тем самым всему человечеству бессмертие, несвойственное отдельной

особи, здесь противопоставлен образ мира, возникшего из хаоса, первобытного

беспорядка, "неясную расплывчатую бесформенность" которого победил Эрот,

создатель всего, что имеет душу и всего неодушевленного, вложивший в сердца

людей "прекрасное единодушие" и даровавший им "высокое свойство дружбы".

Харикл находит в отношениях мужчины и женщины уловку искусной природы, в

обход смерти установившей преемственную "связь времен". Калликратид же в

любви к мальчикам усматривает связующую силу которая, соединяя и

согласовывая, торжествует над хаосом1.

С этой точки зрения история мира воспринимается уже не как поспешное

забвение законов природы и погружение в "пучину наслаждений", но, скорее,

как постепенное высвобождение из-под гнета "необходимого", то есть простых,

насущных потребностей2. Изначально человек был стеснен нуждой --

ис-

____________

1 Там же, 32.

2 Там же, 33-- 35.

кусства и науки (technai, epistemai) позволили ему облегчить это

тягостное бремя и обеспечить себя лучше: люди научились ткать одежду и

строить дома. Таким образом, любовь к мальчикам против отношений с женщинами

-- то же, что и тканое платье против звериных шкур или зодчество против

пещерных жилищ. Женщины необходимы были "в древности", чтобы не "погиб" род

человеческий. Любовь же к мальчикам, напротив, получила развитие довольно

поздно ("в наш век"), однако она свидетельствует вовсе не об упадке

человечества, как считает Харикл, но о его подъеме, который должен утолить

"благородную жажду прекрасного" и тягу к новому знанию. И действительно,

когда человек, овладев великим множеством полезных искусств и умений, уже

ничего не оставлял неисследованным, родилась божественная философия, а с ней

и педерастия. Оратор Псевдо-Лукиана говорит о рождении этой двойни не очень

внятно, но его речь изобилует недвусмысленными указаниями, вполне

достаточными для того, чтобы любой читатель смог без труда понять суть дела.

Он неявно исходит из оппозиции, противопоставившей передачу жизни с помощью

связи между полами, передаче "искусств" и "наук" путем воспитания, обучения

и установления близости ученика к учителю. Когда отделившаяся от частных

исскуств философия начала задаваться вопросом относительно всякой вещи, она

в поисках средства, которое позволило бы ей передать потомкам накопленные

знания, открыла любовь к мальчикам,-- по существу, любовь к душам прекрасным

и добродетельным. Понятно теперь, почему поучительные примеры из жизни

животных, которые адресует Калликратиду его соперник, вызывают у того в

ответ лишь смех1; да и в самом деле, если львы не сходится с себе

подобными, а медведи не вожделеют к медведям, разве из этого со всей

очевидностью обязательно следует, что человек, дескать, исказил свою

природу, тогда как у животных она осталась нетронутой? Не вернее ли будет

заключить, что "существам, лишенным разума" и "неспособным мыслить",

"недоступно то, что люди избирают разумным суждением",-- иначе говоря,

философия и радости дружбы?

__________

1 Там же, 36.

Очевидно, что аргументы Калликратида едва ли оригинальнее суждений

Харикла. Общие места опошленного стоицизма, .с одной стороны, смесь

элементов платонизма и эпикуреизма, с другой?1 Несомненно. Но

ведь трудно не признать, что такое сопоставление двух родов любви -- как

нельзя лучший повод для риторических упражнений с традиционной

аргументацией. Банальность рассуждений и Харикла и Калликратида, иногда,

впрочем, весьма изящно орнаментированная, безусловно, свидетельствует о том,

что им отведена роль своеобразной философской геральдики: платонизирующий

поклонник мальчиков защищает цвета Эрота, тогда как любитель женщин,

тяготеющий к стоикам, выступает под взыскательным знаменем природы.

Разумеется, отсюда не следует, будто стоицизм осуждал педерастию, а

платонизм ее отстаивал, отвергая, в свою очередь, брак. Известно, что сами

эти доктрины смотрели на дело иначе, и во всяком случае, все было не так

просто. Но на основании имеющихся в нашем распоряжении документов приходится

констатировать то, что следовало бы назвать "ассоциацией по предпочтению".

Мы сталкивались с этим в предыдущей главе: искусство супружеского жизни

более всего своим развитием обязано рефлексии стоического толка и ориентации

на определенную концепцию естественного, на представление о фундаментальных

потребностях природы, о предусмотренных ею месте и назначении каждого живого

существа, и общем плане непрерывной преемственности и последовательной смены

поколений, о состоянии изначального совершенства, от которого род

человеческий впоследствии отпал, вступив на порочный путь извращенного

распутства. Именно из этого источника будет обильно черпать христианская