В ЦАРСТВЕ ТЕНЕЙ

В 1854 году в Лондоне, по оценке журналиста, который в течение нескольких лет собирал материалы для четырехтомного сочинения «Лондон рабочий и Лондон нищенский», насчитывалось приблизительно пятьдесят тысяч человек (что составляло сороковую часть всего населения английской столицы), которые обитали на улице. Одни выдирали кости из найденных гниющих трупов животных и продавали их производителям удобрений. Другие собирали собачье дерьмо для кожевенных дел мастеров, которые использовали его (под названием «шакша») в химическом процессе для удаления щетины из кожи. Уборщики сметали с перекрестков лошадиный навоз, чтобы состоятельные пешеходы могли спокойно перейти дорогу, не запачкав обувь. Уличные музыканты, старьевщики, мастера по починке зонтов, торговцы спичками, шарманщики, краснобаи, которые повторяли предсмертные речи известных людей, – эти и сотни других разновидностей бродяг и скитальцев («особое племя», как назвал их тот журналист) обретались на двух тысячах миль лондонских улиц.

Иначе всю эту разношерстную компанию можно было назвать просто нищими. В обычных обстоятельствах они привлекали к себе мало внимания. И то верно: если заметишь нищего, можно ведь и не удержаться от искушения дать ему денег, но никому не по силам помочь пятидесяти тысячам бедняков – если только после этого сам не окажешься на улице без средств, – посему благоразумнее было делать вид, что такой категории людей просто не существует. Ну а в эту жуткую ночь, когда толпы обезумевших горожан носились по улицам Лондона в поисках иноземцев и вообще любых чужаков, чтобы отплатить им за ужас, охвативший город, до нищих и вовсе никому не было дела. Как можно увидеть угрозу в изгоях общества, когда их вообще никто не видит?

Один такой никому не нужный оборванец ковылял сквозь мерзость и запустение Ист‑Энда. В густом тумане несчастная фигура, бредущая по мрачным улочкам этого уголка Лондона, была еще менее заметной, чем обычно. С удовлетворением прислушиваясь к отдаленному реву толпы, нищий подошел к покосившемуся зданию с выцветшей вывеской над двойными входными дверьми «Платная конюшня». Подобные заведения для отстоя лошадей и экипажей были обычным делом для Лондона. Пятьдесят тысяч лошадей (число их равнялось числу бездомных) использовались в качестве тягловой силы для переполнявших город карет, кебов, разнообразных колясок, телег и омнибусов. А завтра, когда охваченные паникой люди будут искать любой возможный способ бежать из Лондона, все эти средства передвижения окажутся еще более востребованными, чем обычно, и забьют улицы.

Нищий стукнул в покосившуюся боковую дверь дважды, потом один раз и еще три и встал поближе к покрытому слоем грязи окошку, чтобы его смогли рассмотреть изнутри. Там отдернули занавеску, поднесли к стеклу лампу и осветили лицо нищего. После этого занавеска вернулась на место.

Кто‑то невидимый отодвинул засов и открыл дверь, оставив ровно столько места, чтобы пришедший проскользнул внутрь, но никто не смог бы рассмотреть, что там находится. Даже если бы любопытствующий ухитрился заглянуть, он бы заметил лишь часть стойла, но не увидел двух экипажей, стоящих один за другим прямо перед запертыми двойными дверьми со стороны основного входа. Оба были скрыты под темной тканью.

Нищий, который перестал вдруг хромать, запер за собой дверь, зашагал следом за человеком с лампой, и вскоре они присоединились к еще двум мужчинам, восседавшим на перевернутых бочонках.

– Мне нет необходимости спрашивать, увенчалась ли твоя миссия успехом, – обратился к бродяге человек с лампой. – Достаточно послушать, что там творится. Ну а после того, что произойдет сегодня в тюрьме, паника охватит буквально всех.

– Да. Тюрьма. Энтони всегда получает удовольствие от трудновыполнимых задач, – кивнул нищий. – Но хотел бы я оказаться на его месте.

– Ты свое дело сегодня уже сделал. Причем гораздо более важное, – подчеркнул один из сидевших на бочонках.

– Все зависит от того, что считаешь важным. – Нищий подошел к спрятанным под тканью экипажам. – Вы нашли лошадей?

– Да. Они будут готовы, как только понадобится.

Нищий поднял покрывало и посмотрел на один из экипажей.

Это оказался катафалк. Он почти сливался с окружающей темнотой. Через окно в боковой стенке виднелся гроб.

– Очень мило.

– Второй находится даже в лучшем состоянии, – подал голос третий мужчина. – Никто ни о чем не спросил, когда мы пригнали их сюда после кражи.

– Угу, – согласился нищий. – На катафалке можно приехать куда угодно, и это не вызовет ничьих вопросов.

С громким скрежетом надзиратель запер дверь в камеру Де Квинси. Беккер прочитал целую гамму чувств на лице Эмили, когда она в последний раз посмотрела в глазок на отца. Затем девушка в сопровождении констебля и Райана отправилась назад. Впереди, занимая почти всю ширину коридора, шли начальник тюрьмы и надзиратель. Передвигались они так неспешно, что остальным с трудом удавалось подстраиваться под их шаг.

Они вернулись в помещение, откуда расходились пять коридоров. Снова раздался громкий скрежет – это тюремщик запер дверь из коридора. Сквозь прутья решетки Беккер увидел шмыгнувшую в сторону камер крысу.

– Мисс Де Квинси, нужно устроить вас куда‑то на ночь, – сказал Райан. – Здесь через дорогу есть гостиница. В ней останавливаются родственники заключенных, когда приезжают навестить их в тюрьме. Конечно, условия там не такие, как в вашем лондонском доме, но все же вполне приемлемые.

– Убийца следит и за отцом, и за мной. Если я правильно понимаю, он наблюдает за входом в тюрьму из того самого дома, о котором вы говорите. Там я не буду чувствовать себя в безопасности. Совсем другое дело – здесь.

– Но здесь еще никогда не останавливались женщины‑посетительницы, – возразил начальник. – У нас просто нет подходящих условий, чтобы…

Эмили окинула взглядом комнаты, расположенные между расходящимися лучами коридорами.

– В этом помещении есть койка.

– Ну да, охранники спят там в свободное от дежурства время, – сказал остроносый тюремщик. – Однако…

– Если на ней могут спать охранники, то и для меня она вполне подойдет.

– Но у нас нет необходимых для леди санитарных помещений, – запротестовал начальник.

– Вы имеете в виду туалет?

Беккера позабавило то, как покраснел от смущения толстый начальник. Он вспомнил, как в самом начале знакомства Эмили и его вгоняла в краску своими откровенными выражениями.

– Ну, мисс, я…

– А если я остановлюсь в гостинице напротив, мне, вполне вероятно, перережут глотку. Меня такой вариант не устраивает, так что я выбираю здешний туалет.

– Но придется выделить вам охранника, – сказал надзиратель, – а в тюрьме и так народу не хватает.

– Не нужно никакого охранника, – заявил Беккер. – Я останусь с мисс Де Квинси.

– Это совершенно против правил!

– А вы представьте себе, что напишут газеты и что скажет лорд Палмерстон, если меня зарежут из‑за вашей халатности, – спокойно заметила Эмили.

– Слушайте, у меня уже голова разболелась, – вмешался Райан. – Беккер, разбирайтесь тут, а мне нужно продолжать расследование.

Он открыл дверь и по затянутой туманом дорожке направился к воротам тюрьмы.

Пользуясь всеобщей растерянностью, пока начальник и надзиратель соображали, что сказать, Эмили прошла в комнату и уселась на койку с таким видом, будто это была ее собственность.

– Очень хорошо, – произнес наконец начальник. – У меня еще есть важные дела. Интересно будет узнать, как вам понравится провести ночь в тюрьме.

– А я должен проследить за раздачей пищи, – сообщил надзиратель. – Посмотрим, как вам понравится здесь в одиночестве.

– Она будет не одна, – напомнил Беккер.

После того как начальник тюрьмы и остроносый надзиратель вышли в дверь следом за Райаном – демонстративно при этом ею хлопнув, – Беккер присоединился к Эмили.

Помещение было маленькое и холодное и освещалось единственной газовой лампой, висевшей под потолком. Из мебели, помимо койки, в комнате имелись лишь обшарпанный стол да стул. На стене на крючках висели дубинки и наручники.

Эмили поплотнее закуталась в пальто и неподвижно застыла на койке.

– Начальник тюрьмы был прав, – нарушил молчание констебль.

Эмили на него даже не посмотрела.

– Здесь для вас неподходящее место, – продолжил Беккер.

– Мое место рядом с отцом.

– Такая преданность достойна восхищения.

– И?

– И – что?

Эмили наконец повернулась к Беккеру.

– У меня такое впечатление, что вы хотели добавить что‑то вроде «но у всякой преданности есть границы».

– Нет. Вовсе нет. Я действительно считаю, что вы достойны восхищения.

Беккер сел за стол.

– Это так?

– Это так.

Эмили смерила его взглядом.

– И вы больше не хотите ничего добавить?

– Ничего.

– Вы меня удивляете, констебль Беккер.

Неожиданно входная дверь открылась, и, принеся с собой дуновение холодного воздуха, на пороге появились давешний надзиратель и с ним еще три тюремщика. Они толкали перед собой тележки, уставленные металлическими мисками.

– Гляжу, вы еще здесь. Привезли для вас ужин. Уверен, вам понравится.

Он с широкой ухмылкой поставил на стол две миски, потом вышел из комнаты и отпер дверь одного из коридоров, чтобы охранники могли раздать пищу заключенным.

Миски от длительного и небрежного использования имели на поверхности вмятины и зазубрины. Когда Беккер увидел содержимое, он понял, почему нахальный надзиратель улыбался.

На ужин заключенным предлагалась маленькая порция картошки с жирным и неаппетитным бульоном, в котором плавали кусочки чего‑то, отдаленно напоминающего мясо.

– Я должна узнать, выдержит ли желудок отца эту пищу, – сказала Эмили.

Она встала, подошла к столу и осмотрела скромный тюремный ужин.

– Такую еду заключенные обычно и получают, – извиняющимся тоном произнес Беккер.

– Но это же прекрасно!

– Правда?

– С более грубой пищей желудок отца не смог бы справиться, но мне необходимо ее попробовать и убедиться, что она достаточно пресная. – Эмили удивленно посмотрела на стол. – Надзиратель забыл оставить нам столовые приборы.

– На самом деле он не забыл, – пояснил Беккер. – Из соображений безопасности заключенным не дают ни ложек, ни вилок, не говоря уже о ножах.

– Они кушают руками?

– Они подносят миску ко рту и просто выхлебывают содержимое.

Эмили кивнула и взяла миску.

– Что вы делаете?

– Другого способа нет.

– Погодите. У меня есть одна вещь. Только, пожалуйста, отвернитесь ненадолго.

– Но…

– Прошу вас, – повторил Беккер. – Мне нужно кое‑что сделать, а я не хочу оскорбить вас.

Эмили начала было возражать, но уступила и отвела взгляд в сторону.

Констебль задрал правую штанину и вытащил нож из ножен, закрепленных чуть выше лодыжки. Подобной хитрости он научился у инспектора Райана.

– Все готово. Можете поворачиваться, – сказал Беккер и положил нож на стол.

Эмили даже бровью не повела и не удивилась, как будто считала естественным, что каждый мужчина носит под брючиной нож.

Девушка порезала картофелину, нерешительно положила кусочек в рот, пожевала и наконец произнесла:

– Это самая безвкусная картошка, которую я ела в жизни. То, что надо для отцовского желудка.

– В таком случае я попрошу надзирателя передать вашу благодарность повару.

Эмили одарила полицейского улыбкой.

– Вам еще, можно сказать, повезло. Я, по крайней мере, не ношу эти кринолиновые уродства. Они бы создали вам с инспектором Райаном массу неудобств.

– А то, что носите вы, называется «блумерсы», если не ошибаюсь?

– Да. Их назвали так по фамилии женщины, которая первая стала продвигать подобный стиль в массы. К сожалению, пока ее сторонников меньшинство. А вы, констебль Беккер, как считаете: для женщины нескромно демонстрировать, как двигаются ее ноги?

– Нескромно? – Лицо констебля залилось краской. Он удивился, так как полагал, что уже привык к выходкам Эмили и она больше не способна его смутить. – Я…

– Если так, – не дала ему договорить девушка, – то разве не нескромно со стороны мужчин выставлять напоказ свои ноги?

– Я… ммм… я никогда об этом не думал.

– Сколько весит ваша одежда?

– Моя одежда? – Лицо Беккера стало напоминать цветом свеклу. – Ну… в это время года, полагаю, где‑то восемь фунтов.

– А сколько, по вашим прикидкам, может весить наряд светской леди, которая носит платье с кринолином?

– Конечно, у нее больше предметов одежды, чем у меня. Предполагаю, что десять фунтов.

– Нет.

– Пятнадцать?

– Нет.

– Двадцать? Уж никак не больше двадцати пяти!

– Тридцать семь фунтов.

Беккер был настолько поражен, что не смог ничего сказать.

– Обручи, на которые натягивается нижняя часть платья, делают из тяжелого китового уса, – объяснила Эмили. – Новые модели будут изготавливать из металла, то есть они станут еще тяжелее. Обручи покрывают несколькими слоями ткани, а снаружи они отделаны оборками из двадцати ярдов сатина. Представляете, каково это – таскать на себе целый день двадцать ярдов сатина? Но поскольку, естественно, платье с кринолином колышется, возникает опасность, что женские ноги окажутся на виду, так что приходится надевать еще и толстое нижнее белье. В то же время необходимо, чтобы и выше талии платье состояло из такого же количества слоев ткани, иначе верхняя и нижняя части будут казаться непропорциональными. Если бы вам пришлось носить на себе лишних тридцать семь фунтов во время дежурства, думаю, вы бы устали.

– Я только подумал об этом – и уже устал.

– Какой у вас размер талии, констебль Беккер?

К этому моменту констебля было уже ничем не пронять.

– Тридцать шесть.

– Какой‑то идиот решил, что оптимальный размер талии для женщины составляет восемнадцать дюймов. Чтобы этого добиться, нужно носить жесткий корсет с очень тугой шнуровкой. Я лично отказываюсь подвергаться такой пытке. Прибавьте к этому необходимость таскать на себе тридцать семь фунтов платья, и поймете: нет ничего удивительного, что многие женщины, бывает, теряют сознание. И они еще косо смотрят на меня, хотя я, в отличие от них, могу свободно двигаться и дышать. Почему вы улыбаетесь, констебль Беккер?

– Если вы простите мне мою дерзость…

– Ну, я же веду себя дерзко, так что не вижу причины, почему и вам не вести себя так же.

– Мне очень нравится, как вы говорите.

– Ешьте картофель, констебль Беккер.

Чего не знал констебль, равно как не знали и начальник тюрьмы, и остроносый надзиратель, и Райан, это того, что у Эмили с отцом имелся один секрет.

После того как Эмили приготовила скромную тюремную постель, она пожелала отцу спокойной ночи, крепко прижала к себе и долго не отпускала. В это время девушка прошептала что‑то ему на ухо, потом отстранилась и срывающимся голосом произнесла:

– Постарайся как следует отдохнуть. Утром я к тебе приду.

А прошептала Эмили – причем настолько тихо, что Де Квинси едва‑едва смог расслышать, – следующее: «Отец, я захватила ее в парке. Это все, что я могла сделать».

И Эмили свободной рукой, которую не мог видеть ни один из четырех находившихся в камере мужчин, опустила какой‑то предмет в карман пальто отца.

Он скрыл удивление и спокойно попрощался с дочерью.

Де Квинси слышал, как запирается дверь, как удаляется по коридору гулкое эхо шагов. Он ждал, не осмеливаясь немедленно достать загадочный подарок Эмили. Существовала вероятность, что хитрый надзиратель притаился за дверью и подглядывает за заключенным в глазок.

Как‑то Де Квинси довелось провести день в тюрьме для нищих, и он едва перенес это испытание. А ведь там камера была большего размера, плюс ему разрешили взять с собой книги. Здесь же его ожидало только отчаяние.

Находившиеся в камере стол и стул, а также койка и деревянный ящик на стене занимали значительную часть и без того ограниченного пространства. Два шага в любом направлении – и он оказывался у стенки. Маленькое зарешеченное окошко служило единственным источником света. По мере того как за закопченным стеклом сгущался туман и становилось темнее, камера казалась все меньше.

Де Квинси стал вспоминать, что сорок три года назад в камере, очень похожей на эту, обнаружили мертвым Джона Уильямса. Он был уверен: решимость убийцы повторить зверские преступления сорокатрехлетней давности неизбежно приведет его к мысли скопировать и другие события тех дней. В частности, Де Квинси не сомневался: убийца постарается устроить так, чтобы подозреваемый в совершении нынешних убийств умер в своей камере – точно так же, как умер в этой самой тюрьме Уильямс. Подкрепляла эту уверенность безусловная одержимость убийцы сочинениями Де Квинси.

«Он придет за мной. Я сказал начальнику тюрьмы истинную правду: гораздо легче проникнуть в это заведение, нежели выбраться из него. И сегодня вечером или ночью он попытается убить меня тем же способом, каким был умерщвлен Джон Уильямс. Но как мне защитить себя, находясь в этой каморке? В таком крохотном помещении мне еще, пожалуй, не доводилось бывать».

В несколько шагов Де Квинси достиг двери. В коридоре царила тишина, и он долго стоял, прислушиваясь, пытаясь определить, нет ли кого за дверью и не глядит ли кто в глазок. Наконец он подергал дверь и убедился, что она и в самом деле заперта.

Только тогда он решился вытащить таинственный предмет, который ему с соблюдением всех предосторожностей сунула в карман дочь.

Это оказалась железная ложка. Из тех, что дали проституткам, которые издевались над ним в Воксхолл‑Гарденс, чтобы они размешали чай. Полицейские тогда принесли чай и для Эмили. Она уже знала, что инспектор Райан намеревается его арестовать. Бедная девочка! Какие же тяжелые думы ей пришлось передумать, как же внимательно нужно было смотреть по сторонам, чтобы никто не заметил, как она крадет чайную ложку.

Для каких конкретных целей принесла она ложку – другой вопрос. Как она сказала? «Это все, что я могла сделать». Что ж, все лучше, чем ничего.

Де Квинси напрягся, когда услышал звук отпираемой двери в конце коридора. Шаги сопровождались звуком лязгающих при соприкосновении друг с другом предметов. Вскоре он понял, что это звенят миски; одну из них просунули в щель в двери его камеры.

Через щель и глазок он видел желтое пламя газовых ламп, установленных в коридоре. При этом крайне скудном освещении Де Квинси с трудом разглядел, что в миске в бульоне плавает неочищенная вареная картошка.

Бедственное положение, в котором он оказался, заставило желудок Де Квинси страдать сильнее обычного, но он понимал, что может не пережить эту ночь, если не попытается укрепить силы. Он взял миску, отнес на еле видимый в темноте стол, сел на стул и прислушался к доносящимся из коридора звукам; надзиратели раздавали ужин остальным заключенным.

Он дождался, когда шум стих и дверь, ведущая наружу, была снова заперта.

Де Квинси не удивился отсутствию столовых приборов, но – спасибо Эмили! – у него была ложка. Правда, он подозревал, что дочь передала ему этот предмет для иных целей. Заботясь о своей слабой пищеварительной системе, он начал с того, что очистил картофелину. Потом в нерешительности поднес кусочек ко рту. Попробовал положить его в рот и пожевать. И у него получилось. Однако желудок яростно запротестовал, он буквально разрывался от боли и отсутствия лауданума. В конце концов он сдался и положил кусок обратно в миску.

Де Квинси посмотрел на койку, которую для него заботливо приготовила Эмили. На тонкий матрас и лежащее сверху одеяло. Что еще ему оставалось, кроме как забраться в это подобие кровати и накрыться одеялом, чтобы хоть как‑то уберечься от холода, проникающего через каменные стены камеры?

Ну а если подумать – куда он может спрятаться от убийцы? Под стол? С его маленьким ростом и субтильным телосложением это вполне реально. Даже еще получится придвинуть с одной стороны стул. Конечно, если он просидит так всю ночь, мышцы потом будут нещадно болеть, но это всяко лучше, чем быть задушенным. А если еще спрятать миску с несъеденными картофелем и бульоном в ведре для нечистот, вообще сложится впечатление, будто в камере никого нет.

Да, но сможет ли он таким образом обмануть убийцу? Одной из способностей, которые развивал в человеке лауданум, являлось умение взглянуть на происходящее как бы со стороны. Сейчас Де Квинси отчетливо представил себе убийцу, стоящего на пороге открытой камеры. Тусклый желтый свет от газовых ламп в коридоре проникает внутрь и с трудом разгоняет густые тени, но и этого достаточно, чтобы обнаружить, что койка пуста. Взгляд направо, взгляд налево – и становится понятно, что в темных углах никто не прячется. Значит, остается всего одно место, где обитатель камеры может укрыться. Убийца кидается к столу и…

Беспомощный и перепуганный, Де Квинси призвал на помощь все свои способности, усиленные лауданумом.

«Существует множество реальностей, – в отчаянии подумал он. – Посмотри на камеру глазами убийцы. Здесь должно быть более подходящее место, чтобы спрятаться».

А за стенами тюрьмы «Колдбат филдз» из тумана неслышно возник посыльный и направился вдоль Маунт‑Плезант‑стрит (какое ироничное название!)[14]ко входу в тюрьму. С юго‑востока, со стороны доков, доносился шум беспорядков. Если принять во внимание расстояние до доков да еще учесть глушащий звуки туман, выходило, что причина волнений должна была быть нешуточная. Посыльный прекрасно знал, что это действительно так. Толпы разъяренных горожан заполонили улицы и вели настоящую охоту на матросов. Троих уже убили, еще двоих избили до полусмерти, нескольких захватили в плен, и сейчас их допрашивали главари уличных банд. Те, кто снимал комнаты в гостиницах, забаррикадировали изнутри двери и закрыли ставнями окна, в которых обезумевшие лондонцы выбили стекла. Группа из двадцати матросов нашла убежище в складском помещении на территории доков, они вооружились и готовы были противостоять нападению. Полицейские, которым предписывалось патрулировать улицы, теперь вынуждены были хоть как‑то сдерживать кровожадный настрой толпы.

Посыльный громко постучался в ворота тюрьмы.

Открылся глазок, и на пришедшего уставился охранник.

– Говорите, зачем пришли.

– У меня письмо от министра внутренних дел. Его должен немедленно прочитать начальник тюрьмы.

И посыльный протянул конверт. В свете висящей над входом газовой лампы было видно, что конверт действительно запечатан министерской печатью.

– Господин начальник спит.

– Письмо касается Любителя Опиума. Я получил наказ доставить его как можно скорее. Лорд Палмерстон ожидает ответа.

Заколебавшийся охранник продолжал смотреть в глазок.

– Я вам настоятельно рекомендую разбудить вашего начальника, – заявил посыльный. – В противном случае назавтра вы можете обнаружить, что больше не служите охранником в тюрьме, а подметаете улицы.

Страж ворог еще немного помешкал. Затем сказал:

– Подождите здесь.

Глазок закрылся.

«Ну конечно, я буду ждать здесь. Раз он не пустил меня внутрь, где мне, черт побери, еще ждать?»

Издалека продолжали доноситься громкие крики носящихся по улицам озверевших людей. Порой раздавались отчаянные вопли.

Посыльный досчитал до тридцати и уже поднял руку, чтобы снова постучать, но не успел. Заскрежетал тяжелый замок, и створки распахнулись.

– Господин начальник ждет вас.

– Отлично.

– Я вас проведу.

– Я знаю дорогу. Надо идти налево.

Посыльный коротко кивнул еще двум охранникам, дежурившим возле входа, подошел к мрачной конторе начальника тюрьмы и открыл дверь.

Начальник сидел за письменным столом. Поверх пижамы он набросил халат. В кабинете было зябко, поскольку огонь в печке почти угас. Занавеси на окнах практически не спасали от проникающего в помещение холода. Начальник склонился поближе к единственному источнику тепла – настольной лампе. В ее свете было заметно, что лицо хозяина кабинета опухло больше обычного, оттого что его так внезапно подняли с постели.

– Вы от лорда Палмерстона? – раздраженно спросил он.

– Да. Дело касается Любителя Опиума.

Посыльный закрыл дверь, пересек кабинет и передал запечатанный конверт.

Ножом для писем начальник тюрьмы сломал печать и вытащил сложенный лист бумаги.

– Можете сесть, – рассеянно бросил он.

– Благодарю вас, но мне велено незамедлительно вернуться к лорду Палмерстону и доложить, что его приказания исполняются.

– В этом заведении приказы лорда Палмерстона всегда исполняются.

– Он это ценит.

Начальник погрузился в чтение документа, а посыльный незаметно схватил нож для писем и вонзил его в горло толстяка, перерезав гортань, так чтобы тот не мог закричать и позвать на помощь. Пока начальник тюрьмы отчаянно пытался вдохнуть, давясь собственной кровью, посыльный подошел к приставному столику, на котором лежала книга – по‑видимому, регистрационный журнал.

В журнале обнаружилась схема тюрьмы с пометками, какой заключенный в какой камере находится.

К тому моменту, когда посыльный обнаружил необходимую информацию, начальник повалился на стол, под его весом нож еще глубже проник в горло, и кончик его вышел с противоположной стороны.

Убийца приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы выйти самому и не позволить охранникам увидеть, что происходит в конторе.

Вокруг клубился желтый туман.

– Начальник отправился спать. Он хочет, чтобы я поговорил с Любителем Опиума, – сообщил посыльный.

– Я проведу вас к надзирателю.

– Спасибо. Извините, если я тогда у ворот вел себя излишне назойливо, просто лорду Палмерстону очень трудно угодить. Но я вам этого не говорил. Знаете, порой, когда ему не нравится ответ, который я приношу, он во всем винит меня, а не отправителя.

– Наш начальник ничуть не лучше.

Они шли по мощеной дорожке, и шаги гулко отдавались в тумане. Вскоре стала видна лампа над входом в мрачное здание.

Охранник отпер дверь.

– Что там за шум у реки?

– Народ волнуется.

– Что такое?

– Убийца прикончил сегодня вечером еще одиннадцать человек, в том числе констебля и врача.

– Врача? Констебля? Тогда никто не может чувствовать себя в безопасности.

– Люди считают, это дело рук матроса.

– Но разве убийца не Любитель Опиума?

– Похоже, что нет. Толпа хватает всех матросов без разбору.

– Господь помилуй нас.

«И тебя пусть тоже помилует, – подумал убийца, – если ты не поймешь сейчас моего намека».

– Куда идти дальше, я знаю. Надзиратель находится прямо за дверью. Вам лучше вернуться к воротам на случай, если толпа вдруг двинется в этом направлении.

– Вы уверены, что найдете дорогу обратно?

– Когда буду возвращаться, просто пойду этим же путем.

Охранник заколебался. Посыльный уже приготовился убить его.

– Поспешите‑ка к воротам. Похоже, толпа совсем близко. Могут быть неприятности.

Охранник повернулся и исчез в тумане.

Когда его торопливые шаги стихли вдали, посыльный открыл дверь и проник в здание.

Внутри в желтом сиянии газовых ламп виднелись зарешеченные двери, ведущие в радиально расходящиеся коридоры. Также видны были четыре помещения, расположенные между коридорами.

Двери были открыты. В первой комнате на столе распластался надзиратель. Во второй в подобной же позе застыл охранник. В третьей за столом сидел, опустив голову на руки, крупный мужчина в штатском, а рядом на кровати спала дочь Любителя Опиума.

Четвертое помещение пустовало. Согласно четко продуманному расписанию, на ночном дежурстве более никого не требовалось.

Перед каждым из находящихся без сознания людей стояла миска. Хотя пища для персонала была лучшего качества, чем та, что подавалась заключенным, готовили ее в той же тюремной кухне. В этот вечер ужин, который принесли всем находящимся в тюрьме – как охранникам, так и узникам, – был отравлен кухонным работником, который тем самым оказал большую услугу посыльному.

Он немного удивился, увидев здесь дочь Де Квинси и ее сопровождающего, но планов убийцы это не меняло.

Он снял с пояса одурманенного надзирателя кольцо с ключами, отпер дверь в средний коридор и пошел мимо погруженных в тишину камер. Вскоре он нашел дверь, номер над которой означал, в соответствии с записью в журнале начальника тюрьмы, что здесь содержится Любитель Опиума.

Посыльный отпер дверь и потянул на себя. Тень его легла на пол тесной камеры.

В свете газовой лампы камера казалась необитаемой.

Посыльный нахмурился. Неужели он ошибся, когда изучал регистрационный журнал? Возможно, неправильно запомнил номер, указанный рядом с фамилией Любителя Опиума? Но нет – он никогда не допускал ошибок. Больше похоже на то, что ошибся начальник тюрьмы, когда вносил в журнал очередную запись.

По‑прежнему не заходя в камеру, посыльный вгляделся в дальний правый угол помещения. Никого. Вгляделся в дальний левый угол. Там тоже никто не скрывался.

Он медленно зашел в темную камеру. У противоположной стены находилась сложенная подвесная койка. Тонкий матрас и одеяло стояли вертикально внутри и поджидали очередного постояльца. Посыльный переключил внимание на стол. Стул стоял чуть наискосок, словно кто‑то его отодвинул, чтобы укрыться под столом. Приготовившись завершить свою миссию, посыльный резко сдвинул стул в сторону и нырнул под стол.

Его руки ухватили воздух.

На столе не было миски – одна только Библия.

«Чертов толстяк записал не тот номер, – выругался про себя посыльный. – Теперь придется осматривать все эти проклятые камеры!»

Он вышел обратно в коридор и закрыл дверь, чтобы она не загораживала обзор. Наугад решил проверить камеру по правую руку. Отпер замок и шагнул в вонючую каморку – здесь пахло фекалиями, которые плавали в ведре, служащем в качестве ночного горшка. Пустая миска на столе указывала на то, что заключенный целиком съел отравленный ужин. На койке лежал и похрапывал грузный мужчина – слишком грузный, чтобы быть Любителем Опиума.

«Дьявольщина!» – снова не сдержал эмоций посыльный.

Он осмотрел следующую камеру и следующую за ней. Любителя Опиума в них не оказалось.

«Сколько у меня еще осталось времени? Когда охранник, что провел меня сюда, решит отправиться на поиски? Я не могу проверить все камеры во всех пяти коридорах! На это уйдет несколько часов!»

Де Квинси дождался, когда неизвестный выйдет и закроет дверь, и облегченно вздохнул. Спрятался он в единственно возможном месте.

За некоторое время до того он в безысходном отчаянии спрятал миску с несъеденным картофелем и бульоном в ведро, служившее здесь туалетом, и отодвинул стул из‑за стола, создавая впечатление, что именно под столом он и укрылся.

Услышав звук шагов в дальнем конце коридора, Де Квинси убрал с койки одеяло и матрас и, подгоняемый страхом, снял с крюка один конец койки, потянул на себя и закрепил его вместе с противоположным концом. Таким образом, спальное место оказалось сложено у стены точно так же, как было сложено, когда он появился в камере. В пожарном порядке он поставил матрас вертикально внутри сложенной койки, а скатанное одеяло поместил сверху – опять же в точности как все находилось, когда камера еще пустовала.

Шаги в коридоре приближались. Охваченный страхом Де Квинси отчаянным усилием просочился за вертикально стоящий матрас и скрючился между ним и стенкой. Щуплое тело практически сливалось с тенями, так что заметить от входа его было невозможно.

Камера приобрела такой вид, будто она пустует.

По крайней мере, Де Квинси молился, чтобы у того, кто войдет, создалось именно такое впечатление.

Он старался дышать как можно тише, пока неизвестный осматривал камеру и залезал под стол. Заметив отсутствие миски с едой, незнакомец пришел к выводу, что в камере действительно никого нет. Судя по дальнейшим звукам, он закрыл дверь и вскоре открыл соседнюю, потом пошел дальше по коридору, проверяя одну камеру за другой и даже не пытаясь скрыть свое присутствие.

Де Квинси ничего не понимал. Почему непрошеный посетитель не боится разбудить заключенных, вторгаясь в камеры? Неужели они тут настолько приучены ни с кем не разговаривать, что не осмеливаются закричать, даже если кто‑то врывается к ним посреди ночи? Неужели возможно, чтобы содержащихся здесь людей запугали до такой степени?

Или есть другое объяснение? Может быть, заключенных…

Мрачное подозрение усилилось.

Если их отравили?

Де Квинси подумал о миске с картофелем, которую он спрятал в ведре для нечистот.

Тем временем неизвестный в ярости переходил от одной двери к другой и ничуть не заботился о том, что его могут услышать.

Затаившись в углу позади сложенной койки, Де Квинси, но мере того как удалялись шаги, позволил себе дышать более глубоко.

Внезапно в коридоре воцарилась полная тишина.

Де Квинси напряженно прислушался. Было абсолютно тихо.

Дверь резко распахнулась.

В камере появился разъяренный незнакомец.

– А я и не сразу сообразил, что здесь не так. Почему замок был заперт? Ведь никто не станет этого делать, если в камере не содержится заключенный.

Убийца прикрыл дверь, отрезав единственный путь к отступлению.

– Он предупреждал меня, что ты маленький хитрожопый мерзавец.

«Он?»

Де Квинси испуганно вздрогнул, когда неизвестный кинулся к сложенной койке, рывком отбросил в сторону матрас и нырнул в угол. Он схватил маленького человечка за шиворот (тот только ойкнул), оторвал от пола и ударил о стену.

У Де Квинси перехватило дыхание.

Но людям несвойственно умирать без сопротивления. Они пытаются убежать, лягаются, кусаются. И Де Квинси не собирался сдаваться. Его подняли в воздух, словно котенка, его прижали к стене, но ноги‑то оставались свободны.

Он принялся молотить ботинками по коленкам своего верзилы‑мучителя. По правой, по левой. Правая, левая. Несмотря на возраст, Де Квинси мог похвастать сильными ногами – не зря же он проходил в год по несколько тысяч миль. Он яростно лягался и наконец изловчился попасть противнику в пах.

Зарычав от боли, посыльный‑убийца с силой впечатал жертву в стену. От удара головой о камень из глаз Де Квинси полетели искры. Сознание на миг помутилось, и он испугался, что сейчас вовсе лишится чувств.

Все же он ухитрился изогнуть шею и впиться зубами в правую руку убийцы, которая удерживала его в подвешенном состоянии и сжимала горло. Он кусал и кусал, и вот уже кровь противника хлынула в рот. Он замотал головой из стороны в сторону и вонзил зубы еще глубже, вырывая из руки посыльного куски плоти. Алая кровь текла с губ Де Квинси.

Убийца швырнул его на пол. Де Квинси на мгновение оглушило, ему показалось, будто камера завертелась вокруг. Но яростное желание жить оказалось сильнее физической боли. Когда убийца потянулся к нему, Де Квинси проворно откатился в сторону. Камера была тесноватой даже для него, а уж такому крупному мужчине, как посыльный, здесь и вовсе негде было развернуться. Как ни пытался он ухватить свою, казалось бы, обреченную жертву, ему это не удавалось. Де Квинси извивался на полу, точно уж, и не давался в руки убийце. Он наткнулся спиной на ведро для нечистот, ухватился за ручку и с силой ударил нападавшего по лицу.

Потом замахнулся еще раз, но противник перехватил руку и отшвырнул ведро в сторону. По‑прежнему лежа на спине, маленький писатель продолжал отбиваться от здоровяка‑убийцы. Вот он оказался рядом со стулом, попытался воспользоваться им в качестве щита, но нет – убийца вырвал стул из его руки и отбросил в угол.

Де Квинси отчаянно пинал противника по коленям, икрам, но тот только пришел в еще большую ярость, схватил писателя за ноги и потащил к дальней стене.

– Я не могу повесить тебя, чтобы ты умер так же, как Джон Уильямс. Здесь нет грубы под потолком. Но могу сделать вот что.

Одной огромной ручищей он прижал жертву к полу, а другой вытащил из сложенной койки одеяло.

Де Квинси отчаянно извивался и лягался, но добился только того, что убийца надавил ему коленом на грудь, так что стало почти невозможно дышать. Он открыл рот, надеясь глотнуть побольше воздуха.

И поперхнулся, когда убийца засунул ему в рот угол одеяла.

Он в ужасе замахал руками, пытаясь освободиться, оттолкнуть убийцу и выплюнуть проклятое одеяло. Но посыльный только сильнее надавил коленом. Стремясь вдохнуть, Де Квинси инстинктивно открыл шире рот и едва не задохнулся, когда одеяло еще глубже проникло в глотку.

Убийца пропихивал его все дальше и дальше.

Во рту пересохло. Вся слюна впиталась в пыльное, сухое одеяло. Легкие сводило судорогой. Ко рту подступала горькая желчь, но вставленный глубоко в горло кляп не давал ей подняться, и желчь текла в легкие.

Сердце так бешено колотилось в груди, что Де Квинси всерьез опасался, как бы оно не разорвалось. Он изо всех сил сражался за свою жизнь, но силы эти быстро иссякали. Руки стали слабеть. Перед глазами плясали огненные круги, он уже плохо видел, что происходит вокруг. А убийца пропихнул еще больший кусок одеяла в рот и дальше в горло.

Де Квинси вдруг как бы отключился от происходящего, сознание помутилось. Ощущения очень напоминали те, что приходили после употребления опиума. Когда он был ребенком, его постоянно преследовал один и тот же кошмар: за ним гнался огромный лев. Он был настолько напуган видом хищного зверя, что не мог пошевелиться. Его одолевало искушение просто лечь перед хищником и надеяться, что тот при виде такой покорности пощадит его.

И сейчас, когда сознание уже начинало покидать его, а каждый вдох давался все с большими усилиями, Де Квинси подумал, как было бы легко взять и просто покориться хищнику.

Спокойно сдаться.

«Нет!»

Переполненный яростью, он сунул руку в карман пальто и крепко схватился за ложку – бесценный подарок Эмили.

Зажав ее в кулаке, Де Квинси собрал последние силы и нанес удар. В него он вложил всю свою ненависть.

Что‑то звучно лопнуло. Теплая, густая жидкость устремилась по руке, и внезапно Де Квинси осознал, что острый конец ложки вонзился точно в левый глаз противника.

Убийца задрожал и дико заорал.

Де Квинси призвал на помощь все мужество и вдавил черенок ложки еще глубже в изуродованную глазницу.

Посыльный взвыл и поднял руки к лицу.

Де Квинси оттолкнул его и услышал, как голова убийцы с грохотом врезалась в деревянный ящик с песком.

Затем он начал вытаскивать изо рта кляп. Он тянул и тянул, тянул и тянул. Господи, как же можно было засунуть такую большую часть одеяла в горло? Он дернул последний раз, и все – удушье ему больше не угрожало. Де Квинси жадно глотнул воздуха, но желудок продолжало сводить судорогой, а желчь поднялась в глотку и жгла горечью.

Он покрутил головой, и его вырвало.

Убийца уже немного очухался и полз к нему. Де Квинси ударил его ногой и еще глубже вогнал ложку в глазницу.

Обезумевший от ужаса, он перекатился на бок, ударился о стену камеры и, опираясь на нее, неуверенно встал на ноги. Убийца ухватил его за лодыжку. Де Квинси вырвался и шатающейся походкой направился к выходу. Позади убийца пытался подняться с пола.

Де Квинси рывком раскрыл дверь и на мгновение ослеп – таким ярким после темноты камеры показался приглушенный свет газовых ламп. Сзади доносились проклятия и приближающиеся шаги. Борясь с тошнотой, он вывалился в коридор и захлопнул дверь, ударив преследователя по лицу. Взялся одной рукой за стену и поковылял по коридору.

Дверь с треском распахнулась.

Де Квинси заставил себя двигаться быстрее в направлении спасительного выхода.

Такой же неуверенной походкой за ним тащился одноглазый посыльный.

Еще немного прибавить! Еще…

Стальные пальцы ухватили его за плечо.

Констебль Беккер сидел сгорбившись за столом в комнате для отдыха охраны. Последнее, что он помнил, это как Эмили пожаловалась на сонливость и отложила нож, который он предложил девушке, чтобы справиться с картофелем.

– У вас был долгий напряженный день, – сказал ей констебль. – Я перейду в соседнюю комнату, а вы здесь поспите.

Но когда Эмили устроилась на лежанке, на Беккера тоже навалилась дремота. Он отложил недоеденную картофелину и попытался встать из‑за стола, но ноги категорически не хотели слушаться, а глаза норовили закрыться сами собой.

Понемногу Беккер начал осознавать, что голова его покоится на столе. У него возникло смутное ощущение, что прошло довольно много времени. Он собрался с силами, открыл глаза и увидел – пока еще неотчетливо – прямо перед собой свою правую руку. В ней он сжимал картофелину, которую так и не успел доесть.

Послышался металлический лязг – как будто бросили на пол ведро. Деревянный предмет ударился о стену. Возможно, стул. Но все это происходило далеко и казалось сном.

Громкий вопль практически привел Беккера в чувство, и он открыл глаза. Кричали тоже далеко, но это явно было наяву.

Борясь с тошнотой, констебль приподнял голову. Рядом на койке лежала Эмили.

Снаружи гулким эхом доносились звуки яростной схватки. Вот хлопнула дверь. Кто‑то шел по коридору неуверенными шагами. Снова – еще громче – хлопнула дверь. Второй человек, спотыкаясь, побрел следом за первым.

Беккер оперся руками на стол и с трудом поднялся. Он не понимал, почему на шум не отзывается надзиратель. И где, интересно, находится охранник, который наблюдает в ночное время за тюремными коридорами?

Недалеко раздался крик боли, и констебль схватил со стола нож. Кружилась голова, но он выбрался из комнаты и повернул в направлении среднего коридора.

Представшая его глазам картина заставила Беккера замереть в растерянности. Он увидел Де Квинси, каким‑то образом покинувшего камеру. Огромного роста мужчина с залитым кровью лицом, притиснув тщедушного Любителя Опиума к стене, сжимал его горло.

– Эй! – с трудом крикнул Беккер.

Гигант продолжал душить Де Квинси. Разница в росте и телосложении между ними была такая, что казалось, будто взрослый держит ребенка.

– Прекратите! – уже громче приказал Беккер.

Дверь в коридор была открыта настежь. Констебль, чувствуя, как силы возвращаются к нему, вышел из комнаты. Шок от увиденного быстро очистил сознание, голова сделалась ясной. Он побежал по коридору и с силой ударил неизвестного по голове рукояткой ножа.

Такой удар должен был бы гарантированно вырубить душителя, но тот только повернул к Беккеру искаженное яростью лицо, и констебль с ужасом увидел, что из левой глазницы торчит какой‑то предмет. «Господи всемогущий, – подумал Беккер, – да это, похоже, чайная ложка!» Лицо гиганта было залито кровью.

Он выпустил Де Квинси из железных объятий, и маленький человечек кулем повалился на пол. Сверкая единственным оставшимся глазом, гигант сунул руку под пальто. В следующее мгновение он сделал выпад в направлении Беккера. В руке что‑то блеснуло, и констебль быстро отскочил – очень вовремя, потому что противник тоже вытащил нож. Острое лезвие вспороло пальто констебля и оцарапало грудь. Он отступил еще на шаг, не сводя глаз с руки гиганта. Тот бешено вращал ножом, так что казалось, будто раскручивается стальное колесо. Движения его были слишком быстрыми, чтобы Беккер мог что‑то противопоставить. Все, что оставалось констеблю, это пятиться по коридору от смертоносного лезвия, которое продолжало кромсать на куски пальто, но, к счастью, чуть‑чуть не доставало до плоти.

Вдруг, совершая очередной выпад, гигант запнулся, дернулся в попытке сохранить равновесие, но все же упал. Беккер увидел, что Де Квинси удалось ухватить нападавшего за ногу и уронить его.

Гигант рухнул лицом на пол, вскрикнул, затрясся всем телом и неожиданно затих.

Беккер помотал головой, пытаясь сообразить, что произошло. Де Квинси сидел и ловил ртом воздух. На горле краснели следы, оставленные пальцами душителя.

Соблюдая осторожность, констебль перевернул тело гиганта на спину и увидел, что ложка почти целиком исчезла в глазнице. Очевидно, она пронзила мозг. Одного взгляда на лицо мужчины было достаточно, чтобы понять: он мертв.

– Не могу… дышать, – прохрипел Де Квинси.

Беккер поспешил к нему. Лицо и одежда маленького писателя были забрызганы кровью, но, насколько мог судить констебль, чужой.

– Дышите неглубоко, – подсказал Беккер. – Горло распухло, но ничего не сломано. Иначе вы бы не смогли говорить.

Де Квинси кивнул.

– Дышите неглубоко, – повторил констебль, – пусть горло расслабится. Скоро вы сможете дышать нормально.

– Это было…

– Не надо разговаривать.

– …на самом деле?

Беккер не понял.

– Это было на самом деле? – Похоже, что Де Квинси больше опасался за свой рассудок, чем за жизнь. – Все происходило в действительности? Это не из‑за лауданума?

– Все происходило на самом деле, – заверил его Беккер.

– Отец!

Беккер обернулся и увидел Эмили. Девушка стояла, вцепившись в решетку в начале коридора.

Констебль бросился к ней.

В это же время из своей комнаты, потирая затылок, выбрался надзиратель.

– Я думаю, нас всех отравили, – сказал им Беккер.

Снаружи послышался топот. Распахнулась дверь, и в помещение ворвался в сопровождении двух охранников инспектор Райан.

На нем снова было привычное мешковатое пальто, рыжие волосы прикрывала любимая кепка. Райан ошарашенно уставился на изрезанное в клочья пальто Беккера и только потом заметил лежащее в коридоре тело.

– Это убийца, – объявил констебль.

– Действительно, всех отравили, – подтвердил надзиратель. – И заключенных, и сотрудников – всех, кто находился в здании.

– Пища? – предположил Райан.

– Да. Но пища, которую ели охранники снаружи, была нормальной. Отрава оказалась только здесь, – объяснил надзиратель. – Готовят у нас штатские. Кого‑то из них, должно быть, подкупили.

– По словам охранника, этот человек заявил, будто у него при себе послание от лорда Палмерстона, – сказал инспектор. – Отличный предлог, чтобы проникнуть в тюрьму. Мы нашли в кабинете начальника записку. В ней была всего одна строчка: «Обращайтесь с Любителем Опиума как можно жестче». Вряд ли начальник успел прочесть ее перед тем, как его зарезали.

– А потом убийца проник в здание, убедился, что все мы находимся в отключке, нашел ключи и направился к камере мистера Де Квинси, – подхватил Беккер. Он пил кофе, чтобы очистить мозг от последствий отравления. – Я обыскал тело, но не обнаружил ничего, что могло бы указать на его личность.

– Послание от лорда Палмерстона, – задумчиво проговорил Райан. – Я знаком с несколькими людьми из окружения лорда Палмерстона, но этого человека никогда не встречал. Возможно, художнику из газеты удастся нарисовать похожий портрет и кто‑нибудь сможет его опознать.

Все собрались в той комнате, где Беккера и Эмили сморил наркотический сон. Девушка теперь сидела на койке рядом с отцом. На лице Де Квинси остались следы крови убийцы.

– Да, что касается ложки… – На удивление, в этот раз надзиратель обратился непосредственно к Де Квинси. – Откуда у вас взялась ложка?

Маленький человечек, похоже, не услышал вопроса. Он сидел и весь дрожал – сказывались последствия яростной схватки за жизнь.

И еще он страдал от длительного воздержания.

– Эмили, ты наполнила мою фляжку?

– Отец, у меня не было возможности. Я не уходила из тюрьмы.

Де Квинси задрожал еще сильнее.

– Расскажите, откуда у вас ложка, – настаивал надзиратель.

– Это я дала отцу, – сообщила Эмили.

Тюремщик разинул от изумления рот.

– Инспектор Райан, – хриплым голосом спросил Де Квинси, – кто знал, что меня помещают в эту тюрьму?

– Для начала все газетчики, которые видели, как мы привезли вас сюда. Лорд Палмерстон постарался, чтобы вести об этом распространились повсюду. К сегодняшнему вечеру все вокруг знали, что Любитель Опиума находится в «Колдбате». Лорд Палмерстон хотел, чтобы вас считали главным подозреваемым и чтобы народ знал: вы сидите под замком.

– Чтобы люди почувствовали себя в безопасности.

После всего произошедшего Де Квинси казался еще меньше ростом. Его буквально трясло.

– Верно.

– Но произошло новое убийство, – предположил Де Квинси.

– Потому я и примчался сюда, – кивнул Райан. – Произошло целых два убийства. Восемь человек убито в таверне и еще трое – в доме врача.

– Плюс начальник тюрьмы. И я не мог совершить ни одно из этих убийств, так как находился в камере под замком. Поэтому нет никаких причин и дальше содержать меня здесь.

– Но лорд Палмерстон не давал на это указаний, – возразил надзиратель.

– Ну, я думаю, у него сейчас множество других забот, – заметил Де Квинси. – Например, те уличные волнения, о которых рассказал инспектор Райан. Тем не менее нет ни одной причины, чтобы удерживать меня в тюрьме, зато есть все резоны отпустить на свободу.

– Какие еще?

– Я должен изучить места преступлений.

Эмили удивленно вскинула голову.

– Отец, о чем ты?

– Инспектор Райан, отвезите меня в таверну. Необходимо выяснить, что еще убийца, сам того не желая, сообщил нам о себе. Пока не случилось худшего.

– Но сейчас‑то уже не о чем беспокоиться, – заявил Беккер. – Убийца лежит мертвый в коридоре. Все кончено.

– В коридоре лежит убийца. Это так. Но он был не один.

– Но почему, черт побери, вы так думаете? – воскликнул Райан.

– Когда он ворвался в камеру, он сказал несколько слов. Довольно грубых, и я не хотел бы их повторять.

– Ну, если ты так говоришь, значит слова были действительно грубые, – заметила Эмили. – Однако уходить я не собираюсь.

– Хорошо. Он назвал меня маленьким хитрожопым мерзавцем.

– Кое‑кто мог бы с этим согласиться, – подал голос надзиратель.

– Точнее, его слова звучали так: «Он предупреждал меня, что ты маленький хитрожопый мерзавец».

– Он? – переспросил Райан.

– Кто‑то дал этому человеку определенные инструкции. Теперь, когда тот, другой, кем бы он ни был, повторил убийства восемьсот одиннадцатого года, он запросто может создать свой собственный шедевр.