Продолжение дневника Эмили Де Квинси. Я уселась рядом с Маргарет и взяла ее старческие руки в свои

Я уселась рядом с Маргарет и взяла ее старческие руки в свои. В царящем в бакалейной лавке мраке я не увидела, а услышала, как отец ощупью ищет что‑то на полках. Вот он негромко вскрикнул от радости, откупорил бутылку и сделал большой глоток.

– Если это у вас вино, я бы с удовольствием тоже отхлебнул. Чтобы согреться, – сказал комиссар Мэйн.

– Это не вино, – ответил отец.

– Тогда что же?

– Лекарство.

– Лекарство?

– Лауданум, – пояснил Беккер.

– Господи, – выдохнул комиссар.

Казалось, воздух в помещении сгустился. Я одновременно услышала и почувствовала донесшийся с востока грохот. Задребезжали стекла.

– Что это было? – вскрикнула Маргарет.

– Взрыв, – коротко ответил Беккер.

Маргарет вскочила со стула и собралась бежать к выходу.

Я встала у нее на пути.

– Нет. Нас не должны увидеть.

– У Райана ничего не вышло, – покачал головой комиссар.

– Это еще неизвестно, – парировал отец. – В доме на Греческой улице остались следы нескольких бочонков с порохом, а взрыв мы услышали только один.

– Достаточно будет и одного взрыва.

Беккер встал у окна и осторожно выглянул наружу.

– В воздухе летают искры. Ветер несет их с востока. Но возможно, этого недостаточно, чтобы вспыхнул пожар на весь город. Думаю, именно на это и рассчитывал Бруклин.

– А много и не нужно, – заметил пессимистично настроенный комиссар. – Такой сильный ветер быстро разнесет пламя.

Словно в подтверждение его слов, на улице завыл ветер. Стоявшая рядом со мной Маргарет тихонько заплакала.

– Де Квинси, думаю, вы ошибаетесь и он здесь не появится, – сказал Мэйн. – В доках сейчас царит суматоха. Бруклину будет не так‑то просто улизнуть оттуда.

– Ум лишен способности забывать, – подчеркнул отец. – Бруклин просто помешан на своем прошлом. Быть может, он и сам не подозревает, что хочет сюда прийти. Но я не сомневаюсь: если у него будет такая возможность, он обязательно явится на то место, где прежде находилась лавка Марра.

– Сам не подозревает, что хочет сюда вернуться? – поднял брови комиссар. – О чем это вы?

– Да, мистер Де Квинси снова сбивает вас с толку, – ответил Беккер. – Он уже убеждал меня, что порой люди совершают какие‑то поступки, хотя сами не понимают их причины.

– Как, например, я поддался на ваши просьбы и теперь сижу здесь в ожидании неизвестно чего, хотя мог бы организовывать преследование преступника.

В лавке надолго воцарилась тишина. Лишь периодически отец нарушал ее, открывая бутылочку с лауданумом и отхлебывая из нее.

– Мне нужно идти, – объявил комиссар. – Если лорд Палмерстон узнает, что я действовал с вами заодно, вместо того чтобы исполнять свои прямые обязанности, он потребует моей отставки.

– Чрезвычайно важно, чтобы вы остались, – настойчиво сказал отец. – Нам лорд Палмерстон не поверит, но к вам он прислушается.

– Может и не прислушаться. Помните: я ведь должен буду обвинить ни много ни мало начальника его охраны, человека, который вроде бы спас ему вчера жизнь.

– Отец, на улице кто‑то есть.

В лавке стало неестественно тихо.

За окном материализовалась человеческая фигура. Высокий мужчина стоял спиной к нам и смотрел на бывший магазинчик Марра.

– Там же стоял и Джон Уильямс сорок три года назад, – простонала Маргарет. – Он следил, как я закрываю дверь и ухожу по поручениям.

Мы все потихоньку придвинулись к окну. Я держала Маргарет за руки, чтобы она случайно не выдала нас резким движением.

Оставаясь спиной к нам, мужчина вышел на середину улицы. Я заметила, что он хромает. Руки он прижимал к груди, как будто был ранен.

– Вы подготовились, Маргарет? – спросил отец.

– У меня была для этого целая жизнь.

Высокий мужчина тем временем склонился вправо – видимо, так легче было переносить боль.

Хотя я видела его через окно и со спины, я чувствовала, как он буквально впился глазами в здание, где раньше помещалась лавка Марра.

В восточной стороне загудели полицейские трещотки.

Мужчина склонил голову в том направлении, борясь с желанием убраться отсюда.

Отец открыл дверь и позвал:

– Джон Уильямс?

Мужчина развернулся к нам.

– Джон Уильямс, это вы?

– Кто со мной говорит?

При свете луны я разглядела, что правая сторона его пальто выпачкана в темной жидкости.

– Да, вы Джон Уильямс. Вас я бы узнал где угодно.

– Вы меня с кем‑то путаете.

– Это невозможно.

Вдруг из темноты, сгустившейся за фонарными столбами, раздался женский голос:

– Джон Уильямс!

К нему присоединился другой:

– Джон Уильямс!

И еще один:

– Джон Уильямс!

– Кто вы? – крикнул мужчина.

Из противоположной стороны прилетел голос еще одной женщины:

– Джон Уильям‑сын!

И другие подхватили:

– Джон Уильям‑сын!

Теперь крики женщин доносились беспрерывно, из разных мест.

– Джон Уильямс!

– Джон Уильям‑сын!

Внезапно одно «заклинание» сменилось другим. Женщины все вместе завопили:

– Сын Джона Уильямса! Ты – сын Джона Уильямса!

Бруклин не выдержал и поспешно захромал в западном направлении, к Тауэру, который служил условной границей между нищенским Ист‑Эндом и приличной частью города.

Но ему почти сразу пришлось остановиться. Шеренга констеблей выступила из темноты и, рассредоточившись по всей ширине улицы, двинулась к Бруклину. Лучи фонарей были направлены ему прямо в глаза. Отец специально проинструктировал полицейских, чтобы они оставались в засаде, пока женщины не заведут свою «песню».

Бруклин развернулся на сто восемьдесят градусов и увидел перед собой другую шеренгу. Полицейские так же растянулись от одного края улицы до другого и светили фонарями прямо в глаза попавшему в западню полковнику.

А женщины продолжали надрываться:

– Джон Уильямс! Джон Уильям‑сын! Сын Джона Уильямса!

Затем крики прекратились.

Констебли тоже остановились. И только ветер продолжал мчаться вдоль по улице.

А в темной лавке отец повернулся к Маргарет и спросил:

– Вы помните, о чем мы договаривались?

– Как я могу забыть? Уйдите с дороги. Мне нужно кое‑что сказать сыну.

Я отпустила ее руку.

Маргарет вышла на улицу.

Я пошла следом. Поскольку Маргарет ни за что не появилась бы здесь, если бы не моя настойчивость, я чувствовала себя обязанной помогать ей, как смогу.

– Роберт? – позвала она.

Бруклин настороженно обернулся к женщине.

– Роберт? – повторила она, приближаясь к сыну.

– Кто меня так называет?

– Твоя мать.

Бруклин отшатнулся, словно его качнул порыв ветра.

– Нет. Моя мать погибла много лет назад. При пожаре.

– Сэмюель погиб, но я выжила.

Она медленно шла к Бруклину, и в каждом шаге ощущалось охватившее женщину эмоциональное напряжение.

Полковник сделал еще шаг назад.

– Это ложь.

– Несмотря на рану, я смогла выбраться из огня.

– Ты лжешь!

– Огонь изуродовал мне лицо. Видишь этот шрам, Роберт? Вот он, на левой щеке. Каждый день этот шрам напоминает мне о том, каким дерьмом был Джон Уильямс и какую мразь мы с ним породили на свет! Каждый день я молю Господа, чтобы Он опустил на меня Свою карающую длань!

– Не называй меня мразью!

– Как бы я хотела никогда не появляться на свет, чтобы не рожать тебя!

– Ты не моя мать! Ни одна мать не может говорить так о своем сыне!

– Кто еще знает, что ты мучил животных, сидя под причалом?

– Нет.

– Ты связывал им лапы и надевал на них намордник.

– Ребенок не понимает, что делает или почему он это делает. Но я учился на ошибках. Я улучшу этот мир.

Маргарет подошла еще ближе.

– Убивая?

– Двадцать лет, которые я провел в Индии, мне приказывали убивать. Я получал повышение по службе, меня награждали медалями, а в Англии за то же самое я бы отправился на виселицу. Не говори со мной об убийствах. Убийство само по себе не является злом, все зависит от точки зрения.

– Ты лишился рассудка.

– Тогда и Англия лишилась рассудка!

– А как быть с теми пятью несчастными, которых ты зверски убил в субботу вечером? Среди них были две женщины и двое детей!

– Я не признаюсь в убийстве в субботу вечером. Но в Индии мне довелось убить множество женщин и детей, и меня за это отмечали. Мои командиры говорили, что так нужно для империи. Но на самом деле они хотели сказать: так нужно, чтобы богатые стали еще богаче на торговле опиумом.

– А те, кого ты прикончил в понедельник? Они никак не связаны с торговлей опиумом.

– И в убийстве в понедельник я тоже не признаюсь. Но если смерть пяти, десяти или тысячи человек спасет миллионы от пожизненной нищеты, с этими потерями можно смириться и эти люди будут героями. Если ты действительно моя мать, ты скажешь, сколько ты, я и Сэмюель зарабатывали каждый день. Ты рылась в грязи на берегу, искала куски угля, а мы с Сэмюелем горбатились, собирая золу.

– Все мы? Если нам везло, то выходило два шиллинга в день.

Маргарет подошла к Бруклину почти вплотную.

– Допустим, четырнадцать шиллингов в неделю. Даже меньше фунта. Этого было недостаточно, чтобы нормально питаться и жить в комнате без крыс. Когда я вернулся из Индии, один землевладелец заплатил мне тысячу шестьсот фунтов за то, чтобы стать армейским офицером. Ты знала, мать, что большинство офицеров в наших войсках получают звания не за годы службы? Они покупают их у отставников. И вот этот недоумок был просто счастлив заплатить мне тысячу шестьсот фунтов, чтобы занять мою должность полковника. Тысяча шестьсот фунтов за право стать убийцей. Если ты действительно моя мать, как утверждаешь, ты скажешь мне, что я получал в церкви каждое воскресенье, когда приходил туда учиться читать.

– Булочку.

– Прежде я радовался, если мне удавалось попробовать крошки от булочки. Когда я работал помощником мусорщика и собирал золу в домах богатеев, я видел такие вещи, о существовании которых прежде и не подозревал. В некоторых домах было по восемь‑десять комнат, и каждая размерами превосходила ту жалкую хибарку, в которой ты, я и Сэмюель вынуждены были ютиться втроем. Я видел роскошные одежды, совсем новые и такие дорогие, что мне казалось, будто я сплю. Я видел, как за один день в таких домах поглощали больше еды, чем мы трое могли позволить себе за неделю. И сколько миллионов людей по всей Англии страдают так же, как страдали мы с тобой, а, мать? Когда я смотрю на лорда Палмерстона и его богатых, влиятельных и высокомерных друзей, когда я читаю в их глазах бесконечную алчность и пренебрежение к беднякам, я ощущаю такую ярость, что с трудом нахожу в себе силы сдерживать ее.

– Но ты ее и не сдерживал.

Маргарет подобралась к нему вплотную.

Я по‑прежнему была готова помочь доброй женщине любым возможным способом и потому двигалась следом. Внезапно у меня мурашки побежали по коже. Маргарет сжала руки в кулаки и ударила сына. Ей не хватало роста, чтобы дотянуться до лица, и потому она била его в грудь. Правой‑левой, правой‑левой. Удивительно было наблюдать, как пожилая, уставшая женщина с такой силой лупит крепкого мужчину. Маргарет вошла в раж и не могла остановиться. При этом дыхание ее так участилось, что я уже стала опасаться, как бы она не упала в обморок.

Бруклин, казалось, не чувствовал боли, даже когда удары приходились по ране. Хотя повреждение, судя по тому, сколько крови пропитало пальто, было серьезным, он стоял с прямой спиной и опущенными руками и молчал. Видно было, что полковник с трудом сдерживается, но пока что он покорно сносил побои матери.

Я подбежала к Маргарет и хотела оттащить ее, пока Бруклин не надумал ничего худого.

Но неожиданно он схватил меня. Сдавил рукой горло, оторвал от земли и прижал к груди, так что я едва могла дышать. Потом он так же внезапно ослабил хватку. Видно, тем самым Бруклин хотел показать, что легко может сделать мне больно, если только пожелает.

Я предприняла еще одну попытку оттащить от него Маргарет. Рядом возник Беккер. Увидев, что мне больше ничто не угрожает, он схватил Маргарет за другую руку, но, несмотря на наши совместные усилия, она продолжала молотить сына кулачками по груди.

– Я вижу здесь героического констебля, – заметил Бруклин. – Быть может, вы, Беккер, тоже когда‑нибудь получите медаль, но уверяю: это произойдет быстрее, если вы станете убивать.

Наконец нам удалось оторвать Маргарет от сына. Мы потащили ее назад к бакалейной лавке, а она изо всех сил старалась высвободиться.

– Только не говори, что убиваешь ради тех несчастных, которые живут здесь! – кричала Маргарет. – Сегодня они могли погибнуть из‑за тебя!

– Если произойдет революция, их дети станут счастливее, – не унимался и Бруклин. – Они будут благодарить меня.

– Мразь! – брызжа слюной, возопила разъяренная мать.

– Мрази – это лорд Палмерстон и ему подобные. Чем быстрее народ уничтожит их и сокрушит созданный ими порядок вещей, тем скорее эта страна перестанет страдать!

– Полковник! Спасибо, что не тронули мою дочь!

Я обернулась и увидела, как на пороге лавки появился отец.

– Кто там? – спросил Бруклин. – Любитель Опиума?

Отец сделал пару шагов, чтобы его осветила луна.

– Хоть я вам и признателен, все же должен выразить и свое неодобрение: вы не совсем честны с нами.

– Ах ты, маленький засранец!

– Я не маленький, а худой.

– Для тебя все шутка! Опиум. Насилие. Все у тебя вызывает веселье. «Стоит только человеку не в меру увлечься убийством, как он очень скоро не останавливается и перед ограблением, – с пренебрежительным видом процитировал Бруклин. – А от грабежа недалеко до пьянства и небрежения воскресным днем, а там – всего один шаг до неучтивости и нерасторопности. Ступив однажды на скользкую дорожку, никогда не знаешь, где остановишься. Многие относили начало своего падения ко времени того или иного убийства, над которым прежде особенно не задумывались».

– Мне приятно, что вы так точно цитируете мои произведения.

– Ты и есть мразь, как выражается моя мать. Твои восторги по поводу опиума и насилия послужили причиной стольких смертей, что мне даже и не снилось.

Вдалеке послышались тревожные сигналы пожарных экипажей. Отец обернулся.

Я проследила за его взглядом и увидела на востоке сияние над тем местом, где, как мне сказали, находились доки Британской Ост‑Индской компании. Над сиянием поднимались в небо искры. Мне они напомнили рой причудливых огненных насекомых. Ветер кружил их в воздухе и нес в нашем направлении. Но сюрреалистический фейерверк прекращался, не долетая до того места, где мы стояли. Ветер, его раздувавший, сам же его и гасил.

Когда я снова посмотрела на отца, он находился уже на шаг ближе к Бруклину.

– Уверяю вас, полковник, я не нахожу ничего веселого ни в опиуме, ни в насилии. Каждый день в течение последних пятидесяти лет я сожалею о том ужасном часе, когда мне пришлось в первый раз принять лауданум, чтобы ослабить лицевые боли. Что же касается насилия, я буквально вынужден о нем писать. А пишу я на эту тему с несомненным юмором, потому что мне очень страшно. Много лет назад мне довелось смотреть в глаза бешеному псу. На губах у него пузырилась пена, а во взгляде читалась такая жуткая злоба, что я оказался загипнотизирован и не мог отвернуться.

– Так ты сравниваешь меня с бешеным псом? – осклабился Бруклин и вытащил кинжал.

– Ни в коем случае. Бешеный пес не знает, что творит. Вы же, напротив, совершенно ясно осознаете, что именно делаете. Пусть даже не понимаете, почему так поступаете.

– Все это не имеет смысла. Опиум помутил тебе рассудок.

– Совсем наоборот – он проясняет мои мысли.

Судя по усиливающимся звукам, на месте взрыва собиралось все больше пожарных экипажей.

– Пожар стихает, – заметил отец. – Ситуация находится под контролем. Так что вы проиграли, полковник. И я осмелюсь заметить, вы стоите в большой луже крови. Нам послать за доктором?

– Я переносил и более тяжелые повреждения.

– Тела или рассудка?

– Рассудка? Вы опять меня оскорбляете?

Бруклин сделал угрожающий жест в сторону отца, и тут же вперед выступил, помахивая дубинкой, Беккер.

– Констебль, – обратился к нему полковник, – неужели вы действительно думаете, что справитесь со мной, пусть даже я сейчас не совсем в форме? Возможно, не спорю, вы в данный момент и сильнее меня, но у вас начисто отсутствует одно важное качество.

– Какое же? – спросил Беккер.

– Готовность без колебаний убить противника. Ну‑ка, покопайтесь у себя в душе. Вы готовы убить меня или серьезно изувечить в такой же степени, в какой я готов проделать это с вами, без малейшего промедления и сожаления?

Беккер промолчал.

– Возможно, вы готовы защищать Любителя Опиума (уж не знаю почему), его дочь или эту женщину, которая называет себя моей матерью, – продолжал Бруклин. – Но одного только благородства недостаточно. У вас нет того характера, нет того многолетнего опыта, которым наделила меня Англия, благодаря чему я стал настоящим профессионалом. Райану я уже преподал этот урок.

– Райан?! – воскликнул Беккер. – Что с ним?

– Это он меня подстрелил. Но у него не хватило решимости довести начатое до конца. Я показал ему, в чем он слабее меня.

– Что вы ему показали? Где он?

– Последний раз, когда я его видел, он валялся в луже крови и был занят тем, что пытался запихнуть на место кишки.

– Вы…

– Беккер! – крикнул отец констеблю, который, похоже, собрался броситься на негодяя. – Этого он и добивается. Он вас дразнит. Неужели вы еще не поняли? Ему нужен мотив, чтобы можно было оправдать убийство.

Беккер замер.

– Очень мудро, – усмехнулся Бруклин. – Маленький засранец спас вам жизнь.

– Полковник, а лужа крови у ваших ног разрастается. Вы уверены, что нам не пора послать за доктором?

– Подозреваю, что доктор здесь не поможет, – покачал головой полковник.

– И вы решили покончить с собой не как ваш отец, в петле, а истечь кровью до смерти?

– Смерть от ран, полученных в сражении, всегда почетна.

– Судя по количеству потерянной вами крови, у нас осталось не так много времени. Скажите, полковник, зачем вы стегаете себя кнутом?

– Ты не стесняешься говорить о таких вещах в присутствии женщин?

– Им предстоит услышать еще и не такое. Отвечайте на мой вопрос: зачем вы стегаете себя?

– Ты хуже вора!

– Согласен. Залезть в вашу спальню было недостойным поступком. Так зачем вы…

– Я наказываю себя за все те убийства, которые совершил.

– А вы наказываете себя за убийство приемного отца, вместе с которым вы с матерью жили? А за попытку убить родную мать?

– Это был чудовищный поступок. Но я был ребенком, находился в смятении и не сознавал, что делаю.

– Вы наказываете себя за то, что убили множество людей в Индии из‑за торговли опиумом?

– Мне они являются в кошмарах.

– Возможно, лучше будет сказать – в снах.

– Снах?

– Определенного рода.

– Я не понимаю.

– Вы знаете, о чем я говорю. Хоть мы и очень непохожи, все же мы оба мужчины и знаем, каковы бывают последствия определенных снов. Думаю, не будем углубляться в подробности, чтобы не смущать дам.

Я действительно была смущена. Просто не знала, куда деваться. Это был тот редкий случай, когда от отцовских заявлений у меня кровь приливала к щекам.

– А вы хлестали себя кнутом, после того как убили пятерых человек в прошлую субботу?

– В качестве наказания.

– Вы наказывали себя в понедельник, когда лишили жизни восьмерых в таверне, а потом еще троих в доме врача?

– Чтобы искупить вину.

– Я видел на койке в вашей спальне не только кровавые пятна.

На улице вдруг стало неестественно тихо, несмотря на завывания ветра и звон пожарных колоколов вдалеке.

– В моей спальне? – переспросил Бруклин.

– Вы хлещете себя кнутом, чтобы удовлетворить свою плоть, возбужденную мыслями об убийствах. Свидетельства тому имеются на койке.

Полковник так страшно зарычал, что я даже сделала шаг назад, как если бы он на меня накинулся.

Его рев услышали констебли, стоявшие в трех домах от нас в обоих направлениях. Крик боли достиг небес, но звезды и полумесяц остались равнодушны к человеческим страданиям.

Бруклин запрокинул голову и широко разинул рот. Руки его были устремлены ввысь.

Постепенно страшный крик затих. Он опустил руки и голову. Плечи безвольно поникли, и Бруклин издал глухой звук, который, наверное, можно было считать рыданием. Одна из книг отца называется «Suspiria de Profundis», то есть «Вздох из глубин». Нечто подобное я сейчас и услышала – самый мучительный стон, какой только могло когда‑либо издать человеческое существо.

Бруклин повернулся и с ошеломленным видом зашагал по улице, оставляя за собой кровавый след.

Отец пошел рядом с ним.

– Вы убиваете, потому что получаете от этого наслаждение. Все остальное – ложь, которую постоянно нашептывало вам ваше второе, враждебное «я» и в которую вы в итоге поверили.

Полицейские, стоявшие дальше по улице, подались навстречу Бруклину, готовые надеть на него наручники.

– Это ни к чему, – сказал отец. – Он не собирается никуда бежать. Куда он направляется, вполне очевидно. Пропустите.

Полицейские расступились и позволили полковнику пройти, но сами двинулись следом.

Из укромных местечек на улицу выбрались проститутки, которых отец убедил оказать ему помощь. Глядя на их изможденные лица и развевающиеся на ветру лохмотья, я вспомнила истории о банши.

– Дорис! Мелинда! – позвал отец. – Это тот самый джентльмен, который обещал заплатить вам еще по одному шиллингу?

– Ну, он был иначе одет и носил желтоватую бороду, но роста такого же. А голос этот я бы узнала где угодно, – ответила Дорис.

– Полковник, вы так печетесь о бедняках. Не заплатите ли в таком случае еще по шиллингу этим добрым женщинам, которые накинулись на меня в Воксхолл‑Гардене? Вы им обещали.

Бруклин не обратил на отца внимания. Он брел вперед, спотыкаясь и глядя на что‑то, видимое ему одному. Мы с Маргарет шли следом, за нами – Беккер и комиссар Мэйн. Компанию нам составляли полицейские и проститутки – они не отставали от Бруклина.

Отец шагал прямо за ним.

– Полковник, куда же подевалась ваша забота о бедных? Если у вас осталась хоть капелька чести, вы сдержите обещание, данное этим дамам.

По‑прежнему смотря прямо перед собой, Бруклин трясущимися руками вывернул карманы пальто и вывалил на мостовую кучу монет. Медные, серебряные и золотые – они издавали различные звуки, когда падали и катились по брусчатке.

«Ночные феи» кинулись, отпихивая друг друга, подбирать монетки.

Бруклин так и шел с вывернутыми карманами, и ими играл ветер. Вот он достиг таблички с надписью «Кэннон‑стрит» и повернул на север. Полицейские, а также наша небольшая группа не отставали от полковника. Теперь путь пролегал мимо угрюмых зданий, которые, казалось, вот‑вот обрушатся.

– А что с Энн? – спросил Бруклина отец. – У вас есть о ней какие‑нибудь сведения?

– О ком?

– Энн! Вы утверждали, будто вам о ней что‑то известно. Потому я и приехал в Лондон.

– Насколько я знаю, шлюха умерла от чахотки после того, как ты ее бросил.

– Я ее не бросал! Скажите же мне! Вы вообще можете что‑нибудь сообщить?

– Как может выжить проститутка с чахоткой? Ты себе жил, употреблял опиум, а она гнила в могиле для нищих. Глупец!

Я шла практически рядом и поэтому разглядела на лице отца выражение глубочайшего отчаяния. Последняя частица его прошлого исчезла. Кожа туго обтянула скулы, глаза потухли и сделались безжизненными. Отец застонал – или, возможно, это было рыдание, происходящее из глубин его разбитого сердца.

Из рушащегося здания появилась и в страхе уставилась на нас очень бедно одетая женщина. Позади нее показался тщедушного сложения мужчина.

Не говоря ни слова, они присоединились к нашей жутковатой процессии.

И другие жалкого вида мужчины и женщины выходили из своих развалюх, бросали хмурый взгляд на Бруклина и шли вместе с нами. Все словно чувствовали, что сейчас происходит.

Скоро нас сопровождали уже десятки людей, потом – сотня, потом – две сотни. Шум их шагов становился все громче.

Бруклин добрался до пересечения с широкой улицей. Табличка на стене гласила, что мы стоим на углу Кэйбл‑стрит. Я припомнила, что писал в эссе отец, и содрогнулась. Я поняла, что полковник следует тем же маршрутом, по которому сорок три года назад везли тело его отца.

Бруклин, шатаясь, вышел на середину перекрестка. Все остальные застыли на месте. Фонари полицейских освещали одинокую фигуру. Бруклин обвел взглядом собравшуюся толпу, хотя, судя по невидящим глазам, он вряд ли кого‑то замечал.

Снова раздался тот же мучительный, исходящий из самых глубин души стон.

Непослушными руками он вытащил из‑под пальто какой‑то предмет.

– Назад! – крикнул Беккер. – У него может быть оружие!

Колени Бруклина подломились. Его длинное тело не упало, а, скорее, сложилось, и он повалился лицом на булыжную мостовую.

Полковника сотрясла судорога, а потом он замер.

Притихшая толпа приблизилась, но оставалась на безопасном расстоянии.

– Перекресток Кэннон и Кэйбл‑стрит, – заметил комиссар Мэйн. – Где‑то здесь, под этими камнями, был похоронен Джон Уильямс.

– Не где‑то, – вмешался отец. – Прямо здесь. Я уверен: Бруклин точно знал место, где покоятся останки его отца.

– Эмили, Маргарет, отвернитесь, – скомандовал Беккер и осторожно нагнулся, чтобы перевернуть тело полковника на спину.

Но мы не отвернулись. Все обычные чувства покинули меня. Я была настолько ошеломлена случившимся, что даже не моргнула и не содрогнулась, когда увидела, что причиной смерти Бруклина стал кинжал – он вытащил его из‑под полы пальто и, падая, вонзил себе между ребер.

Как и тогда, когда Бруклин выл, запрокинув голову в небо, рот его был широко открыт.

– Они так уже умирал, но все же счел необходимым воспользоваться кинжалом, – произнес отец. – Конечно, это не совсем то же самое, что забитый в сердце кол. Однако, по моему мнению, Бруклин хотел, чтобы все максимально походило на произошедшее в конце с его отцом. Простите, Маргарет.

– Для меня он умер давным‑давно, – тихо сказала Маргарет. – Мне нет нужды его жалеть. Но вот за то, что он натворил, воспользовавшись моей тогдашней слабостью, пусть Господь сжалится надо мной.

– Человек может обнаружить в себе, в отдаленном потайном уголке сознания, совершенно другую, чуждую сущность, – продолжал отец, мысленно обращаясь к одному из своих произведений. – Но что, если эта чуждая сущность начинает конфликтовать с породившей ее, вступает с ней в схватку и в итоге разрушает то, что человек полагал некогда надежным и незыблемым убежищем для своей души?

– Вы здесь справитесь без меня? – внезапно спросил Беккер, переводя взгляд с отца и комиссара на нас с Маргарет.

– Мы в безопасности. Идите! – ответила я за всех.

Толпа расступилась, и Беккер кинулся бежать в сторону освещающего темный горизонт зарева пожара в доках.

Вокруг трещало пламя, в ужасе ржали лошади. Звон пожарных колоколов звал на подмогу. Люди лежали на причалах, перевесившись через край, и наполняли ведра водой. Ведра они передавали по цепочке, растянувшейся до самого склада. По другой цепочке поспешно возвращали назад опустевшие емкости. Из гавани протянулись шланги к пожарным экипажам. Одни люди неистово качали воду помпами, другие направляли струи воды на горящий склад.

Беккер отыскал в этом хаосе констебля и подбежал к нему.

– Где инспектор Райан?

– Не знаю такого.

Беккер устремился к другому полицейскому. Вокруг бушевало пламя.

– Я ищу инспектора Райана.

– Я его не видел.

Задыхаясь от долгого и быстрого бега, Беккер в отчаянии огляделся по сторонам.

– Эй, это вы говорили, что ищете Райана? – спросил его стражник.

– Да!

– Он был вместе с теми полицейскими, которых убили.

– Райан мертв? – крикнул Беккер.

– Не знаю. – Стражнику пришлось повысить голос, чтобы его было слышно за всеобщей суматохой и ревом пламени. – Он получил удар ножом.

– Что?

– Я как раз помогал ему выбраться из склада, когда рвануло. Нас подбросило в воздух. Потом я его не видел.

– Куда? Покажите, куда вас отбросило взрывом.

– Вон туда.

Стражник показал на усыпанную гравием площадку. Там никого не было.

Беккер оглянулся и закричал:

– Райан! Ради всего святого, отзовитесь, Райан! – Он остановил спешащего мимо мужчину. – Вы знаете, куда отправили раненых?

– Туда! В склад специй.

Он указал на здание неподалеку от горящего склада.

Беккер побежал в том направлении.

Живые и мертвые лежали на одеялах. Беккер перебегал от одного тела к другому и всматривался в лица. Иногда для этого приходилось счищать с них копоть.

Не найдя Райана, констебль помчался обратно к уничтоженному складу опиума. За стеной огня он разглядел место, где находилась дверь, снесенная взрывом. Если кто‑то выходил через нее, ударной волной его должно было поднять в воздух и…

Беккер пошел по прямой от дверного проема в направлении покрытой гравием площадки, на которую указал стражник. Там он обнаружил кровь. Пройдя по следу, констебль оказался на деревянном причале. Самый его край был также перепачкан кровью.

– Райан!

Беккер опустился на колени и стал всматриваться в грязную воду. Только что сердце его бешено стучало в груди, а теперь будто остановилось. Он увидел человека, наполовину погрузившегося в воду, правой рукой тот держался за веревочную петлю.

– Помогите мне! – заорал Беккер. – Ради бога! Помогите кто‑нибудь!

Крик услышал один из констеблей и подбежал к причалу.

– Я полицейский! – сообщил Беккер. – Там в воде инспектор Райан!

Он сорвал с себя пальто, во все стороны полетели пуговицы. Потом скинул ботинки и нырнул.

Вода оказалась чудовищно холодной. Правда, в первое мгновение Беккер почти ничего не почувствовал, но уже через несколько секунд все тело онемело. Дрожащими, непослушными руками он ухватился за веревку, которую сбросил констебль, продел ее под мышками Райана и махнул полицейскому, к которому присоединился его коллега, чтобы они вытаскивали инспектора.

Но когда тело показалось из воды, в свете пожара Беккер увидел в животе старшего товарища ужасную рану.

Его едва не стошнило, но констебль сдержал рвотные позывы и крикнул:

– Стойте! Он ранен! Мы сейчас сделаем только хуже!

Полицейские опустили Райана обратно в воду. К счастью, отец‑фермер в свое время настоял, чтобы юный Беккер научился плавать, прежде чем ходить на рыбалку к ручью, что протекал рядом с их фермой. Сейчас он одной рукой обхватил бесчувственного Райана, а второй погреб вдоль причала. Намокшая одежда тянула Беккера ко дну, но он продолжал двигаться вперед. Вот он ухватился за сваю, хлебнул воды, но смог подтянуть себя и инспектора к деревянному настилу, спускающемуся с причала.

Туда уже подбежали полицейские и помогли вытащить инспектора из воды.

– Он мертв, – тихо произнес один из них.

– Нет! – крикнул Беккер. – Он не может умереть! Я ему не позволю!

– Вы посмотрите, какая у него рана в животе, – сказал другой полицейский, не потрудившийся даже обратить внимание на разрезанную левую руку Райана.

– Кажется, он пошевелился! – воскликнул Беккер.

– Хотелось бы верить, но это все пламя играет такие шутки.

– Да нет же! Пошевелился! И губы – они двигались!

Беккер склонился к самому лицу инспектора, пытаясь разобрать, что тот говорит.

Двое полицейских также нагнулись.

– Сноу, – прошептал Райан.

– Бедняга бредит. Он думает, что сейчас идет снег.[17]

– Он не имел в виду снег! Помогите поднять инспектора! Надо отвезти его к доктору Сноу!

– Инспектор Райан оправится от ран? – спросил лорд Палмерстон.

Во второй раз за последние два дня Де Квинси, Эмили и Беккер оказались в бальном зале особняка лорда. Приглашен был и комиссар Мэйн.

За окнами небо только начинало сереть, предвещая рассвет, но Палмерстон был одет так, словно находился на рабочем месте в правительстве: привычные серые брюки, черная жилетка и черный, опускающийся до колен пиджак. Обращали на себя внимание длинные и густые, выкрашенные в каштановый цвет бакенбарды, а также пронзительный взгляд умных глаз. Любому было ясно, что перед ним находится человек, облеченный властью.

– Доктор Сноу осторожен в своих выводах, но настроен оптимистично, ваша светлость, – ответил Беккер. – Он говорит, что в обычных обстоятельствах Райан скончался бы от потери крови, но холодная вода произвела какой‑то эффект – ослабила кровотечение, так я это понимаю. Доктор продезинфицировал и зашил раны. Теперь остается только ждать, сможет ли организм Райана сам себя исцелить.

– Где сейчас находится инспектор?

– Оправляется от ран в доме доктора Сноу. Когда ему станет немного лучше, его перевезут в больницу. Райан успел предупредить нас, что у Бруклина были сообщники. Их арестовали, когда они пытались покинуть город на похоронных дрогах. К счастью, Райану удалось подслушать на складе, как они обсуждали свой побег. Они были одеты гробовщиками, а под трупами в гробах прятали похищенные деньги.

– Комиссар Мэйн, пошлите констебля к доктору Сноу. Пусть передаст: я хочу, чтобы инспектора Райана доставили не в больницу, а в мой дом.

– Ваша светлость так великодушны.

Лорд Палмерстон кивнул.

– Когда Райан достаточно оправится и сможет говорить, у меня будет возможность узнать больше о том, что произошло. Скажите, комиссар, во время событий этой ночи Бруклин не упоминал обо мне?

– О вашей светлости? Я… ммм…

– Отвечайте на мой вопрос!

– Должен признать, он сказал кое‑что о вас.

– И в каких именно выражениях?

Глаза лорда сузились – разговор коснулся весьма щекотливой темы.

– С позволения вашей светлости…

– Говорите же!

– Он сказал, что вы и ваши… Прошу прощения, ваша светлость… он выразился в том духе, что ваши богатые, влиятельные и высокомерные друзья жадны до денег и плевать хотели на бедных.

– И?

– Это все, ваша светлость.

– Он ничего не говорил о политике?

– Нет, ваша светлость. Вас беспокоит что‑то конкретное?

– Бруклин присутствовал на множестве секретных совещаний. Если бы он разгласил их подробности, это стало бы большим несчастьем. – Палмерстон расслабился и сменил тему: – Беккер, вы дрожите.

– Вода была очень холодная, ваша светлость.

– Возможно, вам станет теплее, если я назначу вас, с согласия комиссара Мэйна, детективом.

Беккер выглядел ошарашенным. Он, казалось, не верил собственным ушам.

– Детективом?

– Встаньте возле огня, – сказал Палмерстон и обратился к слуге: – Принесите детективу Беккеру сухую одежду и одеяло. И для всех – горячий чай.

Слуга отправился выполнять приказание.

– Де Квинси, – снова заговорил Палмерстон, – почему вы шагаете на месте? У вас все лицо блестит от пота.

– С позволения вашей светлости…

Де Квинси вытащил из кармана пальто бутылочку и сделал глоток.

Его светлость побледнел от ужаса.

– Это… это…

– Мое лекарство.

– Вы безнадежны.

– Точно так, ваша светлость.

– И вас не волнует, что вы разрушаете свое здоровье?

– Ваша светлость, я принимаю лауданум уже полвека, и здоровье мое давно погублено.

– И вам не совестно подавать такой ужасный пример дочери?

– Напротив, я служу отличным примером, как не надо поступать. Видя меня каждый день, Эмили в жизни не подумает притронуться к этому пагубному зелью.

Палмерстон, чье состояние по большей части было нажито на торговле опиумом, сообразил, что его замечания не вполне уместны, и принял деловой вид.

– Итак, я пригласил всех вас, чтобы совершить один из тех поступков, которые человек моего положения почти никогда не совершает. Я хочу признать свою ошибку. Примите мои извинения за то, что я так заблуждался насчет Бруклина и ошибался в отношении вас. Если я могу как‑то выразить свою благодарность, вам стоит только попросить.

– Ваша светлость, мы с дочерью остались в Лондоне без крыши над головой, – быстро сообщил Де Квинси.

Палмерстон был удивлен таким скорым ответом.

– О нашем предыдущем жилье позаботился полковник Бруклин, – пояснил Де Квинси. – Но связанные с ним воспоминания настолько неприятны, что, боюсь, ни Эмили, ни я не сможем спать спокойно в том доме.

Палмерстон что‑то прикинул в уме и сказал:

– Вы вдвоем останетесь здесь, в моем особняке. Возможно, вы припомните еще что‑нибудь, что полковник Бруклин говорил обо мне. Ну и если вы ничего больше не желаете…

– На самом деле, ваша светлость…

Эмили, до того не подававшая голоса, шагнула вперед.

– Слушаю вас, мисс Де Квинси, – обеспокоенно произнес Палмерстон.

Лорд будто почувствовал, о чем его собирается просить девушка.

– Нужно возместить владельцу похоронного бюро расходы на похороны жертв первого убийства. Это шестнадцать фунтов.

– Расходы на похороны?

– Далее: мой отец дал обещание группе нищих с Оксфорд‑стрит, что за их неоценимую помощь в этом деле их в течение года в достатке обеспечат едой.

– Нищих? Едой?

– И я лично пообещала одному из них, а именно мальчику с недюжинными акробатическими способностями – это его ранили в доме Бруклина, – что ему будет оплачено обучение и стол в одной из приличных школ.

– Обучение? Стол?

– Кроме того, я обещала нескольким дамам, оказывающим услуги личного характера, что они смогут получить работу: выращивать овощи на ферме и там поправить свое здоровье.

– Услуги личного характера?

– Я имею в виду проституток, ваша светлость, – не моргнув глазом пояснила Эмили.

– Детектив Беккер, эта девушка всегда столь откровенна?

– С радостью скажу – да, ваша светлость.

Эмили спрятала улыбку, но все же не настолько, чтобы новоиспеченный детектив этого не заметил. Он, в свою очередь, попытался незаметно улыбнуться.

– Я выполню ваши просьбы, но при одном условии, – объявил лорд Палмерстон. – С вами со всеми захотят пообщаться сотни репортеров. Вы должны будете однозначно дать им понять, что все усилия по предотвращению настоящего хаоса и разрушения города координировало мое ведомство и что я лично отдал приказ изобличить как преступника полковника Бруклина.

Райан лежал на кровати в комнате для прислуги на четвертом этаже особняка.

Эмили изо всех сил пыталась не показать, как она встревожена его бледным видом. Отец и Беккер стояли по другую сторону постели.

– Доктор Сноу сообщил мне, что ваши раны, похоже, не представляют опасности, – заверила Райана Эмили, надеясь, что ее радость не выглядит искусственной.

Веки инспектора задрожали, он открыл глаза и сфокусировал взгляд на посетителях.

– Вам больно? – сочувственно спросила девушка.

– Нет, – с трудом произнес Райан. – Доктор Сноу дал мне лауданум.

– Будьте осторожны, не попадите в зависимость, – предупредил Де Квинси.

– Я бы засмеялся, но тогда у меня могут разойтись швы, – пробормотал инспектор.

– Ага, он улыбнулся, – радостно возвестила Эмили.

– Несмотря на не очень веселые обстоятельства, которые сопутствовали нашему знакомству, я рад, что встретил вас, мисс Де Квинси, и вашего отца.

– Если вы таким образом прощаетесь с нами, могу сказать, что это преждевременно. Вы видите нас с отцом не в последний раз. Вместо того чтобы возвращаться в Эдинбург к взыскателям долгов, мы собираемся на некоторое время задержаться в Лондоне.

Райан немного подумал над ее словами и, к удивлению девушки, сказал:

– Это хорошо. В Лондоне вам будет значительно интереснее. Он вас впечатлит.

У Эмили покраснели щеки.

– Пока что впечатления были так себе. Сейчас же мы с отцом намерены вернуться к скучному и нудному занятию: вести переговоры с книгоиздателями и авторами журналов.

– Я уверен, вы сможете провести время с большей пользой, – нашел в себе силы произнести Райан. – В Лондоне есть много вещей более интересных, чем общение с книгоиздателями.

– Да, я наслышана о знаменитом Хрустальном дворце и просто мечтаю его увидеть, – восторженно сообщила Эмили. – Говорят, он такой огромный, что его интерьер украшают высокие вязы.

– Да, это настоящее чудо. После Всемирной выставки три года назад его разобрали и перенесли из Гайд‑парка в Сиднем‑Хилл.

– Я готов сопроводить туда Эмили и мистера Де Квинси, – со счастливой улыбкой заявил Беккер.

– Какая забота, – пробормотал Райан. – Я бы и сам с удовольствием это сделал.

– Уверена, вы расстроены тем, как медленно проходит выздоровление, – заметила Эмили. – В этом и состоит еще одна причина, почему мы с отцом решили остаться в Лондоне.

– Еще одна причина?

– Доктор Сноу связан определенными обязательствами, которые не позволяют ему навещать вас так часто, как ему хотелось бы. Он дал мне подробные указания, как за вами ухаживать в его отсутствие.

– Поскольку мы не состоим в родстве, такие близкие отношения могут создать для вас неудобства, мисс Де Квинси. Боюсь, я буду для вас обузой.

– Ерунда! Вы вспомните, как ухаживала за ранеными во время Крымской войны Флоренс Найтингейл, и вам станет очевидно, что, когда дело касается милосердия, разговоры о ложной скромности неуместны. У женщин скоро появятся и другие занятия, кроме как быть служанкой, продавщицей в лавке или гувернанткой.

– Да, мисс Де Квинси, в ходе общения с вами я научился воспринимать новые и смелые мысли. И буду очень благодарен за ваше внимание.

– Пожалуйста, называйте меня Эмили. Детектив Беккер уже к этому привык. Мы столько всего пережили вместе – к чему же такие формальности?

– Детектив Беккер? – непонимающе покачал головой Райан.

– Да, я получил повышение по службе. И этим обязан случаю, который свел меня с вами, инспектор. Надеюсь, что нас ждут новые приключения.

– Думаю, с меня приключений достаточно, – пробормотал Райан и потер слипающиеся веки.

– Вы просто устали, – заключила Эмили. – И вы, и детектив Беккер – люди действия. Я еще не встречала таких активных людей. Теперь отдыхайте. Но может быть, перед тем как заснуть, вы назовете свое имя?

Райан немного поколебался, но ответил:

– Шон.

– А как зовут меня?

– Мисс…

– Пожалуйста, скажите еще раз.

– Вас зовут Эмили.

– Очень хорошо. – Девушка посмотрела на Беккера. – А как ваше имя?

Новоиспеченный детектив тоже несколько смутился.

– Джозеф.

– Великолепно.

Эмили переводила взгляд с одного полицейского на другого. Беккер казался лишь немногим старше ее двадцати одного года. Высокий, сильный, красивый молодой человек с уверенными манерами, а маленький шрам на подбородке делает его еще более привлекательным. Райан же был почти вдвое старше и теоретически вряд ли мог рассматриваться в ином качестве, нежели как надежный друг и старший брат, но ей так нравилось смотреть на эти морщинки на лице, свидетельствующие о большом жизненном опыте. Ну а его уверенность в себе и даже эта вечная угрюмость так и притягивали внимание девушки.

«Какие меня посещают странные мысли», – подумала она.

Но, как то всегда бывало с новыми идеями, Эмили не стала их отвергать.

– Шон и Джозеф, – провозгласила она и взяла руки мужчин в свои, – мне кажется, можно наконец сказать, что мы друзья.

– Ум лишен способности забывать, – с улыбкой заметил Томас Де Квинси. – Но, должен сказать, это происшествие я всегда буду вспоминать с радостью.