Раскопок 1 страница

Следующие два года – 1853 и 1854 – экспедицию возглавлял П.С. Савельев, который, проработав зимой 1852-1853 годов при Л.А. Перовском, получил предписание продолжить раскопки графа Уварова «с целью открытия отечественных древностей». По его собственным словам, он «рад был ехать и во Владимирскую губернию, лишь бы вырваться из омута петербургских чиновничьих интриг». Савельев сам выбрал для работ Переславский и Ростовский уезды. В своем письме от 21 мая он сообщает: «разъезжаю по уезду, рою курганы, ко мне прикомандирован чиновник, очень грамотный, землемер, нанимаю писца и сотни полторы рабочих… Рытье курганов – дело довольно завлекательное» [Григорьев, 1861; 96].

Рис. 3. П.С. Савельев

Савельев Павел Степанович [1814 -1859] - русский востоковед-арабист, археолог и нумизмат. Один из основателей Русского археологического общества. Окончил Петербургский университет. Большую известность получила его работа "Мухаммеданская нумизматика в отношении к русской истории" (1847), в которой, используя нумизматический и археологический материал и арабские письменные источники, С. впервые показал общую картину широкой торговли между странами Ближнего Востока и Восточной Европой в 7-11 вв.; выявил многие новые факты из истории народов этих областей. Труд С. о Золотой Орде "Монеты Джучидов, Джагатаидов, Джелаиридов и другие, обращавшиеся в Золотой Орде в эпоху Тохтамыша" (1857-58) содержит ряд открытий по золотоордынской нумизматике. С. вёл раскопки в Ярославской, Владимирской и Екатеринославской губерниях, где исследовал славянские, мерянские и скифские древности. С 1850 секретарь Археологического общества и редактор его "Записок", "Трудов" и "Известий". Сторонник норманской теории происхождения государства в Древней Руси.

Число рабочих в команде постоянно менялось - для раскопок Александровой горы в Переславле было нанято 20 рабочих, а без малого три сотни курганов в окрестностях села Осипова Пустынь копали 46 человек [Архив ИИМК РАН. Ф.8. Д.4. Л.11]. Для работы Савельеву было выделено от Министерства уделов по приказанию императора «450 рублей на подъем, суточные и квартирные по положению и 1000 руб. на прочие расходы», а также коллежский советник Пискарев в помощь. Работники из крестьян получали в среднем по 25 копеек в день. Вся экспедиция 1853 года заняла пять месяцев. Из письма П.С. Савельева от 1 октября 1853 года: «изъездил все проселки в Юрьевском и Переяславском уездах, был в Нижнем Новгороде, Костроме, Ярославле и Ростове, раскопал более 3000 курганов, более 1000 вещей отправил в Петербург (13 ящиков)» [Архив ИИМК РАН. Ф.8. Д.3. Л.1]. В 1854 году раскопки были продолжены, но в меньшем масштабе из-за недостатка в рабочих [Григорьев, 1861; 97].

Тем не менее, в итоге размах четырехлетних работ Уварова и Савельева поражает. Всего за четыре сезона было раскопано более семи тысяч курганов, в том числе в Переяславском уезде 2 800, в Ростовском - 927. Только по берегам Плещеева озера раскопано более 2000 курганов [Уваров, 1910б; 69]. В приложении к Трудам I археологического съезда (1869 год) опубликована составленная Уваровым археологическая карта Ростовского, Переславского, Юрьевского и Суздальского уездов с указанием местностей, в которых в 1851-54 годах проводились раскопки. Вещи из раскопок Савельева были первоначально переданы Л.А. Перовскому, затем, после его смерти, в Императорскую археологическую комиссию [Архив ИИМК РАН. Ф.1. Д.31/1860. Л.7.], в Оружейную палату (1860 г.) и Румянцевский музей (1868 г.) [Спицын, 1905; 85].

Итоги работ были подведены в капитальном для своего времени труде А.С. Уварова «Меряне и их быт по археологическим раскопкам». В нем содержалась общая характеристика погребального обряда, приводились сведения о его вещественном материале; кроме того, в работу были включены покурганное описание некоторых комплексов и атлас рисунков находок [Уваров, 1872].

Рис. 3 Титульный лист монографии А.С. Уварова «Меряне и их быт по курганным раскопкам»

Разумеется, масштабы раскопок Уварова и Савельева, беспрецедентные на протяжении всей истории археологии, не могли не сказаться на их качестве. Более того, с легкой руки известного археолога А.А. Спицына, писавшего в 1905 году, что «из 7000 курганов ни одно погребение не может быть восстановлено в своем содержании» [Спицын, 1905; 166], мнение о Владимирских курганах как памятниках, погибших для науки, довольно прочно утвердилось в археологии. Спицын утверждал, что в результате работ Уварова «все вещи раскопок смешаны в серую одноцветную массу, безразлично для мужчин и женщин, для прадеда, деда и внука, для туземца и пришельца», «опись составлена позднее, по памяти», «потеря этих раскопок невознаградима ничем» [Спицын, 1905; 87]. Правда, следует признать, что он и к собственным раскопкам относился почти также: «через полвека такими же будут признаны наши современные спешные и не систематизированные раскопки» [Спицын, 1905; 87].

Многие впоследствии повторяли сказанное Спицыным, и тем не менее его точка зрения принята не всеми или не в такой резкой степени. Разумеется, некоторые упреки следует признать обоснованными – прежде всего, относительно поспешности и неоправданной «масштабности» работ. Как с полным на то основанием говорит А.А. Формозов, в начале исследования малоизвестных памятников «требовалась не масштабность, а нечто совершенно иное – медленное, тщательное изучение небольшого числа объектов». Нельзя отрицать и того, что 26-летний археолог, приступая к изучению совершенно неведомых ему памятников, «проявил неуместную торопливость и небрежность» [Формозов, 1994; 12].

В то же время Формозов считает, что истина находится посередине, и полевые исследования Уварова не столь «возмутительны», как полагали многие. Во-первых, раскопки насыпей, путь и спешно, велись не колодцем или траншеей, то есть лишь частично, как нередко делалось даже и в XX веке, а на снос. Такая методика много более результативна. Во-вторых, в фондах Исторического музея сохранились полевые дневники Уварова, что опровергает утверждения Спицына и его последователей об отсутствии каких бы то ни было следов письменной фиксации хода и результатов работ.

В материалах дневников достаточно подробно описаны типы захоронений. Чертежей, разрезов или планов насыпей, конечно, нет - но их тогда не делал никто, и до подобной тщательности документального подтверждения раскопок археологии предстояло пройти еще большой путь. Наконец, описи находок были добавлены в виде приложения к большой итоговой работе Уварова о мерянах. Следовательно, нет достаточных оснований для того, чтобы говорить о «возмутительно низком» качестве работ, раскопки были проведены на уровне своего времени и дали опыт, который во многом пригодился исследователям будущего [Лапшин, 1990; 7-9].

Таким образом, резкая критика Спицыным раскопок Уварова представляется не совсем обоснованной. В самом деле, сведений о положении костяков и сопровождающих их вещей не содержат только записи в дневнике К.Н. Тихонравова, редактора неофициальной части «Владимирских губернских ведомостей», прикомандированного в помощь к Уварову и Савельеву [Комаров, 2003; 129]. Дневники остальных сотрудников включают и более подробную информацию – данные о форме, размерах, расположении курганов, типах погребений, расположении костяка и погребального инвентаря. Дневники раскопок 1853-1854 гг. в писарском варианте сохранились даже в двух экземплярах (в Государственном Историческом музее, как сказано выше, и в архиве Института изучения материальной культуры). В ГИМе хранятся также картографические материалы раскопок, не вошедшие в монографию Уварова – общая карта курганов Ростовского уезда, археологическая карта западного побережья озера Неро и т.д. [Леонтьев; 2003; 161-167].

Работы во Владимирской и Ярославской губернии велись в соответствии с определенной, пусть и чрезмерно обширной программой. Раскопки воспринимались как средство решения исторической задачи – восстановления «домашнего быта» одного из крупных летописных племен. Принцип ее разрешения был комплексным, на основе использования полученных археологических данных в сочетании со всеми известными на тот момент письменными свидетельствами. Подобный стратегический подход к решению поставленных задач составил, как оказалось впоследствии, одну из определяющих особенностей исследовательской и организационной деятельности Уварова на всех этапах его биографии.

Тем не менее, уже в конце 1970-х годов Е.А. Рябинин проанализировав материалы раскопок 1853 года с источниковедческой точки зрения, пришел к выводу, что хотя депаспортизация вещественного материала и серьезно затрудняет работу с ним, но не делает ее невозможной. Одной из причин такого отношения Спицына, возможно, было использование им неполного варианта дневников, хранящегося в архиве ИИМК РАН [Архив ИИМК РАН. Ф.8. Д.5], в то время как в архиве ГИМ имелся более полный вариант с дополнительными пометками Уварова [ОПИ ГИМ. Ф. 17. Ед. хр. 215; ; ОПИ ГИМ. Ф. 17. Ед. хр. 210.]. Да и депаспортизация части находок произошла по вине не археологов, а музейных работников, разбиравших вещи по категориям, кстати, значительная часть вещей до сих пор хранится в фондах ГИМ с указанием могильников и номеров курганов. Таким образом, информативные возможности материалов раскопок 1851-54 годов далеко еще не исчерпаны [Рябинин, 1979; 243].

Именно Уваров вывел на новый для своего времени уровень изучение древнего населения Ярославского края. В частности, его труд о мерянах положил начало исследованиям в области финно-угорских (мерянских) и славянских древностей. Финно-угорские племена, сменившие на территории края население раннего железного века, были известны тогда значительно лучше, чем древнейшие культуры. Меря упоминалась и в трудах древних авторов, и в русских летописях, родственные ей финно-угорские народы продолжали существовать в ХIХ веке. На территории Ярославского края сохранилось достаточно много прежних географических названий, сохранились местные говоры, что позволяло в какой-то степени реконструировать их язык, быт и религиозные представления. С другой стороны, большинство краеведов ограничивались короткими упоминаниями о «полудиком народе финского корня». Например, Д.И. Троицкий писал, что от мери не осталось никаких следов, кроме географических названий.

Для того времени наиболее обстоятельно, с использованием комплексного подхода к изучению разнородных источников для решения конкретных исторических задач, проблема мери была освещена именно в исследовании А.С. Уварова. Правда, его монументальный труд «Меряне и их быт по курганным раскопкам» как потом выяснилось, был написан на материале почти исключительно славянских погребений. В итоге именно благодаря ему для большинства местных исследователей стали почти аксиомой утверждения, что меряне хоронили умерших в курганных могильниках, или что летом они жили в деревянных хижинах, а зимой прятались в землянки, которые отапливали с помощью нагретых на очаге камней [Уваров, 1872; 96].

Тем не менее, как уже было сказано, нельзя относиться к исследованиям Уварова с позиций сегодняшнего дня. Для своего времени и на тогдашнем уровне развития археологии он действовал вполне логично. Сопоставив сведения летописей о живших в этих местах племенах и датировав раскопанные вместе с Савельевым погребения, граф и не мог прийти к другому выводу. В качестве доказательств того, что исследованные им памятники оставлены именно финно-угорским населением, граф приводил, помимо свидетельства Нестора, местные географические названия – такие, как Мерский стан, Галич Мерский, Тимерево, Неро, Нерль, Веськово, Весь и т. д. Правда, увлекшись, он относил к их числу и такие чисто славянские названия, как Мериново или Мерзеево [Уваров, 1872; 8-9]. Основываясь на материалах раскопок и местной топонимике, Уваров в принципе достаточно точно смог восстановить границы распространения мери - Устюжский уезд на востоке, Сухона на севере, Ока на юге, Сить и Молога на западе. С запада с ними граничили словене, кривичи и вятичи, с остальных сторон мурома, мордва, черемиса и весь [Уваров, 1872; 14-15].

Позднее с небольшими уточнениями эти данные вошли в работу Н.П. Барсова, который писал, что меря жила к юго-востоку от веси на озерах Плещеево и Неро, занимая все среднее Поволжье. Северные границы ее распространения проходили по Волоку и водоразделу между Поволжьем с Беломорским бассейном, западные по Шексне, далее по Волге от устья Шексны и Мологи до устья Медведицы. На юго-западе и юге они доходили до верховьев Клязьмы и Москвы-реки. На юго-востоке и востоке меряне граничили с мещерой, муромой, пермью, а на северо-западе и западе – с весью [Барсов, 1885; 51].

Кстати, среди погребального инвентаря раскопанных могильников финно-угорские древности (в основном женские украшения) составляют значительный процент. Например, как подсчитал Рябинин, из 55 женских погребений у села Кабанское (исследованного Савельевым в 1853 году) 47,3% сопровождались финно-угорскими украшениями [Рябинин, 1979; 243]. А.С. Уваров немало внимания уделил треугольным и квадратным прорезным привескам с бубенчиками, которые носили на плечах и груди, а также подвескам, изображающим миниатюрные предметы – такие, как ключ, ложка или топор [Уваров, 1872; 5,70]. Он писал, что типичными для мерян были украшения, представлявшие собой туловище и голову коня (иногда две головы), с треугольными подвесками (одна на шее, шесть на туловище, одна на хвосте животного).

Уваров пытался сравнивать их с французскими поясными пряжками с изображением коня в середине длинного четырехугольника, датируемыми V-VIII вв., а также - что более обосновано, с подвесками, найденными в Пермской губернии. Примечательно его упоминание о том, что в Ярославской губернии до сих пор лечат лихорадку, положив под подушку изображение конской головы [Уваров, 1910г; 89-93]. Кроме того, немаловажно, что Уваров не настаивал на том, что все исследованные ими памятники относятся именно к мерянским. Например, он отметил явно скандинавское происхождение нескольких погребений, а также замечал, что распространенные здесь городища вовсе не обязательно являются мерянскими [Уваров, 1872; 62, 47].

В одной из своих работ Уваров даже приводит антропологические данные, противоречащие его выводам. На основании изучения черепов из ярославских курганов член Императорского общества любителей антропологии, естествознания и этнографии (ИОЛАЕЭ), виднейший русский антрополог А.П. Богданов (организатор этнографических и антропологических выставок, собиравший материалы путем экспедиций по всей России) сделал вывод, что около 60% от общего их количества относятся к длинноголовым, до 16% близки к брахицефалам, 18% среднеголовые - в то время, как мордва и, следовательно, меря относятся к антропологическому типу суббрахицефалов [Уваров, 1881, т.1; 415-416]. Другими словами, Уваров признавал, что вопрос об этнической принадлежности населения, оставившего раскопанные им курганы, до некоторой степени остается открытым.

Именно А.С. Уваров впервые попытался использовать археологические материалы как источник для определения этнического состава населения. Он писал, что до недавнего времени «о вещественных источниках упоминали лишь как об излишнем предмете роскоши при изучении истории. Многие считали, что раз славяне шли по готовой торной дороге, нигде не являлись первыми насельниками, значит, не могли оставить значительные материальные памятники» [Уваров, 1873; 2]. Уваров выделил второстепенные и существенные признаки погребальных памятников, по которым с большей или меньшей степенью вероятности можно определить народ, оставивший эти памятники.

Второстепенные признаки, то есть признаки, общие для всех языческих народов: 1) холм над могилой (это свойственно всем языческим народам железного века); 2) погребение или сожжение (часто употреблялись вместе, возможно обряд зависел от местности или времени года); 3) название могильной насыпи; 4) внешняя форма насыпей; 5) вышина насыпей (нужно учитывать, что они размываются дождями, меняются со временем); 6) погребения в колодах (но они употреблялись еще в бронзовом веке); 7) направление костяка и положение рук (если нет устойчивого обряда, нет и постоянного положения тела).

Существенные признаки, которые несомненно указывают на определенную народность: 1) постоянное и совокупное присутствие в могилах одних и тех же второстепенных признаков; 2) устройство могилы внутри насыпи; 3) сидячее погребение; 4) общая местность. Помимо этого, Уваров советует исследовать курганы в местах первоначального поселения племен, которое дается в «Повести временных лет», отличать существенные и второстепенные признаки, отделять местные древности от принесенных торговлей [Уваров, 1873; 5-12]. Конечно, сегодня большая часть этих суждений выглядит наивно. Некоторые из признаков, указанных Уваровым как второстепенные – например, направление костяка - сейчас относят к существенным, и наоборот.

А.С. Уваров писал, что слово «курган» появляется лишь в грамотах XVI века, в Новгородской летописи под 1224 годом слово «курган» дается в значении городища. Он собрал большое количество других названий курганов, характерных для той или иной местности - могилы, могилицы, могилки, сопки, мары, волотки, моктаны, мезары, батареи, западни, маяки, сланцы, капцы, пупки, кочи, бугры, ямы, горы, горицы, тоболки, чудские могилы, батыевы могилы, паны, панки, пановы могилы [Уваров, 1873; 7-8]. Для Ярославской губернии были характерны такие названия, как «могилицы» или «паны», «пановы могилки». Последние местные жители связывают со временем польско-литовской интервенции, но ростовский краевед А.А. Титов приводил другое объяснение. Он писал, что по весьски или по чудски «панен» - класть, «пангед» - могила, по корельски «панап» - хоронить, по мордовски «панда» - гора, холм. Именно с этими словами он связывал названия «паны», «панки», «пановы могилки», считая, что они сохранились с мерянских времен [Титов, 1881; 51].

Уваров делил все курганы на норманнские, мерянские и боевые. Время их бытования он относил к языческой эпохе и началу христианства, отмечая одновременное существование обрядов сожжения и погребения, которые могут соседствовать даже в одном кургане (например, в кургане у села Веськово Переславского уезда под двумя слоями остовов сохранился слой сожженных костей). Уваров отмечает также наличие в части курганов керамического сосуда, в котором, по-видимому, клались остатки пищи или жертвы [Уваров, 1910б; 56]. В его исследованиях перечисляются найденные в курганах вещи, дающие представление о занятиях и быте славянских племен. Среди них - ключи, ложки, ножницы, иглы, ножи, точильные камни, глиняные сосуды, деревянные ведра, долота, иглы, кремни, кирки, сошники, элементы конской упряжи и т. д. Уваров также называет основные виды вооружения – секиры, топоры, копья, молоты, стрелы, ножи [Уваров, 1910б; 70].

Вещевые комплексы некоторых курганов отличались значительным количеством монет. Уваров пишет о находках восточных монет, чеканившихся в Волжской Булгарии, Багдаде, Бухаре, Самарканде, и западных - из Лондона, Оксфорда, Фрисландии и Северной Германии. Восточные монеты Уваров датирует 772 – 984 гг., а западные – 950 – 1090 гг. В погребениях нередки также предметы импорта. С Востока поступали серьги, браслеты, перстни, с Запада – медальоны, весы и гири. Византийским влиянием можно объяснить встречающиеся здесь образки и иконки. Несомненно прибалтийское происхождение имеют янтарные бусы, амулеты, два креста и перстень [Уваров, 1910б; 71-73].

Среди ярославских археологических памятников, раскопанных П.С. Савельевым в начале 1850-х годов и несомненно относящихся к мери, особое место занимает Сарское городище. Первое описание этого знаменитого впоследствии памятника появилось в 1820 году и интересно тем, что дает представление о его размерах и внешнем виде до частичного разрушения крестьянами и археологами-любителями. По свидетельству автора этой работы, городище состояло из трех частей, разделенных валами и рвами, общей площадью около 16 тысяч кв. м. [Бояркин, 1820; 311]. Археологическое изучение памятника началось в 1854 году, когда Савельев заложил 17 траншей в центральной части городища. Он считал, что нашел, быть может, единственный в России норманнский городок [Григорьев, 1861; 99]. В работе Уварова сохранился план городища, но северо-восточный вал к этому времени уже был срыт крестьянами, добывавшими гравий [Уваров, 1872; 96]. Савельев писал об обнаруженных здесь курганах, но, судя по описанию, перечисленные им погребения, по-видимому, относились к христианскому кладбищу XIII – XIV веков.

Описание городища имеется также в вышедшем в 1859 году Путеводителе Ф.Я. Никольского, где говорится, что Сарское городище устроено на мысу, а его территория перегорожена тремя поперечными высокими валами (северный сплошной, средний и южный с воротами). За южным валом находится ров, с запада и востока территорию поселения окружают земляные стены. Поверхность городища вымощена на две сажени в глубь крупными булыжниками [Путеводитель, 1959; 11-17]. А.А. Спицын в одной из своих работ сообщает также, что в 1878 году городище было осмотрено Н.Г. Керцелли, который исследовал один из валов [Спицын, 1903б; 139].

Другим памятником мерянской эпохи, исследование которого началось еще в ХIХ веке, была Александрова гора под Переславлем. Поселение практически полностью раскопано Савельевым в 1853 году, но тогда археолог, отметив многослойность памятника, выделил только слои древнерусских напластований XII-XVI веков. И лишь раскопки А.Е. Леонтьева в 1988 году подтвердили существование здесь мерянского поселения, к которому относятся найденные Савельевым куфические монеты, костяной гребень, ключ, каменные литейные формы [Леонтьев, 1996б; 47-48]. Краеведы называли и другие городки, относившиеся, по их мнению, к переходной эпохе славянской колонизации края и служившие сторожевыми пунктами. Так, Никольский писал, что всего таких укреплений на территории губернии известно не менее десяти, и называл городки на реке Устье, у Диева-городища и в Мышкинском уезде. На самом деле в большинстве случаев это либо естественные возвышенности, либо поселения других эпох [Путеводитель, 1859; 11].

Не менее важной проблемой, в изучение которой внес свой вклад А.С. Уваров, было исследование памятников каменного и бронзового века. В России, начиная с первой трети XVIII века, в печати нередко появлялись заметки о случайных находках каменных стрел, молотов и т.д., но научного объяснения этим фактам не давалось. Серьезным препятствием в развитии истории первобытности стала цензура, которая была «обязана отстранять всякие рассуждения, могущие поколебать верование читателей в непреложность церковных преданий» [Формозов, 1989; 179]. Отдельные высказывания археологов как будто согласовывались с устраивающим церковь решением вопроса. Так, Уваров в своем труде по истории мери упоминал, что в двух погребениях он встретил каменные орудия. Скорее всего, это были могилы деревенских колдунов, использовавших «громовые стрелы» как целебное средство, но археолог решил, что в Центральной России кремневые наконечники и полированные топоры использовались даже в Х-ХI веках [Уваров, 1872; 93-94].

Подобные предположения можно встретить и у Тихомирова. Ссылаясь на текст Инглинской саги, он писал, что эсты до XIII века пользовались каменными орудиями, хотя знали металл с VIII века, а в Ярославской губернии каменные орудия использовались, по его мнению, и в XIII веке [Тихомиров, 1906; 121-122]. Та же идея звучит в работе ростовского краеведа А.А. Титова, который, основываясь на находках в Ростовском уезде на средневековых памятниках каменных орудий («громовые стрелы» разной величины и формы, каменные молоты и пр.), делает вывод, что «каменные орудия употреблялись долго». Что же касается аборигенов, то, по словам исследователя, их этническую принадлежность «решить не возможно, так как подобный вопрос наука пока не решила ни для одной местности Европы» [Титов, 1881; 23].

Труд Уварова «Археология России. Каменный период» был напечатан не где-нибудь, а в Синодальной типографии. В этом сочинении не упомянут Дарвин, нет ни слова о неандертальцах, но допускается мысль, что мамонты вымерли относительно недавно. Тихомиров же, хоть и писал о неандертальцах, и даже поместил в свой труд рисунки найденных в Германии черепов, но, по его мнению, жили они в период нового каменного века или даже ранней бронзы [Тихомиров, 1906; 131]. Следует отметить, что история каменного века первоначально была монополией естественных наук. Большую роль в вопросе сближения первобытной и средневековой археологии сыграли работы А.С. Уварова, писавшего, что «мы не должны отрицать всякую связь между народами первобытной эпохи с нашими историческими племенами» [Уваров, 1878; 33].

Рис. 5. Диплом Императорского Археологического общества А.С. Уварову о присуждении Большой золотой медали за работу "Археология России"

Памятники бронзового века были известны краеведам значительно лучше. Уваров называл этот период самым любопытным поворотом в истории человечества и считал его отличительными признаками появление бронзовых изделий (из Азии) и новый обряд погребения – сожжение [Уваров, 1910; 244]. В семидесятые годы среди научной общественности получает известность новый круг древностей на территории края, относящийся к эпохе бронзы. Первым и наиболее знаменитым памятником этого периода стал всемирно известный Фатьяновский могильник, давший впоследствии название одной из крупнейших культур эпохи.

Могильник была открыт в 1873 году при строительстве Северной железной дороги. Во время работ по прокладке ветки памятник был задет и частично разрушен. Обнаруженные при этом предметы вызвали интерес; известно, в частности, что впоследствии одни из руководителей строительства – знаменитый предприниматель и меценат С.И. Мамонтов - подарил Московскому археологическому обществу несколько каменных орудий, глиняных сосудов и черепов, найденных при производстве земляных работ в районе могильника. В 1874 году с целью проверки и уточнения полученных данных на памятнике работает московский инженер Андион, который в результате доставил в Московское археологическое общество вещи, собранные в карьерной разработке моренного холма у деревни Фатьяново при строительстве железнодорожной ветки на Архангельск. Среди них - керамические сосуды, каменные топоры и пр.В 1875 году А.С. Уваров и киевский профессор В.Б. Антонович приступили к планомерному исследованию памятника. За девять дней работы они обнаружили и исследовали пять погребений [Лествицын, 1882].

Позже, в восьмидесятые и девяностые годы древности этого типа были открыты и в некоторых других местах на территории края. Так, в 1886 году следы фатьяновцев были найдены в урочище Холм у города Романово-Борисоглебска. Я.А. Ушаков собрал некоторое количество предметов из разрушаемого могильника близ села Великое Гаврилов-Ямского уезда, где затем А.А. Спицын в 1895 году и В.А. Городцов в 1896 и 1899 гг. более подрбно исследовали несколько погребений [Спицын, 1903в; 87-89; Городцов, 1898].

По итогам работ на Фатьяновском могильнике Уваров сделал несколько выводов. Выявлены общие черты погребений - на слое угля, юго-западное направление, каменных орудий при костяке не имеется, у головы и в ногах перевернутые сосуды, иногда два (один в другом) из красной и черной глины. Правильных погребальных полей нет, могилы расположены далеко друг от друга. Археолог предположил, что стоянка, возможно, была на юго-восточном склоне холма. Среди находок на первом месте, несомненно, изделия из металла - медное пятно на одном из черепов, медное колечко в медвежьем зубе (медь + свинец) и металлический кружок (59,6% железа, 38,4% меди, 1,9% олова). Далее идут кремневые ножи, наконечники, клинья и т. д. Из-за высокого качества шлифовки Уваров считал их привозным товаром. Имеются также сверленые кости и зубы животных (кабан, рысь, медведь, лиса), орнамент на которых в виде насечек, по мнению Уварова, сходен с находками на окских стоянках. Кроме того - круглые, шарообразные сосуды 13-30 см в высоту, со следами лощения, без каких-либо ручек, выступов или отверстий, с орнаментом, представляющим собой полоски, мелкие точки, городки, елки, треугольники. Уваров увидел в керамике сходство с неолитической посудой Франции, отметив при этом большее богатство орнамента.

В своей работе, посвященной каменному веку в России, Уваров привел также мнение члена ИОЛЕАЭ А.Богданова по поводу антропологического материала из могильника: черепа длинноголовые (долихоцефалы), развитые по величине, узконосые, узконебые, глазницы варьируются, большелобые, низкоголовые, ничем существенно не отличаются от мерянских, но не принадлежат к мерянскому типу. Уваров отнес могильник к концу каменного века, посчитав, что «медь и бронза только поверхностно коснулась быта», были занесены сюда случайными торговцами, пришельцами, вероятно, из Азии [Уваров, 1881, т.1; 395]. Орнамент на донце сосуда Уваров принял за клейма, характерные для древнерусской керамики, и назвал его «фабричным клеймом» [Уваров, 1910в; 107].

В 1878 году на Фатьяновском могильнике работал исследователь И.С. Поляков. Среди его находок исключительное значение имеет «металлический кружок в 2 коп.» - вероятно, бронзовое украшение, что позволило, Полякову отнести время бытования могильника к древнейшему бронзовому веку, отметив попутно, что именно фатьяновцы были первыми скотоводами (разводили лошадей) на территории Ярославского края [Поляков, 1880; 192]. Правда, несколько лет спустя, исследуя обитателей Волосовских холмов, он отмечает их сходство уже с «жителями каменного века с. Фатьяново» [Поляков, 1881]. По-видимому, в итоге вопрос о датировке памятника для него так и остался открытым.