Раскопок 6 страница

Рис. 16. Рисунок из отчета Н.Рериха о раскопках Сарского городища

А.А. Спицын в 1903 году отмечает, что от городища сохранилась лишь небольшая часть в 130 саженей длины и 25 саженей ширины [Спицын, 1903б; 139]. Анализируя собранный материал, он отнес городище к Х веку и предположил, что это «первоначальное место Ростова или отдельное русское укрепление этого времени» [Спицын, 1905а; 94]. Вряд ли на основе известных к тому времени источников можно было прийти к иному выводу, хотя следует заметить, что некоторые краеведы - например, Тихомиров - писали о наличии на месте Ростова мерянского поселения. А Головщиков прямо называл Сарское городище связующим звеном между мерянскими поселениями [Головщиков, 1988; 12].

Рис. 17. К.Д. Головщиков

Головщиков Константин Дмитриевич (1835-1900), историк, краевед, журналист. Окончил Ярославскую духовную семинарию, служил в губернской казенной палате, был гласным Ярославской городской думы. С 1868 г. секретарь Совета Демидовского юридического лицея. В 1881—1882 гг. был редактором неофициальной части газеты «Ярославские губернские ведомости» Член ЯГУАК (с 1891 г.), ГСК и других научных обществ. Автор многочисленных работ по истории Ярославского края.

При решении вопроса об этническом составе населения, помимо археологических и лингвистических данных, в это время постепенно начинают применять и другие источники. И.А. Тихомиров, например, большое значение придавал антропологическим данным. Он выделил в Ярославской губернии три антропологических типа: славяне, финны и татары. На основании преобладания того или иного типа в разных волостях губернии он попытался определить направления славянской колонизации и последующего вытеснения местного финно-угорского населения в малоосвоенные районы. Тихомиров попытался выделить и антропологические характеристики, свойственные скандинавам, чье присутствие на территории края в VIII-IX веках он считал бесспорным.

Проблема славянской колонизации территорий Ярославского края стала одним из наиболее остродискуссионных вопросов, обсуждавшихся в это время. Важность его решения отмечал Э.Н. Берендтс, писавший: «Для местных археологов самая важная задача – изучить процесс социальной колонизации края, образование великорусской народности». И здесь же он отмечает сложность этой задачи: «Толстым слоем легли на северо-восточные равнины Европы племена друг на друга, сплелись, срослись одно с другим такими причудливыми путами, что определить стройную и точную грань между ними нет никакой возможности» [Берендтс, 1914; 124 ].

Основными становятся вопросы о начале, характере и основных направлениях колонизации. Э.Н. Берендтс отмечал «народно-боевой» характер колонизации, приводя в качестве доказательства часто встречаемые на нашей земле курганы с оружием [Берендтс, 1914; 124]. О военном характере славянских проникновений на территорию, занятую ранее финскими племенами, говорит и А.И. Соболевский. Он пишет, что славяне истребили или отодвинули на восток и север часть финского населения, остальных окружили и заставили покориться, что впоследствии привело к слиянию этнически разного населения в единую народность [Соболевский, 1902; 99]. Е.В. Барсов много внимания уделяет трудностям, с которыми пришлось столкнуться первопроходцам, рассматривая продвижение славян как настоящий подвиг.

Он пишет, что от Романова вглубь губернии лежат непроходимые болота, Варяжское например. От Ростова до Белого моря – мхи и топи, по Шексне и Волге – непроходимые чащи и дремучие леса. Первопроходцев подстерегали здесь многие реальные опасности, к которым присоединялся и страх перед силами природы. Недаром здесь так распространены были названия «Лешие мхи», «Лешие болота», «Лешие озера». В синодиках более позднего времени часто встречаются молитвы о потопших, уведенных в леса демонами, убитых деревом и так далее. С гордостью, окрашенной сочувствием, он говорит: «Народы Запада сели на готовые места и прямо унаследовали готовую культуру древнего мира. А Русским Славянам пришлось своим плечом и хребтом, с топором и мотыгой в руках целые века бороться с лешими, мхами и болотами, чтобы только приготовить место, пригодное для культурной жизни» [Барсов, 1902; 164-169.].

В отличие от него И.А. Тихомиров считал, что славянская колонизация – дело пассивное, стихийное. Первые переселенцы не искали лучшего, а двигались в сторону меньшего сопротивления, легко приспосабливались ко всем условиям [Тихомиров, 1906; 199]. Эта точка зрения о постепенном, мирном проникновении в местную среду славянских элементов зрения выглядит сегодня наиболее правомерной, и в настоящее время ее придерживается подавляющее число специалистов. Что касается времени начала колонизации, то большинство исследователей, за исключением Тихомирова, который писал о славянах на нашей территории уже с III века [Тихомиров, 1906; 199], относят ее к IX-X векам. Этот взгляд, с небольшими уточнениями, остается господствующим в отечественной историографии до сих пор.

Многие в это время попытались выделить основные этапы колонизации. Например, Д. Корсаков писал о вольной колонизации, за которой следуют княжеская-военная, монастырская и промышленно-торговая. К вольным колонизатором он относил «повольников», «бродников», находя в них сходство с казаками. Для определения первичной формы ассимиляции Корсаков вводит термин «метисация» [Корсаков, 1872; 61]. Угличский краевед К.Н. Евреинов также писал о первоначальном проникновении на территорию края одиночек, которые заключали браки с местными жителями, в результате чего на свет появлялось новое, уже полуславянское поколение. Поскольку, по мнению автора, славяне были более культурным народом, их язык, обычаи и образ жизни легко усваивается местным населением, что уже в начале IХ века привело к «ославяниванию» мери [Евреинов, 1898; 9].

Рис. 18. К.Н. Евреинов

Евреинов Константин Николаевич (1867-1909), археолог, краевед, коллекционер, музейный деятель. Получил домашнее образование. Был владельцем нескольких торговых предприятий. Был гласным Угличской городской думы и уездного земского собрания. Инициатор создания Угличского музея отечественных древностей, его хранитель. Член ЯГУАК (с 1896 г.) и других научных обществ.

Позднее, с ХI века, по мнению Тихомирова, начинается переселение граждан уже устроенных государств, переселение по зову князей и на определенных условиях [Тихомиров, 73].

Основными направлениями колонизации были определены северо-западное, западное и южное. Наибольшее признание у исследователей получило северо-западное новгородское направление. Директор Демидовского лицея С.М. Шпилевский писал, что новгородская колонизация явилась естественным следствием славянской торговли, опередившей на двести лет основание государства варягами. Успехи колонизации автор объяснял удобными водными путями [Шпилевский, 1892; 18]. Некоторые историки попытались реконструировать эти пути. Наиболее основательно к этому вопросу подошел Корсаков, который, называя новгородских словен одним из самых развитых племен, детально очертил четыре основных маршрута их продвижения на территорию края.

Пожалуй, одним из самых рьяных защитников новгородской колонизации ярославского края был И.А. Тихомиров. Он писал, что, во-первых, для новгородцев не было серьезных препятствий, зато были удобные водные пути для проникновения на ростовские земли; во-вторых, по летописным данным, меря действовала совместно с новгородцами в деле призвания и изгнания варягов; в-третьих, такие названия, как Белоозеро, Ростов, Новгород, Псков, Туров имеют северное происхождение. Он считал, что славяне заселили мерянскую землю еще в общеславянскую пору, когда племенных различий не было, а курганов славяне еще не знали. Именно поэтому местный говор и погребальный обряд отличается от новгородских. Если даже славяне и проникли сюда с запада, то постепенно начинали тяготеть к северу - отсюда и собственный, близкий к северному говор, и сходство женской одежды и головных уборов в Ярославской и Новгородской губерниях [Тихомиров, 48].

Рис. 19. И.А. Тихомиров

В принципе Тихомиров не отрицает и возможность других направлений колонизации. Например, в 1906 году он пишет, что для территорий Ярославской губернии заселение всегда шло с юга и юго-запада, это было обусловлено таянием ледника - в новое время направление осталось тем же [Тихомиров, 1906; 95]. Позднее он отмечал, что кривичи появились здесь даже раньше новгородцев, двигаясь по Волге к Угличу, затем по реке Устье к Ростову, или по Волге к Ярославлю. Кривичей было меньше, чем словен, так как у них нет побудительной причины двигаться на восток, западные земли лучше. Именно поэтому здесь так мало западных названий, не распространены западные говоры, отсутствуют длинные курганы, а меря, по летописным данным, участвует вместе с Олегом в покорении кривичей. Западные славяне, по мнению Тихомирова, принесли веру, зачатки торговли и промышленности, основали такие города, как Ярославль и Углич, а северные – гражданственность и государственное устройство, подчинившее торговлю и промышленность, основали город Ростов [Тихомиров, 59].

Наиболее активным сторонником западного направления колонизации был А.А. Спицын. Если в первых работах, посвященных этому вопросу, он еще допускал возможность проникновения на территорию края других славянских племен и писал о новгородской колонизации, отмечая, что ядро населения Ростовской земли составляли новгородцы и кривичи, чьи курганы в виде валов сходны с литовскими, а курганы с венцом из валунов в основании принадлежат новгородцам [Спицын, 1899; 331] - то позднее его точка зрения становится более радикальной. Основываясь исключительно на археологических данных, Спицын утверждал, что новгородские курганы Х - начала ХI веков с кострищами, которые есть и в Ростовской области, сходны с погребениями западных кривичей. Исходя из этого, а также из отсутствия на наших землях жальников, которые бытовали в Новгороде с конца XII до XVI веков, в 1903 году он делает вывод, что новгородские словене не принимали участия в колонизации, а их земли в свое время были заняты западными кривичами.

Спицын писал о движении кривичей «широкой полосой на восток от Вазузы по левому течению Клязьмы, за Сергиев Посад в Покровский уезд и на северо-восток, на Юрьев Полоцкий» [Спицын, 1906; 4]. Длинные курганы, по его мнению, встречаются в Псковской губернии, у западных и смоленских кривичей, вне области кривичей их нет, это дает возможность проследить пути перемещения кривичей. Правда, таких длинных курганов, как в смоленских и полоцких землях здесь нет, так как, по мнению автора, новгородские кривичи уже в IХ веке начали устраивать погребения в больших сопках [Спицын, 1903; 198-202]. В ответ на это Тихомиров писал: «И так кривичи, кривичи и кривичи, - одни и всюду. Они наполняют и свою собственную землю, они же заселяют и всю средину России… Но куда же делись остальные…словене новгородские, чудь, весь, меря…» [Тихомиров, 63].

Одним из главных аргументов в пользу кривичского направления колонизации Спицын считал появление у Ростова в VIII-IX веках длинных курганов с трупосожжениями, которые являются самым древним памятником смоленских кривичей. Именно смоленским кривичам принадлежат найденные в ростовских и переславских курганах височные кольца с завязанными концами и прорезные подвески. Височных же колец с заходящими концами, свойственных новгородцам, мало, они встречаются только на Мсте. Таким образом, участие в колонизации новгородцев если и имело место, то незначительное [Спицын, 1905а; 170].

Тихомиров, как сказано выше, активно полемизировал со Спицыным. Он писал, что длинные курганы нигде не встречаются без полушарных, что новгородские земли были в то время «ядром норманщины», что препятствовало переселению сюда кривичей. Более того, он обвинял Спицына в «идолопоклонстве вещи в ущерб преклонению перед ее создателем – человеком». Приводя данные 467 курганов, исследованных Уваровым и Савельевым, он насчитал 166 предметов скандинавских и близких к ним, 88 – западных, 51 – смоленских, 24 – рязанских (вятических), на основании чего сделал компромиссный вывод о том, что Ростовская область заселялась славянами из разных мест, но ни к одному не примкнула, создав собственную культурную общность. Массовое переселение шло, когда здесь еще не было местных особенностей, что привело к смешению говоров и обрядов [Тихомиров, 78].

Сторонником вятичей как ведущего ядра славянской колонизации был филолог А.И. Соболевский. Основываясь исключительно на лингвистических данных, он писал, что важнейшими отличительными чертами русских говоров является присутствие или отсутствие «аканья», этот признак появляется в письменных памятниках только в XIV веке, и цоканья, что можно заметить уже в XI веке. В современных говорах Ростово-Суздальской области нет цоканья. Местные говоры ближе к московским, рязанским, тульским, калужским областям, отсюда следует вывод, что потомки древних вятичей, живших по Оке, заселили Ростово-Суздальские земли. Соболевский не отрицает наличие словен, он писал о вкраплениях цокающих говоров на Мологе, об удобных водных путях из Новгородской и Двинской областей. Но первоначальная колонизация, по мнению автора, началась с юга (вятичи), и только потом с востока и севера, да и то в весьма ограниченном количестве. Древние новгородцы же колонизировали западные (чудь) и северо-восточные, богатые пушниной земли [Соболевский, 1902; 100-102].

Возможность вятической колонизации не отрицал, как уже говорилось, и Тихомиров. Если вятичи вышли на Оку, они несомненно должны были выйти и на Волгу. Тихомиров также придавал большое значения лингвистическим источникам и отмечал такие северные черты местных говоров, как «цоканье» и «дзеканье» (Покрово-Ситская волость и на границе с Вологодской губернией). Вятичи, по его мнению, не знали курганов, их промышленность была слабо развита и не была предметом вывоза - именно этим объясняется отсутствие вятичских вещей в курганах. Помимо местных говоров свидетельством присутствия здесь вятичей служат такие географические названия как село Вятское или пустынь Вятская [Тихомиров, 87-90].

Противником вятического направления колонизации был Спицын. Он писал, что вятичи не имели здесь торговых интересов, их височные кольца в курганах отсутствуют [Спицын, 1899; 336], следовательно, вятичи - как, впрочем, и радимичи или северяне, в колонизации не участвовали. Лишь в последующие века, при перенесении столицы в Москву, вятичские племена, слившись с кривичскими, проникли на ростово-суздальские земли [Спицын, 1906; 6].

Рис.20. А.А. Спицын

Рис. 21. Скорлупообразная фибула из Тимеревского могильника

А.А. Спицын, не слишком углубляясь в этот вопрос, в принципе не отрицал, что во второй половине IX веке в новгородских землях появляются курганы с сожжениями, частью норманнские, частью заимствованные новгородцами у норманнов [Спицын, 1899; 309]. Подтверждения норманнской теории искали в ярославских курганах и зарубежные археологи. Так, в 1913 году на Михайловском курганном могильнике работал профессор Стокгольмского университета Туре Арне [Кирпичников, 1969; Приезд, 1913]. Тем не менее, среди краеведов были и такие, кто сомневался, а то и вообще отрицал норманнскую теорию. Например, Э.Н. Берендтс с сомнением замечал: «были ли норманны? Вопрос субъективен и едва ли скоро будет решен» [Берендтс 1914; 124]

Помимо норманнов, Тихомиров называл среди обитателей ростовских земель хазар и половцев. Он писал, что хазары, проходили сюда по Волге через земли вятичей и свидетельство этому – название деревни Козарка. Есть здесь и половецкие названия – Итларь, Осенево (хан Итларь убит в 1095 году Ольбегом Ратиборовичем) [Тихомиров; 102-103].

Итак, в местной дореволюционной историографии сформировались несколько основных гипотез славянской колонизации ростовских земель. Единой точки зрения на эту проблему не сложилось, да, пожалуй, она и не могла сложиться. И до сих пор этот вопрос остается одним из наиболее дискуссионных, хотя наиболее признанной точкой зрения считается сочетание двух волн славянской колонизации – новгородской и кривической. Отсутствие в курганах ромбо-щитковых височных колец, которые служат характерным признаком словенской культуры, В.В. Седов объясняет тем, что начальное освоение края происходило до выработки в новгородской среде локального типа височных украшений [Седов,1982; 167].

Таким образом, хотя все более широкое использование археологических источников стало серьезным достижением дореволюционных исследований, используемые в них материалы пока еще ограничивались инвентарем погребальных памятников, что мешало вполне объективно судить о времени, характере и этническом составе проникновения на территорию края славянских племен.

Помимо общеисторических вопросов исследователей в этот период интересовали и сугубо археологические проблемы. Например, вопрос о происхождении курганов. Здесь также главными оппонентами оказались Тихомиров и Спицын. Последний считал, что на ярославские земли курганный обряд принесли кривичи. Это были длинные курганы с ровиками в основании, которые всегда соседствовали с круглыми. Размер длинных курганов колебался от 5 до 60 саженей. Погребение представляло собой сожжение (на материке или подсыпке), в насыпи наличествовали угольно-пепельные слои, погребение сопровождал бедный инвентарь и керамические сосуды из плохой глины с примесью дресвы, в форме стопки с короткой шейкой [Спицын, 1903а; 198].

Спицын отмечал, что подобные курганы имеют сходство с жилищем (четырехугольное основание и скаты), а по Нестору славяне устраивали погребения на «столбех, на путех», то есть погребения в домиках или домовищах на сваях. В результате он делает вывод о кургане как подражании дому, но растущем из земли (у дреговичей в XI-XII вв. внутри кургана деревянный дом с крышей) [Спицын, 1903а; 102].

Тихомиров строит свою теорию происхождения курганов. По его мнению, они были занесены в славянские земли скандинавами. Полемизируя со Спицыным, он отмечал, что форма кургана вовсе не сходна с жилищем, это естественная форма насыпи земли с округлым основанием [Тихомиров, 1908; 10-16]. Тихомиров называет два вида погребальных памятников, бытовавших у славян до распространения курганов. Это могила (гроб) – яма для погребения, зарывания умершего, и гробница (голбец, домовище) – наземное сооружение для похорон, сокрытия, ограждения покойного. Над могилой могла быть насыпь, но необязательно. Домовище – ограда трупа, сделанная из камней или бревен, сходна с кромлехом, дольменом. До нашего времени сохранился ее пережиток в виде памятника над могилой.

Когда у славян появились курганы, они стали засыпать ими привычный голбец. Древние славяне, у которых большее распространение получила могила, стали ставить над ней голбец (камень, колода) для души покойного. Голбцом называли также припечное сооружение, закрывавшее лаз в подполье. По видимому, первоначально он был оградой для непосвященных, закрывавшей путь к сакральному месту у очага, где в древности могли зарывать покойника. Этот обычай сохранился у лопарей и в ХIХ веке.

В летописи гробница Владимира Первого названа «корста». По-видимому, это слово означало кусок коры, в который заворачивали покойного. Позднее непрочная кора была заменена колодой или досками. На севере могила до сих пор называется «корста» (керста) и представляет собой погребение над землей за оградой. Известен и способ погребения в дуплах деревьях. При сожжении пепел ставился в горшке на столб, именно этот обряд и описан в «Повести временных лет» [Тихомиров, 1908; 34].

Тихомиров дал в своей работе общую, по его мнению, для большинства народов, в том числе и для древних славян историю похорон. На первом этапе это безучастное отношение к умершему, затем охрана трупа и жалость по отношению к умершему, что привело к обычаю засыпать покойника травой, песком, оборачивать корой, обносить оградой. Третий этап - это собственно похороны, то есть прятание трупа (в дупла, на деревья, в естественные пещеры, в естественные углубления, в воду) и заботливо почтительное отношение к умершему. И последнее – сожжение, то есть поклонение покойному и отправление его на небо [Тихомиров, 1908; 45-52]. Этот алгоритм вряд ли можно принять за истину, так как далеко не у всех народов существовал обряд сожжения покойника, а в случае древних славян кремация, наоборот, сменяется ингумацией.

Тихомиров также писал о переходной эпохе от язычества к христианству, чем и объяснял разнообразие в погребальном обряде. На основе материалов из раскопок курганов на Греховом ручье в Угличском уезде, он сделал следующий вывод - в больших курганах нет прослойки золы, значит, здесь похоронены христиане, которые уже не зажигали на месте погребения костер; в малых курганах погребены язычники, их сопровождает горшок с пищей, бедный инвентарь и обязательный слой золы [Архив ИИМК РАН. Ф.1. Д. № 82/1900. Л. 24].

Пожалуй, самую подробную характеристику ярославским курганам в этот период дал Спицын. Опираясь на материалы из раскопок Савельева и Уварова, он выделил курганы VIII-IX веков, характеризующиеся довольно бедным инвентарем, сожжением на стороне с помещением затем вещей и останков в керамический сосуд. С X века, в связи с проникновением сюда христианства, сожжения сменяются погребениями, хотя курганы со следами кострищ встречаются до XI века, особенно это касается погребений женщин как более консервативной части населения. В насыпях XII века нередки остатки гробовищ [Спицын, 1905а; 95-99]. Спицын описывал и различные виды височных колец, отмечая их этническую принадлежность. Он перечислил также виды бус, встречающихся в погребениях, например - хрустальные, аметистовые, сердоликовые, глиняные, стеклянные и другие [Спицын, 1905а; 104].

В целом, оценивая развитие славянской «промышленности», краеведы отмечали ее невысокий уровень. Например, Тихомиров писал, что в IХ-Х веках в Ростовской области господствовала норманнская и финская промышленность, а славянская была бедна и незначительна [Тихомиров; 111]. Спицын еще более категорично утверждает, что в IХ-Х веках все северные славянские племена пользуются предметами культуры, усвоенной латышской отраслью литвы, а потом скандинавскими и восточными изделиями. «Самостоятельного русского искусства нет и проблесков, все нужное целиком заимствовалось у других народов» [Спицын, 1899; 18]. Впрочем, Д.Н. Анучин предостерегал от поспешных выводов, основанных только на археологических данных, говоря, что бедный инвентарь в погребениях еще не свидетельствует о бедной культуре, а лишь характеризует погребальный обряд [Седьмой съезд, 1888; 56].

Находки монет в славянских погребальных памятниках позволили сделать выводы о развитых торговых связях с восточными и западными странами. Н.Н. Ушаков отмечал, что торговля с Востоком началась еще в VIII веке и велась через Булгар, с Византией через Киев, а с Западом самостоятельно, но уже после проникновения варягов в верховья Волги [Ушаков, 1913; 15].

На рубеже веков состоялись первые археологические раскопки в Ярославском крае на территории города. Это были работы, проведенные И.А. Тихомировым в 1900 году в Угличе. Тихомиров, по его словам, обнаружил здесь следы каменного княжеского двора XIII века, украшенного изразцами и карнизом из тесаного кирпича, полы были выстланы кирпичом, крыши крыты желобчатой черепицей. Небольшие комнаты примыкали к Преображенскому собору, составляя с ним единое целое. В целом строение, по мнению археолога, имело сходство с западноевропейским замком. Качество муравленых зеленых печных изразцов свидетельствует об участии в их изготовлении восточных мастеров. Русские каменщики были, вероятно, лишь подмастерьями и учениками. В летописи, по словам Тихомирова, нет сведений о строительстве и разрушении каменных стен. Более того, в этот период каменных укреплений нет нигде, кроме Киева [Тихомиров, 1909; 10-12].

В первые десятилетия ХХ века шел также процесс сбора археологического материала с территории города Ростова. Таким образом сформировалась коллекция из 180 случайных находок, собранных на берегу озера Неро на протяжении достаточно длительного периода - с девятисотого по 1920 год (А-59). В ее состав ходят предметы из стекла, бронзы, железа, кости, датируемые в основном XI - XIII вв. Эти материалы сохранились в собрании музея Ростовского кремля [Михайлова, 1993; 252-258].

В начале ХХ века продолжается также работа по усовершенствованию методики раскопок. Специальная Комиссия XIV археологического съезда поручила В.А. Городцову и Д.Я. Самоквасову составление подробного руководства по проведению раскопок. Из-за смерти Самоквасова Руководство было опубликовано в 1914 году за подписью одного Городцова [Городцов., 1914]. В целом эта работа не много отличается от методических указаний Спицына, но содержит больше теоретических и технических рекомендаций.

Городцов четко определял цель археологических раскопок как «розыск материалов для освещения состояния культуры человека с древнейших времен», отмечая, что раскопки позволительны лишь лицам, получившим серьезную научную подготовку. Особое внимание он обращал на тот факт, что предпринятые раскопки необходимо довести до конца, а ради проверки добытых раскопками результатов будущими исследователями необходимо часть памятника оставлять нераскопанным. В могильнике это должна быть половина курганов, на городище и стоянке не менее половины площади. Исключением из этого правила могут быть лишь ситуации, когда очевидна большая вероятность уничтожения памятника [Городцов, 1914; 5-6].

Подобное отношение к ведению раскопок и сейчас служит основой политики Института археологи РАН: «первостепенной задачей полевой археологии в настоящее время является сохранение археологического наследия для будущих поколений исследователей, что зафиксировано “Международной хартией по охране и использованию археологического наследия” (1990 г.) и “Европейской конвенцией по археологическому наследию” (1992 г.). Следовательно, раскопкам прежде всего подлежат памятники, которые неизбежно будут разрушены при производственно-строительных работах, а также памятники, разрушаемые в процессе природных воздействий» [Положение, 2001; 14-15].

После завершения работ Городцов настоятельно советовал засыпать раскоп, при этом замечая, что идеальным вариантом было бы оставить на месте памятника сторожа, хотя, по понятным причинам, это невозможно. Археолог обращал особое внимание на тот факт, что поскольку раскопки почти всегда приводят к полному разрушению памятника, перед исследователем стоит нравственная ответственность перед наукой, так как сделанные ошибки исправляются с большим трудом. «Лучше совсем не производить раскопки, чем производить их не правильно» [Городцов, 1914; 6].

Археолог подробно остановился на такой теме, как наиболее удобное время для проведения раскопок. Он рекомендовал проводить работы в северной России в мае и июне, в средней – во второй половине апреля, мае, первой половине июня и затем в августе и сентябре. В лесу, писал он, раскопки предпочтительнее проводить весной и осенью, когда зелень не мешает обнаружению памятника.

Городцов рассматривал и такой чисто организационный вопрос, как требования к найму рабочих. Он рекомендовал нанимать односельчан, профессиональных землекопов, причем лучше, если они уже имеют опыт работы в экспедиции. Из рабочих следует назначить одного «надсмотрщика», который будет расставлять рабочих, следить за исправностью ведения работ, отвечать за инструмент и собирать найденные вещи. Археолог замечал, что лишние рабочие приносят больше вреда, чем пользы и делал примерные расчеты необходимой рабочей силы: при исследовании курганов и городищ на 1 исследователя 10 рабочих, при этом на 1 рабочего должно приходиться не более 3 аршин траншеи. При работе колодцем 3х3 аршина – 1 человек, 4х4 аршина – 2 человека, 5х5 аршин – 3, 10х10 аршин – 12 человек и т.д. 1 рабочий за 10-ти часовой рабочий день, по мнению автора, может перекопать 1-2 кубической сажени рыхлого грунта (при перекидывании земли), а при выкиде - 1 куб. сажень рыхлой или 0,5 куб. сажени слежавшейся земли [Городцов, 1914; 17-18].