КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Неоинституционализм — радикальная смена парадигмыВсередине 1960-х гг. экономисты Р. Кроуз и Д. Норт предложили принципиально иное понимание механизмов формирования и изменения социальных институтов3. В противоположность незыблемой в то время теории структурных функционалистов они дерзнули доказать, что социальные институты постоянно подвержены изменениям. Методологически Норт и Кроуз мыслили иначе, чем Парсонс4. Они не исходили из аналитических конструктов в рассмотрении социальных реалий, но, напротив, анализируя реальные экономические процессы, выдвигали теоретические обобщения и предлагали соответствующие концептуальные «метки»-понятия. Принципиальные теоретические обобщения неоинституционалис-тов следующие: а) Не только узаконенные нормы социальных (экономических в дан б) Нетрадиционные правила устанавливаются социальными субъек в) Отсюда важное следствие — инициирующие новые нормы, пра г) В отличие от парсонианской парадигмы жесткой целостности социо Таким образом, нормой бытия социальных институтов является как раз не их стабильность, но именно изменения, реагирующие на динамизм социально-экономических и иных процессов. Неоинституционализм как особое направление разрабатывался исследователями в области экономической теории, поэтому в центре внимания здесь рациональность экономического поведения соответственно принципу «минимизация затрат, максимизация приобретений». Общетеоретическое основание нового понимания социальных институтов следует искать в деятельностной парадигме. Маргарэт Арчер, заимствовав у Бакли сам термин, выдвинула теорию морфогенеза (противопоставив его морфостазису). Согласно теории структурации Гидденса, социальные институты, как и другие структурные элементы общества (например организации), (а) бессубъектны, (б) обладают определенными ресурсами (например, система образования в качестве социального института требует немало материальных и людских средств) и (в) диктуют определенные нормы, правила использования и накопления институциональных ресурсов. Гидденс указывает на взаимосвязи между бессубъектными институтами и собственно социальными субъектами (индивидами, их сообществами). Социальные субъекты — это, в терминологии Гидденса, «агенты». Но агенты — социальные субъекты первоначально социализируются в рамках тех социальных институтов, которые уже существуют, и лишь позже, приобретя должный личностный и статусный ресурс, своими практическими действиями влияют на изменения социальных институтов и иных структур, вплоть до радикальных их преобразований. Поскольку же социальные институты обладают некими необходимыми для общества собственными институциональными ресурсами (М. Арчер), социальные субъекты вместе с тем могут или не вполне способны создавать правила пополнения и использования ресурсов социальных институтов. Пример институционального ресурса — различия в конституционном устройстве: либо разрешено все, что не запрещено, либо разрешено лишь то, что разрешено. Концепция неоинституционализма выдвигает на передний план не сами институты — структуры, а субъектов, их поддерживающих или изменяющих. Это переносит фокус внимания исследователя с институтов как структур на процессы их формирования. Отсюда — проблематика, связанная с изучением социальных субъектов. Одни из них обладают значительными экономическими, культурными, социальными (в смысле наличия обширных или ограниченных «сетей взаимодействия» с другими деятелями) и иными статусными ресурсами (назовем их «ресурсоемкими»), другие — слаборесурсные, — не имея таких капиталов, вынуждены подчиняться устанавливаемым правилам. Иными словами, сильноресурсные социальные субъекты начинают формулировать и закреплять правила социальных взаимодействий, отвечаю щие их интересам, что позволяет им же расширять поле своего экономического и политического влияния, наращивать свой капитал (экономический, политический, капитал интеракций, контроль за средствами массовой информации и т. п.). Как и финансовый капитал, эти субъекты вкладывают свой социальный капитал в рост путем завоевания доминирующих позиций в обществе и расширения сетей взаимодействий с другими, ныне в условиях информационных сетей. В демократических обществах в роли активных преобразователей социальных институтов выступают многообразные коллективные субъекты — общественные движения, партии и гражданские объединения, противоборствуя тем, кто стремится занять командные позиции в становлении новых институциональных правил. Так или иначе, проблема социальных институтов переходит теперь в область соотношения различных социальных сил, каждая из которых стремится навязать обществу свои правила игры либо же добивается разумного компромисса. Возьмем два примера. В российской системе образования нынче введена плата за обучение — пополнение финансов данного социального института. Состоятельные студенты (из сильноресурсных семей) способны следовать данной норме, другие — нет. Им предстоит жесткая конкуренция при поступлении в вуз6. Второй пример. В ныне действующим российском КЗОТ предписано, что при заключении коллективного (генерального) трудового соглашения между работниками и работодателем интересы работников представляет профсоюз, в который входит большинство занятых на предприятии, фирме. Парадокс состоит в том, что в этот профсоюз как правило входят и наемные служащие хозяина-работодателя, т. е директор, его заместители и т. д. В нормальной рыночной экономике такое представляется абсурдом, ибо интересы работников и работодателя, мягко говоря, не совпадают. Как случилось, что Российская Дума приняла такой Кодекс о труде? Предельно ясно — под давлением сильноресурсных депутатов, выражающих интересы бизнеса. Том Бернс и Елена Флэм [9] из университета Уппсалы на основе тщательного эмпирического изучения деятельности различных предприятий и фирм предложили «теорию систем правил». Авторы выделяют собственно систему правил, каковые во многом зависят от данной культуры с ее глубокими традициями, далее — режимы правил, как они поддерживаются позитивными и негативными санкциями, закреплены в инструкциях и, наконец, грамматику правил как усвоенные акторами способы действий в самых разных ситуациях. Книга заполнена десятками схем, указывающих на ситуации взаимодействия в сфере трудовых отношений и способы применения тех или иных правил в зависимости от ситуации, состава участвующих акторов, наличия или отсутствия более общего регулирующего прин- Эта работа — отличный образец эмпирического исследования становления правил взаимодействия в организациях. Названная теория обладает высокой эвристичностью при анализе макросоциальных и глобальных институтов. Итак, неоинституционалистский деятельностный подход представляется более адекватным современным социально-историческим условиям динамических и часто не ожидаемых изменений в социальных системах — в обществах, государствах, миросистеме в целом.
27. Социальные структуры и социальные агенты по Гидденсу, Арчер и Штомпке.
Согласно теории структурации Гидденса, социальные институты, как и другие структурные элементы общества (например организации), (а) бессубъектны, (б) обладают определенными ресурсами (например, система образования в качестве социального института требует немало материальных и людских средств) и (в) диктуют определенные нормы, правила использования и накопления институциональных ресурсов. Гидденс указывает на взаимосвязи между бессубъектными институтами и собственно социальными субъектами (индивидами, их сообществами). Социальные субъекты — это, в терминологии Гидденса, «агенты». Но агенты — социальные субъекты первоначально социализируются в рамках тех социальных институтов, которые уже существуют, и лишь позже, приобретя должный личностный и статусный ресурс, своими практическими действиями влияют на изменения социальных институтов и иных структур, вплоть до радикальных их преобразований. Поскольку же социальные институты обладают некими необходимыми для общества собственными институциональными ресурсами (М. Арчер), социальные субъекты вместе с тем могут или не вполне способны создавать правила пополнения и использования ресурсов социальных институтов. Пример институционального ресурса — различия в конституционном устройстве: либо разрешено все, что не запрещено, либо разрешено лишь то, что разрешено. Концепция неоинституционализма выдвигает на передний план не сами институты — структуры, а субъектов, их поддерживающих или изменяющих. Это переносит фокус внимания исследователя с институтов как структур на процессы их формирования. Отсюда — проблематика, связанная с изучением социальных субъектов. Одни из них обладают значительными экономическими, культурными, социальными (в смысле наличия обширных или ограниченных «сетей взаимодействия» с другими деятелями) и иными статусными ресурсами (назовем их «ресурсоемкими»), другие — слаборесурсные, — не имея таких капиталов, вынуждены подчиняться устанавливаемым правилам. Иными словами, сильноресурсные социальные субъекты начинают формулировать и закреплять правила социальных взаимодействий, отвечаю щие их интересам, что позволяет им же расширять поле своего экономического и политического влияния, наращивать свой капитал (экономический, политический, капитал интеракций, контроль за средствами массовой информации и т. п.). Как и финансовый капитал, эти субъекты вкладывают свой социальный капитал в рост путем завоевания доминирующих позиций в обществе и расширения сетей взаимодействий с другими, ныне в условиях информационных сетей. В демократических обществах в роли активных преобразователей социальных институтов выступают многообразные коллективные субъекты — общественные движения, партии и гражданские объединения, противоборствуя тем, кто стремится занять командные позиции в становлении новых институциональных правил. Так или иначе, проблема социальных институтов переходит теперь в область соотношения различных социальных сил, каждая из которых стремится навязать обществу свои правила игры либо же добивается разумного компромисса. К универсальным инструментам, я уверен, можно отнести принцип INIO П. Штомпки8. Любую социокультурную общность и социальную систему, согласно этой модели, можно проанализировать, принимая во внимание четыре измерения: «I» как идеологии, системы ценностей (здесь уместны и Т. Парсонс, и М. Шелер, и, конечно, К. Маннгейм); «N» как нормативная система (десятки нормативистских концепций будут уместны); второе «I» как интеракции (преимущественно вертикально организованные или преимущественно горизонтально-гражданские либо сетевые); наконец, «O» как opportunity — социальный ресурс, социальный и символический капитал групповых и индивидуальных деятелей. INIO Штомпки — инструмент, заведомо предполагающий привлечение множества теоретических концепций в анализе данных социальных процессов. Эвристичность формулы Штомпки вполне убедительно демонстрируют работы студентов магистратуры Центра социологического образования Института социологии РАН, где рассматриваемый инструмент великолепно работает при анализе самых разных проблем (от проблематики рисков до гендерных сюжетов) 9. Трудно не согласиться с тем, что деятельностная парадигма в сравнении с постмодернистской более адекватна реалиям современного мира и российским в частности. Так, советские социальные структуры, если использовать идею Штомпки о трех формах динамики структур, оперировали по «принципу инерции», власть предпочитала не допускать каких-либо существенных изменений. Эпоха Л. Брежнева получила название периода стагнации. Протестующие против системы, такие как академик А. Сахаров, подлежали изоляции. Период горбачевской перестройки можно, я думаю, отнести ко второй у Штомп-ки форме динамики структур — процессу становления по «принципу момента» или «континуальности», согласно которому начатый процесс изменений не прекращается, но и не отличается систематичностью, допускает пропуски некоторых уровней. СХЕМА В ОТДЕЛЬНОМ ФАЙЛЕ 28. Что означают понятия формальные и неформальные институты, соотношение между ними. Принципиальные теоретические обобщения неоинституционалис-тов следующие: а) Не только узаконенные нормы социальных (экономических в дан б) Нетрадиционные правила устанавливаются социальными субъек в) Отсюда важное следствие — инициирующие новые нормы, пра г) В отличие от парсонианской парадигмы жесткой целостности социо
29. Проблема институциональных матриц. Постсоветская институциональная реальность в России, если рассматривать ее с позиции классиков, — драматическая аномия. С позиций нео-институционалистов — это норма переходного периода, по существу радикальной смены основополагающих общественных институтов. Здесь нельзя не задуматься о концепции институциональных матриц. Идея институциональных матриц была высказана Карлом Поланьи, который предлагал рассматривать экономику как встроенный в контекст всей совокупности культурных традиций и общественных отношений институт. Эта мысль была развита Дугласом Нортом. Последний писал: «Традиция в этнических сообществах определяет не только непрерывность, преемственность социальных институтов, но и границы инноваций, являясь главным критерием их законности и допустимых в данном обществе вариантов социальной активности»7. Опираясь на эту идею, работы О.Э. Бессоновой, А. Ахиезера и других авторов, новосибирский социолог С. Кирдина предприняла попытку построить теорию институциональных матриц «Х» — восточного типа и «Y» — западного. «Матрицы, — пишет Кирдина, — это устойчивая сложившаяся система базовых институтов8, регулирующих взаимосвязанное функционирование основных общественных сфер — экономической, политической и идеологической». Их различия иллюстрирует схема 2 [3. С. 59, 64–65]. Иерархическое устройство унитарного типа заведомо обречено на иерархизацию властных отношений: сверху поступают некие указания-распоряжения, снизу — жалобы и обращения к высшему начальству. Раздаточная экономика9 и сегодня имеет место в России, где регионы-доноры направляют средства не прямо в бюджет регионов-реципиентов (как, например, во Франции), а путем перераспределения центром. Схема 2. Типы институциональных матриц Х-матрица______________________Y-матрица
Концепция институциональных матриц вполне совпадает с аналогичной социокультурной концепцией В. Федотовой, согласно которой Россия — это «другая Европа»10. Россия, можно сказать, балансирует между Евразией и Азиопой11. Принципиальное отличие — традиционное отсутствие гражданских структур — не зависимых от государства и чиновничества объединений граждан. Западно-Европейские и Американские матричные структуры устроены иначе — по принципу «волчка», или гироскопа. Здесь доминируют гражданские объединения, принцип Общественного Договора между гражданами и центральной властью, каковая пребывает в состоянии принуждения к открытой публичной политике. Итальянский марксист Антонио Грамши, находясь в тюрьме, писал после Февральской и Октябрьской революций в России, что на Западе при ослаблении государства устойчивость общества обеспечивают выходящие на поверхность гражданские структуры. В России, если там слабеет государство, рушится все12. Между тем утверждения С. Кирдиной о крайней консервативности институциональных (я бы добавил – и национально – ментальных) матриц вызывают бурные споры прежде всего в среде экономистов, но также социологов и других обществоведов. Обратимся к дискуссии о будущем России в миросистеме под углом зрения теории институциональных матриц. Феномен экономической колеи. Концепция институциональных матриц ассоциируется с предложенной в конце 1970-х гг. экономической теорией path dependency — зависимости экономики стран от ра нее пройденного пути. Американский экономист Т. Мэдисон составил таблицу различных показателей состояния экономики европейских и стран других континентов, в основном используя архивы колониальных держав Великобритании и Португалии. «Таблицы Мэдисона», как их назвали, вызвали потрясение. Оказалось, что за 150 лет подавляющее большинство стран не изменило своего положения в ряду экономических лидеров, идущих следом за ними и вплоть до экономически наиболее отстающих. А. Аузан13 назвал этот феномен «экономической колеёй». По подсчетам Л.А. Фридмана14, среднедушевой доход на одного россиянина в наиболее благополучном 1913 г. и спустя столетие радикальных преобразований в 2004 г. остался в сравнении с аналогичным показателем в США таким же, а именно — около 25 % от американского. Среднедушевой доход в Китае как был, так и остается сегодня вдвое ниже показателя по России (около 12 % от США)15. Экономисты нашли, что решающая причина этого удивительного феномена — высокая устойчивость социальных институтов. «Становится все сложнее определить, где кончается экономика и начинается социология, социальная антропология и политическая наука», — заметил один из них. И дальше: «Экономисты обнаруживают, что они стали писать о таких явлениях, как связь между идеологией и предпринимательской активностью, между уровнем грамотности и психологическими ориентациями на развитие, о влиянии сельской, общинной организации на экономическое развитие и т. п.»16. Дуглас Норт посчитал, что институциональные правила в области экономики в два раза сильнее коррелируют с порядковым местом страны на мировой шкале сравнительного экономического потенциала 90–100 стран, чем собственно экономические показатели национального дохода, темпов роста, уровня инфляции, собираемости налогов и открытости внешней торговли17. В таблицах Мэдисона есть лишь два исключения — Великобритания и Япония (вместе с дальневосточными «тиграми»). Великобритания полтораста лет тому назад лидировала вместе с Португалией в мировой экономике. Обе были мощными колониальными державами. С утверждением конституционной монархии Британия резко пошла вверх, Португалия, в которой традиционная монархия просуществовала до 1930-х гг., нынче замыкает список западноевропейских стран ЕС по своим экономическим показателям. Япония и «тигры» были принуждены США в роли оккупанта после падения фашизма к утверждению социальных институтов западной «матрицы»18. Александр Аузан предпринял попытку рассмотреть варианты выхода из «колеи» для России. Все они представляются на сегодня маловероятными. В сущности, если полагать, что «исторический случай» способен сыграть судьбоносную роль в развитии страны, то единственным механизмом, дающим шанс на проведение соответствующих реформ является демократическое правление. Георгий Сатаров метко назвал это институционализацией случая. Предложенные обществу отвечающие интересам большинства и согласующиеся с ресурсами страны новые идеи имеют вероятность быть реализованными в силу того, что сторонники этих идей могут занять ключевые посты в государственной власти. В глубоко аналитической книге Евгений Ясин [10] страстно полемизирует со Светланой Кирдиной и, не отрицая идею институциональных матриц, оптимистически видит будущее демократии в России. Он называет это проектом «модем» — модернизацией демократии снизу, не сверху, как всегда было в российской истории. Становление такой демократии представляется автору возможным в предстоящие 30–40 лет благодаря выходу на авансцену общественной жизни новых поколений элит и граждански активных людей, которые будут вынуждены осознать необходимость не усеченной демократической системы, но доминирования гражданских структур, интересы которых институционально закреплены общественным договором с государством. В последние годы появились работы, в которых авторы формулируют теоретические основания решения проблемы институциональной колеи. О. Бессонова предложила, как она пишет, интегрально-институциональную парадигму цивилизационного развития19. Она полагает теорию институциональных матриц устаревшей. В предлагаемой иной парадигме выделены три уровня социальной реальности, соответственно, уровни конфигурации институтов и структур реальности. Уровни социальной реальности, по Бессоновой, — это глобальная цивилизацонная матрица (включает био-, ноо, техно- и этно-сфе-ры), в которой может быть два институциональных архетипа, а именно рынок и раздаток. Эволюция приводит к синтезу этих институтов на уровне локальных цивилизационных матриц (принципиальное отличие от концепции институциональных матриц С. Кирдиной). Опираясь на предложенную парадигму, Бессонова прогнозирует будущее России как «великую трансформацию» в сторону гармоничного совмещения раздаточных и рыночных механизмов в экономике, перехода от моно-к демократическому государству. Близкую по существу концепцию разрабатывает экономист Аркадий Мартынов20. Он опирается на системную теорию и подчеркивает, что «отличительным признаком социальной системы в сравнении с технологической системой выступает наличие механизма рефлексивного саморегулирования». Автор считает возможным конвергентный путь развития миросистемы, находит подтверждение своего прогноза в реальных конвергентных процессах, которые, он считает, имеют место в странах Восточной Азии: Тайване, Малайзии, в несколько меньшей мере в Республике Корея, Сингапуре. А.Мартынов полагает возможным развитие Китая по «третьему пути», не социалистическому и не капиталистическому, но конвергентному. Автор считает необходимым отказ Россия от импорта глобализационной модели «в ее неолиберальном и неоконсервативном вариантах» и избрание стратегии «третьего пути». Третий путь и есть то, о чем пишет О. Бессонова — равноправное положение институтов государственного регулирования (раздаточного у Бессоновой) и рыночного саморегулирования. Резюме о состоянии дискуссии. На мой взгляд, оно пока таково, что теоретически проблема остается спорной, а под углом зрения наблюдаемых тенденций и в России и в миросистеме перспектива не слишком оптимична. С одной стороны, похоже, что концепция институциональных матриц «работает». Т.И. Заславская пишет: «...попадая в российскую среду, формально-правовые нормы либерального типа меняются до неузнаваемости. Дело обстоит так, как если бы они подвергались мутации и в результате становились бы неспособными выполнять свое предназначение — служить общезначимым правилам игры»21. Нельзя не фиксировать как исторический факт, что и петровские, и столыпинские, и советские, и нынешние реформы имели прозападный вектор, но политика, ради этого используемая, оставалась и остается государственно-принудительной22. Укрепление вертикали власти, президентские выборы 2008 г., когда действующий Президент фактически назначил своего преемника и далее стал главой правительства и главой партии подавляющего большинства в Государственной Думе — все это свидетельства доминанты российской институциональной матрицы23. С другой стороны, имеются оптимистические аргументы Рональда Инглехарта в пользу возможного «взрывного» развития демократии в России. Инглехарт совместно с Христианом Вельцелем произвел тщательнейшие статистические выкладки на основе данных World Values Survey 1991–1991 г. с охватом 60 наций и пришел к таким выводам: во-первых, вопреки принятому ранее заключению обществоведов имеет место установленная Липсетом в 1993 г. закономерность зависимости развития демократии от модернизации в сфере экономики24 и, во-вторых (что особенно важно в приложении к проблематике социальных институтов), отсутствие западного культурного наследия (протестантизм) не препятствует демократизации, равно как и предшествующий «опыт авторитаризма»25. Не означает ли полученный этими авторами результат, что концепция path dependence в неэкономических полях — в сфере политики и культуры — неприменима? Авторы путем различных приемов статистического анализа, включая регрессионные модели, показывают, что важнейшая детерминанта развития демократических институтов — “либеральные устремления» граждан, их притязания на свободу личности для самореализации и самоорганизации. Каков вывод? Я полагаю, что единственно верный таков: каждый, считающий себя причастным к процессам прогрессивных социальных трансформаций должен делать свое дело, исследователи — исследовать и создавать обоснованные теоретические концепции, отслеживать изменения в массовом сознании, информировать общество о результатах своих изысканий, студенты — не оставаться в стороне от общественной жизни, защищать свою гражданскую социальную позицию. Без наших усилий история не совершается.
30. Как можно представить перспективу реформации России в мир-системе с учетом отличия ее институциональной матрицы от Западных? Постсоветская институциональная реальность в России, если рассматривать ее с позиции классиков, — драматическая аномия. С позиций нео-институционалистов — это норма переходного периода, по существу радикальной смены основополагающих общественных институтов. Здесь нельзя не задуматься о концепции институциональных матриц. Идея институциональных матриц была высказана Карлом Поланьи, который предлагал рассматривать экономику как встроенный в контекст всей совокупности культурных традиций и общественных отношений институт. Эта мысль была развита Дугласом Нортом. Последний писал: «Традиция в этнических сообществах определяет не только непрерывность, преемственность социальных институтов, но и границы инноваций, являясь главным критерием их законности и допустимых в данном обществе вариантов социальной активности»7. Опираясь на эту идею, работы О.Э. Бессоновой, А. Ахиезера и других авторов, новосибирский социолог С. Кирдина предприняла попытку построить теорию институциональных матриц «Х» — восточного типа и «Y» — западного. «Матрицы, — пишет Кирдина, — это устойчивая сложившаяся система базовых институтов8, регулирующих взаимосвязанное функционирование основных общественных сфер — экономической, политической и идеологической». Их различия иллюстрирует схема 2 [3. С. 59, 64–65]. Иерархическое устройство унитарного типа заведомо обречено на иерархизацию властных отношений: сверху поступают некие указания-распоряжения, снизу — жалобы и обращения к высшему начальству. Раздаточная экономика9 и сегодня имеет место в России, где регионы-доноры направляют средства не прямо в бюджет регионов-реципиентов (как, например, во Франции), а путем перераспределения центром. Схема 2. Типы институциональных матриц Х-матрица______________________Y-матрица
Концепция институциональных матриц вполне совпадает с аналогичной социокультурной концепцией В. Федотовой, согласно которой Россия — это «другая Европа»10. Россия, можно сказать, балансирует между Евразией и Азиопой11. Принципиальное отличие — традиционное отсутствие гражданских структур — не зависимых от государства и чиновничества объединений граждан. Западно-Европейские и Американские матричные структуры устроены иначе — по принципу «волчка», или гироскопа. Здесь доминируют гражданские объединения, принцип Общественного Договора между гражданами и центральной властью, каковая пребывает в состоянии принуждения к открытой публичной политике. Итальянский марксист Антонио Грамши, находясь в тюрьме, писал после Февральской и Октябрьской революций в России, что на Западе при ослаблении государства устойчивость общества обеспечивают выходящие на поверхность гражданские структуры. В России, если там слабеет государство, рушится все12. Между тем утверждения С. Кирдиной о крайней консервативности институциональных (я бы добавил – и национально – ментальных) матриц вызывают бурные споры прежде всего в среде экономистов, но также социологов и других обществоведов. Обратимся к дискуссии о будущем России в миросистеме под углом зрения теории институциональных матриц. Феномен экономической колеи. Концепция институциональных матриц ассоциируется с предложенной в конце 1970-х гг. экономической теорией path dependency — зависимости экономики стран от ра нее пройденного пути. Американский экономист Т. Мэдисон составил таблицу различных показателей состояния экономики европейских и стран других континентов, в основном используя архивы колониальных держав Великобритании и Португалии. «Таблицы Мэдисона», как их назвали, вызвали потрясение. Оказалось, что за 150 лет подавляющее большинство стран не изменило своего положения в ряду экономических лидеров, идущих следом за ними и вплоть до экономически наиболее отстающих. А. Аузан13 назвал этот феномен «экономической колеёй». По подсчетам Л.А. Фридмана14, среднедушевой доход на одного россиянина в наиболее благополучном 1913 г. и спустя столетие радикальных преобразований в 2004 г. остался в сравнении с аналогичным показателем в США таким же, а именно — около 25 % от американского. Среднедушевой доход в Китае как был, так и остается сегодня вдвое ниже показателя по России (около 12 % от США)15. Экономисты нашли, что решающая причина этого удивительного феномена — высокая устойчивость социальных институтов. «Становится все сложнее определить, где кончается экономика и начинается социология, социальная антропология и политическая наука», — заметил один из них. И дальше: «Экономисты обнаруживают, что они стали писать о таких явлениях, как связь между идеологией и предпринимательской активностью, между уровнем грамотности и психологическими ориентациями на развитие, о влиянии сельской, общинной организации на экономическое развитие и т. п.»16. Дуглас Норт посчитал, что институциональные правила в области экономики в два раза сильнее коррелируют с порядковым местом страны на мировой шкале сравнительного экономического потенциала 90–100 стран, чем собственно экономические показатели национального дохода, темпов роста, уровня инфляции, собираемости налогов и открытости внешней торговли17. В таблицах Мэдисона есть лишь два исключения — Великобритания и Япония (вместе с дальневосточными «тиграми»). Великобритания полтораста лет тому назад лидировала вместе с Португалией в мировой экономике. Обе были мощными колониальными державами. С утверждением конституционной монархии Британия резко пошла вверх, Португалия, в которой традиционная монархия просуществовала до 1930-х гг., нынче замыкает список западноевропейских стран ЕС по своим экономическим показателям. Япония и «тигры» были принуждены США в роли оккупанта после падения фашизма к утверждению социальных институтов западной «матрицы»18. Александр Аузан предпринял попытку рассмотреть варианты выхода из «колеи» для России. Все они представляются на сегодня маловероятными. В сущности, если полагать, что «исторический случай» способен сыграть судьбоносную роль в развитии страны, то единственным механизмом, дающим шанс на проведение соответствующих реформ является демократическое правление. Георгий Сатаров метко назвал это институционализацией случая. Предложенные обществу отвечающие интересам большинства и согласующиеся с ресурсами страны новые идеи имеют вероятность быть реализованными в силу того, что сторонники этих идей могут занять ключевые посты в государственной власти. В глубоко аналитической книге Евгений Ясин [10] страстно полемизирует со Светланой Кирдиной и, не отрицая идею институциональных матриц, оптимистически видит будущее демократии в России. Он называет это проектом «модем» — модернизацией демократии снизу, не сверху, как всегда было в российской истории. Становление такой демократии представляется автору возможным в предстоящие 30–40 лет благодаря выходу на авансцену общественной жизни новых поколений элит и граждански активных людей, которые будут вынуждены осознать необходимость не усеченной демократической системы, но доминирования гражданских структур, интересы которых институционально закреплены общественным договором с государством. В последние годы появились работы, в которых авторы формулируют теоретические основания решения проблемы институциональной колеи. О. Бессонова предложила, как она пишет, интегрально-институциональную парадигму цивилизационного развития19. Она полагает теорию институциональных матриц устаревшей. В предлагаемой иной парадигме выделены три уровня социальной реальности, соответственно, уровни конфигурации институтов и структур реальности. Уровни социальной реальности, по Бессоновой, — это глобальная цивилизацонная матрица (включает био-, ноо, техно- и этно-сфе-ры), в которой может быть два институциональных архетипа, а именно рынок и раздаток. Эволюция приводит к синтезу этих институтов на уровне локальных цивилизационных матриц (принципиальное отличие от концепции институциональных матриц С. Кирдиной). Опираясь на предложенную парадигму, Бессонова прогнозирует будущее России как «великую трансформацию» в сторону гармоничного совмещения раздаточных и рыночных механизмов в экономике, перехода от моно-к демократическому государству. Близкую по существу концепцию разрабатывает экономист Аркадий Мартынов20. Он опирается на системную теорию и подчеркивает, что «отличительным признаком социальной системы в сравнении с технологической системой выступает наличие механизма рефлексивного саморегулирования». Автор считает возможным конвергентный путь развития миросистемы, находит подтверждение своего прогноза в реальных конвергентных процессах, которые, он считает, имеют место в странах Восточной Азии: Тайване, Малайзии, в несколько меньшей мере в Республике Корея, Сингапуре. А.Мартынов полагает возможным развитие Китая по «третьему пути», не социалистическому и не капиталистическому, но конвергентному. Автор считает необходимым отказ Россия от импорта глобализационной модели «в ее неолиберальном и неоконсервативном вариантах» и избрание стратегии «третьего пути». Третий путь и есть то, о чем пишет О. Бессонова — равноправное положение институтов государственного регулирования (раздаточного у Бессоновой) и рыночного саморегулирования. Резюме о состоянии дискуссии. На мой взгляд, оно пока таково, что теоретически проблема остается спорной, а под углом зрения наблюдаемых тенденций и в России и в миросистеме перспектива не слишком оптимична. С одной стороны, похоже, что концепция институциональных матриц «работает». Т.И. Заславская пишет: «...попадая в российскую среду, формально-правовые нормы либерального типа меняются до неузнаваемости. Дело обстоит так, как если бы они подвергались мутации и в результате становились бы неспособными выполнять свое предназначение — служить общезначимым правилам игры»21. Нельзя не фиксировать как исторический факт, что и петровские, и столыпинские, и советские, и нынешние реформы имели прозападный вектор, но политика, ради этого используемая, оставалась и остается государственно-принудительной22. Укрепление вертикали власти, президентские выборы 2008 г., когда действующий Президент фактически назначил своего преемника и далее стал главой правительства и главой партии подавляющего большинства в Государственной Думе — все это свидетельства доминанты российской институциональной матрицы23. С другой стороны, имеются оптимистические аргументы Рональда Инглехарта в пользу возможного «взрывного» развития демократии в России. Инглехарт совместно с Христианом Вельцелем произвел тщательнейшие статистические выкладки на основе данных World Values Survey 1991–1991 г. с охватом 60 наций и пришел к таким выводам: во-первых, вопреки принятому ранее заключению обществоведов имеет место установленная Липсетом в 1993 г. закономерность зависимости развития демократии от модернизации в сфере экономики24 и, во-вторых (что особенно важно в приложении к проблематике социальных институтов), отсутствие западного культурного наследия (протестантизм) не препятствует демократизации, равно как и предшествующий «опыт авторитаризма»25. Не означает ли полученный этими авторами результат, что концепция path dependence в неэкономических полях — в сфере политики и культуры — неприменима? Авторы путем различных приемов статистического анализа, включая регрессионные модели, показывают, что важнейшая детерминанта развития демократических институтов — “либеральные устремления» граждан, их притязания на свободу личности для самореализации и самоорганизации. Каков вывод? Я полагаю, что единственно верный таков: каждый, считающий себя причастным к процессам прогрессивных социальных трансформаций должен делать свое дело, исследователи — исследовать и создавать обоснованные теоретические концепции, отслеживать изменения в массовом сознании, информировать общество о результатах своих изысканий, студенты — не оставаться в стороне от общественной жизни, защищать свою гражданскую социальную позицию. Без наших усилий история не совершается.
|