Глава XIII. Требуется психиатр

Каталка, на которой везли Виктора по коридору, то и дело подпрыгивала на стыках неровно выложенной плитки, напоминая поездку на расхлябанном паровозике в старом парке аттракционов. Перед глазами Виктора пробегали серые квадраты подвесного потолка, какие‑то лица, равнодушные или участливо поглядывающие. Однако и по дороге в кабинет МРТ, и уже в светящемся проеме, напоминающем «дырку от бублика» в громадном белом аппарате, готовом сканировать его мозг, физик не прекращал усиленно размышлять о Чинтамани и о только что пережитом опыте. Постепенно из туманной игры слов и образов в голове ученого начала складываться любопытная мозаика, от которой захватывало дух. Равнодушный к происходящему вокруг Виктор не обратил внимания на рекомендацию расслабиться. Он лихорадочно постукивал пальцами по носилкам, ожидая лишь возможности остаться одному и прикоснуться к клавишам ноутбука.

* * *

Врачи, наблюдающие из пульта управления МРТ за показаниями томографа, хором воскликнули:

– Ну и ну!

– Вы когда‑нибудь видели подобную активность обоих полушарий, коллега? – причмокнул специалист кабинета МРТ, обращаясь к хирургу.

– Наверное, нет, – приник к экранам Семен Ефимович, – у вас случайно аппаратура не сбоит?

В разговор вмешался еще один наблюдатель в белом халате:

– Нет, только что тестировали бабушку. Все было в порядке. Интересный экземпляр, где вы его нашли?

– Собственно, попал к нам в состоянии комы. Пациент – физик с ученой степенью. Кстати, сын известной актрисы… Елизаветы Миллер. Помните фильм «Незнакомка» и этот еще… как его? – почесал затылок Семен Ефимович, – «Остановка для двоих»…

– Что вы говорите? – удивился эксперт. – Физик? Обычно у такого народа левое полушарие более развито, а у этого оба шпарят на всю катушку! Да, и еще посмотрите сюда, – мужчина в очках ткнул ручкой в экран, – лимбическая система также очень активна.

– Что это значит? – поинтересовался Семен Ефимович.

– Этот участок отвечает за эмоциональные проявления. Ваш пациент испытывает нечто невообразимое. Может быть даже влюблен, – хмыкнул второй специалист, – а вот эти пятна показывают, что вашему товарищу или сильно хорошо, или очень больно – ведь это отражает работа одного и того же ядра… Наверное, все же больно. Вы что ему анальгетики не даете? Ага, и нейроны правой лобной доли мозга проявляют чрезвычайную активность, – заметив непонимание на лице хирурга, тот пояснил, – она отвечает за концепцию личности. Забавно, люди склонны отождествлять свою личность с душой, но, как вы видите, все чистейшая анатомия, не более чем физико‑химические процессы в головном мозге.

– Он пережил сотрясение мозга, оно могло так повлиять?

Первый эксперт задумчиво предположил:

– Не думаю. Здесь просто какая‑то аномальная активность всех структур наблюдается. В голове вашего пациента творится черт знает что! Я бы рекомендовал ему серьезную дозу успокоительных. Вы посмотрите: у него не голова, а кратер вулкана – так и с ума сойти не долго! Хотя, коллега, вы абсолютно правы – любопытнейший экземпляр!

Семен Ефимович напомнил о предмете анализа:

– Господа, у пациента ранее была выявлена опухоль паренхимы шишковидной железы промежуточной дифференцировки. Давайте обратим все‑таки внимание на эпифиз!

– Так‑так, – присмотрелся к цветным изображениям на экранах аналитик МРТ, – опухоли нет, хотя сам по себе эпифиз непомерно велик. Норма – 4 миллиметра на 6, а тут вместо горошины, сами видите, железа с голубиное яйцо!

– То есть первоначальный диагноз не подтверждается?

– Нет, конечно, – снова принялся грызть ручку специалист, – но аномалия налицо. Несмотря на идеальную форму эпифиза, таких размеров не бывает. Причем, нет ни кисты, ни другого типа опухолей. У меня вопрос, – обратился он к Семену Ефимовичу, – удастся ли задержать этого молодого человека в больнице?

– Возможно, – предположил тот, – он пока и так лежачий, хотя рвется выписываться. А зачем вам?

– Для моей научной работы незаменимый образец! Я как раз исследую функции эпифиза. Есть версия, что этот орган – тот самый «третий глаз» в восточной философии. Декарт, к примеру, говорил, что эпифиз – это «седалище духа», а Блаватская, ссылаясь на оккультистов Востока, называла его Дэвакша – «Божественное Око». Если они правы, человек с такой шишковидной железой может быть чуть ли не вторым Буддой.

– Ну, вы даете! – скептически рассмеялся Семен Ефимович. – Что‑то сейчас все в мистику ударились. Не понимаю я этой моды! Так что увольте, решайте этот вопрос с ним сами. И не сейчас. Вы же видите, мой пациент не в себе. Я заберу результаты.

– Конечно, – кивнул очкастый. – Замечательно интересный пациент! К вашему физику я еще наведаюсь!

– Только не в ближайшие пару дней, – строго предупредил хирург, – он еще после автокатастрофы в себя толком не пришел.

* * *

Покой. Где его найти? Если его нет внутри – не будет и снаружи. Каталку, вернувшую Виктора из кабинета МРТ, встречал целый парад посетителей: элегантная мама, взвинченный Денис с каким‑то листком в руках и группа студентов 2‑го курса, неуверенно озирающихся по сторонам.

Подошедший Семен Ефимович возмутился:

– Товарищи! Больному нужен покой, – он попытался изобразить это жестом, – так что прошу его не беспокоить! Передачи отдавайте Елизавете Андреевне! Здравствуйте, – мягко и кокетливо улыбнулся он актрисе и опять принял суровый вид, – посещения пока отменяются.

Студенты зашептались смущенно, из толпы выделилась пухленькая блондинка с цветами. Прошагав, как пионерка перед торжественным возложением венка к могиле неизвестного солдата, она отдала букет матери Виктора. Ребята вразнобой пожелали:

– Выздоравливайте, Виктор Александрович! – и под суровым надзором врача отправились к лестнице.

– Спасибо! – только и успел сказать Миллер, растроганный неожиданным вниманием. Елизавета Андреевна поцеловала его в щеку:

– Привет. Как ты?

– В порядке, – как обычно, ответил сын.

– А вы, молодой человек? – доктор вопросительно взглянул на Дениса.

– Пусть останется, – попросил пациент.

– Ладно, но ненадолго, – кивнул Семен Ефимович и предупредил, – с вами я поговорю позже, а сейчас, Елизавета Андреевна, пожалуйста, пройдемте в мой кабинет.

Они удалились. Денис помог санитарам вернуть друга на кровать и, нервно покусывая губы, сел рядом.

– Ты говорил – Дина звонила… – начал он.

– Да, часа два назад, – согласился Виктор, – а тебе нет?

– Мне пришло сообщение с ее электронного адреса, – Денис махнул бумажкой. – Вот, я распечатал. Черт знает что! Я ничего не могу понять, что там происходит, и что она думает – просто взрыв мозга! Прочитаешь?

Мелкий шрифт расплылся, и физик вернул письмо другу:

– Прочти, пожалуйста, вслух.

«Денчик, милый мой братик! Это Дина! Чтобы ты не сомневался, что это и, правда, я, напоминаю тебе историю с попугаем, у которого ты оторвал хвост, а мне за тебя влетело от папы, помнишь? А еще я рисовала на стенке под кроватью, и только ты был в курсе…» – Денис сделал паузу и взглянул на изумленного друга, – Все так и было. Кроме нас двоих никто об этом не знает. Ладно, я продолжаю…

«Я не буду перечислять все наши с тобой приключения, хотя сейчас раздумываю, чего бы включить в письмо и улыбаюсь – славное у нас было детство, боевое! Ты всегда был Робин Гудом, спасал всех и вся! Помнишь, как за выпущенную в пруд черепаху тебе от Двужильного и его банды попало? Похоже, что настала моя очередь защитить тебя, Катю, Ванечку, всех наших и Витю, конечно. Я вас очень люблю!!!!!

Не бойся! Я не брежу! Я пока в здравом уме и при памяти. Ты был прав – камни лучше было отдать, но не уверена, что в этом случае все сложилось бы иначе. Меня похитили люди, всерьез практикующие магию. Их главарь называет себя Сетом, гипнотизер из парка (помнишь, я тебе рассказывала?) тоже тут, его зовут Михаил. Еще есть охранник Евгений. Других я не знаю. Сейчас я очень далеко от нашего города, и ситуация сложилась так, что совершенно неожиданно они меня отпустили. Но, на самом деле, Сет продолжает за мной следить. По его словам, им нужны не только камни, но и я сама, как „идеальный проводник энергии“. Я не совсем уверена, что конкретно им от меня нужно, но я решила не возвращаться домой, так как Сет – фанатик – и на деле очень опасен. Он читает мысли и может убивать на расстоянии. Он чуть не убил Витю! Если ты не веришь, расспроси его – он подтвердит мои слова». – Денис поднял глаза от листка, и Виктор сглотнул: – Было такое.

Денис нецензурно выругался.

– Там дальше еще есть что‑нибудь? – спросил Миллер.

– Да.

«Привести за собой „хвост“ из этих личностей к моим близким я не хочу, поэтому остаюсь здесь. И, пожалуйста, не ищите меня! Если вы будете рядом, Сет сможет легко добиться от меня всего, что ему понадобится, угрожая вашим жизням и здоровью. Пока я одна, попробую разобраться с ситуацией. Не волнуйся! Я справлюсь. Что‑то подсказывает, что выход есть. К счастью, мне встретился добрый человек. Благодаря ему, мне не приходится ночевать под открытым небом и голодать. Скажи, пожалуйста, Вите, что я его очень люблю!

Целую,

Дина

P.S. На всякий случай, чтобы ты не волновался, – я цела и невредима. Думаю, все так и будет…И отдай, пожалуйста, ключ соседке, Галине Павловне, чтобы поливала цветы».

– Никогда не думал, что Дуська на такое способна, – признался Денис, – всегда была такой слабой младшей сестренкой, а тут ее на геройство потянуло…

– Знаешь, я кое‑что придумал, – перебил его Миллер, – только надо проверить экспериментально. Во‑первых, допустим, эти мерзавцы действительно влияют на человека. Я убежден, что любое внешнее воздействие, будь то техногенное или биологическое, связано с излучением определенного типа волн. Не так давно мне по делу надо было прочитать массу статей о психотронном оружии. Профессор С. Турлыгин утверждал, что мозговые волны являются электромагнитным излучением с длиной волны около двух миллиметров. Любой человек представляет собой источник электрических и магнитных полей, обладая рентгеновским, гамма, радио, инфракрасным, СВЧ излучением и так далее.

– И что это значит? – не понимал Денис.

– А то, что любую волну можно экранировать, создав защитное поле, предусматривающее ее характеристики. Если мы хотим, в самом деле, помочь Дине, то у нас должно быть оружие и защита против внешнего воздействия. «Щит и меч»…

– А это реально сделать?

– Я думаю, у меня получится… – задумчиво произнес Виктор, – надо только выбраться отсюда.

– Вить, но мы все равно не знаем, где она, – неуверенно произнес друг.

– У тебя есть знакомые хакеры?

– Хакеры? – переспросил Денис. – Да нет. Как‑то не довелось завести таких друзей…

– Значит, надо найти, – твердо сказал физик.

– Зачем?

– Опытный хакер сможет найти источник мобильного звонка и путь электронного сообщения, хотя бы до серверного центра, – сказал Виктор.

– Точно! – обрадовался Денис, а потом засомневался. – Может, это только в кино бывает?

– Да ладно тебе! Настоящий специалист сможет это сделать, я не сомневаюсь.

– Не лучше ли все‑таки задействовать милицию? – не унимался друг, ерзая на стуле.

– Ты думаешь, этот низкорослый следователь примет участие в наших экспериментах?

– Он вроде – неплохой мужик…, ‑ пробормотал Денис.

– Который готов обвинить меня в соучастии в похищении, лишь бы закрыть дело! – взорвался Виктор. – Хороша помощь! Ты вообще хочешь найти сестру?! Хочешь остановить этот бред?!

– Конечно! – вскипел в ответ Денис. – Как ты можешь сомневаться?!

– Тогда найди хакера и перестань миндальничать, – отрезал Миллер, – это только наше дело.

И без того взъерошенный Денис привычным жестом запустил пятерню в шевелюру:

– Не припомню, чтобы ты когда‑нибудь так командовал…

– А я не помню, чтобы оказывался в такой ситуации…

В палате повисла неловкая пауза. Друзья смотрели друг на друга выжидающе.

– Уболтал, – наконец, нехотя сказал Денис, – поищу хакера. Однако, ты – фрукт! Не ожидал от тебя… Тебе еще долго вставать нельзя?

– Пару дней, наверное. Как раз чтобы доработать мою концепцию до конца.

– Ну, дерзай! – согласился Денис. – Я только я не пойму, Вить, а ты на костылях собрался за бандой бегать?

– Об этом я тоже подумал, – хитро прищурился тот, – есть версия, как ускорить процесс…

Денис посмотрел на друга задумчиво:

– Все‑таки ты или гений, или псих…

– Думай, как хочешь, – равнодушно ответил Виктор, – только найди хакера.

– Найду, – протянул руку Денис, – бывай!

– До встречи!

Когда за Денисом закрылась дверь, Миллер, превозмогая острую боль в сломанных ребрах, наклонился и втащил на кровать ноутбук, притаившийся возле тумбочки. Физик пошарил в карманах сумки и облегченно вздохнул – его походный набор инструментов и детали миниатюрного прибора, над которым он трудился, оказались на месте. «Молодец, Василий Игнатьич!» – порадовался молодой человек. Виктор открыл крышку Макинтоша и углубился в работу.

* * *

Медсестра вошла в палату. На одеяле лежала вскрытая серая крышка корпуса с блестящим названием «Полюс‑2», возле которой на аккуратные кучки были разложены детали.

– Виктор Александрович! Что вы делаете? – закричала женщина, глядя, как пациент с деловым видом копается в аппарате для физиотерапии.

Миллер мельком взглянул на нее и буркнул: «Не волнуйтесь, все нормально!». Секунду медсестра стояла на месте, покрываясь пятнами от желания накричать на безобразничающего больного и страха быть за это уволенной, а затем метнулась вон с шепотом: «Это слишком…».

Вооруженный походными инструментами, Виктор с олимпийским спокойствием занимался усовершенствованием прибора. Через пару минут в дверях показался покрасневший Семен Ефимович:

– Э‑эй! Молодой человек, зачем вы портите технику? – строго окрикнул он пациента, тыкая пальцем в сторону безнадежно разобранного аппарата. – Это ни в какие рамки…

Невозмутимый Виктор оставил на мгновение свое занятие и возразил:

– Извините, Семен Ефимович. Я не порчу, улучшаю.

Хирург прокашлялся, и его кашель больше напомнил львиный рык:

– Гм, может быть, вы все‑таки объяснитесь?

– Этот аппарат примитивен, – снисходительно улыбнулся физик, – а мне надо срочно поставить себя на ноги. Я занимаюсь цепью смещения, чтобы предотвратить появление импульсов противоположной полярности при падении магнитного потока.

– «Понятно», – сказал Семен Ефимович, сожалея, что сразу не прописал Миллеру транквилизаторы.

– Дело в том, – продолжал объяснять Виктор, – что если воспроизвести электромагнитное поле, идентичное тому, которое выделяют здоровые ткани, и воздействовать им на поврежденные, процесс заживления должен ускориться. Переломы, как вы сами сказали, заживают в течение месяца, а у меня есть максимум неделя.

– Молодой человек, – возмутился Семен Ефимович, – но это же невозможно!

– Отнюдь, – сказал Виктор, – я высчитал, что электромагнитное поле с необходимой частотой следования униполярных прямоугольных импульсов и определенной амплитудой должно привести меня к нужному результату именно в недельный срок.

Рассерженный врач не понимал всех этих терминов и решил, что испорченный аппарат занесет в стоимость лечения, как бой посуды включают в счет ресторане. Доктор произнес недовольно:

– Я же сказал вам не подниматься.

Виктор скорчил поддельно виноватую мину:

– Как‑то не лежится… Извините.

– Голова ваша. С сотрясениями не шутят. Рискуете заработать эпилепсию…

– Или сойти с ума от бездействия, – пробормотал Виктор. – Мне в любом случае обещан всего лишь год жизни. Я мало, чем рискую.

– Ваш диагноз – опухоль паренхимы шишковидной железы – не подтвердился, – сказал Семен Ефимович, – я только что рассказывал об этом вашей матери…

– Все гораздо хуже?

– Да нет, зачем так сразу? – подошел поближе хирург, опуская руки в карманы. – Скорее наоборот.

– Не томите! – вскричал Виктор. Его худое лицо исказилось от волнения.

– Я не могу сказать, что вы здоровы, – издалека начал доктор, – но МРТ показала, что опухоли эпифиза нет, однако железа у вас аномально большая.

– И что это значит? – Миллер нервно теребил в длинных пальцах крошечную отвертку.

– Мы пока выясняем, – сказал Семен Ефимович, – у вас уникальный случай. Нейрофизиологи хотят исследовать ваш мозг более досконально, – недовольно произнес хирург, решив, что посттравматический синдром налицо.

– Хорошо, – сказал Миллер, – мне надо закончить с прибором… – и повернулся к врачу спиной, пытаясь в неудобной позе орудовать над разобранным железом.

– И все же я настоятельно рекомендую вам лечь, – ответил доктор, покидая палату. Закрыв дверь, он предупредил медсестру:

– Я вызову к пациенту психиатра. Сегодня вряд ли он придет, скорее всего, завтра утром. Если я задержусь, расскажите ему об этом, – Семен Ефимович жестом указал в сторону Миллера, – на мой взгляд, пациент неадекватен. В историю болезни я пишу «посттравматический синдром».

– Я поняла, – вытянулось лицо полной медсестры, сменившей на посту милую Наташу.

– И добавьте в больничный лист пару инъекций феназепама: одну днем и одну на ночь.

– Конечно, – сделала себе пометку в тетради дежурная.

– Проследите, чтобы обязательно спал, – на ходу распорядился главврач, возвращаясь в свой кабинет к обеспокоенной матери Миллера, впервые услышавшей о страшном диагнозе, с которым один на один жил ее сын.

Когда врач вернулся, она, испуганная, сидела в кресле для посетителей.

– Елизавета Андреевна, мне неприятно вам это говорить, но нередко черепно‑мозговые травмы негативно влияют на психику, – стараясь быть мягким, произнес хирург. – Анализ МРТ, как я уже вам говорил, выявил наличие аномалий в мозгу вашего сына. А только что Виктор Александрович разобрал очень дорогой физиотерапевтический прибор, доступный только для пациентов ВИП‑палат, – преувеличивая ценность аппарата, бурчал в усы Семен Ефимович. – Я вынужден включить его стоимость в счет… и вызвать для консультации психиатра…

– Вы думаете, что мой сын сходит с ума?!

– Я ничего не хочу утверждать, но понаблюдайте за ним сегодня внимательнее, – шевелил хирург пышными усами, которые показались женщине приклеенными, настолько самостоятельно они выглядели на красноватом лице неравнодушного к выпивке доктора, – в любом случае, консультация специалиста лишней не будет. Вашему сыну нелегко пришлось…

– Да, – произнесла мать, вспоминая вчерашний день, – если надо, то надо. Но, Семен Ефимович, вы уверены, что рака нет?

– По нашим данным – нет, – развел руками врач, – хотя, судя по полученной из онкологического диспансера истории болезни, опухоль была. Смотрите сами, вот томограмма, сделанная почти две недели назад. Здесь отчетливо виден тумор на эпифизе, – Семен Ефимович хотел было показать пальцем, но передумал и воспользовался ручкой. Он обвел темное пятно опухоли на одном снимке, затем положил рядом другой и ткнул тупым концом ручки в изображение, похожее на крошечную сосновую шишку. – А здесь видите: опухоли нет, но железа увеличена до невероятных размеров… Кстати, анализ крови тоже изменился…

– Семен Ефимович, – взмолилась актриса, под шелковой блузой по спине катились ледяные капли пота, – только скажите! Это опасно для жизни?! Он будет… жить?!

– Я не знаю, – покачал головой врач, – не знаю. Всё неопределенно. Нужны обследования.

– Пожалуйста! – умоляла женщина, чувствуя себя раздавленной. – Семен Ефимович! Что угодно… делайте что угодно! Только спасите моего сына!

– Мы постараемся, – закряхтел врач, и снова усы пришли в самостоятельное движение, – но медицина не всесильна, особенно, когда мы не знаем, с чем бороться!

– Пожалуйста… пожалуйста! – повторяла безутешная мать. – Я прошу вас, сделайте что‑нибудь!

– Успокойтесь, Елизавета Андреевна, рака нет, и это само по себе неплохо! – увещевал хирург. – С остальным как‑нибудь разберемся. Хотите чаю? – внезапно предложил он.

– Нет, благодарю, – отказалась актриса, пытаясь взять себя в руки. – Я лучше к сыну пойду.

– Конечно. Ему нужна сейчас ваша поддержка, – согласился врач, – а я всегда к вашим услугам!

– Спасибо, – тихо ответила женщина и вышла в коридор. Прикрыв дверь, она прислонилась к стене, чувствуя слабость в коленях. В страшной реальности на женщину тяжелыми комьями навалилось чувство вины. У нее никогда не было времени на сына, а теперь, может быть, у него совсем не осталось времени ни на нее, ни на собственную жизнь. Надо сейчас идти и улыбаться, поддерживать Витю хоть как‑нибудь, но, на самом деле, больше хотелось проснуться и узнать, что все это только привиделось, и тогда, вздохнув спокойно, включить воду в ванной, повторяя, как молитву: «Куда ночь, туда и сон!»…

Но нет, не убежать и не проснуться: вот больничный коридор, по которому снуют врачи и пациенты, а там, чуть подальше палата, в которую она должна зайти бодро и не показать, что ее разрывает отчаяние. «Сейчас. Сейчас, – уговаривала она себя, – еще минутку… Я соберусь».

Елизавета Андреевна выпрямилась и направилась к палате. Она зашла в женский туалет, чтобы поправить у зеркала прическу и освежить макияж. Актриса растянула губы в улыбку, сначала искусственную, потом естественнее, тряхнула завитой головой и ровной походкой пошла к сыну, готовая к новой роли.

* * *

– А, мам, это ты? – обернулся на шум открывающейся двери Виктор. – Слава Богу!

– Я, Вить! Как ты? – улыбалась мама, заходя к нему. Внешне спокойная и подтянутая, она еле сдерживалась, чтобы не броситься к сыну и не схватить его в охапку, как ребенка.

– Я в порядке, – пробурчал он, продолжая привинчивать что‑то, – тебе, наверное, уже доложили?

– Точно, – печально вздохнула она, – сказали, ты безобразничаешь.

Виктор поднял глаза, вглядываясь в лицо матери:

– Это целесообразно. Ты теперь знаешь…?

– Да, – Елизавета Андреевна коснулась руки Виктора, – ты, как и я, предпочитаешь все хранить в секрете.

Он пожал плечами, ничего не ответив.

– Ты еще на меня сердишься? – осторожно спросила мать.

– Да нет, – он чуть качнул головой и поморщился.

– Больно? – обеспокоилась Елизавета Андреевна.

– Не волнуйся, мне только что укололи обезболивающее. Сейчас пройдет, – Виктор снова отвернулся к аппарату, манипулируя над ним, как над старым знакомым.

Она погладила сына по плечу:

– Хочешь поговорить со мной?

Миллер долго молчал, а потом, наконец, попросил:

– Не говори бабушке.

– Хорошо, – согласилась актриса, – я и не собиралась.

– Как она?

– Прибаливает понемножку. Как узнала о твоей аварии, слегла с давлением. Все рвется сюда, но я не пускаю.

– Правильно, не нужно, – кивнул Виктор. И в палате опять воцарилось молчание.

Елизавета Андреевна навела порядок на тумбочке возле кровати, размышляя, как лучше вести себя. Но сын вскоре подал голос:

– Поможешь мне?

– Да, конечно, – подхватилась мать. – Что ты хочешь?

– Поставь крышку аппарата сюда, – указал он пальцем.

– Так? – уточнила женщина, выполнив его просьбу.

– Ага, – подтвердил Миллер, опустив длинные ручки аппарата физиотерапии с толстыми дисками по краям к загипсованной ноге. – Теперь включи его в розетку, пожалуйста.

– Ты уверен, что не сломал его? – обеспокоилась женщина.

– Мам, хоть ты можешь мне доверять? – раздраженно бросил Виктор. – Неужели я похож на идиота?!

– Не нервничай. Сейчас включу, – поторопилась она успокоить сына.

Прибор на высокой подставке тихо зажурчал, включаясь. Миллер отстроил тумблеры и с удовлетворенным видом лег, наконец, на подушку:

– Теперь пусть работает. Не выключай, хорошо? Даже если засну…

– Как скажешь, – не возражала она. – Ты не голоден? Может, тебе купить что‑нибудь?

– Да, купить надо, – заметил Виктор и начал перечислять, загибая пальцы, – привези мне, пожалуйста, гарнитуру для телефона. Сейчас напишу, какую. Потом еще метра два тонкого кабеля, тоже пишу название, – размышлял вслух Миллер, – м‑да, как раз то, что нужно! Еще портативный USB холодильник для пива… в компьютерном магазине спроси в отделе гаджетов. Потом у меня в комнате захвати все из второго ящика стола, ты не разберешься там сама. Просто привези все, что в ящике, хорошо?

Она вспомнила слова врача о психическом состоянии сына, и мелькнула фраза: «А может он прав?», и спросила:

– Что ты затеял?

– Как тебе объяснить? Есть идеи, которые надо воплотить. Зачем терять время, пока валяюсь здесь, как овощ?

– Ты бы не переутомлялся, – ласково попросила мама, все еще недоумевая по поводу странных заказов.

– Мне надо чем‑то заняться, чтобы с ума не сойти, понимаешь? – вскинул он на нее отчаянный, но полностью осознанный взгляд. Под искусственным освещением глаза его горели сине‑зеленым светом морской бездны, совершенно нереальным, показалось матери. Она кивнула:

– Да‑да, хорошо, привезу.

– Одежду какую‑нибудь привези, удобную, и костыли…. нет палку. Выбери такую, чтобы была полой внутри.

– Тебе же вставать нельзя, – заволновалась Елизавета Андреевна.

– Скоро будет можно, – безапелляционно заявил он, закрывая глаза. – Не верь врачам. Я уже не верю. Все будет в порядке.

Она выходила, когда он вспомнил о еде:

– Привези мне шоколадку и печенья с орехами, пожалуйста! Что‑то сладкого хочется.

Актриса улыбнулась:

– Хорошо, сынок.

Дверь за матерью закрылась, и Виктор, наконец, остался один в тишине, разбавленной журчанием аппарата. Еле слышное потрескивание убаюкивало, а с закрытыми глазами Миллеру вообще казалось, что ногу с двух сторон обнял огромными лапами теплый мурчащий кот. От этой мысли Викторуу даже стало уютно, и он позволил себе немного отдохнуть в ожидании своей посланницы.

Она вернулась нескоро, нагруженная, как вьючный мул:

– Ну, Витя! Твои заказы выполнять оказалось не так‑то просто!

Виктор заулыбался виновато:

– Извини…

– Все нормально, – присела на стул женщина, – только со всем этим скарбом нас с тобой из больницы выгонят…

– Значит, выгонят, – растянул губы в дурацкую улыбку Виктор, – мне тут порядком надоело! Где мои железки?

– Сейчас, подожди. Тут целая мастерская. Я даже не знаю, куда это все выложить, – в замешательстве обернулась мать.

– А ты стул придвинь и поставь туда пакет. Сам разберусь.

– Ладно, – согласилась Елизавета Андреевна. – Я пока посижу, отдохну.

Миллер, обнаружив сверху конфеты, засунул одну себе за щеку и принялся увлеченно колдовать над массой инструментов, деталей и проводов, на вид которые матери казались грудой технического хлама. Тем не менее, она охотно подавала ему то одно, то другое, придерживала и откладывала, с радостью отмечая, что с лица ее сына сошла маска безысходности. Работа лечит. С короткими перерывами на процедуры Виктор возился над чем‑то непонятным, а мама с удивлением для себя обнаружила, как ей хорошо рядом с ним. И, несмотря на то, что за все время они перекинулись почти невесомой горсткой слов, оба почувствовали, что никогда еще между ними не было такой близости. Елизавета Андреевна ушла поздно, когда двери в отделение уже запирали, взяв с сына обещание спать ночью.

* * *

Ранним утром стремительно продвигался по больничному коридору человек, отмечая взглядом номера на палатах. С покатых плеч свисал белый халат, просторный, как мантия, на щуплом вытянутом теле. Крючковатый нос, взлохмаченная голова и непомерно длинные руки вполне подошли бы мультипликационному злодею, но это был всего лишь психиатр. Остановившись у поста медсестры, медик взял историю болезни больного, к которому его вызвали. Сосредоточенно вчитываясь в желтоватые страницы, психиатр насупил брови. Наконец, он причмокнул губами и резко открыл дверь в палату. Никого не заметив внутри, он вернулся к медсестре:

– Вы сказали, Миллер в 5‑й палате?

– Да‑да, – услужливо кивнула толстушка.

– И куда он ушел? – недовольно спросил врач.

– Ушел?! Да он лежачий, с переломами и сотрясением… Пока не встает.

– Но в палате его н‑нет! – возмущенно вскрикнул психиатр.

– Как это?! – не поняла медсестра. – Не может быть!

– Смотрите сами!

Она засеменила к палате. Осторожно заглянув, женщина повернула круглое лицо к приглашенному специалисту:

– Он здесь.

– Позвольте…, ‑ взъерошенный психотерапевт протиснулся в палату и увидел лежащего на месте пациента. Доктор смутился и бросил сестре:

– Спасибо, я разберусь.

Виктор не смог скрыть улыбку, видя изумление врача:

– Здравствуйте.

– Доброе утро! – врач недоверчиво поглядывал на невесть откуда появившегося больного. Передернув плечами, он достал ручку. – Итак, как вас зовут?

– У вас же история моя перед глазами, – усмехнулся Миллер.

– И все‑таки… – настаивал специалист, – я попрошу вас отвечать на мои вопросы.

Виктор представился.

Психиатр присмотрелся к больному:

– Зачем вы надели наушник? Это ведь наушник? – уточнил он, показав пальцем на прямоугольную серебристую гарнитуру, торчащую возле уха Виктора.

– Да, к мобильному телефону. Так удобнее.

– Ясненько, – протянул высушенный медик и принялся задавать привычные вопросы о том, какое сегодня число, о работе и семье. Виктору было смешно и скучно отвечать, но экзамен он выдержал с успехом. Психиатр тщательно записывал что‑то в истории только одному ему понятным почерком. Прощаясь, он опять внимательно посмотрел на Миллера, и, не заметив обещанных аномалий, вышел прочь, подметив только, что пальцем молодой человек поглаживал какую‑то металлическую кнопку. Виктор закусил губы, чтобы не расхохотаться. Но как только дверь закрылась, он прыснул, кряхтя от тупой боли в ребрах. Виктор был доволен – эксперимент удался.

Медсестра расставляла по порядку склянки с прозрачной жидкостью, сверяясь с листами назначений, когда к ней подошел очкастый сотрудник больницы в зеленой форменной одежде:

– Девушка, здравствуйте. Скажите, пожалуйста, куда перевели Миллера из пятой палаты?

– Никуда, он в пятой.

– Его там нет… – вежливо возразил доктор.

– Да на месте он! – недовольно воскликнула она. – Что это у всех сегодня с глазами?! Посмотрите еще раз! – и процедила по слогам: – Боль‑ной‑не‑вста‑ет.

Доцент вернулся и обнаружил Миллера на кровати. Удовлетворенно вздохнув, он подошел к необычному пациенту с деловым предложением об обследовании его выдающейся шишковидной железы. Недолго думая, Виктор согласился пройти МРТ еще раз. У него появились планы на излучающий магнитные волны аппарат.

* * *

Денис был раздражен, как никогда. Сегодня все шло наперекосяк: начальство скинуло безумные планы продаж на новый квартал. С такими цифрами бонуса никогда не получить, а на носу лето – не сезон, шоколад тает, и народ предпочитает пить не кофе, а пиво или холодную минералку. Московские аналитики с ума посходили, где их только учили статистике и планированию?! Сестра… ох, уж она точно сошла с ума! И Виктор, тот еще умник, потребовал найти хакера, а где, черт побери, его взять? Никто из знакомых ребят о хакере‑интернетчике и слыхом не слыхивал, уже пару дней ушли коту под хвост.

Ровно в шесть часов Соболев сорвался из офиса, перед уходом отчитав ассистента за ошибки в отчете. Проезжая мимо любимого бара «Натали», Денис махнул рукой: «Мне тоже надо отдохнуть!» Серебристый Форд Мондео, взвизгнув, резко повернул на стоянку возле кафе в парке. Выходя из автомобиля, Денис набрал телефон подчиненного и велел не расслабляться сегодня: «Эдик, заберешь меня из бара часа через два. Я позвоню позже». Напиться Денис решил сам. С горя! Кто осудит?

Выложенная из искусственного камня арка пропустила старого знакомого в затемненное чрево питейного заведения. Официант приветливо поздоровался, и Денис с ходу заказал виски – снять напряжение по‑быстрому.

Не церемонясь с первым стаканом, наполненным керосиново‑крепкой жидкостью, разлитой поверх ровных кубиков льда, Денис заказал второй. И «закусить чего‑нибудь». В этот момент он увидел, как за окном под стилизованным зонтом усаживается компания из нескольких мужчин, в одном из которых он узнал следователя. Потягивая виски, Соболев наблюдал за Руслановым и его спутниками. Чем‑то он Денису нравился, хотя и толку от него никакого не было. Заканчивая третью порцию виски, менеджер подозвал официанта и велел отнести бутылку «Блэк Лейбла» за столик возле фонтана. Скинув пиджак и закатив рукава, Денис с усмешкой отметил недоумение на лице следователя, получившего неожиданный подарок. Русланов обернулся, но Соболев спрятался за колонну, оставшись незамеченным. Алкоголь сделал свое дело: зудящее напряжение ушло из затылка, и Денис, наконец, обратил внимание на отбивную, остывающую на большом блюде рядом с группой художественно нарезанных овощей.

– Ах, это вы! – услышал он в тот момент, когда пытался подцепить вилкой подло ускользающий маслянистый гриб в крошечной салатнице. Денис откинулся на мягкую спинку стула и увидел следователя.

– Приветствую, Сергей Константинович! – Соболев пожал протянутую руку и пригласил: – Прошу за мой стол!

– Благодарю за виски, не стоило…, ‑ ответил Русланов, но все же присел. От следователя тоже прилично пахло спиртным.

– А я вот сижу в одиночестве, – вздохнул Денис, – заливаю мысли. Голова трещит.

– Понимаю, – кивнул Русланов.

– Новостей никаких?

– Пока нет, прорабатываем связи владельца особняка. Темная личность, – поведал следователь.

– Еще бы! – кивнул Денис и вдруг попросил: – Посидите со мной! Что там ваши приятели, им и без вас не скучно… А мне бы с умным человеком поговорить.

Русланов особенно не колебался: равный градус и общее дело их притягивали. Его коренастая фигура скрылась ненадолго в арке, и потом перед Денисом вновь показался орлиный нос и грустные глаза, казавшиеся еще печальнее из‑за опущенных книзу внешних уголков. Мужчины выпили и почувствовали друг в друге что‑то родственное.

– Не для протокола, – произнес Соболев. – Дина объявилась.

У Русланова взметнулись брови:

– И что же вы молчали?

– Сам не знаю. Дурак, наверное, – крякнул Денис, пожимая плечами. – Вы вот, Сергей Константинович, так, извините, наехали на друга моего, Виктора! И он решил, что вы хотите против него все обвинения выстроить…

– Тоже дурак, – хмыкнул Русланов.

– Ну да. Влюбленный, – согласился Денис. – Вот я его и послушался.

– А он причем? – поинтересовался следователь, закуривая тонкую сигарету, от которой во все стороны растянулся аромат японской вишни.

– Дина‑то звонила ему, мне только письмо по электронке прислала, – Денис облокотился о стол и уставился на следователя, слегка выкатив глаза. – Я вот не понимаю: меня она знает всю жизнь, и до этого у нее никого роднее не было… Конечно, разные бывают братья и сестры. Но мы с ней всегда, как лучшие друзья. А с Виктором она от силы неделю знакома, и в такой момент звонит не мне, а ему! Не понимаю, честное слово!

Сергей Константинович блеснул серыми глазами:

– Ревнуете?

– Есть немного, – признался Соболев.

– Бывает, – осклабился следователь.

– С одной стороны, я вроде бы должен радоваться. Ей так долго в личной жизни не везло… Черт! Да, какая может быть радость с этим похищением! – Дениса несло на откровения: – Блин, я места себе не нахожу! Сестра моя, видите ли, не от мира сего. Я уже вам рассказывал. Дуська с одной стороны взрослая, сама на жизнь зарабатывает, вроде бы самостоятельная. И нахлебалась всего в жизни порядочно. С другой стороны, как ребенок, ранимая, впечатлительная, творческая натура. В детстве она нас постоянно удивляла – то ладошку к больной голове маме приложит, и все действительно как рукой снимет, то во сне такое расскажет, в пять лет еще – бери и книги пиши. Потом это прошло само. А когда ей два года было, она из окна выпала, с пятого этажа! И ничего…! То есть даже без синяков обошлась. Родители чуть с ума не сошли тогда. Сбежали вниз, а она сидит на земле и смеется, с кошкой какой‑то играется. Между прочим, Дуська про это и не помнит, а взрослые решили ей не рассказывать, чтобы не пугать.

– Удиви‑и‑ли, – присвистнул следователь.

– Ага. Я себя рядом с ней всегда чувствовал эдаким приземленным простачком. И Виктор, на мой взгляд, тоже не совсем того…

– А поподробнее?

– Я вообще удивлен, что этот ботаник влюбился…, ‑ иронично рассмеялся Денис. – Я бы его назвал «человек‑голова». Мы с ним на одном курсе учились, на физмате. Все люди как люди, а он, казалось, даже в цветах на подоконнике формулы видел. Маньячина…

– В смысле?

– Одна наука на уме. Такие либо Нобелевскую премию получают, либо попадают в дурдом…

– Как же вы с ним дружите?

– Последние годы и не виделись почти, а раньше встречались частенько: то дома у него, то в университете. Он все‑таки интересный типище. Не все же пивом баловаться, иногда интеллектуальные разговоры тоже бывают кстати. И коли выслушает, точно знаешь, что никуда дальше не пойдет, как в могилу.

– Такие друзья нужны, – кивнул Сергей.

Собеседники чокнулись и осушили еще по порции темного виски с проблеском янтаря. Языки развязались. За чаркой, «под щучью голову» Денис рассказал подробно о послании сестры, о Викторе, получив в обмен занимательную историю о Мессере. Покойник был не прост: бывший адепт ордена Восточных Тамплиеров перепробовал на своем веку, как выяснила милиция, многое, за разбой отсидел в тюрьме по юности, да не здесь, а в Германии, и чуть ли не по всему миру наследил, чем только мог.

– Его Интерпол ищет, а он тут спокойненько в нашей деревне живет, жил, в смысле, пока не помер, – поправился Русланов.

– А дружки его? По ним что‑нибудь выяснилось?

– Нет, Денис, – покачал головой Русланов. – Как из тумана появились, и туда же исчезли. Но Дину мы найдем, если она еще там, откуда звонила. Завтра с утра все и выясню.

– Уважаю за это, брат! Ты – профессионал.

– И я тебя. Ты – мужик! Выпьем! – они снова чокнулись, в радостном порыве уже готовые обнимать друг друга до хруста в ребрах.

Глава XIV. У кошки девять жизней…

Ужасно хотелось пить. Наконец, Дина зашла к себе и отхлебнула недопитого утром холодного чаю. Настоявшийся напиток удивил странным, горьковатым привкусом. Девушка устало прошла в комнату и села на пружинную кровать, провисшую под ее тяжестью. Сейчас здесь было настолько пусто и тихо, что тягостное одиночество принялось душить Дину. Разъедающее чувство клубами стекалось от углов к ней, как смертельный газ, наполняя доверху и переливаясь через край, будто щемящую тоску порождал сам дом, а она ее усиливала, отравляя и отравляясь. Беззвучие превратилось в невыносимую муку.

«Нет, – уговаривала Дина сама себя, – ну что это я? Все ведь в порядке». Чтобы как‑то нарушить безмолвие, она встала и поставила чайник на круглую электрическую печку. Все звуки: каждого ее шага, на который доски деревянного пола отвечали тонким скрипом, воды, переливающейся из ведра в металлический чайник, выпавшей из рук на стол ложки и даже собственного дыхания – казались яркими вспышками, мгновенно затухающими в вязкой тишине. Плотный, болотистый, тяжелый воздух давил на виски и сжимал затылок. Дине сделалось страшно. Она выбежала во двор, солнце ослепило ее. В голове все закружилось, и девушка чуть не упала, споткнувшись о ступени крыльца. «Нет, никуда идти не стоит, – мелькнула мысль, – я почти ничего не ела сегодня… Может быть, это от голода?» Она вернулась в дом. Дрожащей рукой зачерпнув ложку меда из банки, она проглотила его и заставила себя прожевать остатки каши из кастрюли. На мгновение стало легче, но не дольше. Дина обвела глазами комнату и с панической радостью обнаружила маленький радиоприемник. Девушка на полную громкость повернула оранжевый тумблер: «Пусть говорит что‑нибудь. Лишь бы не было так тихо!»

Хорошо поставленный мужской голос рассказывал о погоде Краснодарского края. «Говори, говори, хороший мой!» – похвалила его вслух Дина. Из носика чайника показался густой пар. Хозяйка налила в чашку кипяток, расплескав пятна горячей воды вокруг, но пить не смогла. Липкий чужой сон навалился на веки, спутывая мысли и тело. Молодая женщина не добралась до кровати, а упала возле нее, как скошенная. Сон‑наваждение сковал все члены. Остатки не затуманенного сознания хватались за слова, летящие из радиоприемника. Никогда в жизни Дине так не важны были фразы: «указ президента», «спикер Госдумы», «победа футбольной сборной»…, но над собой она уже была не властна. Продолжая улавливать слухом обрывки реальности, она погрузилась в небытие.

После целой вечности абсолютной темноты ей привиделась неясная фигура в синем плаще, появившаяся ниоткуда посреди простенькой комнаты. Чьи‑то руки перенесли ее на кровать, уложив на спину. Дина силилась рассмотреть лицо, склонившееся над ней. «Ты увидишь меня, если захочешь, – сказал кто‑то, – ты же решила полюбить меня…». Из темной дымки показалось улыбающееся лицо Сета. Он наклонился совсем близко: «Так люби! Я здесь – только протяни руку».

И Дине хотелось бы развеять призрак, но, парализованная, она не могла ни шевелиться, ни думать. «Ты ведь знаешь, что от любви до ненависти – один шаг, – самодовольно улыбался мистик. – Ты его сделала? Давай проверим?» Красные, будто накрашенные губы приблизились и поглотили ее рот в страстном поцелуе. И, не понимая, это сон или реальность, она все‑таки старалась не поддаваться, но не могла. А горячие мужские руки владели неподвижным телом, то лаская, то царапая нежную кожу, исследуя, сжимая до резкой боли.

– Н‑н‑не…, ‑ только и сумела выдавить из себя беспомощный шепот Дина.

Он поднял ее голову двумя руками, стиснув щеки:

– Да! Ты хотела этого сама!

– Н‑н‑е на…, ‑ пыталась она собрать волю, чтобы сопротивляться.

– Надо. Надо, – расхохотался он, бросив ее на спину. Из глаз девушки брызнули слезы. Он стал серьезным, жестко отчеканив:

– Любовь. Слова, слова… И с чего это вдруг ты решила, что святая?! О, нет! Я долго искал тебя: вибрирующую силой, длинноволосую, бесплодную жрицу Лилит. Тебя! Даже имя твое – Диана – охотница – говорит само за себя! Ты забыла, кем была в прошлых перерождениях, но карма несется за тобой, как хвост за кометой. Ты – жрица, служительница лунной Богини… ведьма! Я помогу тебе вспомнить все, и ты сама пойдешь за мной!

Глядя прямо в расширенные от ужаса зрачки, он принялся нашептывать заклинания на неизвестном ей языке. Дина почувствовала, как в голове, за межбровной дугой, стало тепло. Продолжая читать заклинания, маг откинулся назад, затем мазнул чем‑то жирным ей лоб, вознес над ним ладонь, разжигая воображаемое пламя, испепеляющее все под кожей. Глаза Дины закрылись, и все исчезло.

Ее сознание перенеслось в невероятно большое помещение, освещенное факелами на стенах, облицованных квадратными плитами. В округлые отверстия потолка проникал свет полной луны, отражаясь на огромном каменном изваянии древней богини. Ее безжалостные глаза сверкали искусственным зеленым блеском изумрудов. На одной ладони статуи золотом сверкал узел веревки, на другой – связка ключей. Каменные волосы украшал венец из золотых и серебряных звезд, устремлявшийся к небу острыми концами полумесяца. Стройные ноги изваяния оканчивались птичьими лапами, когтями впившимися в спины двух распластанных львов. За плечами темной богини виднелись птичьи крылья, такие же, как у двух сов, высеченных рядом с ней на барельефах.

Гудящий барабанный ритм сопровождал пение обнаженных девушек, выстроившихся вдоль стен. Дина стояла возле самого алтаря – гладкого черного камня – с окровавленным изогнутым кинжалом в руке. Все вокруг было залито кровью только что принесенного в жертву быка. Она продолжала бить фонтаном из рогатой головы, которую держала в руках стоящая рядом верховная жрица с затянутыми назад в тугой узел волосами. Ее тело не прикрывало ничего, кроме ритуальных украшений.

Жрица издала гортанный звук, и сотни женщин, находившихся в зале, вторили ей. Это послужило призывом к началу оргии. Все необъятное пространство охватил мощный вихрь энергии, отдающийся в каждом теле, усиливающийся магическими движениями женщин, танцующих единый танец. Огненная вибрация необузданной страсти проникала в плоть снизу, заставляя трястись от животного желания, отключая разум. Общий ритм сексуального безумия, пылающей пляски со смертью стучал в висках и отдавался в каждой клетке. Та, кем когда‑то была Дина, облизнула кинжал, пьянея от запаха крови и ее вкуса на губах. Жрец‑евнух в белом плаще привел в центр зала худенького подростка, трепещущего от страха, но возбужденного. Старшая жрица поднесла пареньку каменную чашу с сильно пахнущей маслянистой жидкостью, тот покорно выпил, и взгляд его затуманился. Две юные служительницы храма, продолжая резкие, подчеркнуто вызывающие движения танца, сняли с него остатки одежды и уложили на алтарь. Каменные глаза статуи ненасытной Лилит, уже окропленной кровью первой жертвы, засияли ярче, будто подсвеченные изнутри. Дина‑жрица вознесла над мальчиком сверкающее лезвие кинжала и полоснула по нежной шее. Кровь брызнула ей в лицо…

В этот момент она проснулась. Она лежала на полу пустой комнаты, уткнувшись лицом в доски пола. В ушах стоял предсмертный хрип убиенного, а во рту ощущался вкус крови… За окнами разлилась темнота. Дина пошевелилась, ее тошнило, жар в голове и во всем теле выжигал внутренности. Не понимая, что произошло, и где граница сна и яви, она завыла, как безумная. Дина чувствовала себя грязной, липкой, пропитанной мерзкой кипящей жижей изнутри. Хотелось избавиться от своей сути, от только что увиденных жутких сцен, вывернуться наизнанку и вымыть душу. Главное, ее испепеляло осознание, что «ЭТО ПРАВДА БЫЛО».

Орало радио. Кто‑то зажег свет и вошел в комнату. Дина медленно повернула голову, услышав стремительные шаги:

– Вот. Поселилась тут на нашу голову проститутка! – завизжал женский голос, а радио замолчало. Поднимая отяжелевшие веки, полусидя‑полулежа еще на голом полу, Дина сначала увидела возле себя цветастые тапочки на морщинистых ногах, потом подол разноцветного халата, и, наконец, искаженное от злобы худое лицо пожилой женщины. Та продолжала кричать:

– Убирайся, откуда приехала, наркоманка несчастная! Проститутка! Музыка у нее орет посреди ночи! Нет, ты видела? – к кому‑то обращалась соседка. – Она радио включила и на полу пьяная валяется! А мы спать не можем! Никакого покоя нет!

Сухие губы Дины будто склеились, да и не нашлась она, что сказать в ответ на поток ругательств. «Я – чудовище, – думала она, – как хорошо, что вы меня поносите. Я это заслуживаю». А ругань становилась все громче и нецензурней. Дина, с трудом ворочая ватным языком, сказала хрипло:

– Спасибо.

Тетка изумленно замолчала, потом крикнула:

– Чтобы духу твоего здесь не было! А то я милицию вызову!

– Спасибо, – еще раз повторила Дина, пытаясь сесть.

Нога Зои Ивановны дернулась, словно та еле сдержалась, чтобы не пнуть в бок разгульную соседку. Преодолевая жуткую головную боль, Дина подняла глаза на воинственную старуху, и произнесла обреченно:

– Если хотите, ударьте… Я надеюсь, что скоро исчезну… Простите меня.

– У! Пьянь! – прошипела та и хлопнула дверью.

Оставшись одна, Дина, качаясь, встала и нетвердым шагом подошла к столу. Из кружки с остатками чая пахло горечью. «Наркотик», – догадалась Дина. «Господи! – взмолилась девушка. – Как же очиститься?! Как ты терпишь на свете такого монстра! Как я ужасна! Чем я могу искупить свои грехи?!» Увидев наполненное ведро, Дина схватилась за ручку и потащила его во двор. Стояла глубокая ночь, беззвёздная и безлюдная, как черная дыра, разверзшаяся над горами. Дина облила себя водой, перевернув над головой ведро. Содрогаясь от холода, она вернулась в дом. Трясущимися пальцами закрыла дверь на защелку и, не вытираясь, легла на кровать. «Скольких людей я могла убить в той жизни?! О, Боже! И… детей… За каждого надо ответить. Грязная… какая грязная, – причитала она, – я не достойна любви, не достойна иметь ребенка… Ты справедлив, Господи! Что делать? Что делать? Сойти с ума и забыть было бы счастьем! Счастьем… Нельзя. Искупить… надо искупить… Прости меня, Господи… Как мне жить с этим?!»

Наркотик еще действовал, и вновь ее взгляд расфокусировался, а комната расплылась в тумане. Девушка лежала на спине, как мумия, вытянув вдоль тела руки и ноги. Она снова почувствовала жжение во лбу, и ее «унесли» в прошлое новые воспоминания. Они сменялись быстро, как в калейдоскопе, пробегая от сегодняшнего дня назад к детству, к темноте, к моменту смерти в концентрационном лагере. Она испустила последний вздох в луже собственной крови, замученная фашистами молодая еврейка с вырезанной на коже звездой. Ужасы войны убегали, сменяясь радужной юностью и детством в живописной французской деревушке, куклами в белых кружевах и ласковой улыбкой над колыбелью какой‑то другой кудрявой мамы.

Новые кадры пронеслись, как в ускоренном кино, заставляя переживать яркие ощущения смерти и жизни. Теперь она погибала в мучениях на корабле, юная жена, на глазах у которой пираты долго и изощренно убивали молодого супруга. А перед кошмаром было восхитительное путешествие по морю, роскошная свадьба и пылкая любовь, шелка, бархат, драгоценности, изнеженное детство во дворце среди нянек, души не чающий отец. Ее первый крик и последний стон матери…

За темным безмолвным пятном, прекратившим эту череду воспоминаний, перед глазами появился молот, через секунду размозживший голову ей, тогда маленькому мальчику на лобном месте Москвы. Время, бегущее назад, высветило бородатое, страшное, безумное в ярости лицо царя Иоанна, которому несмышленый, но мудрый ребенок сказал правду. Потом из памяти выплыли холщовые штанишки и лапотки на ногах, свистулька, врученная отцом, и румяное полное лицо матери. Темнота и…

Вспыхнул костер, жадно пожирающий израненное тело, в нос ударил отвратительный запах собственного горелого мяса, показалось лицо отца‑инквизитора, молодого священника в черной сутане, знающего толк в своем деле. Вспомнилось и умение руками целить крестьян в родной деревушке, в темной бревенчатой лачуге возле зеленого, поросшего мхами и папоротниками, грибами пахнущего леса. Поцелуй юного пастуха с огромными синими глазами. Чувство голода и пустая похлебка в глиняной миске. Танцы с друзьями на опушке под дубами и рассказы таинственного друида о волшебстве лесных духов.

Она не избежала ничего: распятия лицом к грубому деревянному кресту, холода лезвия тяжелого топора на плахе и оглушительного хруста собственной шеи, обжегшего болью копья, пронзающего круглый живот, и снова огня…

Как вылитые из тяжелого чугуна колокола качались, отбивая звонким боем, смерть‑жизнь, жизнь‑смерть, горе‑счастье, страдание‑радость, любовь‑ненависть, боль‑боль‑боль…

В кружении безумного колеса иногда встречались похожие лица… Умирание и рождение занимало секунды, воскрешая и вновь стирая переживания давно прошедших жизней и бесконечно повторяя подробности той, самой страшной, далекой, древней, наполненной кровью и безумием, с которой началось падение.

Ее личное Колесо Сансары прокрутилось в сознании множество раз, впечатывая в память самые яркие даты из вереницы траурных событий.

* * *

Когда Дина очнулась, рассеянный свет прорывался сквозь старые окна в комнату. Она встала, ощущая себя не молодой и даже не женщиной – сущностью неопределенного возраста. Увиденные, заново прожитые картины расширили ее сознание, заложив чувство, что это тело – узкий сосуд, в котором она, выросшая, как на дрожжах, не умещается больше. Ее пронзило новое, неукротимое отвращение к напоминающему «дежавю», бесконечному повторению смертей и рождений.

Сколько времени отдано искуплению, сколько жизней потрачено просто, мгновенно, как щелчок пальцев! Что нужно делать, чтобы положить конец повторяющимся страданиям? И есть ли выход не из этой, теперь кажущейся крошечной ситуации с похищением, а из замкнутой цепи, длящейся веками?

Грусть тонкой скрипичной мелодией ранила сердце, скорбно плачущее где‑то там, внутри. Крупные капли дождя тарабанили по стеклу, как настойчивый гость. В комнате было сыро и зябко. Дина поискала в принесенных для нее пакетах какие‑нибудь теплые вещи. К счастью, мягкие, немного потертые местами утепленные джинсы оказались ей впору. Одеваясь, Дина обратила внимание, как сильно она похудела. Девушка подошла к зеркалу и вгляделась в свое лицо, словно видела его в первый раз. Глаза светились лихорадочным блеском откуда‑то издалека, волосы потускнели, а между бровями краснело пятно. Над вырезом чужой майки рубец от веревки напоминал о себе маленькими коричневыми точками еще не отвалившейся корочки.

Слабое, как после горячки, тело просило воды и пищи. Дина прошла в кухню, с немым удивлением обнаружив, что каша в кастрюле заплесневела, а вода в стакане испарилась. Чашка, из которой она пила отравленный чай, сама собой рассыпалась на мелкие черепки, покрытые с внутренней стороны засохшей коричневой пленкой.

«Сколько времени продолжались видения? Одну ночь или больше?» – спрашивала себя девушка. Но никто не мог ответить ей, и Дина подумала: «Наверное, поэтому люди стремятся жить с кем‑то еще: нужен свидетель того, что ты жил, как зеркало, отражающее тебя самого».

Наскоро заваренная овсянка и теплая вода успокоили, наконец, тело, дрожащее от слабости. Дина выглянула на крыльцо, знакомясь заново с окружающим ее миром. Серое, затянутое облаками небо всхлипывало и печалилось.

Дина стояла на крыльце и смотрела, как штрихи дождя рассыпаются по траве, бульбами вспенивая мутные лужи. «Имело ли все это смысл? – задалась она вопросом, и сама ответила: – Наверное, да. Каждый шаг подводил меня сюда, к этому моменту». Страдание и несчастья, ведущие ее, оказались главными Учителями!

«Что же, – неслышно произнесла Дина, – ты не хотела Гуру‑человека, получила таких учителей, без личностных страстей и побуждений, таящих в корне своем лишь один мотив – дорогу к Пониманию вещей». Сет – тоже учитель или всего лишь рычаг в сложной системе, толкающей ее к Истине? «И то, и другое», – решила она.

Вдалеке за калиткой пробежали мальчишки, прикрывая головы пакетами, хлюпая резиновыми сапогами в рыжей придорожной слякоти. Один из них остановился и, повернув голову, внимательно посмотрел на бледную молодую женщину, привидением стоящую под крыльцом. И хотя он был далеко, Дине показалось, что она видит синие глаза того самого, убиенного ею подростка, теперь не испуганные, просто любопытствующие. Обоюдоострая заноза спиралью прошла из горла в самое сердце, взмолившееся о прощении. Кто простит ее? Она сама себя? Бог простит? Он простит?

Дина посмотрела на небо, набухшее тучами, истекающее ливнем, а потом ее взгляд унесся за стайкой ребятишек и остановился, наткнувшись на еле видимый отсюда купол храма. И ее стонущая душа увидела надежду на прощение. Дина схватила непонятного цвета шарф‑косынку с крючка возле входа, и, прикрыв голову, бросилась туда. Она и не заметила, как добралась до сельской церковки, как прошла сквозь всю ту же осуждающую толпу прихожанок под разноцветными зонтами, как оказалась перед строгим, бородатым батюшкой, только что завершившим вечернюю службу.

– Исповедуйте, святой отец! – взмолилась она, чувствуя, что ей без этого не обойтись, не пережить следующую ночь. Священник, собравшийся было запирать храм, понял это, едва увидев безумие отчаяния на лице незнакомки.

– Пойдем, дочь моя, – степенным басом произнес он, указав путь.

Вскоре ее голова по православному обычаю оказалась накрытой расшитым платом, и, сбиваясь от волнения, Дина начала каяться:

– Простите, батюшка, но я очень грешна! Я не знаю, как сказать правильно… когда‑то давно я совершила убийство и не одно, – в пустой церкви страшные слова отражались эхом от стен и усиливались. Дине показалось, что ее срывающийся тихий голос наполнил все пространство храма.

– Что ты говоришь, дочь моя, – испугался священник, – убийство – самый тяжкий грех!

– Да, отец, я знаю, и душа моя страдает. Сильно страдает! Еще я роптала и ненавидела, я пыталась покончить жизнь самоубийством.

Для одного батюшки этого оказалось много, и он замолчал в ужасе. Испугалась и возопила про себя от негодования тайком прошедшая за ними Зоя Ивановна. Спрятавшись за колонной, она сдерживалась с трудом, чтобы не выскочить и не добавить громогласно к грехам соседки пьяные ночные бдения. Услышав главное, бабка Зоя незаметно выскользнула наружу, дабы не искушать себя больше. Священник заговорил вновь, возвращаясь к обязанностям, возложенным саном:

– Кого ты убила, грешница?

– Мальчика… Это было много столетий назад. Я не знаю, можно ли отпускать грехи прошлых жизней, но я только сейчас обо всем вспомнила… И я не знаю, что мне делать, – зарыдала под темной тканью Дина.

А священник с явным облегчением произнес:

– Дочь моя, прошлых жизней нет. Не признает этого православная церковь. Тебе надо к врачу обратиться, к специалисту. Поезжай в город, там клиника есть, говорят и психиатр хороший принимает. Он тебе поможет.

– Спасибо, святой отец, спасибо, – вдруг начала успокаиваться исповедующаяся, заметив темный носок спортивной обуви, выглядывающей из‑под рясы, и услышав такой «нормальный» совет, высказанный сухим рассудительным тоном.

– Еще чем‑то грешна? – сурово спросил поп.

– Нет, вроде бы, батюшка. Это все, – горько вздохнув, призналась Дина.

Священник принялся читать молитву и, возложив руки на голову странной грешницы, наконец, произнес:

– Отпускаю грехи твои…

И в тот момент впервые в жизни пришедшая на исповедь девушка почувствовала, что ее отпустило, словно ветер пронесся и сорвал с плеч глыбу вины, уже готовую раздавить.

Когда священник убрал с головы Дины плат, она низко поклонилась ему и поцеловала руку, не изнеженную, грубоватую, натруженную сельхозработами.

Внезапно Дине показалось, что вокруг нее декорации – игра, спектакль, разыгранный актерами, и она, словно существо из другого измерения, увидела все со стороны.

«Благодарю, Отец!» – воскликнула она и заторопилась прочь, чувствуя, что здесь ей больше нечего делать. Ужас рассеялся, уступив место тихому спокойствию. Ноги сами понесли куда‑то. Шагая под свисающими над дорогой ветвями, под сенью юной листвы, украшенной россыпью капель только что прекратившего дождя, Дина вылавливала из подпространства нужные мысли.

Отплясав танец крайностей, в котором она перепрыгивала так быстро с одной чаши весов на другую, Дина, наконец, остановилась посредине балансирующих качелей плохого и хорошего, любви и ненависти. Легче прощать и любить других, не облачая их в собственную шкуру, намного сложнее полюбить и принять себя. Отпустить грехи себе и принять все, как есть… Анализируя ужасные смерти, молодая женщина насчитала их восемь: восемь искуплений, восемь жертв. И неизвестно откуда в голове замаячила девятка: «Девятая волна добивает. У кошки девять жизней. Девятый вал. Девять неизвестных. Город девяти врат. Девять истоков. Девять дней после смерти. Девять месяцев беременности…». Дина усмехнулась: эта жизнь – девятая, и все началось девятого мая. Совпадение или магия числа?

И вдруг из ниоткуда в голове появились слова: «Доведение ученика до полного отчаяния девять раз очищает его от всех грехов». Это было произнесено глубоким женским голосом. Дина даже обернулась, настолько явственным он показался. Но никого… Лишь широкая лесная тропа, и крошечные коричневые мышки, поглядывающие на нее из норок угольками блестящих глаз. Вдохнув грудью свежего воздуха, девушка пошла, куда глаза глядят…

Удобно было переступать с камня на камень на узких берегах неизвестного ручья, и Дина брела куда‑то вверх, в горы, свернув с дороги в лес. Мокрая чаща казалась еще более таинственной. Пропитанные влагой растения набиралась сил, чтобы взорваться вскоре фейерверком цветов и ягод. Крупные, посеребренные пушком листья мяты росли вдоль ручья. Желтые цветы, гроздьями растущие на кустах, источали сильный пьянящий аромат. Огромные стволы буков устремлялись ввысь, а у их подножья загорались дикие пионы, аметистовыми лепестками внося разнообразие в расцветку лесного ковра.

Сквозь листья и ветви пробивались редкие лучи солнца. Дина обернулась назад и увидела, что оно скользит к западу, плавно переходя от одной тучи к другой. Возвращаться обратно не хотелось. И, как ни странно, девушку не пугала перспектива остаться ночью одной в лесу – она и в деревне‑то была, как в джунглях. Кто знает, что там ее ожидает, какие сюрпризы? Играть в новые шутки с Сетом? Увольте. Он отпустил ее, не угрожая больше здоровьем родных? Хорошо, она ушла. И больше никому ничем не обязана. Пока у нее было только желание идти в манящий, сказочный лес, так похожий на виденный в когда‑то прожитой жизни, и она наступала на булыжники, перескакивала через один, другой, уклонялась от низких веток. Ритм шагов, ровное дыхание, как будто родной лес творили свое волшебство. Дина обратила внимание на возвышающиеся неподалеку скалы и направилась к ним. Уставшее солнце больше не играло лучами, оставив лимонно‑малиновый след. Ветер‑пастух погнал облака – с одной стороны темные, с другой – окрашенные розовым перламутром. Небо, серо‑голубое с западного края, на востоке было залито фиолетовыми чернилами ночи, которые постепенно растекались все ближе к гаснущей полоске света над ущельем.

В опускающейся на землю темноте Дина разглядела маленькое пятнышко костра в скалах. «Спаси и сохрани, Господи, – поначалу сказала она с опаской, но тут же добавила, отпуская остатки страха. – Я в безопасности во Вселенной! Что ж, будет у меня огонь, чтобы погреться ночью. Хорошо».

Оранжевое пятно то скрывалось за кустами и деревьями, то вновь маячило впереди. Наконец, Дина вскарабкалась на небольшую каменистую площадку, с одной стороны подпертую скалами, с другой обрывающимся, почти вертикально уходящим вниз лесом. Костер трещал где‑то рядом. Девушка пошла на этот едва различимый в ночи шум. Обогнув высокий каменный выступ, она оказалась в подобии скальной комнаты под открытым небом, со всех сторон окруженной огромными обломками горной породы, словно специально кем‑то выложенными перед пропастью. Ближе к внутренней стене за пляшущими желто‑алыми бликами костра застыла большая фигура. Во тьме совершенно невозможно было различить ни лица, ни одежды, ни самой ее сути. На мгновение показалось, что это замысловатой формы валун или же медведица, устав рыскать в ночи, задремала в укромном уголке.

Дина остановилась в нерешительности, но потом, переборов себя, приблизилась к огню.

– Я тебя уже заждалась… – услышала она трубный женский голос, «медведица» пошевелилась и придвинулась к костру. Языки пламени осветили крупные черты немолодого и не слишком красивого лица, густые серые волосы, затянутые в хвост.

– А‑а. Добрый вечер, – произнесла удивленная Дина, присаживаясь на круглый сухой пенек, как для нее приготовленный. Под пытливым взглядом хозяйки костра Дина почувствовала себя листком бумаги в сканере. «Прос