Глава 3.2. Реконструкция фонетики и фонологии

I. Возможность фонетико-фонологической реконструкции.— II. Внутренняя реконструкция.— III. Внешняя реконструкция.— IV. Фонетическая интерпретация реконструированной системы фонем.— V. Установление относительной хронологии фонетических изменений.

I. Реконструкция фонетической и фонологической системы праязыка предполагает установление того, сколько было в праязыке различных фонем и какие это были фонемы.

Любая фонема любого языка обладает целым рядом присущих только ей свойств: это и собственно фонетические признаки (как смыслоразличительные, так и несмыслоразличительные), и способность / неспособность выступать в определенных позициях (в начале и конце слова, в сочетании с другими фонемами), и поведение в определенных условиях, и влияние, которое она оказывает на соседние фонемы. Изменение этих свойств в ходе развития языка происходит неодновременно, например, в финском языке действует правило так называемой "слоговой градации": в начале открытого слога согласные выступают в "сильной" ступени, в начале закрытого слога – в "слабой", ср., например, ottavat `мы берем', oppivat `мы учимся' и otan `я беру', opin `я учусь'. Согласный k, некогда имевшийся на конце форм повелительного наклонения (и бывший его показателем), впоследствии перестал произноситься, но сохранил способность вызывать градационные чередования предшествующих согласных, ср. ota `бери!', opi `учись!' – не *otta, *oppi, как ожидалось бы в случае, если бы последний слог был открытым. Подобная неодновременность изменений дает возможность наблюдать пережитки более раннего языкового состояния на материале как различных языков-потомков, так и любого из них в отдельности.

Отметим, что реконструкция позволяет в ряде случаев установить не только наличие в праязыке какого-либо элемента, утраченного к рассматриваемому периоду, но и отсутствие в нем элемента, представленного в более позднем языковом состоянии. Так, в современных тюркских языках звук m может встречаться в начальной позиции, ср., например, тат. mi `мозг', туркм. me{n_}iz `лицо', кирг. mojun `шея' и т. д. Однако исконных слов, которые бы имели начальное m во всех тюркских языках, нет: m- в одних языках соответствует b- в других, ср. туркм. bejni `мозг', азерб. b{a:}niz `лицо', кумыкск. bojun `шея'. Предположение о развитии *m- > b- не позволяет выявить никаких закономерностей этого перехода, в то время как противоположная гипотеза дает возможность сформулировать следующие правила (см. [Дыбо А. 2001]):

- в азербайджанском переход *b- > m- происходит лишь в том случае, если в том же слоге представлен (на синхронном уровне) носовой: m{a:}n `я', min `тысяча', но b{a:}{n_}iz `лицо', bejin `мозг', bojun `шея';

- в туркменском языке переход *b- > m- происходит, если непосредственно за корневым гласным следует рефлекс старого носового (неважно, сохраняющий назальность или утрачивающий ее): men `я', me{n_}iz `лицо', maj (< *ba{n/}) `жир', но bejni `мозг', bujnuz `рог';

- в татарском правило такое же, как в туркменском, но действует после ряда других преобразований, поэтому этимологически тождественные слова могут иметь в татарском и туркменском различные рефлексы начального согласного: тат. mi < *mi{j~} < *bej{n_}i `мозг', m{o:}gez < *m{o:}{n_}ez < *buj{n_}uz `рог'.

Можно видеть, что правила перехода *b- > m- различаются не только с точки зрения условий, но и хронологически (в разных языках они действуют после разных других преобразований). Это является еще одним свидетельством отсутствия начального *m- в пратюркском.

Рассмотрим последовательно внутреннюю и внешнюю реконструкцию фонетики и фонологии праязыка.

II. Внутренняя реконструкция во многом совпадает с синхронным морфонологическим описанием соответствующего языка, — так получается, поскольку в результате фонетических изменений некоторые различия, бывшие в определенный период истории языка фонологическими, переходят на морфонологический уровень.

Так, например, в современном русском литературном языке существует "два разных е": в безударной позиции они не различаются, перед мягким согласным оба выглядят как [е], но перед твердым согласным одно из них переходит в [о], другое же сохраняется без изменения, ср. плеть — пл{е:}тка, но сеть — сетка (в действительности соответствующее синхронное правило устроено несколько более сложно). Отсутствие закономерности, позволяющей предсказать наличие данного чередования, заставляет предположить, что е{1} и е{2} развились из двух ранее различавшихся фонем, при этом сначала произошло позиционное изменение первого е в 'о перед твердыми согласными, а потом фонетическое совпадение обоих е. Свидетельства древних памятников подтверждают это предположение: первое е записывается в них буквой {EЭ}, второе — буквой {Ье} (ять). В некоторых говорах различие между фонемами, обозначавшимися в древнерусском буквами {EЭ} и {Ье}, сохраняется до сих пор: первая произносится так же, как е в литературном языке, вторая - как закрытое е или дифтонг ие.

В санскрите внешне одинаковые a различаются по тому, что одно из них вызывает палатализацию предшествующих заднеязычных, а другое — нет. Первое выступает, например, в редупликационном слоге в форме перфекта, ср.

Таблица 3.2.1.

Как можно видеть по приведенным примерам, a в корне этим свойством не обладает (иначе было бы *casati, *jadati). Таким образом, можно предположить, что санскритское a наследует по меньшей мере двум разным праязыковым фонемам, одна (не менее, чем одна) из которых была, вероятно, переднерядной (поскольку вызывать палатализацию более свойственно переднерядным фонемам). И действительно, внешние соответствия подтверждают такое предположение: в древнегреческом языке, например, в редупликационном слоге перфекта выступает гласный e, ср. {ge/grapha} `я написал' перф. от {gra/phO}.

Внутренняя реконструкция дает возможность не только обнаруживать совпадения нескольких более ранних фонем в одну, но и выявлять случаи, когда одной фонеме предшествующего языкового состояния соответствует несколько различных фонем состояния последующего. Так, в современном русском языке к и ч, так же, как и г и ж, х и ш, безусловно, являются разными фонемами, ср. лук и луч, гнет и жнет, храм и шрам. Но эти фонемы способны вступать в чередования между собой, ср. рука — ручка, нога — ножка, муха — мушка, м{у/}ка — мучить, много — множить, сухой — сушить, влеку — влеч{е:}т, стригу — стриж{е:}т, могу — может и т. д. Можно заметить, что во всех случаях появления ч, ж и ш за ними следует либо передний гласный — и в мучить, множить, сушить, е в может, — либо элемент, выводимый из переднего гласного: [о] в формах влеч{е:}т, стриж{е:}т явно является "тем же самым" гласным (входящим в состав окончания III лица ед. ч. наст. вр. I спряжения), что и е в может, {0/} в формах ручка, ножка и т. п. чередуется в передним гласным е — ручек, ножек, мушек (ср. отсутствие перехода к в ч перед {0/}, чередующимся с задним гласным о: окно — оконце). Напротив, к, г и х выступают перед задними гласными: муха, влеку, много и т. д. Таким образом, налицо дополнительное распределение заднеязычных с шипящими[5]. Очевидно, когда-то на месте нынешних к и ч (а также г и ж, х и ш) была одна фонема. Для того, чтобы определить, какая это была фонема (иными словами, какой из ее рефлексов — к или ч — является первичным, а какой — вторичным), можно воспользоваться принципом, применяемым в морфонологическом описании: исходным считается тот вариант, который выступает в большем числе различных контекстов. В данном случае исходными должны быть признаны заднеязычные — они могут выступать перед непередними гласными и перед согласными (ср. кровь, мгла, сохнуть), шипящие же встречаются лишь в одном типе контекстов — перед передними гласными (формы типа жнец, шлем возникли либо в результате выпадения передних гласных, следовавших за шипящими, либо в результате заимствований). Такое предположение подтверждается и внешним сравнением: соответствия тех морфем, в которых заднеязычные к и г чередуются с шипящими, демонстрируют заднеязычные рефлексы, ср., например, снег, снежинка и лит. sni{e~}gas, лат. nix `снег', волк, волчица и др.‑инд. v{r0/}ka- `волк' (соответствием *x является *s, ср. блоха, блошка и лит. blus{a\} `блоха').

Гипотеза о наличии в более раннем состоянии особых фонем, утраченных к наблюдаемому моменту, может основываться на параллелизме рядов чередований. Так, в готском языке так называеые "сильные" глаголы обнаруживают, в частности, следующие ряды чередований:

Таблица 3.2.2

Эти чередования достаточно сходны и могут быть выведены из единого типа при предположении очень небольшого числа фонетических изменений. Во-первых, принимается гипотеза о переходе *e в i перед u, n, во-вторых, постулируется наличие особого звука — слогового *n, выступавшего в формах III л. мн. ч. претерита и перешедшего поздн{е/}е в un в позиции между согласными. Это позволяет описать приведенные ряды чередований как видоизменения одного прагерманского ряда:

Таблица 3.2.3

R — сонант, в данном случае y, w, n; {R0} — сонант в слогообразующей функции, в данном случае — i, u и {n0} соответственно.

Данный пример иллюстрирует принцип, широко применяющийся в реконструкции, — принцип свед{е/}ния всего разнообразия фактов, наблюдаемых в языках-потомках, к минимальному числу праязыковых прототипов.

Этот же принцип использовал Ф. де Соссюр при создании теории, известной сейчас под названием ларингальной (см. [Соссюр 1878/1977]) Он заметил, что для описания морфонологии санскрита достаточно одного гласного и нескольких сущностей особого рода, названных им "сонантическими коэффициентами". Рассмотрим в качестве примера некоторые формы спряжения санскритских глаголов:

Таблица 3.2.4

Корни первой группы в индийской традиции называются ani{t.} (`без i' — имеется в виду то i, которое появляется в инфинитиве), корни второй группы — se{t.} (морфонологически sa‑i‑{t.}, `с i'). Морфонологически эта система может быть описана с использованием одного гласного (a), трех сонантов i (в неслоговой функции y), u (в неслоговой функции w) и r, — и одного "сонантического коэффициента" X: корни первой группы имеют структуру C‑(V)‑R- (R — любой из сонантов), корни второй группы — C‑(V)‑R‑X‑; X после согласного перед гласным исчезает, X между согласными произносится как i, X после гласного удлиняет этот гласный.

Поскольку известно, что морфонологическая система обычно во многом совпадает с реконструкцией более древней фонологической системы, предложенная Ф. де Соссюром система морфонем, включающая один гласный и несколько "сонантических коэффициентов", была спроецирована на праиндоевропейский уровень.

Фонетическую интерпретацию для соссюровских "сонантических коэффициентов" предложил Г. М{е:}ллер (см. [M{o:}ller 1911]), выдвинувший гипотезу о том, что они могут быть согласными, подобными семитским ларингалам.

Добавим к перечисленным выше еще формы глагола `стоять': прич. sthita, инф. sth{a_}tum. Получается, что долгое a — это V (без последующего R) + X. Но существует три типа таких корней — с a: греч. {histEmi} (<*si‑st{a_}‑mi) — {stato/s} (ср. санскр. ti{s.}{t.}h{a_}mi, sthita), e: греч. {tithEmi} `класть' — {thetos} (ср. санскр. dadh{a_}mi, hita) и o: греч. {didOmi} `давать' — {doto/s}. Соответственно, ларингалов в праиндоевропейском должно было быть не меньше трех. Очень заманчиво сопоставить систему ларингальных с системой велярных согласных и предположить, что имелся ларингал *{h$} (после выпадения дающий e‑огласовку), ларингал *h (после выпадения дающий a‑огласовку) и ларингал *h{w} (после выпадения дающий o‑огласовку). Однако следует отметить, что реконструкции многих словоформ, выполненные в рамках ларингальной теории, отражают скорее их морфонологическое представление, нежели реальное произношение в праиндоевропейском языке (см. ниже, Гл. 3.5).

Современная ларингальная теория — сложная и разветвленная область. В различных направлениях ларингалистики дискутируется вопрос о том, как реконструируемые ларингалы соотносятся с реально засвидетельствованными в хеттском языке ларингалами {h(} и {h(}{h(} (существует и такая гипотеза, согласно которой хеттские ларингалы представляют собой отражение праиндоевропейских просодических различий, см. [Герценберг 1989]). Согласно другой точке зрения, соссюровским сонантическим коэффициентам в индоевропейском соответствуют сверхкраткие гласные (обозначаемые символом {э} и называемые "{s^}va indogermanicum"). Общепринятого мнения о фонетической природе тех сущностей, которые "ответственны" за количество и качество гласных в известных индоевропейских языках, в настоящее время нет.

III. При внешней реконструкции сопоставляются рефлексы праязыковых фонем в нескольких языках-потомках. Каждая фонема праязыка развивалась в языках-потомках по-своему, поэтому из каждой праязыковой фонемы получился особый ряд фонетических соответствий. Рассмотрим в качестве примера некоторые соответствия согласных между русским и латынью:

Таблица 3.2.5

В скобки заключены части слов, не являющиеся этимологически тождественными; значение латинских слов указано в том случае, если оно отличается от русского.

Устанавливаются следующие ряды соответствий начальных согласных: b — f, p — p, d — f, d — d, t — t и k — k.

Можно предположить, что всякий обнаруженный ряд фонетических соответствий является рефлексом праязыковой фонемы. В данном случае это подтверждается сравнением с другими языками, различающими все эти согласные:

Таблица 3.2.6

Из этого сопоставления хорошо видно, что ряды b — f и d — f, так же как и d — d, отражают разные праязыковые фонемы. Различие звонких, глухих и придыхательных распространяется также и на заднеязычные, при этом отражение придыхательных в санскрите и греческом регулярно: санскритскому звонкому придыхательному соответствует греческий глухой придыхательный и русский звонкий:

Таблица 3.2.7

Еще один пример такого подхода — реконструкция в праиндоевропейском трех рядов заднеязычных на основании различия рефлексов в сатемных и кентумных языках (см. Гл. ...): ни один из индоевропейских языков (кроме, возможно, некоторых древних анатолийских языков) не различает рефлексы всех трех рядов (простых заднеязычных, палатализованных и лабиализованных), но соответствия типа:

Таблица 3.2.8

дают основания восстанавливать в праиндоевропейском палатальные (ряд 1), простые (ряд 2) и лабиализованные (ряд 3) заднеязычные согласные.

Однако было бы ошибкой думать, что все различающиеся ряды соответствий отражают разные праязыковые фонемы. Важно знать, с каким типом соответствий мы имеем дело в каждом конкретном случае. Как уже обсуждалось выше (Гл. 1.3), в случае соответствия-совпадения в праязыке следует реконструировать две фонемы, в случае соответствия-дробления — одну. Действительно, если для некоторых рядов соответствий установлено правило распределения, то это значит, что в праязыке звуки, давшие такие рефлексы в языках-потомках, находились в дополнительной дистрибуции, то есть являлись представителями одной фонемы. Так, например, тот факт, что "грузинской аффрикате c в положении не перед согласным в сванском отвечает уже не {c^}, как это имеет место в ряде других случаев, а спирант {s^}" [Климов 1990, 27] служит основанием для того, чтобы в пракартвельском на месте этих двух сванских фонем реконструировать одну.

Ряды регулярных соответствий могут образовывать не только отдельные фонемы, но и группы фонем, ср. известное соответствие "полногласия-неполногласия" в славянских языках (типа рус. голова, болг. глава, польск. g{l~}owa).

IV. Во многих случаях данные языков-потомков позволяют сделать некоторые выводы о произношении фонем праязыка. Впрочем, важность фонетической интерпретации реконструированной системы фонем признается не всеми исследователями. Так, по мнению Ф. де Соссюра, "чтобы познать звуковые единицы языка, нет необходимости характеризовать их положительные качества, достаточно рассмотреть их как дифференциальные величины, сущность которых состоит в том, чтобы не смешиваться друг с другом... Это до такой степени существенно, что звуковые элементы восстанавливаемого языка можно было бы обозначить при помощи цифр или каких-либо других условных значков. В *{e(}k{1}w{o(}s бесполезно определять абсолютное качество звука {e(} и выяснять, был ли он открытым или закрытым, более продвинутым вперед или нет и т. п.; поскольку не установлено наличие нескольких разновидностей e, все эти тонкости не имеют значения; важно только одно — не смешивать этого звука ни с одним из прочих различаемых в этом языке элементов" [Соссюр 1931/1977, 258].

Мы не разделяем точки зрения Ф. де Соссюра, поскольку представление о фонетических характеристиках фонем праязыка имеет значение для фонетической типологии, играет важную роль при трактовке звуковых законов, позволяет надежнее обосновывать гипотезы о праязыковых заимствованиях, делает более наглядными связи реконструированных слов с родственными им словами других праязыков, что облегчает исследования дальнего родства (ср. замечание Г.А. Климова о том, что "на раннем этапе сравнительно-генетического исследования в поле зрения компаративиста обычно попадают случаи более простого соотношения фонетической субстанции. Так, в истории абхазско-адыгского языкознания фонологические корреспонденции абх. z — адыг. z, абх. m — адыг. m и абх. t — адыг. t не случайно были замечены раньше корреспонденций абх. {z^} — адыг. l, абх. {s^} — адыг. {l~}, а последние, в свою очередь, ранее соответствия абх. l — адыг. h" [Климов 1990, 28]).

При фонетической интерпретации реконструируемых фонем праязыка учитывается, какие рефлексы дали эти фонемы в языках-потомках, какие изменения производят они в своем фонетическом окружении. Так, праязыковая фонема, давшая в языках-потомках p и b, будет, скорее всего, интерпретирована как зубной смычный, гласный, вызывающий лабиализацию соседствующих с ним согласных, — как огубленный и т. д.

Но далеко не всегда фонетическая интерпретация является столь очевидной. Рассмотрим в качестве примера одно нетривиальное соотвествие между грузинским и занскими языками (к последним относятся два близкородственных языка — мегрельский и лазский):

Таблица 3.2.9

По предположению А. Чикобавы [Чикобава 1942, 106 и сл.], соответствие груз. ‑Сl- {~} зан. ‑CVr- является результатом редукции гласного второго слога в грузинском: *{z3}a{g}al- > {z3}a{g}l‑, *saxal- > saxl‑. Причиной такой редукции А. Чикобава считал воздействие динамического ударения на первом слоге, которое якобы имело место на раннем этапе истории грузинского языка и вызывало ослабление, а затем выпадение второго безударного гласного: *{z3}а{g}al- > {z3}a{g}l- и т. д. Слабым местом данной гипотезы является то, что ни в одном исторически засвидетельствованном картвельском языке не наблюдается сколько-нибудь интенсивного динамического ударения. Кроме того, предложенное правило редукции не является всеобщим: оно вступает в противоречие, например, с фактом соответствия груз. ‑Cal- — зан. ‑Cul‑, ‑Col‑:

Таблица 3.2.10

Гипотеза А. Чикобавы не может объяснить ни случаи типа dadal {~} dadul и mamal {~} mumul, в которых редукции не произошло, несмотря на двусложность основ, ни то, что в примерах второй группы (Табл. 3.2.10) груз. ‑l систематически соответствует зан. ‑l, а не ‑r, как в предыдущих примерах (Табл. 3.2.9).

Альтернативное объяснение соответствия груз. ‑Сl- {~} зан. ‑CVr- было предложено в классической работе [Гамкрелидзе, Мачавариани 1965, 74 и сл.]: Гамкрелидзе и Мачавариани обратили внимание на то, что качество занского "лишнего" гласного выводимо из контекста — это обычно тот же гласный, что и в предыдущем слоге, кроме тех случаев, когда o под влиянием предшествующего губного согласного переходит в u (tapl- {~} topur и т. п.). Согласно их предположению, в исходе пракартвельских основ первого типа было слоговое *‑{l0}, которое в занском в позиции после согласного давало ‑r- с предшествующим гласным "призвуком", и этот "призвук" впоследствии приобретал качество предыдущего гласного: *{z3}{1}a{g}{l0}- > *{z3^}o{g}{э#}r- > {z3^}o{g}or‑; *is{l0}- > *is{э#}r > isir- и т. п.

Выбор той или иной фонетической интерпретации может основываться на данных дистрибуции рефлексов соответствующей праязыковой фонемы в языках-потомках. Например, "при сопоставлении адыг. t{э}{zV}{э}n // каб. d{э}{zV}{э}n `серебро' с абх. a‑ra{z3}{э}n той же семантики, принимая во внимание наличие в обоих адыгских языках запрета на анлаутное r корня наряду с допустимостью t и d аналогичного статуса в абхазском, следует констатировать большую давность формы с r (в пользу такого решения говорит и существующее предположение, согласно которому абхазско-адыгское слово восходит на правах заимствования к индоевропейскому обозначению серебра)" [Климов 1990, 96].

Большую роль при фонетической интерпретации фонем праязыка играет фонетическая типология — совокупность знаний о том, какие фонемы как имеют обыкновение развиваться, как могут и как не могут выглядеть фонетические системы (например, едва ли кто признает правильной реконструкцию, в которой будут передние гласные, но не будет задних, или будут широкие гласные, но не будет узких).

С этой точки зрения традиционная реконструкция праиндоевропейских смычных выглядит весьма уязвимой: ни в одном известном языке нет тройного противопоставления глухих, звонких и звонких придыхательных[6]; ни в одной системе нет лакуны на месте звонкого губного, как это получается в праиндоевропейском (где согласный *b если и имеется, то в очень небольшом числе корней, и практически не встречается в начале слова):

Таблица 3.2.11

Нехарактерным является также запрет на сочетание двух звонких в одном корне (в праиндоевропейском не реконструируются корни типа *ged‑, *deg{w}- и т. п.).

Для устранения этих противоречий в 1972 году Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Иванов (см. [Гамкрелидзе, Иванов 1972]), а в 1973 году независимо от них П.Дж. Хоппер (см. [Хоппер 1988]) выдвинули так называемую глоттальную теорию: в праиндоевропейском были противопоставлены не глухие, звонкие и звонкие придыхательные, а глухие, глоттализованные и звонкие (глухие и звонкие были факультативно придыхательными). При этом традиционно восстанавливавшиеся звонкие интерпретируются как глоттализованные (т. е. вместо *d, *g предлагается восстанавливать *{t.}, *{k.}). Для подобных систем (они есть в кавказских языках) характерно отсутствие глоттализованного губного, а также запрет на сочетание двух глоттализованных в одном корне.

При рассмотрении глоттальной теории следует, однако, помнить о следующем:

1. Ни в одном индоевропейском языке не сохранилось глоттализованных. На месте этих согласных мы встречаем либо звонкие (в большинстве языков), либо глухие (германские, армянский).

2. Ни в одном языке мира не засвидетельствовано озвончение глоттализованных в начальной позиции (а индоевропейские корни с начальными "глоттализованными" встречаются довольно часто, см. примеры выше). Таким образом, система, созданная для того, чтобы заменить типологически неоправданную реконструкцию на типологически оправданную, сама оказалась типологически неоправданной.

3. Лексические параллели между индоевропейским и картвельским (независимо от того, считать ли их родственными — ностратическими — словами или заимствованиями из одного праязыка в другой) демонстрируют соответствия картвельских глоттализованных индоевропейским глухим, а индоевроепейских "глоттализованных" картвельским глухим, например:

Таблица 3.2.12

Возможно, что праиндоевропейская система была похожа на удинскую (удинский — один из лезгинских языков) и состояла из глухих, звонких и "сильных" согласных.

Таблица 3.2.13

В удинском, правда, существует и {p_}; однако можно заметить, что в системах, где есть и сильные, и глоттализованные (например, в арчинском языке) лакуна обычно бывает именно на месте сильного: так, в арчинском имеются p, b, {p.}, но отсутствует {p_} (при наличии {t_} и {k_}). Так что отсутствие (или редкость) сильного *{p_} в индоевропейском неудивительно.

В подобных кавказских системах глухие обычно являются факультативно придыхательными; в индоевропейском, очевидно, имели факультативное придыхание и звонкие.

Такая гипотеза (ее выдвинул впервые В.В. Шеворошкин, а развил С.А. Старостин) корректирует "глоттальную" теорию, предлагая вместо глоттализованных восстанавливать глухие (сильные) со следующими правилами развития:

1) в германском и армянском: t(h) > th, d(h) > d, {t_} > t (заметим, что армянский язык географически примыкает к удинскому);

2) во всех языках, кроме германского и армянского, — озвончение сильных во всех позициях (такое развитие сильных встречается в лезгинских языках, например, в рутульском и табасаранском, а также в кабардинском).

Возможно, впрочем, что в праиндоевропейском было традиционно реконструируемое противопоставление глухих — звонких — звонких придыхательных, но система эта — очень неустойчивая, о чем свидетельствует ее практически полное отсутствие в языках мира, — быстро разрушилась в языках-потомках, заменившись различными более стабильными системами. Существует также предположение о наличии в праиндоевропейском такой же системы, как в санскрите, т. е. с противопоставлением глухих — звонких — глухих придыхательных — звонких придыхательных. Основанием для него служит некоторое количество примеров на соответствия санскритских глухих придыхательных глухим согласным в других индоевропейских языках[7], ср., например: др.‑инд. {s/}a{n#=}kh{a/}- {~} греч. {ko/gkhE} `раковина', др.‑инд. p{r0}th{u/}- {~} греч. {platu/S} `широкий', др.‑инд. ‑tha {~} греч. ‑{te} (окончание II л. мн. ч.), др.‑инд. {s/}aph{a/}- {~} д.‑в.‑н. huof `копыто', др.‑инд. r{a/}tha- `колесница' {~} лат. rota `колесо'. Обычно эти ряды считают отражением праиндоевропейских сочетаний смычных с последующими ларингалами, но анатолийские языки (единственная ветвь индоевропейских языков, в которой сохранились ларингалы) не дают никаких оснований считать, что подобные сочетания в праиндоевропейском были возможны: в анатолийском ларингал не может следовать за смычным. Слабость гипотезы о четырехсерийной системе состоит, во-первых, в крайней малочисленности надежных сближений такого типа, а во-вторых, в том, что подобная структура является достаточно устойчивой и, соответственно, должна была бы сохраниться в большем числе языков-потомков.

V. Особую проблему составляет хронологизация фонетических изменений. При ее решении существенно представлять себе, что различная последовательность фонетических изменений может приводить к совершенно разным результатам.

Так, например, для славянских языков восстанавливается следующая последовательность фонетических изменений:

1) первая палатализация (развитие типа *peketь > *pe{c^}etь `печет'),

2) монофтонгизация дифтонгов (развитие типа *ko{i)}nа > *k{e^}na `цена'),

3) вторая палатализация (развитие типа *k{e^}na > *c{e^}na).

Расположить их в другом порядке нельзя: если поменять местами (2) и (3), то в слове *ko{i)}na палатализация бы не произошла ввиду отсутствия в нем гласного *{e^} (перед которым, собственно, и происходила вторая палатализация). Если первую палатализацию поставить после второй, то будет непонятно, почему перед одними и теми же гласными согласные ведут себя по-разному.

Следует, однако, учитывать, что история языка представляет собой последовательную смену синхронных состояний. При этом в каждом синхронном состоянии имеются:

1) остатки закономерностей предшествующего периода,

2) закономерности наблюдаемого периода (синхронные),

3) тенденции, которые могут стать закономерностями в последующий период.

Закономерности второго типа связаны с синхронно-морфонологическими требованиями, такими, как, например, запрет на чередования согласных в именной парадигме или запрет на падение/прояснение всех редуцированных не в последнем и предпоследнем слогах. Так, видимо, в русском языке времени перехода е в 'о действовал запрет на чередование е — 'о в префиксах, поэтому, например, слово нежить не превратилось в *н{е:}жить, хотя переход е в 'о перед ж происходил (ср. молод{е:}жь, {е:}ж и т. п.).

Существуют звуковые изменения, на определенном этапе развития языка имевшие чисто фонетическую обусловленность, но впоследствии ее утратившие и превратившиеся в морфонологические чередования. Таковы многочисленные случаи типа ранне‑слав. *pek‑{o#~} — *pek‑etь > *pe{c^}‑etь (рус. пеку, печет), *let‑j‑{o#~} — *letъ (лечу, л{е:}т) и т. п. Но при этом фонетические изменения нельзя считать единственным источником возникновения алломорфии; можно говорить еще как минимум о двух типах случаев (см. [Иткин 1998, 106-109]):

1) синхронному морфонологическому чередованию в истории соответствует морфонологически обусловленное звуковое изменение;

2) синхронному морфонологическому чередованию в истории не соответствует никакое звуковое изменение.

К случаям первого рода относятся, например, такие процессы в истории русского языка, как выпадение конечного ‑л после согласной, происходившее только в формах прош. вр. (ср. пас, мог, сдох, но смысл, нагл, игл, дряхл и т. д.); переход ч в ш, происходивший перед суффиксами ‑н(ый), ‑ник, ‑ниц(а) и т. д., ср. ску[ш]ный, двуру[ш]ник, яи[ш]ница, но не затронувший таких форм, как начну, качнуть. Ср. еще озвончение согласных перед гласными в польском языке, имевшее место в приставках, ср. zebra{c/} при рус. собрать, odebra{c/} при рус. отобрать, но не в корнях, ср. sen при рус. сон, otumani{c/} при рус. отуманить.

Случаи второго рода могут возникать благодаря:

а) грамматически обусловленной перестройке системы форм: так, чередование б + с в гребу/грести, скребу/скрести не наследует переходу б в с, а возникло вследствие перестройки древнерусских инфинитивов грети, скрети (где б > {0/} перед т) по образцу форм типа брести, плести;

б) проникновения в язык элементов другого (обычно близкородственного) языка: так, чередование о (под ударением) {~} ы (без ударения) в окончании прилагательных (ср. прост{о/}й, но сл{о/}жный и т. д.) возникло из-за конкуренции в русском литературном языке исконно-русского окончания ‑ой и церковнославянского ‑ый.

Учет такого рода фактов чрезвычайно важен для построения реальной картины исторического развития языков.

Библиография

Общие проблемы фонетической реконструкции обсуждаются, в частности, в [Гамкрелидзе, Иванов 1972], [Зализняк А.А. 1977], [Соссюр 1878/1977] [Тестелец 1995], а также в большинстве работ, посвященных как общим, так и частным вопросам компаративистики.

Проблемы исторической фонетики отдельных языковых семей рассматриваются, в частности, в работах [Фортунатов 1956], [Sihler 1995] (индоевропейские языки), [Sammallahti 1988] (уральские языки), [Zvelebil 1970] (дравидийские языки), [Дьяконов и др. 1987] (афразийские языки), [Nikolaev, Starostin 1994] (северно-кавказские языки), [Старостин С. 1982] (енисейские языки). См. также работы по реконструкции индоевропейского праязыка при Гл. 3.1.

Примером реконструкции фонетики по памятникам нефонетического письма может служить работа [Старостин 1989a].