КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Глава тридцатая.
Он сначала считал дни своих странствий, отмечал в особом блокнотеколичество пройденных километров. Затем это ему просто стало неинтересно.Киреев не лукавил с собой, решив учиться заново многим вещам. Разумеется,нельзя начать жить с чистого листа. Но, поскольку ему нечем было гордиться впрошлой жизни, он не вспоминал о ней, оставив в памяти только дорогие именада строки любимых стихов. Даже имя свое вспоминал все реже. В разговорахпредставлялся: "просто странник" или "прохожий". Раньше Михаил охотно строилпланы, любил посвящать в них и знакомых, и малознакомых людей. Теперь же онпонял: главное - итог, пока же идешь к нему - молчи! Раньше Киреев обожалпервому встречному рассказывать о своей жизни, теперь он слушал других,предпочитая о себе помалкивать. В начале пути он старательно записывал: пройдено 20 километров,пройдено 25... Через неделю Михаил сложил цифры, но, когда понял, чтополученная сумма наполнила его гордостью, задумался: "Ну хорошо, прошел я150 километров, что из этого? Как говорил мой дед, для бешеной собаки сорокверст - не крюк. Разве это главное?" И он не стал ничего считать. Простошел. Каждый день, под синим звонким небом и под дождем, под солнцем и подлуной, по шелку травяных ковров мая и по цветам июньских лугов. И произошлоудивительное. Каждый отдельно взятый день пролетал незаметно, но два, три,пять дней, неделя, другая растягивались для Киреева в длинные месяцы. Этобыло поразительно. Ему казалось, что он вышел из Болхова очень давно, а насамом деле еще не прошло и месяца. Там, "в городе", как стал называть Москвусам Михаил, все было с точностью до наоборот. Трудовой день тянулсядолго-долго, а недели, месяцы, дни летели как угорелые. Что-то началоменяться еще в Москве, но по-настоящему только в дороге Киреев сумел понятьсмысл выражения "относительность времени". Ему это очень понравилось. Агде-то за Ефремовом, растроганный сердечностью приютивших его в дождливуюночь людей, он подарил хозяину дома свои часы. Жест получился символическим:Киреев словно переходил в безвременье, точнее, во вневременное пространство. - А как же вы? - спросил Михаила хозяин дома. - Мне они ни к чему, - честно ответил Киреев. Он, действительно,многому учился. Каждый день, каждую минуту проходила учеба. Только это небыло зубрежкой прописных истин или грызением "гранита науки". В порустуденческой юности Киреев с друзьями любил шутить: "Только сдали экзамен -и все забыли". Сейчас никто не ставил Михаилу отметки. Все было будничней ипроще: он должен был выжить в дороге и дойти, своими ногами дойти, доСтаргорода. Кое-что ему советовали люди, многое Киреев брал из того, чтовидел вокруг себя. Запомнив, как шла лиса, которую он увидел в свою первуюночевку под открытым небом, Киреев по пять, а потом по десять минут утром ивечером дышал часто-часто через нос. Конечно, прежние знакомые подняли быего на смех. Но, хотите верьте, хотите нет, обоняние его на самом делезначительно обострилось. Как, впрочем, и слух, для улучшения которого Киреевтоже использовал упражнения, подсмотренные им "у природы". Но легче всегобыло делать упражнения для глаз: когда Михаил шел по дороге, то время отвремени переводил взгляд с ближних предметов на линию горизонта. И все. Ноэффект получился неплохим. До многого Киреев доходил чисто интуитивно. Так,когда начались жаркие дни, его совсем замучила жажда. Только выпьет воды, ачерез десять минут пить еще больше хочется. Да еще все лицо и одеждастановились мокрыми от пота. А потом пришло простое решение. Утром, встав,Михаил напивался, как говорится, "досыта". Пил только ключевую, родниковуюили колодезную воду. Многие источники, встречавшиеся ему на пути, в народесчитались святыми, как источник у могилы отца Егория. (Кстати, набранную тамводу Киреев потратил очень быстро, в два-три дня: последнюю бутылку он отдалодной больной женщине в Одоеве.) Одним словом, проблем с водой не было. Весьдень Михаил не пил ни грамма, а вечером вновь пил столько, сколько емухотелось. И жажда отступала. Еще одна привычка, которую Киреев приобрел в пути: дневной сон. Кактолько солнце поднималось в зенит, как только полуденный зной заставлялутихомириваться даже крикливое воробьиное братство, а ноги наливалисьсвинцовой тяжестью, Киреев выбирал тенистое укромное местечко и отдыхалнесколько часов. Читал, писал, спал. Будучи по природе своей консерватором,Михаил старался каждое действо превращать в своего рода обряд. Обряд,повторяемый изо дня в день, становился традицией. Так и с полуденнымотдыхом. Нормальному городскому человеку (впрочем, сельскому тоже) многиедействия нашего странника показались бы странными. Придирчивостью при выбореместа Киреев не отличался: немножко тени, немножко травы и поменьшепосторонних взоров. Людских, разумеется. Раньше ему доводилось читать, что,мол, есть деревья, отдающие свою энергию, например, дуб, береза. А естьотнимающие ее у человека - осина, тополь, черемуха. Киреев пришел к выводу:все это глупость. Живое живому не должно причинять зла - так он считал. Итак, Киреев находил место для отдыха, расстилал на земле спальник так,чтобы голова была обращена на север, доставал икону и бережно ставил ее уизголовья, прислонив к стволу ближайшего дерева. Крестил выбранное место счетырех сторон, затем несколько минут тратил на то, чтобы познакомиться сокрестностями. Возвратившись, начинал разговаривать, как он выражался, с"окружающей средой". Киреев верил, что пусть у растений, животных, птиц,травы нет души, но зато они живые. А живой с живым должны "обмениватьсялюбовью" - еще одно выражение Киреева. Михаил был убежден: важно не то, что"говорить" деревьям, траве, цветам, а как. Со стороны это выглядело забавно.Почему-то особенно любил Киреев слово "ребята". - Ну что, ребята, - ласково начинал он разговор, - будем живы, непомрем? Вы не возражаете, если я здесь часика три отдохну? Ну и хорошо... Акогда он, накинув на плечи рюкзак, собирался идти дальше, обязательнопрощался: - Хорошо здесь у вас. Спасибо. Даст Бог, еще свидимся... Нет, игры состороны Киреева не было. Ложась на землю, он закрывал глаза. Замирал - ислушал. Ему казалось, что он четко слышит, как тревожный трепет листвыпостепенно затихает, затихает, становясь тихим лепетом. Роща или дубрава,полянка или старый заброшенный сад словно говорили: "Наш, наш. Не бойтесьего". И прежде закрытая книга природы страница за страницей приоткрываласьперед ним. Да и в прежней, городской жизни он знал, что есть воробьи ивороны, галки и синицы. В детстве Михаил любил читать книги натуралистов,мог отличить основные травы и цветы. Но стоило ему раньше на час-другойвыбраться в лес, как он тотчас терялся перед хаосом звуков, морем зелени,мрачностью болотных равнин. Сейчас же Киреев чувствовал себя частью этогомира, совсем не хаотичного, не мрачного, а простого и ясного в своей чистотеи правде. Познание этого мира происходило очень естественно и спокойно.Взять хотя бы птиц. Сначала в огромном многоголосом хоре Киреев стал слышатьотдельные партии, самые простые или знакомые с детства: трель соловья,забавное перепелиное "спать пора", печальное кукушкино "ку-ку", смешливое:"чечевицу-видел? чечевицу-видел?" чечевицы. Он не стремился выслеживать,высматривать невидимых певцов, справедливо считая, что если птицы захотят,то они сами прилетят к нему. Оказалось, что сколько существует видов птиц -столько и характеров. Крошечный крапивник, птичка-гномик, которую в народезовут еще "орешек", словно сам просился в компанию. А вот дятла-желну он такни разу и не увидел. И только старый лесник Никодимыч, встреченный Михаиломв одном из заказников, рассказал, кому принадлежат таинственные крики,раздававшиеся в сумеречных ельниках. Одни птицы - дрозды, зяблики -попадались на пути Киреева почти ежедневно, встреча с другими была какпраздник. Он радовался как ребенок, когда впервые увидел осторожного речногосверчка - милую птичку с глазами- бусинками. Раньше он только слышал, какнад утренним лугом неслось стрекотание, похожее на пение кузнечика:"зер-зер-зер". Постепенно приходила искушенность. Так, сначала он с трудомразличал птичью "мелкоту" - славок, пеночек, овсянок, зарянок, коньков,мухоловок. Другое дело иволга или удод, сойка или вальдшнеп. (Любопытно, новсю свою предыдущую жизнь Киреев считал, что вальдшнеп живет на открытыхболотах, не догадываясь, что это лесной обитатель.) Добавьте сюда, что всяэта мелкота делится на подвиды: пять или шесть видов славок, столько жепеночек, а есть еще пуночки. Оказалось, различать их в условиях почтипостоянного пребывания в поле и лесу не очень сложно. Помогло опять-такиптичье пение. Надо было только уметь слушать. И если Киреев слышал:"тень-тинь-тянь-тень", он знал, что это пела свою песенку пеночка-пеньковка.Ее сестра, пеночка-трещотка, пела по-другому: "син-син-син-син-синррррр". Апесенка пеночки-веснички похожа на песню зяблика; но если зяблик, какподметил Киреев, от начала до конца поет громко и заканчивает песню четкимросчерком-точкой, то песня веснички к концу становится все тише, тише, а всамом конце замирает. Месяца через два он приступил к изучению следующейглавы той "книги", которая доселе была для Михаила написана непонятнымизнаками. Михаил, к примеру, узнал, что весничку он встретит на светлыхопушках, полянах, а из всех видов славок только черноголовка живет в лесу,причем только в том, где есть темный подлесок. А вечернюю песню зарянкиможно услышать в еловом лесу... Среди пернатых певцов появились у него своилюбимцы: овсянка, жаворонок, соловей, славка-черноголовка, но особеннополюбил он пение дрозда. Певчего дрозда. Его всегда умиляло, как стараютсяпеть свои песни соловей или зяблик. А крапивник, тот вообще при пении велсебя презабавно: время от времени начинал кланяться, как настоящий артист. Авот дрозды... Вообще-то, этих птиц Киреев не особенно жаловал: стоит имтолько заметить человека, как начинают поднимать тревогу по всему лесу. НоМихаил забывал обо всем, когда... Вот дрозд занят своим обычным делом - тонепоседлив, то воинственен, то шумлив. И вдруг он запел. Спокойно, безусилия, будто и не стараясь вовсе. Сидит на вершине дерева - и поет. Льетсянад миром песня дрозда - и будто сам мир начинает меняться. Поет маленькийпевец и... Киреев как-то попробовал записать "колена" этой песни, пробовалзаписать свои ощущения от нее. Не получилось. Слова показались пресными,серыми и лишними. А в душе что-то переворачивалось. Но вот заканчиваласьпесня, дрозд слетал с вершины - и вновь превращался в шумного инепоседливого озорника. - Жить, наверное, надо так, - думал Киреев, - как поет этот дрозд.Спокойно и не стараясь, без усилий и без желания поразить мир своим"голосом". А еще познание мира птиц, зверей и растений помогало Кирееву и впрактическом плане. Если он утром слышал звонкую песню жаворонка в высокомнебе, то мог спокойно идти весь день, не опасаясь дождя. В бывшем доме вМоскве у него были книги, в которых подробно рассказывалось о народныхприметах. Он их читал, восхищался народной мудростью - и благополучнозабывал прочитанное через несколько минут. А вот сказал ему старик- пастух,которого Киреев встретил у реки Бобрик: "Дубовый лист раскроется - отойдетземелька" - и остались слова эти в памяти навсегда, хотя он тогда еще несовсем понял, что означает "отойдет". И теперь Михаил знал то, что в прежнейжизни ему вряд ли бы понадобилось. Киреев узнал, что каждая птицапросыпается в одно и то же время, что комары начинают свои кровавые подвиги26 мая - день мученицы Гликерии-девы, в народе Лукерьи. Что июньскую росуможно не бояться и по ней смело ходить босиком. В отличие от росыавгустовской. У него не было с собой компаса, но он без труда определялстороны света. Разумеется, пришлось отказываться и от былых заблуждений.Когда прежде он буквально дурел от московской жары, от бензиновых испаренийи засасывающего ритма толпы, Киреев как о сказке, как о немыслимом чудемечтал о ночевке у костра. И чтобы ночь была звездная, а в нескольких шагахот костра плескалось озеро или река, и, как часовые, стояли в поле стогасена. Но вот однажды, в один из июньских дней, точнее, вечеров своегостранствия Михаил повстречал именно такое место - красивое озеро и словночасовые - стога сена у тихой воды. И ночь как по заказу - глубокая,звездная. Он выкупался, посидел у воды, любуясь отражением звезд в озере, апотом захотел уснуть. И не уснул: всю ночь его люто "жрали" комары.Несколько часов Киреев то отчаянно воевал с ними, то сдавался на милостьпобедителей. Но милости не было... С тех пор он никогда не останавливался наночлег у воды или в низких местах. Все чаще, лежа под огромным звездным куполом, Михаил с жалостью думал олюдях, которые живут и не знают, какие сокровища рассыпаны у них надголовами. Золото, бриллианты, драгоценные камни - для чего они нужны, еслимириады алмазов на небе почти всегда в нашем распоряжении. Лишь бы тольконочь была ясная. Киреев больше не умничал и не пытался записывать своиощущения. Когда он смотрел на звездное небо, ему было достаточно двухломоносовских строк: Открылась бездна, звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна. Самое главное, что понял Киреев: мирБожий гармоничен и прекрасен. Но это понимание рождалось из хаоса. Вначалехаотичным слышалось Михаилу многоголосие птиц в утреннем лесу, хаос видел они на звездном небе. К стыду своему, из всех созвездий Михаил знал однуБольшую Медведицу да еще умел находить Полярную звезду. И вот в одной иззаброшенных сельских библиотек под Одоевом среди уцелевших книг и журналовнашел он "Сокровища звездного неба" Зигеля. Главы, где говорилось о парсекахили рисовались какие-то заумные графики, Киреев пропускал. Читал только осозвездиях. Читал, сверяя написанное с натурой. И постепенно хаотичный мирзвезд становился ясным и понятным, как улыбка ребенка, как песня зарянки навечерней заре. Теперь он знал, что ранней ночью над северными широтамиплывет Лебедь, парит Орел, звучит Лира, бежит, спасаясь от Стрелы, Лисичка,ныряет в черную бездну Дельфин, заново переживают свои земные жизни Персей иАндромеда, Кассиопея и Геркулес. И горят, горят неземным своим огнем Стожары- это русское название нравилось Михаилу больше, чем греческое - Плеяды. Аесли он просыпался под самое утро, то видел, как эти созвездия уходили загоризонт и на смену им появлялся охотник- великан Орион со своей свитой -Малым и Большим Псом, гнавшими Зайца. И ждала его возвращения с охоты Дева.Названия звезд звучали для него, как музыка: Альтаир, Сириус, Денеб, Вега,Спика, Арктур... От мысли, что он видит свет, который "сбежал" от звездысотни лет назад, и что самой звезды, быть может, больше нет, Киреевустановилось не по себе. Вот это расстояния! Куда ему со своими пройденными250 километрами. Но столько в звездном небе было спокойного и простоговеличия, что не чувствовал себя наш странник маленькой пылинкой в бескрайнейВселенной. И вновь он открывал Библию на самой первой странице, и вновьчитал, как создал Бог небо и звезды, птиц, рыб и зверей. И его - человека. Удивительно, но Киреев изменился и внешне. И дело было не только в егоболезни. Как раз наоборот: болезнь не отступила, но словно остановилась,удивленная необычным поведением этого человека. Исчезла шаркающая киреевскаяпоходка. Поднимаясь вверх на холмы, спускаясь в долины, шагая узкими леснымитропами, он приобрел другую походку. И на землю он теперь ступал осторожно,бережно - Михаил помнил уроки лисы, встреченной им за Бобриком. Киреев судивлением обнаружил, что сладости, которые он так любил, особенно шоколад,вызывали у него теперь отвращение. Как и жирное мясо, животное ирастительное масло, сало. Зато любую зелень, будь то укроп или салат, он елохотно, не говоря уже о ягодах, которых Михаил мог съесть в любом количестве- этого требовал организм. А однажды случилось совсем удивительное: в однойдеревушке он остановился, чтобы спросить дорогу. Пожилая женщина, работавшаяв огороде, отвечала на вопросы охотно. Киреев поблагодарил ее и собрался ужеидти дальше, как вдруг его взгляд упал на траву, которая лежала в сторонке. - Простите, это что? - спросил он женщину. - Как - что? - удивилась она. - Сор. Силушки моей больше не осталось:неделю назад вырывала, а он вновь вырос, проклятый. - Я понимаю. Как трава эта называется? - Какая? Ах, вот эта! У нас мокрицей зовут. Куры ее хорошо едят. - Мокрица? - Она самая. Хорошо, что хоть не колючая, как осот, но растет - страстькак. - А можно... можно мне взять... мокрицу эту? - Берите, мне не жалко. - Женщина уже подозрительно смотрела на этогочудака. А Киреев не мог объяснить, что с ним происходило. Его просто трясло.Едва отойдя за угол дома, он, слегка вымыв мокрицу, стал есть ее. Траваоказалась немного горьковатой, что, впрочем, не остановило Михаила. С этогодня Киреев везде искал мокрицу. Впрочем, искать особо и не приходилось: этойтравы было полно на любом дачном участке. Киреев съедал ее в свежем виде,заваривал, как чай. Никто его этому не учил. Организм, забывший вкус прежнейпищи, словно проснулся и потребовал то, что ему было нужно. Странно, но болистали чуть тише. А однажды случилось невероятное: Киреев захотел есть.Произошло это так. Вечером Михаила приютили рыбаки на Дону. В тех местах Донеще не широкий и совсем не тихий, как об этом поется в песнях. Рыбаки былиместными жителями, в тот день улов у них выдался не очень богатый, из негоони варили уху. А рыбу, пойманную раньше и уже хорошо просоленную, Серега,парень лет двадцати пяти, коптил здесь же, на берегу. Было видно, что сампроцесс доставлял ему огромное удовольствие. Работал он споро, можносказать, красиво. Просортировал рыбу, нарубил деревьев для костра. Черезнесколько минут языки пламени уже взлетали в сумеречное июльское небо. - Сергей, скажите, - чтобы понять сущность процесса, спросил Киреев, -а хворост можно брать любой? - Что вы! Любой - как можно? Здесь был раньше старый барский сад, ясливу притащил. От нее цвет красивый - золотистый. - Чей цвет? - Известно, чей. Рыбы. А еще вишню можно использовать. Ольха тожехороша. Я в этом деле кое-что понимаю, не думайте, что хвастаю. Вот сейчаспопробуете сами. Когда Киреев останавливался где-нибудь на ночлег и хозяеваугощали его, Михаил, чтобы не обидеть их, хоть немного, пусть без охоты, ноел предложенную ему еду. А здесь... То ли запах копченой рыбы сделал своедело, то ли так аппетитна была золотистая корочка, но... Сначала друг СергеяМаксим Максимыч достал из прибрежных кустов бутылку самогона, затем налистья лопуха, которые служили тарелками, положили по рыбе - и пир начался."Представляю, как тебя вывернет наружу завтра, Кира", - подумал Михаил. Нозавтра - это завтра, а сегодня - это сегодня - сия глубокая мысль многиетысячи лет помогала безвольным людям. Принадлежал ли к их числу Киреев? Богвесть, но вот что интересно: весь следующий день он чувствовал себя хорошо.Надо ли говорить, каким праздником стал для Михаила тот день? Впрочем,абсолютное большинство людей, для которых завтрак, обед и ужин - пустьприятное и полезное, но все-таки привычное занятие, вряд ли поймут ощущенияКиреева. Было время, когда он ел, буквально заставляя себя, - для того,чтобы поддержать силы: Михаил постепенно терял чувство вкуса. Потом началисьмучения - боль, тошнота и рвота. Киреев практически перестал есть. Он,действительно, буквально наступал на себя, когда в домах, где останавливалсяна ночлег, ел предложенную ему еду. Другой бы на его месте отказался -Киреев не мог. А потом вставал, выходил ночью на улицу и... Впрочем,обойдемся без подробностей. И вот впервые за много недель здесь, на берегуДона, в компании простых, но очень сердечных людей он почувствовал желаниесъесть свежекопченую рыбу. От предложенной ухи Киреев отказался, а копченойрыбы захотел так сильно, что не удержался, и пусть немного, но поел. Любойдиетолог скажет вам, что такое копченая пища для онкобольных. Когда Михаилзасыпал на рассвете, он ожидал скорого подъема. Но ни сильной боли, нитошноты в то утро, а позже днем не было. Разумеется, вскоре все вернулось накруги своя, но "чудо на Доне" осталось в его памяти. И часто идя по дорогеили останавливаясь на привал, Киреев старался воскресить в памяти ощущения,что почувствовал тем вечером. Позже, вспоминая те дни, он будет называтьсебя больным волком. Животные, когда заболеют, перестают есть и питаютсятравкой, которую находят сами. Так и Киреев в основном только пил, а как ипочему его тело потребовало мокрицы - он и сам не понял. Но ведь потребовало- и Михаил поверил ему. Удивительно! А когда понял, что не ошибся, покрайней мере, тошнота и боль немножко отступали, еще больше стал уважатьбратьев наших меньших, которые в отличие от нас, людей, не растеряли тоймудрости тела, которая так им помогает. * * * У Лизы началось воспаление легких, и ее положили в больницу. Когдавстревоженная Софья с недоумением спросила Котеночкину, как девочка моглазаболеть, когда на улице такая жара, Наталья грустно ответила: - Все дело в иммунитете. У Лизы он практически отсутствует. Это желейкемия. Много ли больному ребенку надо - достаточно одного сквозняка...Недели через три Лизу выписали. Когда обе Софьи, Мещерская и Воронова,пришли к Бобровым, они не узнали девочки - так малышка изменилась. Вот тогдаи вспомнились им слова Лизы, что не доживет она до осени. Но печали своейникто не показал: девочке устроили такую встречу, что даже Ира ахнула: - Столько подарков! Зачем вы так тратитесь?! Наташа, скажи им. Лизабыла счастлива вернуться домой, но ее рассказы о больнице были грустны. Налестничной площадке, куда взрослые вышли покурить, Ира, совсем недавнопристрастившаяся к этой привычке (Виктор не одобрял жену, но и не запрещалей курить), рассказала о том, что на Лизу очень гнетущее впечатлениепроизвела смерть двенадцатилетней девочки из их палаты. К сожалению, Лизунельзя было в тот момент вынести из палаты, и она слышала плач умирающейдевочки: "Мамочка, мамочка, я не хочу умирать, спаси меня. Сделайчто-нибудь, мамочка! Спаси меня". - Надо отвлечь как-то Бобренка, - предложила Мещерская. - А как? - Наталья была явно огорчена. - Говорила я тебе, Ира, надобыло к нам, в хоспис вам лечь. А так... Палата на шесть человек, умирающаядевочка. Посмотрите, какие у Лизы глаза сейчас. - Наташенька, милая, я все понимаю, - вскинулась Ира. - Только и нас сВиктором пойми: там уже Лизу знают, врачам мы доверяем, а хоспис... - Оназамолчала. - Ну, договаривай. - Это же все, конец, - полувопросительно-полуутвердительно произнеслаИра. Наступила тишина. Все посмотрели на Наталью Михайловну. Та растерялась: - Ну что вы смотрите? Я же говорю только о том, что в хосписе всепо-другому немного. Отдельная палата, особый уход... Воронова вдруг поняла, что надо помочь Наташе: - Стоп. Каждый хочет как лучше. Так? Так. Ситуация действительнонеординарная. Так? Так. И все-таки Лизу подлечили. Вспомним, с чего мыначали разговор. Ее нужно отвлечь... - Так ты придумала что-то? - перебила ее Мещерская. - Придумала, - соврала Софья. Она еще ничего не придумала и говорила,скорее, по наитию: - Наташа, помнишь, Лиза нам свой рисунок показала, я ещесказала тебе, что у девочки талант есть? - Талант - это громко сказано, - возразил Виктор. - Все дети рисуют. - Рисуют все, но получается не у всех одинаково. Я не лукавила, у Лизыдействительно есть способности - назову это так, если вам слово "талант" ненравится... - Софья взяла паузу, она еще не знала, что сказать дальше. - Предлагаешь ты что? - Мещерская не унималась. - А вот что. - Софья смерила подругу взглядом, в котором было малодружелюбия. И вдруг ее осенило. - Она ведь книгу Михаила всю прочитала? - От корки до корки, - не без гордости подтвердил Виктор. - Теперь Лизау нас настоящий орнитолог. - Ну ты уж скажешь, - неожиданно засмущалась Ира. - Ребята, не спорьте, сейчас речь о другом, - теперь Софья знала, чтоона скажет. - Давайте предложим Лизе нарисовать картины. Пусть рисует, чемхочет - красками, углем, карандашами... - Что рисует? - не понял Виктор. - Птиц! Понимаете, птиц! Каких захочет. - Точно! - подхватила Мещерская. - Мир природы глазами ребенка. Умница,Сонька! - Это еще не все, - Софья почувствовала вдохновение. - Пусть это будетпятнадцать, двадцать, пусть тридцать рисунков. В "Белой розе" мы устроим ееперсональную выставку. Ну как? Наталья сразу одобрила идею. Бобровыпереглянулись. - Вас что-то смущает? - обратилась к ним Воронова. - Нет, идея и впрямь хороша, - неуверенно начал Виктор. - Так в чем дело? О красках, кисточках, бумаге не беспокойтесь, -поддержала подругу Мещерская. - Соня выставки регулярно проводит и делаетэто классно, вы уж поверьте мне. - Девочки, мы верим, - эстафету у мужа подхватила Ира. - Только сколькона свете детей поталантливее Лизы, а для нас - персональную выставку. - Почему для вас? Ира, ты не обижайся, но это для Лизы. - Я понимаю, Соня... - Прости, Ирочка, но мне кажется, ты не понимаешь, - Воронова стараласьбыть как можно убедительней. - Ну откуда у вас такая скромность? В концеконцов, это моя личная галерея, слышишь? И выставляю я там тех, кого хочу.Но Лиза... - Софья замолчала, а потом тихо произнесла: - Если она это не заслужила, тогда кто? Виктор полуобнял жену: - Ира не совсем то хотела сказать. Вы и так нам много помогаете... Лизапредложение Софьи приняла сразу. Только спросила: - А птиц любых можно рисовать? - Каких захочешь, радость моя. - А когда можно начинать? - Завтра я тебе все что надо принесу - вот и начнешь завтра. - И моих птиц другие люди увидят? - Обязательно. - И дядя Миша тоже? - Конечно. Из Старгорода в гости к нам... к тебе приедет, мы его исводим на твою выставку. А если хочешь, мы дождемся приезда дяди Миши иоткроем выставку. - Откроем? - Да. Это целый ритуал, то есть обряд - выставки открывать.Приглашаются гости - друзья, журналисты, другие художники. Герой торжествавыступает перед ними с речью. - Я буду выступать? - А почему нет? - Ой, я вспомнила. Это как в мультфильме про крокодила Гену иЧебурашку. Пап, помнишь? - Не очень, дочка. Там разве выставку открывали? - Там дом построили. И Чебурашке слово дали. - Припоминаю, - засмеялся Виктор. - Он тогда... - Нет, папа, я сама расскажу. Чебурашка сказал: "Мы строили, строили инаконец построили. Ура!" - "Ура" не было. - Нет, было. - Витя, ты как ребенок, - укоризненно покачала головой Ира. Обе Софьи иНаталья с радостью смотрели, как ожили глаза Лизы. - Вот видишь, - обратилась к девочке Мещерская, - если Чебурашка речьосилил, ты тем более не оплошаешь. - Страшно. Да и картины надо сначала нарисовать. - Вот это правильно, - поддержала девочку Наталья. - А если у меня не получится? - Получится! - хором ответили все взрослые. - Обязательно получится. - Воронова положила свою руку на ладошку Лизы.- И вообще, я читала где-то, что бобры очень настойчивые и трудолюбивыеживотные. Так что, Бобренок, соответствуй фамилии.
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 119; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |