КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Глава тридцать третья.
Легкие шаги и шепот: "Не беспокойся, мамочка, я его не отпущу, пока тыне вернешься... Он такой необыкновенный... Пока". Киреев открыл глаза. За окном вовсю сияло солнце, его лучи играли настене, книжной полке, репродукции шишкинской картины "Рожь". С Михаилом такбывало и раньше: просыпаясь в новом для себя месте, он не сразу могвспомнить, где находится. Так и на этот раз. Только через несколькомгновений Киреев осознал, где он. За дверью шептались дочь и мама Назаровы.Он сладко потянулся. Хорошо! Чувствовал себя Михаил просто здорово. - Мирей, сколько времени? - крикнул Киреев. Почти мгновенно открыласьдверь и в ней показалось сияющее лицо девушки. Видимо, Мирей была все времярядом. - Половина одиннадцатого, Михаил Прокофьевич. С добрым утром! - С добрым утром! Ничего себе, из-за меня вы на работу не пошли? Увымне! Простите. - Что вы! - замахала руками Мирей. - Сегодня же суббота! Выходной.Вставайте, будем завтракать. Из кухни запахло блинчиками. - Вы говорите - суббота? А я и не знал. Это... блинчиками так чудеснопахнет? - Блинчиками, - засмеялась Мирей. - Вишневое варенье уже на столе. - Без косточек? - Конечно. Да, вам Вячеслав Павлович звонил. Он так вас благодарил. - За что? - удивился Киреев. - Как же? У него вчера ночью медовый месяц по-новому начался. КНиконову Елена вернулась. Представляете? - Представляю. - Вы... вы просто волшебник! - Из глаз девушки буквально лились наКиреева солнечные лучики. - Только вчера к нам пришли и... - И что? - У нас будто изменилось все. В кои веки мне мой редактор сказал:"Голубушка Мирей". Обычно: "Назарова, с тебя еще сто строк. Поторопись!"Нет, правда, вы - волшебник. - Я не волшебник, а только учусь, - Киреев был явно смущен восторгомдевушки. Мирей накрыла завтрак в большой комнате. Такие дома, как тот, вкотором жили мать и дочь Назаровы, в народе называют "финскими": частный домна двух хозяев. Киреев успел осмотреться. Все уютно, красиво, но безизлишеств. Много книг. Повсюду висели изделия из макраме. - Я раньше увлекалась, - заметив его взгляд, пояснила девушка. - МихаилПрокофьевич, мы сейчас позавтракаем, а к обеду подойдет мама. Ее в больницувызвали. - Да я не хотел вас обременять столь долго... - Обременять?! Мама обидится, если вы уйдете. Она бы не пошла наработу, да там у нее грудничок лежит... - Кто? - Грудничок. Малыш. У него венок нет. Точнее, их трудно найти.Капельницу в головку ставят. Медсестры наши боятся, что не попадут, вот мамаи ходит капельницы ставить. - Это, наверное, очень трудно? - Ой, и не говорите! Я бы точно не смогла. А вы не стесняйтесь,кушайте... Вам чай или кофе? - Мирей, а я не покажусь вам слишком... привередливым, если... - Вы утром молоко пьете? Я к соседке сбегаю. Киреев был искренне тронуттаким гостеприимством. - Спасибо, не надо молока. - При смущении он прибегал к самоиронии. Такбыло и на этот раз: - Вам это покажется странным, но нам, волшебникам,нельзя ни кофе, ни чая, ни тем более молока. От этого магическая силауменьшается. - Что же вы пьете, - выразительные карие глаза Мирей, казалось,занимали уже пол-лица девушки, - простую воду? - Зачем же? Есть одна травка, называется магикус мокрицитос. - Магикус мокрицитос? - удивлению девушки не было предела. - А где жеее взять? - У вас на огороде. Пойдемте, я сорву несколько листочков и будусчастлив. Огород у Назаровых был чист и ухожен, но Киреев без труда нашелто, что искал. - Так это же мокрица! - засмеялась Мирей. - А мы ее вырываем и курамдаем... Простите. Киреев еле сдержался, чтобы не засмеяться. Он сделалважное лицо: - Пятый пункт устава волшебников гласит: "Старое золото редко блестит".Вы меня, конечно же, понимаете? Мирей была явно сбита с толку. Она не понимала, шутит Киреев илиговорит серьезно: - Вы говорите: магикус мокрицитос? Потом они пили - девушка чай, Киреев отвар мокрицы. Отвар горчил, но свишневым вареньем это было в самый раз. Говорила в основном Мирей. О своейработе в редакции, о жизни в Сосновке. Михаил, маленькими глоткамиотхлебывая из чашки отвар, внимательно смотрел на нее. Смотрел - и будтопо-другому видел, иначе, чем вчера или полчаса назад. Неожиданно для себя онзаметил, что на девушке - короткий халатик, под которым проступали оченьдаже не маленькие формы. Девушку нельзя было назвать полной, скорее о такихговорят: "широкая кость". Огромные карие глаза, тонко очерченные брови,чувственный рот. Когда она вдруг наклонилась, чтобы взять сахар, Киреевунеожиданно открылась ее грудь. Если бы Михаил был эстетом, он навернякаотметил бы удивительную красоту этой груди. И пышной и изящной одновременно.Но у него просто перехватило дыхание, и желание, внезапное, жаркое, охватилоКиреева. Такого с ним не было много месяцев. Мирей поймала взгляд Михаила ипокраснела. Ее рука интуитивно потянулась к вороту халатика. - А хотите... я музыку поставлю? У меня кассеты хорошие есть. "ИванКупала", кельтская музыка... - Кельтская? - внезапно охрипшим голосом переспросил Киреев. -Поставьте. Пока Мирей ставила кассету, он мог со спины рассмотреть девушку.Михаил представил, что под халатиком больше ничего нет. И... горячая волназахлестнула его всего. Лицо Киреева пылало. Зазвучала музыка. Флейта.Жалобный, зовущий голос. Словно откликаясь на него, запела девушка. Пела онана незнакомом, древнем языке. Удивительно, как и с птицами, Киреев, не знаяязыка, вдруг стал понимать, о чем пела девушка. Звуки флейты, тихое пениенезнакомой ирландки словно обволокли всю комнату. Девушка пела о разлуке слюбимым, о зеленых холмах, которые осиротели без него. А когда-то эти холмыдарили им свою нежность. Любимый собирал на их склонах цветы, а девушкаплела венки. И когда звуки волынки звали деревенских девчат и парней вхоровод, никого не было красивее ее в белом платье и в венке из майскихцветов. Киреева била дрожь. Из последних сил он старался скрыть ее. Мирейсела на место, точнее, захотела сесть и, оступившись, покачнулась. Онподхватил девушку, и они оба упали в кресло. - Какая я неловкая, - засмеялась Мирей. Но Киреев вместо ответапоцеловал пульсирующую жилку на ее шее. Девушка на секунду замерла,напрягшись, как тетива. Рука Михаила скользнула под ее одежду, и вот ужепышная большая грудь Мирей - в его руках. И вдруг девушка как-то обмякла,будто вошла в него вся, от волос на голове до розового мизинца на ноге. Ротполуоткрылся, глаза покрылись туманной пеленой. Солнечные лучики погасли ипревратились в туманные звездочки. - Михаил Проко... не надо... - Мирей сделала последнюю слабую попыткуостановить Киреева. Но он, осыпая поцелуями ее рот, шею, глаза, грудь, ужеобнажил девушку до пояса. Михаил раскалялся все сильнее и сильнее. Его рукитеперь ласкали бедра девушки, сжимали ее ягодицы. Кирееву стало тесно всвоей одежде - немного отодвинув от себя Мирей, он снял с себя футболку. Адевушка в его руках стала подобной воску. Неожиданно в его мозгу,воспаленном похотью, мелькнула невесть откуда взявшаяся мысль: "А как же еемама? Она ушла из дома, спокойная за дочь". Но другой голос резко перебилэту, только что родившуюся мысль: "Ты же не насильник! Посмотри, она хочеттебя. Посмотри на себя: в кои веки в тебе проснулся мужчина. Не сомневайся,ты сделаешь ее счастливой, ты не причинишь девушке зла..." И вот уже девичьитрусики оказались на полу. Киреев не давал опомниться ни себе, ни Мирей. Егогубы скользили по ее животу, устремляясь все ниже и ниже. И опять неожиданноперед ним, словно живая, встала Софья. Московское кафе. Их столик в самомуглу. Он тогда был так озабочен своим уходом, что не заметил, сколькожалости и нежности было в ее глазах. Синих-синих. А у Мирей они другие...Его автобус отходит, он, важный от сознания необычности происходящего, незамечает, как рука девушки пытается подняться в прощальном приветствии,но... Девушка стесняется, и рука замирает. И вновь сердитый голос: "Этоона-то стесняется? Забудь эту чопорную красавицу. Посмотри, в твоих рукахтакое роскошное тело. Неужели ты думаешь, что Софья ведет себя, какмонашенка? Не будь смешным. Не останавливайся, докажи, что ты - настоящиймужик..." Нет, похоть не отступила, но Киреев уже смог увидеть себя со стороны.Причем увидеть буквально. В стеклах книжного шкафа отражались и он, и Мирей.Михаил увидел бородатого, тощего субъекта, который словно безумный целовалроскошное девичье тело. Вот именно - тело, ибо Мирей будто умерла, точнее,оцепенела. Закрытые глаза, полуоткрытый рот, висящие плетьми руки. И ещеМихаил вспомнил вдруг Волжский бульвар, кошелек, который он нашел там."Глупый, и ты считал это искушением? Вот оно - искушение". Боже, как емухотелось войти в это тело, как хотелось выплеснуть в него весь свой пламень.А может, у него еще могут быть дети... И вот тут Киреев окончательноочнулся. Он с трудом оторвал губы от девичьего лона. - Я... хочу... тебя, - шепнула Мирей. Он уже готов был остановиться, но... Оттолкнуть сейчас девушку означалобы нанести ей очень сильный удар. Женщина может простить мужчине все,включая измену, но она никогда не простит пренебрежения к себе. И спустягоды Мирей будет помнить с обидой человека, оттолкнувшего ее в такой момент.Что же делать? Киреев вновь вспомнил о парадоксах: зачем они нужны, еслигодятся только для развлечения скучающего ума? Неожиданно для себя Михаилвыскользнул из-под Мирей, оставив ее одну в кресле и снял с себя всю одежду.Напротив стоял диван с тремя небольшими подушечками. На подушечках былочто-то вышито, но что - в этот момент Киреев не мог разобрать. Он подхватилна руки Мирей и перенес ее на диван. Сам же пристроился немного сбоку. - Мирей, - позвал Киреев, - посмотри на меня. Она открыла глаза.Мерцающие звездочки в тумане. А грудь мерно вздымается, словно морскаяволна. Утонуть бы в этой волне, забыв обо всем. Себя, родимого, взгляды своистарорежимные, Софью с ее пульсирующей на шее жилкой и синими глазами. НоКиреев уже знал, что будет делать. Он расскажет Мирей о себе, о том, что емузавтра уходить. Что дорога зовет его, зовет настойчиво и маняще, и он уже нев силах противиться этому зову. А в Сосновку ему уже не вернуться. Никогда.Еще он расскажет, что вдвое старше ее, что неизлечимо болен, а она - юна ипрекрасна. И Михаил стал говорить, говорить, говорить, при этом не произносяни слова. Говорили его глаза и руки. Мужчина и девушка лежали, тесноприжавшись друг к другу. Его руки гладили ее плечи, руки, грудь. И девушкавсе поняла. Туман в ее глазах стал таять. Мирей вдруг стало стыдно своейнаготы, но она быстро успокоилась, оценив то доверие, какое он оказал ей.Киреев тоже лежал нагой, и Мирей стала рассказывать ему о себе. Глазами ируками. Сердце Михаила бешено билось, и девушка, словно стараясь успокоитьего, приложилась к грудной клетке своими губами. Она рассказывала Кирееву освоих мечтах, о Кольке Некрасове, которого проводила в армию и которомуотдалась здесь же, на диване. Отдалась из жалости, как-то впопыхах, даже неосознав толком, что произошло. Было чувство неловкости и утраты, будтопрощалась она с чем-то светлым и прекрасным. А вот сейчас все былопо-другому. И еще Мирей рассказала Кирееву, что оценила и то желание,которое она вызвала у него, и ту бережную нежность, с какой он отнесся кней. Она пыталась спросить Михаила подробнее о его болезни, но Киреевответил глазами: "Не бери в голову, чем скорее ты меня забудешь, тем будетлучше". Мирей села. Теперь уже Киреев лежал с закрытыми глазами. Девушкапровела двумя пальцами - указательным и средним - по всему телу Михаила, отлба до кончиков ног. - Говорят, что мужчине... бывает плохо... если он не... - смущенная,она пыталась найти нужные слова. - Хочешь, я помогу тебе? Киреев открыл глаза и удивленно посмотрел на нее. На него смотрела юнаяЖенщина, древняя, как мир, впитавшая опыт тысяч поколений, живших на Земледо нее. Он ничего не ответил... Когда его тело сотрясала судорога, Мирей,прижав к себе голову Михаила, шептала со всей нежностью, на которую быласпособна ее девятнадцатилетняя душа: "Маленький мой, маленький... Всехорошо, хорошо". * * * - А у вас хорошая библиотека, - Киреев стоял у книжного шкафа и смотрелна корешки книг. - Паустовский, Грин, о, даже Кобликов есть. - Ты читал его? - Мирей, уже переодевшись, неслышно подошла к Киреевусзади и, прижавшись подбородком к его спине, обняла Михаила. - Очень давно. Хороший писатель, жаль - рано ушел из жизни. - А еще печально, что он почти не известен. - Он при жизни был почти никому не известен, а сейчас совершенно забыт. - Грустно. - Да. - А хочешь, я покажу тебе свою любимую книгу? - Хочу. Девушка достала из шкафа книгу в бордовом переплете. - Интересно. "Мастер и Маргарита"? - Я не поверю, что тебе не нравится эта книга. - Как тебе сказать... Первый раз я прочитал ее буквально запоем. - Я тоже. - А вот недавно попробовал перечитать... - И что же? - Не пошло. - Почему? - Не знаю. И восхищение куда-то исчезло. И автора стало жаль. Ещебольше, чем Кобликова. - Про автора ничего не скажу, наверное, у всех настоящих писателейгорькая доля. - Девушка явно не ожидала, что Киреев, которого она ужесчитала близким для себя человеком, не поддержит ее. - Но книгой этой,по-моему, не восхищаться просто нельзя. Михаил ничего не сказал, только взялкнигу, нашел нужную страницу и стал читать вслух: "Волшебные черные кони ите утомились и несли своих всадников медленно, и неизбежная ночь стала ихдогонять. Чуя ее за своею спиной, притих даже неугомонный Бегемот и,вцепившись в седло когтями, летел молчаливый и серьезный, распушив свойхвост". Голос Киреева звучал глухо, Мирей вновь показалось, будто тенькоснулась его лица, а голубые холодные огоньки только подчеркивали этусумеречность киреевского облика. Он продолжал читать: "Вряд ли теперь узналибы Коровьева- Фагота, самозваного переводчика при таинственном и ненуждающемся ни в каких переводах консультанте, в том, кто теперь летелнепосредственно рядом с Воландом по правую руку подруги мастера. На местетого, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы под именемКоровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода,темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом..." - Разве это не прекрасно? - прервала Киреева девушка. - Кто изсовременных писателей так может написать? - Да, он чертовски талантлив, - согласился Михаил. - Только... Скажимне, Мирей: прочтя этот роман, ты не захотела, чтобы в твою жизнь вошлиБегемот, Фагот, наконец, сам Воланд? Вошли, и если не стали бы друзьями, то,по крайней мере, отнеслись к тебе с уважением? Девушка задумалась, потомответила не очень уверенно: - Наверное, скорее - да. - А ты знаешь, кто они? - Конечно. Свита Воланда. - То есть сатаны. - Ты хочешь сказать... - Я хочу сказать, что зло на самом деле так ужасно и отвратительно, чтоесли бы человек взглянул ему в "лицо", то ужаснулся бы. Понимаешь? Поэтомузлу нужен туман, который скрывает его очертания... Когда я сказал, что мнежаль автора, я имел в виду нечто другое, чем ты. - Что же? - Мне хочется, чтобы ты сама ответила когда-нибудь на этот вопрос.Девушка заглянула ему в лицо и улыбнулась. - Сама так сама. Знаешь, я не задумывалась раньше над такими вещами.Ну, пусть даже свита. Они же все карают зло, показывают негодяев. А мастерполучает Маргариту и покой. Дай мне книгу. Вот. И теперь уже Мирей, найдянужное место, стала читать: "- Он прочитал сочинение мастера, - заговорилЛевий Матвей, - и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил егопокоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла? - Мне ничего не трудно сделать, - ответил Воланд, - и тебе это хорошоизвестно. - Он помолчал и добавил: - А что же вы не берете его к себе, всвет? - Он не заслужил света, он заслужил покой, - печальным голосомпроговорил Левий". - Ну как? - спросила Мирей, закрывая книгу. Киреев молчал. Долгомолчал, потом тихо сказал, глядя в сторону и будто обращаясь к кому-тотретьему: - Покой в вечном мраке в царстве сатаны - по-моему, это ужасно. - Ты хочешь сказать... - Мирей начала понимать Киреева, - что он егообманул? - Воланд мастера? - притворился непонимающим Михаил. - Воланд Булгакова. Киреев кивнул. - Похоже. Ведь не зря же в Евангелии сатана назван "отцом лжи". Безсвета покоя не бывает. - А почему... почему мастер или Булгаков, я совсем запуталась, кто естькто, поверил, что Бог не возьмет его с собой? - Ты спрашиваешь меня? Я могу ошибаться, но не очень сильно. Искать небудем, попробую вспомнить по памяти. В этой книге сказано, что самый большойгрех - это трусость. Это тоже неправда. Самый большой грех - отчаяние. Мнекажется, оно охватило Булгакова, если он посредником между Богом и собойсчитал Воланда... - Постой, Михаил, - прервала его Мирей. - Но хоть Маргариту ты согласенпризнать... - она подбирала точное слово, - достойной уважения? - Не могу. Знаешь, когда я первый раз книгу читал, то обратил вниманиена такие слова... прости, если не точно процитирую: "Любовь выскочила переднами, как из-под земли выскакивает убийца", или: "Никогда ничего не просите!Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат исами все дадут!" - А разве это не так? Разве плохо сказано? - Не берусь судить. Просто, когда я читал книгу второй раз,запоминались другие места. - Какие? - Как Маргарита Воланду поклонилась. - Поклонилась? - Помнишь, на балу, что она кричала по адресу сатаны? - Помню. "Всесилен, всесилен!" - А потом несчастному Алоизию Могарычу в лицо вцепилась: "Знай ведьму,знай". - Она же из-за любви к мастеру... Мирей не успела договорить, а Киреев ответить, как входная дверьскрипнула. Это пришла Вера Васильевна Назарова. ...Через два дня Киреев покидал Сосновку. Мирей проводила его допоследнего дома самой крайней улицы. Накануне девушка крестилась, а еекрестным отцом стал Киреев. Священник нарек ее Марфой. И когда теперь Михаилназывал ее новым именем, с непривычки она вздрагивала. Прощание былонедолгим. - У меня появилось такое ощущение, что тебя я, в отличие от Сосновки,еще увижу. - И у меня тоже. - Тогда - до свидания? - До свидания, - Марфа протянула ему маленькую ладонь. Михаил бережновзял ее в свою руку. - И береги себя, мой странник. Слово "мой" девушка произнесла чуть слышно, но он услышал его. - Обещаю. Если я себя, любимого, не буду беречь, тогда кто же? Да, чутьне забыл. Передай привет Никонову, пусть не обижается на меня: я ведь еготак больше и не увидел. Скажи ему: Кирееву так ваш дом понравился, что онполенился из него выходить. Тем более, как ты сказала, у Славы теперь второймедовый месяц наступил. И передай, пусть пишет про меня, что хочет. - Хорошо, передам. - И еще. Тема есть одна. Я Никонову уже говорил. В Соболево живутнесколько стариков из богадельни - их просто забыли. - Я слышала об этом. Но ведь Никонов побоится это опубликовать. Онкаждую строчку бегает в администрацию утверждать. Вот потому его и держат,хотя нас уже читать никто не хочет... - Марфа, не суди человека, тем более заранее. Теперь ты моя крестница,имею право тебя уму- разуму учить. Будем считать, что мы с тобой даем емушанс. Напишешь? - А если не опубликует? - В областном центре есть газеты? - И не одна. - Что же ты спрашиваешь? Когда через пять минут Киреев оглянулся назад,крошечная фигурка в светлом платьице еще стояла на том месте, где онипрощались. Ему стало немножко грустно. Михаил взмахнул рукой. Девушкаувидела - и подняла в ответ свою. Киреев вздохнул. Еще один парадокс,подумалось ему. Чтобы найти - надо обязательно потерять. Пока не потеряешь,не поймешь, что имел. Впрочем, это было немного заумно. А впереди, то веселопетляя, то убегая вверх-вниз, лежала перед ним дорога. Его любимая дорога -не покрытая асфальтом, поросшая спорышом, с зарослями донника по сторонам иозорными трясогузками, которые даже в самые одинокие дни странствий делили сКиреевым тяготы пути. Странно, но, отдохнув три дня в Сосновке, Михаилпочувствовал, что ему уже не хватает всего этого и особенно серойбесконечной дороги, убегавшей за горизонт.
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 99; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |