Потребность в детях

Потребность в брачном статусе и брачном партнере.

В доиндустриальную эпоху состояние в браке и наличие детей были одними из важнейших условий для признания взрослых мужчин и женщин нормальными и полноценными членами общества. Кроме того, наличие брачного партнера позволяло удовлетворить сексуальные, хозяйственно-бытовые, социально-престижные и эмоционально-психологические потребности личности, а также и саму потребность в детях, причем удовлетворить их каким-то иным способом было крайне затруднительно.

Люди, не имеющие супругов и (или) детей, рассматривались как ущербные и неполноценные. Это относилось к старым холостякам, и особенно к старым девам (кроме лиц духовного звания, принявших обет безбрачия), к бездетным супружеским парам, к незамужним женщинам, имеющим внебрачных детей, и к самим этим детям. Иным было отношение к вдовам. Их жалели, но не презирали. В условиях высокой смертности типичных для той эпохи, раннее вдовство носило массовый характер, причем вдовы, как правило, имели по нескольку детей, что очень затрудняло вступление в повторный брак.

Традиционная семья была основана на четком распределении ролей и разделении труда между супругами. В случае смерти одного из них другой, воспитывая детей в одиночку, оказывался в чрезвычайно тяжелом положении. По представлениям всех народов мира, вдовы и сироты – это самые несчастные создания. Традиционное общество было почти бессильно против высокой смертности и не могло уменьшить число таких неполных семей никакими способами, кроме поощрения повторных браков, включая и обычаи левирата и сорората, то есть браков вдовцов с сестрами покойных жен и вдов с братьями умерших мужей. Считалось, что никто не заменит отца лучше, чем родной дядя, а мать – чем тетя. А дедушку и бабушку в таких случаях и вовсе не приходилось заменять – они оставались все те же, родные. Эти обычаи были распространены у очень многих этносов – от африканских племен до народов Крайнего Севера и кое-где сохранились до настоящего времени.

Социальные нормы в традиционных обществах были направлены на предотвращение вдовства при живых мужьях и сиротства при живых отцах. Этим же объясняется негативное отношение к незамужним женщинам (которые “не такие, как все” и к тому же могут родить вне брака), к внебрачным детям и их матерям, к разводам и разведенным, а также давление на холостяков и незамужних, побуждающее их вступать в брак.

Однако, нормы, осуждающие развод, как правило, не доходили до абсурдного запрета на расторжение брака при каких бы то ни было условиях. Люди понимали, что если развод плох в принципе, то и брак хорош только в идеале, то есть тогда, когда он выполняет свои основные функции и дает человеку то, что должен давать нормальный брак. Нередко брак с недобросовестным или нездоровым супругом мешал удовлетворению тех потребностей, которые было принято удовлетворять только при помощи брака. Так, если один из супругов не мог иметь детей, то такой возможности лишался и другой. Если муж был импотентом, то жена не могла жить половой жизнью. Если он был пьяницей, то разорял свою семью вместо того, чтобы содержать её.

Таких случаев было немало. Для устранения их негативных последствий даже консервативные общества в определенных случаях давали право здоровому и невиновному супругу право на развод с больным или асоциальным брачным партнером и на вступление в новый брак. К виновной стороне применялись чувствительные санкции. Cупруг, по вине которого распалась семья, надолго терял право на повторный брак. Детей передавали на воспитание невиновному супругу – в отличие от нашего времени, когда дети почти в 100% случаев остаются у матери, хотя бы она сама и была виновницей развода. Кроме того, имущественные споры между бывшими супругами, которые почти всегда возникают после расторжения брака – о возврате приданого, калыма, о разделе совместной собственности и т.п. – разрешались в пользу того из супругов, кто не был виноват в разводе.

Законы о разводе были очень различными у народов, исповедующих разные религии – христианство, ислам, иудаизм. Например, подавляющее большинство христианских церквей никогда не признавали основанием для развода бесплодие одного из супругов или неспособность мужа содержать семью, а у мусульман эти две причины считаются уважительными. В рамках самого христианства существуют большие различия между отношением к разводу у протестантов, православных и католиков. Последние его вообще формально не признают, но допускают аннулирование брака, которое является замаскированным разводом.

Однако приверженцы любой традиционной религии если и допускали развод, то главным образом лишь тогда когда один из супругов не хотел или не мог выполнять элементарные правила семейной жизни. Причина развода должна была быть понятной для окружающих. В таких случаях невиновный супруг мог вступить в новый брак, а виновный, помимо всех вышеупомянутых правовых санкций, пользовался дурной репутацией в обществе и ему было крайне затруднительно создать другую семью.

Правда, из этого правила есть исключения, и не такие уж редкие. У мусульман мужья имеют формальное право на немотивированный развод, а жены могут требовать развода только в случаях, предусмотренных законом (в первую очередь, тогда, когда мужья материально их не содержат).

Иудейский закон разрешает мужу писать жене разводное письмо и не объявлять при этом причину, но лишь тогда, когда сама жена тоже согласна на развод. Если же она возражает, вопрос решается раввинским судом с учетом причины. Жена тоже может получить развод через суд, если раввины признают её претензии к мужу обоснованными и заставят его написать разводное письмо. В современном Израиле таких упрямых мужей иногда даже сажают в тюрьму и не выпускают, пока они не согласятся на расторжение брака.

Однако общественное мнение по этому вопросу у представителей разных религий различалось меньше, чем их законы. У любого народа, исповедующего какую-либо традиционную религию, муж, прогнавший жену без понятной для окружающих причины (ей могло быть бесплодие, сумасшествие, неверность, бесхозяйственность, крайне сварливый характер жены и некоторые другие обстоятельства), пользовался дурной славой. Ни одна уважающая себя семья не отдала бы свою дочь замуж за такого человека. Он мог жениться на бывшей проститутке или, в лучшем случае, на служанке, на женщине без роду-племени и приданого, но не на девушке из респектабельной и обеспеченной семьи “своего круга”.

Если же жена пыталась развестись с мужем по чисто субъективной причине, которую окружающие не понимали или не считали уважительной, ее шансы на получение развода были очень невелики, а на вступление в новый, более удачный брак – просто ничтожны, поскольку репутация такой женщины была безнадежно испорчена.

Подобное отношение к браку и разводу было далеко от современных романтических представлений, однако способствовало укреплению семьи как социального института, хотя и не всегда могло предотвратить распад отдельных семей. Таких случаев было очень немного. В дореволюционной России в 1913 г. число разводов составляло всего 0,4% от общего числа заключенных в том же году браков[37]. Однако при полном исключении возможности развода не было бы никакой возможности заставить людей соблюдать правила семейной жизни. Недобросовестные супруги могли бы злоупотреблять правами, которые давал им брак, пренебрегать при этом своими семейными обязанностями, и тем самым ставить жен и мужей в безвыходное положение.

Феминистки и сторонники концепции “модернизации семей” обращают внимание главным образом на такие стороны жизни традиционных семей, как произвол мужей по отношению к женам и родителей – к детям, включая применение физической силы, на неодинаковое отношение к сыновьям и дочерям, к старшим и младшим детям (особенно в условиях майората, о чем речь пойдет ниже), на устройство браков родителями, которые исходили главным образом из экономических и социально-престижных соображений и не всегда считались с личными склонностями своих сыновей и дочерей. “Модернизаторам” и идейно близким к ним феминисткам не нравится и то, что супругам, разлюбившим друг друга, было очень трудно развестись. Дело в том, что они не могли сослаться на причины, уважительные в глазах закона и морали, а если ссылались, то тот из них, кого общество считало виновником развода, или кто сам брал на себя вину, подвергался санкциям и пользовался плохой репутацией.

Однако надо иметь в виду, что такие явления представляются негативными только с современной точки зрения. Традиционная же мораль рассматривала их как совершенно нормальные, за исключением самых крайних случаев, например, тогда, когда жестокие телесные наказания провинившихся членов семьи приводили к смерти или увечьям. В доиндустриальную эпоху женщины не считали себя несчастными и угнетенными из-за своего неравноправия с мужьями, потому что самих понятий равноправия мужчин и женщин, а также равенства супругов тогда не существовало. Семья была основана на распределении ролей между супругами, жены не вмешивались в мужские проблемы, а мужья – в женские дела.

Дочери считали естественным то, что отцы и матери подыскивали им женихов и возражали только тогда, когда эти женихи вызывали у них активную антипатию. Мужья и жены, которые не испытывали друг к другу нежных чувств, не считали их отсутствие основанием для развода. Если они относились друг к другу без отвращения, то невозможность развода не воспринималась ими как трагедия. Это в наше время расторжение брака по всякому поводу и вообще без повода не осуждается общественным мнением, а тогда оно рассматривалось как крайняя мера, допустимая только в экстремальных ситуациях.

При всех своих недостатках традиционные семьи в основном справлялись со своими функциями. Они обеспечивали себя экономически, осуществляли социализацию новых поколений, заботились о старшем поколении и, самое главное, производили на свет столько детей, сколько было достаточно (даже при тогдашнем очень высоком уровне смертности) для физического выживания человечества. При этом численность населения в разные исторические периоды либо росла, либо была относительно стабильной. Разумеется, во время войн, неурожаев, эпидемий и других катастроф население резко сокращалось, но впоследствии высокая рождаемость компенсировала все эти потери. В нормальных условиях, то есть, при отсутствии таких катаклизмов, никогда не наблюдалось устойчивой тенденции к уменьшению численности населения из-за превышения смертности над рождаемостью в течение длительного времени. Это стало возможным только в нашу эпоху.

С наступлением индустриализации положение резко изменилось. Семья утратила свои производственные функции и перестала быть трудовым коллективом. Члены семьи – муж, жена и подросшие дети (использование детского труда особенно характерно для эпохи раннего капитализма) начинают работать вне дома. Каждый из них получает индивидуальную заработную плату, независимую от состава семьи и ее наличия вообще. Соответственно отпадает необходимость в полновластном главе семьи как руководителе семейного производства.

Кроме того, усложнение знаний, необходимых для социализации и последующей трудовой деятельности, приводит к продлению сроков обучения. Если в традиционной крестьянской семье уже семилетние дети становились хорошими помощниками для родителей, то в современной городской семье дети учатся в школе до 17-18 лет, а если поступают в институты и университеты, то остаются иждивенцами родителей до 22-23 и более лет. Но даже после того, как они начинают работать, они, как правило, не отдают родителям своих заработков и вообще при первой возможности уходят из родительской семьи. Особенно усиливается их стремление к отделению после вступления в брак, причем – в отличие от эпохи майората и минората, о которых речь пойдет в Главе 3, отделяются все дети и помешать этому могут только жилищные трудности (что очень характерно для нашей страны). Поскольку к отделению почти в равной мере стремятся как сыновья, так и дочери, старая традиция предпочтения мальчиков утрачивает прежние основания и постепенно исчезает.

Развитие системы социального обеспечения приводит к тому, что люди стараются выработать себе более высокую пенсию и не рассчитывают на материальную помощь своих взрослых детей в тот период, когда сами родители станут нетрудоспособными.

В доиндустриальную эпоху важную роль играл экономический компонент потребности в детях. Но если бы он был единственным, рождаемость в наши дни упала бы вообще до нуля. Экономическая ценность детей в современных условиях выражается даже не нулевой, а отрицательной величиной, причем очень большой. Расходы родителей на каждого ребенка огромны. Он остается их иждивенцем в среднем не менее, чем до 20 лет. Однако и тогда, когда взрослый сын или дочь становится экономически самостоятельным, колоссальные инвестиции, вложенные в него родителями, не возвращаются к ним ни в денежной форме, ни в виде каких-либо материальных благ. Будь дело только в экономике, дети вообще перестали бы рождаться.

Однако потребность в семье и детях имеет и другие компоненты: социально-нормативный и эмоционально-психологический.

Социально-нормативный компонент данной потребности состоит в том, что наличие семьи и детей является необходимым условием для того, чтобы индивид признавался окружающими полноценным членом общества. “Старые холостяки”, “старые девы” и бездетные супруги испокон веков рассматривались как “белые вороны” и испытывали чувство психологического дискомфорта из-за того, что они “не такие, как все”. До недавнего времени социальные нормы осуждали также разведенных (особенно тех, которые считались виновными в распаде своих семей), незамужних женщин, имевших внебрачных детей, а также не одобрительно относились к супружеским парам, у которых были только дочери.

Такие нормы могут рассматриваться как устаревшие и противоречащие правам человека. К сожалению, в наше время, особенно среди крайних феминисток и защитников равноправия “сексуальных меньшинств” популярно мнение о том, что к правам человека относится и право оставаться безбрачным и бездетным, не подвергаясь при этом осуждению со стороны общественного мнения. Но с тем же успехом можно включить в этот перечень и право на самоубийство. Реализация права отдельных людей на отказ от брака и деторождения равнозначно коллективному самоубийству человечества. Без неписаных законов, предписывающих всем людям вступать в брак и иметь детей, весь род людской давным-давно бы вымер.

Эмоционально-психологический компонент потребности в семье и детях состоит в том, что семья и дети доставляют человеку эмоциональное удовлетворение. В супружеских отношениях это удовлетворение проявляется в сексуальной и психологической сферах. Общение родителей с детьми приносит радость, наполняет жизнь смыслом. Именно поэтому дети не перестают рождаться даже тогда, когда они с экономической точки зрения приносят родителям не доходы, а, напротив, одни лишь убытки.

В исторической демографии под влиянием работ Ф. Арьеса распространено мнение о том, что ценность ребенка и его значение для родителей возрастает, однако число детей в семье уменьшается, но не настолько, чтобы наступила депопуляция. Эта точка зрения активно пропагандировалась А.Г. Вишневским[38] даже после того, как сам Ф. Арьес признал ошибочной свою гипотезу о росте ценности ребенка и “детоцентризме” современной семьи.

Л.Е. Дарский признавал “детоцентризм” как исключительную роль маленького ребенка в качестве эмоционально–психологического центра семьи, вокруг которого вращаются родители, дедушки и бабушки. Но при этом он утверждал, что нет никаких оснований, чтобы считать “детоцентризм” механизмом, гарантирующим хотя бы минимально необходимый для выживания общества уровень рождаемости[39]. С его точки зрения для получения эмоционально-психологического удовлетворения от общения с детьми в семье в каждый конкретный момент должен быть один малыш. Когда же этот ребенок подрастает и на него уже нельзя смотреть как на живую игрушку, для родителей может стать вопрос о “втором единственном”. По данным социологического исследования, проведенного в Москве в 1978 г., одним из главных мотивов рождения второго ребенка действительно является желание иметь малыша – “хочу маленького”[40].

Однако рождение второго ребенка не является единственно возможным решением этого вопроса. Вместо этого родители могут искусственно продлить период социализации первого ребенка и продолжать обращаться с ним, как с маленьким. В случае успеха это может привести к его инфантилизации, что очень осложнит ему взрослую жизнь. Кроме того, место живой игрушки может занять кошка или собака[41]. Возможны и другие альтернативы[42]. Поэтому “детоцентризм” в смысле чадолюбия, любви к малышу может обеспечивать лишь самый минимальный уровень рождаемости – один ребенок на одну женщину, а фактически даже несколько ниже (0,8-0,9), поскольку всегда есть женщины, которые вообще не вступают в брак, и (или) не могут иметь детей.

Практика показала, что суммарный коэффициент рождаемости действительно может падать ниже единицы: по данным Госкомстата в Санкт-Петербурге в 1997 г. он составил всего 0,95. Есть основания полагать, что и такие «рекорды» в падении рождаемости – не предел[43].

Эмоционально-психологический компонент потребности в брачном партнере более сложен, чем соответствующий компонент потребности в детях. Дело в том, что в первом случае чрезвычайно важен момент избирательности[44]. Люди не выбирают себе детей, но они выбирают себе супруга как второго родителя для своих будущих детей.

Однако, если в семье есть дети, они должны доставлять своим родителям эмоционально-психологическое удовлетворение, то есть выполнять свою основную роль в современной семье. На самом деле так происходит далеко не всегда. Многие люди не любят своих детей и не получают от общения с ними никаких положительных эмоций, а напротив ­– испытывают лишь раздражение. Однако родители почти никогда в этом не признаются. Социальные нормы предписывают отцу и матери любить своих детей. Если они детей не любят, то все равно будут демонстрировать показные нежные родительские чувства перед родственниками, друзьями и знакомыми. Мать, которая публично заявит, что не любит своего ребенка, неминуемо будет сурово осуждена общественным мнением.

В то же время ее открытое признание в нелюбви к мужу такой реакции со стороны окружающих не вызовет, даже если сам муж пользуется в обществе репутацией порядочного человека и хорошего семьянина и никак не заслуживает подобного отношения. Любят не за что-то, а вопреки чему-то и во многих случаях любовь к тому или иному человеку, в том числе и к супругу, как приходит, так и проходит совершенно независимо от его поведения. Более того, заявление одного из супругов о том что он (она) разлюбил(а) свою дражайшую половину или полюбил(а) другого человека рассматривается окружающими как уважительная причин для разрушения семьи. Так, по данным исследования, проведенного в 1994 г. НИИ семьи Минсоцзащиты РФ при помощи ВЦИОМ и Российского Фонда Мира, 43% опрошенных считают отсутствие любви к супругу достаточной причиной для развода даже в семье с детьми.

В этом случае, как и в случае с отношением к детям, очевидно, что социально-нормативный и эмоционально-психологический компоненты потребности в детях тесно связаны друг с другом. Любовь – чувство глубоко индивидуальное и совершенно иррациональное. Однако, согласно существующим социальным нормам, родители должны любить своих детей, мужья – жен, жены – мужей. Отсутствие родительской любви рассматривается общественным мнением как нечто противоестественное и достойное осуждения, из-за чего родители, которые вовсе не любят своих детей, демонстрируют показную любовь к ним. Мораль одобряет браки, заключенные по взаимной любви и критически относится к людям, которые вступают в брак по иным мотивам.

Однако мотивы вступления в брак могут быть самыми различными. Я много раз читал лекции в самых разных аудиториях и часто обращался к своим слушателям с вопросом: "Какие мотивы вступления в брак вам известны?" В большинстве случаев из зала раздавались три ответа: "По любви", "По расчету" и "По необходимости" (то есть в связи с беременностью). Социологам же известно около двадцати мотивов вступления в брак. Женятся и выходят замуж для того, чтобы иметь свой дом, свою семью и детей, чтобы избавиться от одиночества, чтобы стать "такими как все" (брак по стереотипу), чтобы отомстить прежнему партнеру за неверность, чтобы вести регулярную половую жизнь на законных основаниях в комфортабельных условиях, и т.д.

Социологи Т.А. Гурко и И.В. Игнатова, на основе данных исследования, проведенного ими в московских загсах и Дворцах бракосочетания в 1992 году, пришли к выводу о превалировании ориентации на брак с целью узаконивания сексуальных отношений, но не создания семьи, а также о легкомысленности молодежи при вступлении в брак и нерациональном подходе к заключению брака. Они объясняют такую ситуацию тем, что ни моральные соображения, ни материальные условия не позволяли молодым людям сожительствовать до брака. По мнению авторов, сыграла роль и безответственность, характерная для людей, выросших в условиях прежней социальной системы, а также культурные факторы, обусловившие преобладание эмоциональных мотивов над прагматическими. При этом сами авторы признают, что к моменту опубликования их статьи (1997 год), ситуация уже изменилась, поскольку повысился возраст при вступлении в брак, появилась тенденция к откладыванию самих браков и рождения первенцев. Это они объясняют возможным повышением ответственности молодоженов за вступление в брак в условиях, когда ни общество, ни родители в большинстве случаев уже не в состоянии помогать молодым семьям[45].

К этому можно добавить, что резкое сокращение числа зарегистрированных браков в 1990-ых годах, несомненно, сопровождается ростом числа сожительств. По данным Всероссийской переписи населения 2002 г. около 10% мужчин и женщин, считающих себя состоящими в браке, указали в переписных листах, что их брак не зарегистрирован[46]. Моральные препятствия к внебрачному сожительству, видимо, и прежде существовали, в основном лишь со стороны родителей, но теперь молодежь меньше от них зависит и меньше с ними считается. Молодые люди часто зарабатывают больше своих родителей и могут снимать квартиры и жить там со своими подругами, не оформляя брака, как это давно уже происходит в Западной Европе. Эта проблема подробно рассматривается в публикациях Елены Вовк[47]. Такое явление вряд ли стоит рассматривать как положительное, потому что главной причиной отказа от регистрации браков и от рождения даже одного ребенка, по-видимому, является неуверенность в прочности отношений и желание избежать проблем, связанных с детьми и с разделом жилья после развода.

Опыт общения со многими аудиториями показывает, что в массовом сознании все браки не по страстной любви воспринимаются как разновидности брака по расчету и общественное мнение, во всяком случае, в молодежной среде, по крайней мере, до недавнего времени относилось к ним брезгливо.

Мнение о том, что любой нормальный брак должен быть основан на взаимной любви, или, в современной трактовке – на страстном сексуальном влечении, хотя бы и без романтической любви, стало настолько популярным, что превратилось в социальную норму. То есть, в неписаный закон, соблюдать который многие люди стараются в большей степени, чем иные писаные законы. Однако, в отличие от большинства других социальных норм, данная норма является заведомо невыполнимой для основной массы населения.

Нет такого психологического механизма, который побуждал бы человека ОБЯЗАТЕЛЬНО отвечать любовью на любовь, и, тем более, на внимание, ласку и заботу со стороны другого. Пословицы "Любят не за что-то, а вопреки чему-то" или "Любовь зла, полюбишь и козла" возникли не на пустом месте. Поэтому далеко не всем и, вероятно, даже не большинству суждено построить свои семьи на основе взаимной любви. Но те мужчины и особенно женщины, чей брак держится на другой основе, которую общественное мнение пренебрежительно называет "расчетом" или, в лучшем случае, "привычкой", нередко чувствуют себя несчастными, ищут любовь на стороне и в итоге разрушают свои или чужие семьи, причем отнюдь не самые плохие.

Выполнение этого требования не является условием, необходимым для выживания общества. Напротив, если бы те люди, которые не могут вступить в брак по взаимной любви, потому, что не отвечают взаимностью тем, кто их любит, и не встречают взаимности у тех, кого они любят сами, оставались бы безбрачными до конца своих дней, то все человечество бы вымерло, как мамонты.

Сама норма, предписывающая брак по любви, возникла лишь около двух веков тому назад под влиянием романтической литературы конца XVIII – начала XIX столетия. Первоначально эта норма действовала только в высших классах западноевропейского и российского общества. Впоследствии, когда все население стало грамотным и число читателей романов и поэм о любви увеличилось во много раз, эта же норма распространилась на средние и низшие классы. Этому способствовали опять-таки художественная литература, причем не только классическая, но и бесчисленные дамские романы, написанные на самом низком уровне, а также театр, кинематограф и телевидение.

Однако выживание человечества обеспечивается совершенно другой нормой, которая существует испокон веков, предписывает ВСЕМ мужчинам и женщинам вступать в брак и иметь детей, осуждает “старых холостяков”, “старых дев” и бездетные супружеские пары за то, что они – “не такие, как все”.

Если молодая женщина не может выйти замуж за любимого человека, просто потому, что не встретила она взаимности у того, кого любила, но все ее знакомые ровесницы уже замужем и имеют детей, то на нее начинается давление со стороны родителей, родственников и подруг. Она сама страдает от комплекса неполноценности, считает себя “белой вороной” и в итоге соглашается выйти замуж за того, кого не любит.

Однако такой брак “по расчету”, хотя бы и совершенно бескорыстному, не всегда избавляет от комплекса неполноценности. Если до замужества этот комплекс был связан с отсутствием мужа, то в браке – с отсутствием любви к мужу. В наше время того, чтобы стать “такой, как все” не обязательно выйти замуж навсегда. Быть "старой девой" в глазах окружающих – нехорошо, но развод не возвращает назад в положение "старой девы". Прошли те времена, когда общество плохо относилось к разведенным.

Поэтому, если брак не удовлетворяет хотя бы одного из супругов с эмоционально-психологической или сексуальной стороны, вероятность развода очень велика. Если женщина вышла замуж не по любви, родила ребенка, но так и не полюбила мужа, она может расторгнуть брак без какой-либо вины супруга, и будет иметь в глазах общественного мнения статус не намного ниже, чем у замужней женщины. На нее больше не будет оказываться давления, чтобы она вновь выходила замуж – это становится ее сугубо личным делом, в которое окружающие почти не вмешиваются[48].

Теория институционального кризиса семьи объясняет, почему рождаемость падает до уровня преобладающей однодетности, а основа семьи – брак – становится столь непрочной. Экономические факторы играют в этом деструктивном процессе важную роль.

Однако демографическая политика, использующая только экономические рычаги (льготы и пособия семьям с несколькими детьми, налоги на бездетность) нигде не дала прочных результатов. Теоретической основой этой политики во всем мире, в том числе и в нашей стране, была вовсе не концепция исторического уменьшения потребности индивида в семье и детях, а несравненно более популярная “концепция помех к рождению детей”. Последнюю концепцию трудно назвать научной, хотя ее придерживаются многие видные ученые. Очень широко распространено, в том числе и в научных кругах, мнение о том, что уровень рождаемости является слишком низким из-за тяжелых материальных условий жизни, которые препятствуют рождению детей. Отсюда следует вывод, что следует облегчить эти условия, предоставив семьям, имеющим маленького ребенка или нескольких детей, различные льготы и пособия, и уровень рождаемости повысится настолько, что угроза депопуляции будет устранена.

Эта популярная точка зрения основана только на житейской логике и соображениях “здравого смысла”, но не подтверждается статистикой. Низкий уровень рождаемости, не обеспечивающий даже простого замещения поколений, наблюдается во всех экономически процветающих западных странах. Само снижение рождаемости происходит не только в условиях экономического кризиса, как это имеет место в нынешней России, но и в условиях экономического подъема.

Прошло уже два века с тех пор, как демографам стало известно о “парадоксе обратной связи”: вопреки распространенному мнению, богатые семьи имеют, в среднем, меньше детей, чем бедные. Правда, эта закономерность действует только при среднем уровне рождаемости. Когда уровень рождаемости был очень высок, а ее искусственное ограничение в браке почти не практиковалось, средние числа рожденных детей в семьях всех социальных групп мало отличались друг от друга. Небольшие различия между ними были связаны главным образом с различиями в среднем возрасте вступления в первый брак у женщин, принадлежащих к разным социальным группам.

Кроме того, снижение детской смертности раньше началось у наиболее образованных, культурных и обеспеченных групп населения. Поэтому в этих группах, раньше, чем в других, родители приобрели уверенность в том, что все их дети выживут, и стали практиковать искусственное ограничение рождаемости. В начале рождаемость снижается у социальной верхушки, а также интеллигенции, затем – у рабочих, и лишь в последнюю очередь у крестьян. В то время, когда для общества в целом происходит переход от высокого уровня рождаемости к низкому, действие механизма “обратной связи” становится наиболее заметным. Однако после того, как процесс снижения рождаемости распространяется на все социальные группы и ее уровень уже не обеспечивает простого замещения поколений, эта обратная связь ослабевает и может вообще исчезнуть.

Некоторые авторы, прибегая к подтасовке данных, пытались доказать, что при этом обратная связь сменяется прямой связью, и богатые семьи имеют, в среднем, больше детей, чем бедные. Но даже при появлении подобных различий в среднем числе детей между семьями, принадлежащими к разным социальным группам, эти различия остаются небольшими и непринципиальными, поскольку ни одна из этих групп уже не способна воспроизвести себя естественным путем. В таких условиях не имеет особого значения, в каких социальных группах населения рождаемость выше, а в каких – ниже, поскольку во всех группах она все равно ниже черты простого замещения поколений[49].

Попытки кардинально улучшить демографическую ситуацию с помощью искусственного возрождения экономического компонента потребности в семье и детях (для чего и вводятся льготы и пособия для семей с детьми) не могут дать прочных позитивных результатов. Эта система противоречит всему образу жизни современного общества, который дает большие преимущества малодетным и бездетным семьям по сравнению с семьями, имеющими трех и более детей.

Ни в одной стране демографическая политика еще никогда не основывалась на концепции исторического уменьшения потребности в семье и детях. Если данная концепция будет положена в основу такой политики, то основными мерами последней станет воздействие на те компоненты этой потребности, которые в современных условиях являются ведущими, то есть на социально-нормативные компоненты. Разумеется, необходимо также использование системы льгот и пособий, налогов и кредитов, то есть воздействия на экономические компоненты, но только в качестве дополнительных мер семейной и демографической политики. Материальная поддержка семьей с детьми необходима, более того, ее следует существенно усилить, но сколь бы велика не была эта помощь, такие меры нельзя считать достаточными для преодоления демографического кризиса.

Часть 4. Нуклеаризация семей – отделение женатых детей от родителей и взаимоотношения поколений.