ВСТУПЛЕНИЕ.

Роллан Ромен

Жизнь Рамакришны

СОДЕРЖАНИЕ

ВСТУПЛЕНИЕ

I. ЕВАНГЕЛИЕ ДЕТСТВА

II. КАЛИ-МАТЬ

Ш. ДВА УЧИТЕЛЯ ПОЗНАНИЯ: БХАЙРАВИ БРАХМАНИ И ТОТАПУРИ

IV. ТОЖДЕСТВО С АБСОЛЮТОМ

V. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЛЮДЯМ

VI. СТРОИТЕЛИ «ЕДИНСТВА»: РАМ МОХАН РОЙ, ДЕБЕНДРАНАТХ ТАГОР, КЕШАБ ЧАНДРА СЕН, ДАЙЯНАНДА

VII. ВСТРЕЧА РАМАКРИШНЫ С ВЕЛИКИМИ ПАСТЫРЯМИ ИНДИИ

VIII. ПРИЗЫВ К УЧЕНИКАМ

IX. УЧИТЕЛЬ И ЕГО ДЕТИ

X. ЛЮБИМЫЙ УЧЕНИК НАРЕНДРА

XI. ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЬ

XII. РЕКА ВОЗВРАЩАЕТСЯ В МОРЕ

ЭПИЛОГ

Приложение I

ФИЗИОЛОГИЯ ИНДИЙСКОЙ АСКЕЗЫ

Приложение II

«СЕМЬ ДОЛИН МЕДИТАЦИИ»

Приложение III

ШАРАДАДЕВИ И РАЗБОЙНИКИ

ПРИМЕЧАНИЯ

БИБЛИОГРАФИЯ

ИКОНОГРАФИЯ

Откровения Шри Рамакришны. Е. К. Бросалинй

Ромен Роллан и философия Рамакришны

Давайте, милые, снова побываем в Дакшинешваре, еще раз вглядимся в светлый лик Тхакура Шри Рамакришны; понаблюдаем за ним, пока ведет он лас­ково беседу с друзьями своими, как, предавшись всеми помыслами Всевышнему, погружается в самадхи. Он то замирает отрешенно, то кружится в священном восторге под пение гимнов-киртанов, а то беседует с последователями своими словно обычный, простой че­ловек. Все мысли, все слова его к Высшему, к Ишваре, обращены. Вовнутрь, а не в мир устремлены духовные очи его. Прост он и чист, будто малое дитя. Одно лишь ведает: Ишвара есть Истина, остальное не истинно, а потому — ложно. Пойдемте же вместе со мною к этому взрослому ребенку, к йогу, любовью опьяненному, к подвижнику великому, к тому, кому единственному из всех дано гулять по берегу Океана Сатчитананды. Дано потому, что любовь его ко Все­вышнему не знает границ и пределов».

«Катхамрита»*

ВСТУПЛЕНИЕ

Я начну этот рассказ, как волшебную сказку. Заме­чательнее всего то, что эта древняя легенда, кото­рая кажется страничкой из мифологии, есть история людей, живших еще вчера, наших соседей «по ве­ку», которых видели своими глазами наши современ­ники.

Их свидетельства, еще не остывшие, получены мною из первых рук. Я беседовал с некоторыми из тех, кто были сподвижниками этого легендарного су­щества — человека-бога; я ручаюсь за их правди­вость. Эти очевидцы — не наивные рыбаки из Еван­гелия, среди них есть глубокие философы, знакомые с европейской мыслью и ее педантичной дисциплиной. А между тем они говорят языком людей, живших за три тысячи лет до нас.

То, что теперь, в двадцатом веке, могут уживаться одновременно в умах одних и тех же людей научная мысль и ясновидение времен Древней Греции, где боги и богини садились за стол смертных и делили с ними ложе, или времен Галилеи, где люди видели, как на светлом летнем небе пролетала громадная небесная птица, возвещавшая благую весть непорочной деве, сгибавшейся под тяжестью этого дара, — об этом не подозревают наши мудрецы, которые слишком трезво рассуждают. Этим истинным чудом, этим богатством жизни наши мыслители не умеют воспользоваться. Огромное большинство наших европейских умов запи­рается в своем этаже Жилища человека, и хотя этот этаж полон книг, пространно повествующих об исто­рии этажей прошлого, — остальная часть дома кажет­ся им необитаемой: они не слышат ни снизу, ни сверху шагов своих соседей, минувших веков, которые упорно продолжают жить. В мировом концерте все века, про­шлые и настоящие, составляют оркестр и играют в одно и то же время. Но каждый прикован взглядом к своему пюпитру и к палочке дирижера: он слышит только свой инструмент.

Мы же будем слушать ансамбль — великолеп­ный аккорд, звучащий сегодня, в котором сочетают­ся все мечты и порывы вчерашнего и завтрашнего дня, все расы и все времена. Каждое мгновение для умеющих слушать — это хор голосов всех существ, начиная с новорожденного и кончая только что умер­шим; голоса эти обвиваются, подобно жасмину, во­круг колеса времени. Нет надобности, чтобы просле­дить путь человеческой мысли, разбирать папирусы. Они здесь, эти трехтысячелетние мысли, они вокруг нас. Ничто не гаснет. Слушайте внимательно. Но слушайте ушами. Пусть молчат книги. Они слишком много говорят...

Если есть на земле страна, где нашли место все мечты людей с того дня, когда первый человек на­чал сновидение жизни, — это Индия. Ее единствен­ная привилегия, как правильно говорит Барт, — это привилегия старшего в роде, ее духовное развитие, са­модовлеющее и длительное, не прерывалось на протя­жении долголетнего существования народа-мафусаила. Уже больше тридцати столетий из этой знойной зем­ли, жаркого чрева, рождающего богов, поднимается дерево Мечты с тысячью ветвей, дающих миллио­ны отростков, дерево, непрерывно возрождающееся и без признаков увядания, приносящее сразу на всех своих ветвях все плоды; бок о бок здесь процве­тают все виды богов, начиная от самых грубых до самых возвышенных, вплоть до бога Бестелесного, Безымянного, Безграничного. И все на том же де­реве.

И эти переплетающиеся, напоенные одним и тем же соком ветви так тесно слились своей плотью и мыслью, что вся земля, все дерево, вибрирующее от корня до вершины, как мачта громадного корабля, звучит одной симфонией из многих тысяч голосов, из многих тысяч человеческих верований. Эта полифония, которая неопытному уху кажется вначале нестройной, сбивчивой, раскрывает знатоку великую стройность и скрытую иерархию.

И тот из нас, кто раз услышал ее, не может более удовлетвориться грубым и искусственным строем, ко­торый нам навязывает на поле, усеянном руинами, разум Запада и его вера или веры — все одинаково деспотические и отрицающие друг друга. Какое зна­чение имеет властвовать над миром, на три четверти порабощенным, униженным, разрушенным? Надо вла­ствовать над всей жизнью, целиком охватив ее, чтя ее, слившись с ней; уметь привести все ее противоре­чивые силы в стройное равновесие.

Этой высшей мудрости могут научить нас души-вселенные, с несколькими прекрасными образцами которых я попытаюсь вас здесь познакомить. Тайна их силы и чистоты не та, что у «лилии полевой, ко­торая в облачении своей славы не трудится и не пря­дет». Эти души соткали одежду для тех, кто ходит нагим. Они выпряли нить Ариадны, которая ведет нас по извилинам лабиринта. Нужно лишь держать клубок в руке, чтобы вновь найти дорогу в зарослях нашей души. Дорога поднимается вверх, от обширных болот души, где мычат первобытные боги, еще облепленные тиной, до вершин, увенчанных распростертыми кры­льями «неуловимого Духа».

Эта лестница Иакова, по которой поднимается и вновь спускается с неба на землю двойной непре­рывный поток божественного в человеке, это и есть жизнь, о которой я хочу вам рассказать, жизнь чело­века-бога, Рамакришны.

I

ЕВАНГЕЛИЕ ДЕТСТВА¹

В Бенгалии, в Камарпукуре, одной из деревень с коническими домиками, окруженной пальмами, пруда­ми и рисовыми полями, жила чета старых правоверных брахманов, носившая имя Чаттопадхьяя. Супруги были очень бедны и очень благочестивы, и оба посвятили себя культу добродетельного и героического Рамы. Отец, Кхудирам, человек редкой честности, обрек се­бя на полное разорение, отказавшись дать ложное показание в пользу крупного помещика, у которого он служил.

Боги посещали его. Уже шестидесятилетним стар­цем он совершил паломничество в Гайю, святую зем­лю, отмеченную следом стопы бога Вишну. Великий Спаситель явился ему ночью. Он сказал: «Я снова рождаюсь к жизни, чтобы спасти человечество».

В то же мгновение в Камарпукуре жена его Чандрамани, спавшая на своем одиноком ложе, почув­ствовала себя в объятиях бога. В храме Шивы, как раз напротив ее хижины, изображение бога внезап­но ожило у нее на глазах. Луч света пронизал ее. Повергнутая бурным натиском, Чандрамани лиши­лась чувств. Когда очнулась добыча господа, она была беременна. Муж, возвратившись, нашел ее преображенной. Она слышала голоса. Она носила в се­бе бога².

Младенец родился 18 февраля 1836 года. Это был тот, кого мир позднее узнал под именем Рамакришны. Но его детское имя, играющее как бубенчик, зву­чит — Гададхар.

Это был мальчуган резвый и прелестный, лукавый и полный женственной грации, которую он сохранил на всю жизнь. И никто не подозревал — сам он меньше, чем кто-либо, — о безграничных просторах, о бездонных пропастях, таящихся в маленьком тельце шаловливого ребенка. Они обнаружились, когда ему исполнилось шесть лет. Однажды в июне или июле 1842 года он не спеша прогуливался, прихватив с со­бой свой «птичий» завтрак — горсточку вареного ри­са, завернутую в полу одежды. Он направлялся в поле, где работал его отец...

— Я шел по узкой тропинке, между борозда­ми рисового поля. Жуя свой рис, я случайно поднял глаза к небу и увидел чудесную грозовую тучу, ко­торая быстро росла. Скоро она охватила все небо. Вдруг над моей головой, огибая тучу, пролетела стая белоснежных журавлей. Контраст был так прекра­сен, что дух мой унесся в заоблачные дали. Я поте­рял сознание и упал; мой рис рассыпался. Кто-то под­нял меня и на руках отнес домой. Избыток радости, волнение одолевали меня. Я впервые вознесся в экс­тазе...

Рамакришне предстояло провести в нем больше половины своей жизни.

Уже этот первый экстаз обнаруживает своеобраз­ный характер власти божества над душой этого ре­бенка. Волнение художника, страстный инстинкт кра­соты — вот первый путь его сближения с богом. Существует, как мы увидим, еще много других путей к откровению: любовь к ближнему, любовь к идее, путь самообуздания и путь честного, бескорыстного труда, сострадания и глубокого размышления... Все эти пути познает он. Но самый непосредственный, самый естественный для него — это путь восхищения прекрасным лицом бога, которого он видит во всем, что видит. Он — прирожденный художник.

О, как он отличается от другой «великой души», от Махатмы Индии, апостолом которого я был когда-то в Европе, от Ганди, человека без искусства, без видений, не желавшего их иметь, пожалуй не пове­рившего бы им, — человека, который живет в боге путем обдуманного действия. Его путь самый верный и самый надежный — таков должен быть путь на­родного вождя.

Путь Рамакришны гораздо более опасен, но он ведет дальше. Пролегая по краю пропастей, он от­крывает беспредельные горизонты. Это путь Любви. Таков и путь его родного народа, населяющего Бенгалию, народа художников и поэтов, возлюбивших господа. Он нашел своего вдохновенного глашатая в экстатическом возлюбленном Кришны — Чайтанье и свою лучшую музыку — в чарующих напевах Чандидаса и Видьяпати³.

Эти ангельские учители — благоуханные цветы своей земли — пропитали ее своим дыханием. Целые века Бенгалия упивалась ими. Душа маленького Ра­макришны была создана из их сущности; она — их плоть, ее сразу узнаешь. Он же — цветущая ветвь дерева Чайтаньи⁴.

Влюбленный в божественную красоту, гениальный художник, самому себе неведомый, снова раскрывается во втором своем экстазе.

В ночь праздника Шивы он, тогда восьмилетний ребенок, который страстно любит музыку и поэзию, лепит фигурки и руководит маленькой драматической труппой ребят своего возраста, принимает участие в религиозном представлении. Он играет роль Шивы и вдруг чувствует себя растворившимся в своем герое; его щечки залиты слезами счастья: он поглощен славой божества; он вознесен, как Ганимед, орлом, держащим молнию; все думают, что он умер...

С этого времени состояние экстаза повторяется все чаще и чаще. В Европе дело решилось бы просто: малыша поместили бы в лечебницу, ежедневно под­вергали бы процедурам психотерапии и сознательно, изо дня в день, гасили бы внутренний огонь... Нет больше волшебного фонаря... Свеча угасла... Иногда угасает и ребенок... Но и в Индии, где на протяжении веков светятся тысячи таких волшебных фонарей, со­стояние мальчика вызвало беспокойство. Даже его ро­дители, привыкшие к посещениям богов, с тревогой видели его порывы. Вообще же он отличался прекрас­ным здоровьем и не был склонен к экзальтации. Он обладал многими дарованиями; его искусные пальцы лепили из глины богов; легенды о героях расцветали в его мозгу; он восхитительно пел пастушеские песенки Шри Кришны; а иногда не по летам развитой ребенок принимал участие в спорах ученых, приводя их в изум­ление, как некогда Иисус — книжников. Но, подобно юному Моцарту, он умел быть ребенком и оставался им до зрелых лет. Этот мальчуган, со светлым цветом лица, прекрасными развевающимися волосами, чарую­щей улыбкой и чудесным голосом; этот независимый малыш, убегавший из школы, свободный как ветер, был до тринадцатого года жизни любимцем и балов­нем женщин и девушек. Они узнавали в нем себя, а он до такой степени проникся их чувствами, что одним из его детских желаний, навеянных легендой о Кришне и красивых пастушках, было — вновь возродиться вдовой, влюбленной в Кришну, который навещает ее в ее доме. Но это было лишь одно из его многих мысленных воплощений. Они совершались сами собой в этой душе-Протее и заставляли ее принимать образ всякого существа, которое Рамакришна видел в жиз­ни или в мечтах. Никто из нас не лишен вполне этой чудесной пластичности. В низшей форме она наблю­дается у мима, копирующего позу человека и выра­жение его лица; высшее ее проявление, сказал бы я, — это бог, играющий для себя комедию Вселенной. И это опять-таки говорит об искусстве и любви. В этом свойстве уже проявляется чудесный дар, которым на­делен был Рамакришна, — гениальная способность сливаться со всеми душами в мире.

***

Отец Рамакришны умер, когда мальчику было семь лет. Семья, оставшаяся без средств, пережила тяжелые годы. Старший сын Рамкумар переселился в Калькутту и открыл там школу. Он выписал к себе младшего брата⁵, уже подростка (1852 год), но маль­чик, не знающий дисциплины, поглощенный своей внутренней жизнью, не хотел заниматься.

В это время одна женщина из низшей касты, Рани Расмани, основала в Дакшинешваре, на левом берегу Ганга, в шести километрах от Калькутты, храм, по­священный великой богине, божественной Матери Ка­ли. Ей было очень трудно найти брахмана, который взял бы на себя обязанности жреца при храме. Как это ни странно, в религиозной Индии, высоко почи­тающей монахов, садху, ясновидцев, положение жре­ца, оплачиваемого служителя, считается малозавидным. Индийские храмы не то что наши церкви — тело, сердце Господа, место каждодневного Ему жертвопри­ношения. Это просто дар, принесенный богу богаты­ми людьми, которые таким образом создают себе за­слуги перед ним. Истинная же религия у них — част­ное дело; она пребывает в каждой отдельной душе. Кроме того, основательница храма в Дакшинешваре была шудра⁶. Для брахмана, который согласился бы принять подобную должность, это было бы дисквали­фикацией. Рамкумар все же пошел на это в 1855 го­ду, но его младший брат, в то время щепетильно относившийся к вопросам касты, с трудом мирился с этим положением. Однако отвращение его со вре­менем ослабело, и когда в следующем году его стар­ший брат скончался, Рамакришна согласился заме­нить его.

II