Миф в первобытной культуре

Мир видится «дикарю» одним живым существом, единым в своей нерасчлененности. Потому и его мифология есть слитное переживание им окружающих его событий, продукт одновре­менно его эмоциональной реакции на них, образного выраже­ния таковой и их переосмысления с включением в этот процесс его творческой фантазии и рациональных способностей. Кроме того, отображая происходящее с ним, мифология подтвержда­ет некую действительность, которая расценивается им как ис­конная явь.

Мы сталкиваемся здесь с еще не разделившимся на самосто­ятельные формации образно-чувственным типом мышления: где ощущения и настроения, вызванные явлением, почитаются его внутренними, генетическими качествами, а упорядоченность бы­тия распознается чисто интуитивно. В мифе мы находим и на­чальные образцы откровения. Итак, он есть вместе прототип и родоначальник философии, метафизики, спекулятивных и экс­периментальных областей знания.

Поскольку переживание и мысль в мифе неразрывны, по­стольку наука и искусство даны в нем в синтезе. Благодаря этому, с одной стороны, мы получаем исключительную роль, при­даваемую принципу бинарности (вспомним еще китайское уче­ние об энергиях инь и ян) в трудах Леви-Строса. С другой сто­роны – первые рефлексии всеобщих закономерностей ритмич­ности и цикличности, доказанных физико-математическими ме­тодами минимум десятки тысяч лет спустя.

Характерно, что примеры подобного монолитного восприя­тия встречаются и сейчас, причем в совсем не «примитивных» обществах (скажем, в любых ситуациях, в которых задейство­ваны большие массы людей, будь то выборная кампания, много­людный митинг, массовые беспорядки, поведение толпы, проб­ка на дороге или скопление фанатов на матче либо популярном концерте).

Излагается же первобытный миф в форме рассказа, где аб­страктный анализ, конечно, совмещен с метафорическим отож­дествлением. В нем царят квазилогика, ассоциативность, ибо по­хожее здесь считается безусловно тождественным. Оттуда же пришли в язык и художественную литературу, вплоть до наших дней, иносказания и ассоциативный ряд.

Как форма мировоззрения миф также чрезвычайно устой­чив, доказательством чему служит хотя бы оригинальное мифо­творчество Эсхила, Софокла и Еврипида. В этом он поворачи­вается к нам еще одной стороной: верой в божественное, чув­ствуемое как единственно истинная и универсальная реальность. С ее предельно выпуклым выражением мы встречаемся в Вет­хом Завете, где прямой диалог Патриархов с Богом стилисти­чески передает несомненную аутентичность их прямого разго­вора. Специальная сила воздействия подобных текстов Пятикни­жия заключается в том, что у читателя и слушателя не возника­ет сомнения в том, что те не просто верили, что общались с Богом, но что он в самом деле беседовал с ними.

Наконец, древний миф не только выражает и обобщает раз­нообразную информацию и верования, обосновывает моральные нормы, санкционирует обряды и культы, но и формулирует прак­тические правила. Ведь его неотъемлемой частью является прагматический закон. Так, с мифом об умирающем боге в земной жизни соотносится обычай убийства старого вождя ради уст­ранения пожизненного лидера, неспособного уже обеспечить разнообразные насущные потребности племени в сфере духов­ных связей, безопасности, обеспечения и управления.

Аналогичная традиция встречается много позже на средневековом Востоке в государстве мамелюков. Как известно, их сообщество предполагало отсутствие семейных связей у его членов. Их число постоянно пополнялось за счет захва­ченных и воспитанных в исламе младенцев-иноверцев мужского пола. Это не был монашеский орден, поскольку сексуальное общение с женщинами не исключа­лось, но предполагалось. Просто мамелюк не должен был привыкать ни к одной из них. Для этого подростков с момента их созревания один раз в неделю отво­зили к куртизанкам, каждый раз меняя их состав. Управлялись мамелюки наибо­лее авторитетными, смелыми и ловкими в бою и политике воинами, которые со­храняли за собой свой пост до самой смерти. При определении следующего вла­дыки в принципе не исключалась процедура выборов. Однако редко кто из них умирал своей смертью. Правитель сам был вынужден время от времени физи­чески устранять тех, кто покушался на его трон. Но если он не успевал вовремя пасть в бою, то рано или поздно, потеряв из-за дряхлости бдительность, погибал от руки одного из своих ближайших сподвижников. Тот-то и становился, в свою очередь, следующим султаном. Чтобы все однажды повторилось сначала. Суще­ствование описанной системы в течение нескольких веков, и сравнительно не­давно, доказывает всю мощь архаичных представлений.