Фетишизм, идолопоклонство, ритуализм, табу

Методологическим приемом постижения причинно-след­ственных связей в анимизме была персонификация самой моти­вации, которая и олицетворяется анимистом в образе духа. Вера в одушевленность камней, растений, животных, гор и т.п. про­исходит, таким образом, от понимания всепроникающего харак­тера причинной зависимости. Она, в свою очередь, порождает фетишизм как поклонение сверхъестественным силам, воплощенным в вещах и (или) дей­ствующим через них. Он фокусируется прежде всего на предметах, используемых в магических процедурах: поскольку счи­тается, что им свойственна наибольшая концентрация духовной энергии, то они, естественно, раньше прочих и становятся фе­тишами. В принципе, таковыми способны оказаться любые объекты, особенно если учесть их деление на предназначенные для коллективного (ими часто становятся еще и тотемы) и ин­дивидуального пользования: или чем-то притягательные, или обладающие символическим подобием, или необычно красивые, или, напротив, курьезно уродливые.

В дальнейшем культ предков и правителей приводит к фети­шизации гробниц (что известно не только о пирамидах и иных мавзолеях) и некоторых изобразительных элементов, становя­щихся оттого для них обязательными, а также связываемых с ними в разных традициях камней (у евреев, монголов и пр.), де­ревьев (например, кипарисов и пирамидальных тополей со вре­мен античности) и т.д.

Первобытный человек выбирает себе в качестве личного фе­тиша все, что угодно, лишь бы оно его сильно поразило. В труд­ных обстоятельствах обращается к нему за поддержкой. Если исход сложного дела оказывается удачным, человек считает, что фетиш ему помог. При многократном повторении успеха – ухаживает за ним, в противном случае – наказывает или выбрасы­вает как полностью неэффективный. И много позже греческий крестьянин эпохи архаики, обращаясь к деревенскому истукану местного божества плодородия, мог написать: «Если ты дашь бо­гатый урожай, я принесу тебе обильную жертву, украшу венка­ми и одеждой, а если будет недород, то высеку тебя крапивой».

Данная цитата показывает, как при определенных условиях почитание тотема (фетиша) превращает его в кумира, из чего вы­растает идолопоклонство. Последнее требует, естественно, сво­его церемониала. Когда его формальная сторона приобретает самостоятельное значение, доходящее до самодостаточности, мы говорим о ритуализме.

Фетишизм – едва ли не самый живучий реликт первобытно­сти. По сей день человечество не рассталось с оберегами, талисманами, амулетами и пр. Дети собирают и ценят забавные куски дерева, камешки, листья. Здесь работает не одно эстетическое чувство. Более того, многие люди, и не только в младенчестве, наказывают предметы, к примеру, ударившись, или понеся от них иной урон (как будто эти предметы сами набросились на людей). Компьютеры появились в нашей жизни совсем недавно. А уже говорят об их собственной «тонкой сущности», о том, что они живут своей жизнью. Психологи даже заметили, что мужчина и женщина разговаривают с ними как с существами противоположного для них пола. В известном отношении и современная социальная действи­тельность тоже дает отнюдь не меньше поводов для фетишизма, чем стадия «дикости». Ставшее теперь уже почти органичным расхождение между декларируемой моралью и фактами реаль­ной жизни представляет собой идеальную почву для фетиши­зации мертвых теней своих достижений, общественных ценнос­тей и вторичных смыслов вроде лозунгов.

Этот эффект многократно усиливается оккультными техно­логиями, которые широко используются сегодня властью и биз­несом для манипуляции сознанием в экономических и полити­ческих целях. Главная причина нынешнего триумфа магизма за­ключается в ослабленности десятилетиями господства комму­низма, в его большевистском и «социалистическом» вариантах, высших духовных начал, что всегда ведет к агрессивному раз­вертыванию низших верований.

Из бытия аборигенов к нам пришли и неразрывно связанные с ним разнообразные табу. Они являются запретами на совер­шение определенных поступков, в которых предполагается скрытая опасность. Они направлены на нейтрализацию реально существующей, часто угрожающей гибелью всему разделяюще­му их сообществу, но пока логически не объясненной угрозы. Поэтому их специфика, в отличие от юридических норм, заклю­чается в том, что их действие ничем не обосновывается. Табу есть неотвратимая необходимость, аксиома, элемент первичной системы общественных ценностей, радикальное средство начальной социализации. Вместе с религиозной санкцией они суть пер­воисточник совести.

В таком качестве наибольшую ценность для нас представля­ют этические табу. Они стоят на пути безграничного, несущего разрушение индивидуализма членов определенной группы. Они запрещают или ограничивают естественные, неисправимые ин­стинкты, чуждые социальному контролю. Их ослабление кар­динально меняет облик создавшего их коллектива, а нередко ве­дет и к полному его самоуничтожению.

Универсальным вето является запрещение инцеста. Вопреки еще распространенному заблуждению, он не встречается в ди­кой природе. Склонность к нему родилась вместе с человеком: у животных она наблюдается только у искусственно выведенных домашних пород, а различные рефлексии «эдипова комплекса» попадаются нам уже во всех древнейших письменных тради­циях.

Своей же селекцией хомо сапиенс обязан заниматься сам. От­того табу на кровосмешение оказалось адаптивно, полезно для становления культуры. Благодаря ему появилась оказавшаяся очень продуктивной смягченная форма родственных союзов, представленная системой кросскузенных браков, позволявшей не распылять имущество и легшей в основу популярной фран­цузской поговорки «двою­родное родство – опасное соседство». Как и духовно мотиви­рованный запрет на каннибализм, это табу было направлено на борьбу с ленью, на развитие приспосабляемости, требуя боль­шей изобретательности в выборе не только пищи, но и супруга. Оно же формировало условия для сублимации, вытеснения не­дозволенного в сферу творчества.

Исключение из общего правила представлено лишь распро­страненным на Древнем Переднем Востоке священным инцес­том. Он никак не связан со сладострастием. Просто, поскольку фараон или царь считался в буквальном смысле воплощенным божеством, т.е. богом, сошедшим на землю, то и женат он мог быть только на богине. Но, чтобы быть таковой во плоти, она должна была быть точно того же происхождения, что и сам мо­нарх, т.е. дочерью божественных родителей. У нас есть доволь­но свидетельств тому, что подобные женитьбы рассматривались обеими сторонами не в стилистике удовольствия, а не более чем во исполнение высшего долга перед своими подданными.

Точно так же не надо путать каннибализм с сакральным по­еданием мяса убитого врага ради получения его силы и искус­ности. Того же происхождения и патрофагия – обряд, в ходе которого тело главы рода съедалось его более молодыми соро­дичами, которым, как считалось, таким образом передавались мудрость, смелость, навыки, крепость и знания покойного. В ис­торическое время скифы использовали препарированные чере­па поверженных ими в битве соперников в качестве чаш для вина. Те же представления эксплуатирует и транслирует в сознание современного зрителя кино- и телепродукция на тему «Горец».