Гл. 7 С Т Р А Х

или «За ведро пива»

“ Мужество – это умение владеть своим страхом!»-Это я усвоил еще тогда, когда только становился настоящим солдатом! И мне помогли знания

..

После завтрака производился развод. Мы построились в длинную шеренгу. Подошли начальники и начали давать нам задания на текущий день и солдат, для выполнения работы.

- Сержант Чебанюк! – крикнул капитан Мазуров.

- Я, - ответив, я вышел из строя.

- Вам приказано погрузить 50 трофейных авиабомб в вагон для отправки. Погрузите те, которые лежат на платформе и в штабеле, расположенном на площадке хранения. Оттуда вам доставит их сержант Макогон, - капитан Мазуров посмотрел на меня и строго продолжил. - Обращаю ваше внимание на технику безопасности. Бомбы неизвестной конструкции, что там, мы не знаем. Там прослушивается жидкость, но это не отравляющие вещества.

- Я знаю... - Ну и балбес я тогда был. Лишь много, много лет спустя, я познал такую истину: начальство не любит, когда подчиненный говорит, что он знает то, что ему говорят, так же как и не любит, когда он не знает того, что с него спрашивает начальник.

- Не перебивайте меня. Вам выделяется 6 человек. Время на исполнение 3 часа. Не спешите. Будьте внимательны, лично осматривайте каждую бомбу. Задание ясно?

- Да.

- Идите, Макогона я проинструктирую сам.

- Есть!

Я подошел к командиру роты и принял выделенных мне для выполнения задания солдат.

- За мной шагом марш! - скомандовал я и, пристроившись рядом со знакомым мне солдатом Черных, пошел с ними к железнодорожной платформе, расположенной примерно в одном километре от места развода.

Был теплый августовский день. После небольшого дождя, прошедшего ранним утром, воздух был чистым и свежим, а дорога уже почти высохла, только в траве блестели алмазные искорки дождевых капелек воды.

Идти было легко и приятно, настроение было просто хорошее и от хорошей погоды и, главное оттого, что война шла к концу. И, хотя фашистские войска еще сопротивлялись, уже всем было ясно, что им конец, и все решало время. Долго это не протянется. Был август 1944 года. Отступая под натиском наших войск, немцы бросали вооружение, снаряды, бомбы и часто в хорошем состоянии. Так, их осколочные бомбы весом 15 килограммов, мы немедленно отправляли на наши аэродромы, чтобы летчики возвращали немцам забытое ими оружие. Иногда было так, что было рискованно транспортировать боеприпасы, и мы взрывали их на месте, где-нибудь в глухих оврагах, подальше от селений. Больше было негодных боеприпасов, так как они были повреждены нашей бомбежкой при наступательных боях.

Платформа протянулась почти на 140 метров и была завалена тысячами авиабомб всевозможнейших конструкций: фугасных, осколочных, зажигательных. Здесь же лежали 250-ти килограммовые немецкие бомбы, которые нам необходимо было куда-то отправить.

Мы подошли к штабелю бомб, около которых уже стоял вагон.

- В одну шеренгу становись, - скомандовал я. И, когда солдаты построились, я проинструктировал их и расставил на рабочие места. Двоих поставил в вагон, а четверо были со мной. Мы установили два бревна с упором на пол вагона и грунт площадки, укрепив так, чтобы лаги не скользили. Работа велась простым дедовским способом. Мы подкатывали бомбу к лагам, потом осторожно накатывали ее на направляющие бревна и поднимали в вагон. Здесь ее забирали находящиеся там двое солдат. Все как обычно, только мне приходилось самому тщательно осматривать каждую бомбу. Они были изувечены глубокой коррозией, но вмятин не было. На них имелось два взрывателя, один в носовой части, второй сбоку. Взрыватели выглядели нормально, были чистыми и не ржавыми. Время шло. Первые бомбы мы подняли с опаской, это осложняло работу и создавало свои трудности. В вагоне все было нормально, солдаты устанавливали их по схеме и раскрепляли досками и клиньями, чтобы они не болтались во время движения поезда. Постепенно мы привыкли, и спала скованность. Работа пошла скорее и напоминала наше повседневное занятие.

В жизни многое идет по каким-то своим неизведанным пока путям, возможно установленным природой и постулированные нам законами физики, Действуя по инструкции, мы, как всегда, постепенно приобретаем уверенность в правильности своих действий и в своевременности выполнения того или иного задания. Но иногда эта последовательность нарушается, что-то вдруг выходит за рамки обыденного, и тогда мы говорим “вдруг” и начинаем действовать не по пунктам инструкций, а по мгновенным мысленным командам, вложенным в человеческий мозг опытом жизни, многолетним обучением и полученными знаниями. В таких случаях мобилизуется все, что заложено в человеке: знание, опыт, интуиция, воля, его характер, натренированность. В общем, все, что выучил в человек за свою жизнь и, главное, усвоено им.

Так вот, вдруг я увидел, как из одной бомбы пошел дым. Дым - это реакция окисления, значит - горение и возможен взрыв! Естественно, я так не рассуждал. Просто вдруг возникло чувство тревоги и ...

- Пожарная тревога! - закричал я, да так громко, что меня услышали в группе Макогона, работающего почти в полукилометре от меня.

Замершие до этого момента мои солдаты вдруг, как будто я своим криком подбросил их, побежали в рассыпную от меня во все стороны.

- Стой! Куда! Назад!....- забыв все попытки моих учителей и командиров воспитать во мне культурного человека, я употребил самые действенные выражения, которым научила меня война.

Куда бежать? Рядом, в нескольких метрах находились сотни тонн взрывчатых веществ, в самых разнообразных модификациях: осколочные, фугасные, зажигательные бомбы... И все они лежали впритык, так как их в свое время выгрузили из вагонов. Взрыв нашей 250- килограммовой бомбочки может вызвать детонацию ближайших бомб и поднимет в воздух все 40 вагонов, а это более 400 тонн, всевозможнейших боеприпасов, расставленных на земляной платформе. Последствия этого непредсказуемы.

Куда можно убежать? Да разве возможно это даже спринтеру?

Да никуда. На сотни метров будет уничтожено все живое и разрушены все промышленные сооружения и дома.. Все это промелькнуло в голове за какое-то мгновение. Нужно немедленно убрать бомбу в кювет, чтобы направить взрыв, если он произойдет, вверх... и, главное, исключить детонацию рядом лежащих боеприпасов. А мои солдаты бежали, и я не знал, что можно сделать, когда мгновения решали все!

‑ Николай! Назад! Ко мне, черт возьми. Бегом! Помоги мне!

Мне Николай нравился. Молодой мужчина, лет так 30-35, сильный, спокойный и малоразговорчивый, он нес спокойствие и уверенность во всяком деле, которое нам приходилось делать с ним вдвоем. Рассуждения у него были чистые, откровенные, к людям он относился с уважением и не страдал ленью. Когда в короткие часы отдыха нам удавалось побеседовать, он говорил о своей работе на гражданке, о семье, при этом с такой любовью и уважением, что его было приятно слушать. И я иногда даже задумывался над тем, кто кого воспитывает. Это было особенно приятно на фоне рассказов некоторых мужичков о своих победах над не лучшей частью второй половины рода человеческого.

В Николае были самой природой заложены прекрасные чувства доброты и порядочности и, чувствуя это, я инстинктивно, так как не было времени думать, позвал его.

- Николай, помоги! Скорее!

Он остановился и обернувшись, увидев меня, стоящего около дымящейся бомбы одного, подбежал ко мне. Мы схватили бомбу за стабилизатор и потащили ее волоком в кювет. Осторожно опустили ее на глубину, примерно, 60 сантиметров. Я взял ладонями большой ком мокрой глинистой земли со дна канавы и залепил им место, откуда вырывался дым.

Если она вдруг все же взорвется в кювете, то взрыв пойдет вверх, тогда не будет детонации окружающих бомб, а это было самым главным.

Теперь все было вроде безопасно. Все, что возможно, я сделал.

Осмотрев внимательно корпус бомбы, и не обнаружив более никаких признаков дымообразования, я вылез из кювета и отошел в сторону. Постепенно подошли ко мне все мои солдаты, и мне представилась возможность заняться их воспитанием. Я это сделал с большим удовольствием, так как уже успокоился и чувствовал, что я поступил правильно, а они струсили и бросили меня одного. Ай, яй, яй, как нехорошо.

- Так! - Я обвел их взглядом. - Ну и куда вы бежали? Что там вдруг интересного вы увидели? Струсили?

Они стояли, понурив головы, и молчали, тяжело дыша от непроизвольной пробежки, когда человек не думает о правильном ритме дыхания.

- Страшно же, - тихо произнес кто-то из них.

- А ты подумал, куда бы ты добежал, если бы взорвалось все это? - Я показал рукой на тысячи лежащих бомб и снарядов. - Если бы они с детонировали, здесь бы на сотни метров был бы сущий ад, и все живое было бы уничтожено. И все бы это произошло в доли секунды, и никуда бы вы не успели убежать, да и негде здесь спрятаться. Это же бомбы! Нужно было, пока есть время, пусть доли минуты сделать все, чтобы обезопасить всю эту громаду и предотвратить взрыв. Вот наша задача, а не бежать.

Я замолчал. К чему было их сейчас стыдить, если они уже сами осознали, что струсили, и поступили некрасиво. Их погнал страх, и не их беда, что они не имели минимума знаний, необходимого для того, чтобы осознать действительное положение дел. Они представили, что будет взрыв, и бросились бежать, чтобы сохранить свою жизнь. Это самый нормальный инстинкт. Тем более, что до этого в части не было ни одной даже учебной тревоги.

- Ну, ладно ребята, забудем это. Главное, что закончилось все хорошо. Эх, закурить бы сейчас...- Я посмотрел на них, еще не пришедших в себя после этого кросса и сказал:

- Садитесь. Перерыв пять минут.

А события продолжали развиваться, но теперь помимо нашей воли. И хотя они были уже не нужны, остановить их было не в наших силах. Почти рядом со мной, метрах в 400-х, работал сержант Макогон. Он услышал мой вопль “Пожарная тревога” и немедленно позвонил в нашу часть дежурному. Проявляя такую «высочайшую бдительность», он не думал, что произойдет. Он не знал, что этим звонком он поднимет весь гарнизон и те люди, и техника, которые прибудут сюда после взрыва, все равно потом ничего не смогут сделать... Дежурный по части зная, что мы работали не с макаронными изделиями, немедленно доложил командиру части и вызвал пожарную команду из города Курска. Через несколько минут вся наша часть и гарнизон были подняты по тревоге. Это восприняли очень серьезно, так как командование гарнизона знало и о нашей работе, и о брошенных немцами тысячах тонн боеприпасов, где в большинстве своем была нарушена система безопасности.

Алексей Макогон подбежал ко мне, чтобы узнать, в чем дело.

- Ты живой? Все живые? Я передал в часть, что у нас пожарная тревога. Что случилось? - Хитрый жук. Он хотел все знать, чтобы во время и «толково» доложить начальству и, главное, замполиту.

Я коротко рассказал ему о происшествии и о том, что все благополучно закончилось. Просто теперь нужно доложить командованию, и узнать, что делать дальше.

- Я побегу, - сказал Алексей, - предупрежу, что всё в порядке, а то там, наверное, такой переполох.

- Что теперь будет? - подумал я. - Наверное, мне здорово попадет. Скажут, что неосторожно обращался с боеприпасами, нарушил инструкцию... Если бы вопрос решался только в нашей части, то это еще полбеды, а так было поднято несколько частей, гарнизон... Увидев вдали мчавшиеся пожарные машины и грузовики с солдатами, я совсем пал духом и, чтобы как-то смягчить обстановку, направил Макогона навстречу бежавшим к нам людям.

- Да, да, Леша, давай, беги, успокой их, а то под горячую руку нам попадет.

Нужно было хоть немного успокоить начальство. Я уже представлял себя на “ковре” у командира части, где все вызываемые были виноваты и не разрешалось оправдываться. И за каким чертом Алексей позвонил так быстро в часть? Меня не спросил и не подождал чуть-чуть. А просто услышал мой крик и позвонил дежурному по части. Проявил усердие, потому что захотел выслужиться.

Алексей был совершенно другим человеком. Кажется, он до войны собирался стать учителем, и его совершенно не интересовала техника. Попав в часть, он стал рьяно заниматься общественной работой, смотреть в глаза замполиту и вскоре пошел по комсомольской линии. Он постепенно становился глубоко идейным человеком, и все политуказания были для него несравненно выше нашей обыденной жизни. Вместо технической литературы и инструкций он читал политические фолианты и постепенно “прибрал к рукам “ всю комсомольскую организацию. Ребята стали его бояться и предупреждали меня, чтобы я был осторожнее с ним... Но я тогда был молод и беспечен.

К нам уже подбегали солдаты, а впереди бегущий мой непосредственный начальник лейтенант Егоров повторял, не останавливаясь:

- Чебанюк жив? Чебанюк...

Увидев, что кругом все тихо, и я стою рядом с построившимися солдатами, ко мне спокойно подошел капитан Мазуров. Я вышел на три шага вперед и доложил:

- Товарищ капитан! Во время погрузки трофейных бомб было обнаружено дымообразование одной из бомб. Я объявил пожарную тревогу и вместе с бойцами затащил ее в кювет, где место выхода дыма залепил глиной. Все в порядке. Температура корпуса нормальная. При выполнении работ особенно отличился рядовой Черных.

Капитан Мазуров осмотрел место работы, положение бомбы, отметил храбрость солдат и распорядился:

- Бомбу поднять, осторожно уложить на опилки, отвезти на полигон и уничтожить. Работы по отправке изделий прекратить. Ваши действия считаю правильными, прошу представить докладную с подробным изложением происшествия.

- Есть! - обрадованный этим, я бодро ответил я капитану. Если действия правильные, то значит все в порядке.

- Кто сообщил в часть о тревоге?

- Сержант Макогон. Он услышал...

- Хорошо. Объявите отбой тревоги и займитесь уничтожением бомбы. Повернувшись к большой толпе прибывших спасать нас, он крикнул:

- Всем вернуться в часть. Работы на всех участках до вывоза аварийной бомбы временно прекратить. - И он еще раз внимательно осмотрел весь участок работ.

Потом я часто вспоминал своего начальника, его спокойствие, выдержку, способность без шума и трескотни быстро разобраться в положении дел, не травмируя подчиненных.

Когда все разъехались, мы занялись своей работой. Я подошел к Николаю и пожал ему руку.

- Извини, что я накричал на тебя. Мне тоже было не по нутру, но бежать я не имел права, да и в отличие от вас, понимал, что убежать нельзя. Ты представить себе не можешь, что бы здесь могло быть! Был бы сущий ад! Но уже без нас. Он бы приделал всем нам белые крылышки.

Во время тревоги мы вдвоем с Николаем протащили бомбу метров 12 и спустили ее в кювет, а сейчас, уже вчетвером, мы еле-еле вытащили ее и, уже вшестером, погрузили на машину. Или страх тогда придал нам силы, или она здорово потяжелела. Так что особенно хвастаться тем, что я - бесстрашный, мне нельзя, ибо страх придавал силы, но, к счастью, голову я не потерял, и это сказалось впоследствии на отношении ко мне солдат. Моя «команда» поделилась сведениями о происшествии со своими товарищами. К сожалению, были у нас случаи, когда в экстремальных условиях некоторые “руководители” вдруг находили срочную работу в штабе, и убегали, “вдруг” вспомнив о неотложных делах... Я же был обязан своей любознательности, так как из-за желания узнать, как все устроено, разобрал и изучил практически все авиационные взрыватели немецкого оружия и даже одно устройство ликвидатора, применяемое немцами для предотвращения разборки бомб. Может быть благодаря моему знанию оружия, я и остался жив, пройдя суровое время войны.

Через два дня нам прочитали приказ командира части по случаю, рассказанному ранее. Мне с Николаем дали премию, а всем солдатам объявили благодарность. Я думаю, что это правильно. Больше они никогда не побегут. Что-то они узнали на собственном опыте, что-то осталось в их душах. Им было стыдно и в первую очередь потому, что они бросили меня одного. Они понимали, что я в какой-то мере тоже испугался, они видели мои переживания и оценили мое отношение к ним по содержанию приказа командира части, который естественно, базировался на моей докладной. Пока мы служили, никто не заикался об их поведении, и оставшиеся полгода войны, они “работали” безукоризненно. С одним из них я потом встретился в госпитале. Он пришел из хирургического отделения, чтобы проведать меня. Ему было уже лет сорок, и при моих-то 21 он годился мне в отцы. Но в армии отношения людей регламентируются должностью и званием, а не возрастом.

Что с тобой случилось? Почему ты ходишь с костылем?

- Подорвался.

- Как?

Вот вы ушли, и у меня вдруг появился страх. Ну, не могу идти на “работу” с “этими”, ну вы знаете. Говорю командиру роты, что я, мол, не могу, ну боюсь и все тут. Он раскричался и спрашивает, что это с тобой случилось? А я всегда побаивался сержанта, ну, вашего друга. Что-то мне подсказывало, что идти с ним нельзя. В общем, командир роты выругал меня, пригрозил и заставил идти. Когда мы взрывали трофеи с вами, то вы заставляли все нести в воронку на руках и осторожно складывать, а он велел скатывать их вниз, по наклонному склону оврага. Ну, фугасные еще ничего, они сами не взрываются, даже если стукнутся друг об дружку. Когда мы сбросили все фугасные, он заставил бросать немецкие, эти маленькие, осколочные, а сам ушел за бугор. Так вот, я бросил и хотел бежать, да не успел. Она взорвалась и осколком поранила ногу. Но ничего, здесь кости собрал врач и говорит, что ходить буду.

- А ты доложил командиру роты?

- Нет, конечно.

- А почему?

- А что я понимаю. Я не знаю, что говорить. Когда я отказывался идти, так это у меня какое-то предчувствие было... А вот с вами я всегда пойду.

- Это почему же?

- А все солдаты знают, что если опасно, то вы всех прогоняете и сами занимаетесь бомбой.

- Ну, а зачем всем подрываться, тем более, что вы не можете ничем мне помочь? Лучше, чтобы было меньше несчастья. Что, мне легче будет, если я подорвусь не один. У пиротехников это золотое правило!

И я вспомнил еще один случай.

Бомба лежала под углом, уткнувшись головкой в грунт. Когда она упала, были, очевидно, дождь и грязь, потому что были заметны брызги, и она ушла сантиметров на 12-14 в грунт. Почему она не взорвалась, непонятно. Она была типа ФотАБ и должна была взорваться просто от удара в грунт, так как смесь, сама по себе очень взрывоопасна. Очевидно, была нарушена пропорция входящих в состав компонентов. А может быть потому, что она упала в грязь, и удар получился «мягкий». Когда бомбу обнаружили, то, к счастью, никто ее не трогал, так как уже ничего бы не осталось ни от бомбы и ни от тех, кто пытался бы ее обезвредить. Я осторожно разгреб землю около носовой части и увидел колпачок с вертушкой, свернутый почти полностью и сидящий на взрывателе боком. Получалось так, что если тронуть бомбу, то колпачок может выпасть, и сработает взрыватель. Так как он был дистанционный, то взрыв произойдет через несколько секунд. Нужно было точно знать, через сколько секунд произойдет взрыв, чтобы решить, что делать. Или взорвать здесь, убрав людей и пожертвовав окнами и дверями домов, или попытаться вывернуть взрыватель. Если не нарушена резьба, то это, пожалуй, возможно. Но все зависит от времени, на которое установлен взрыватель. Пока что было несколько неизвестных. Это как в трудном алгебраическом уравнении.

Осторожно, подкапывая снятым штыком и отгребая землю пальцами, я очистил нимб взрывателя и, наконец, рассмотрел установку времени взрыва. Отметка стояла на 18 секундах.

- Если резьба не нарушена, то за 18 секунд можно взрыватель вывернуть, главное только ключом сдвинуть, сорвать его с места. Если не успею, то можно, бросив его вывинчивать на делении 5 секунд, успеть заскочить в подъезд дома и спрятаться за кирпичную стенку. Нужно пробовать. - Примерно так я доложил своему начальнику.

Мой непосредственный командир, лейтенант Егоров, был мне как отец родной. Собственно, в нем ничего не было офицерского. До войны он был сельским учителем и таким он остался на всю жизнь. Со мной он общался как с понятливым, но малым ребенком. Всегда внимательно выслушивал, переспрашивал, так как боялся, что я привру, и, предупредив двадцать раз, чтобы я был внимателен, разрешал производить обезвреживание... В вопросах работы с техникой, он мне доверял и часто просто говорил, что я знаю лучше его.

- Все в порядке, Иван Егорович, - и я рассказал ему все, что увидел и что нужно делать. - Прошу вас всех людей убрать в укрытие, а со мной оставить одного добровольца. Я его отпущу, как только установлю ключ на взрывателе, чтобы начать его отворачивать. Пусть бежит. Дверь в дом оставьте открытой... И не подглядывать! И пусть рты откроют, чтобы не оглушило.

- Ладно, ладно, хорошо, только ты поосторожней.

- Есть, быть поосторожней, - улыбнулся я. - Буду с ней очень ласковым и нежным.

Я подошел к бомбе, около которой ждал меня солдат.

- Как тебя зовут? Виктор? Так, слушай внимательно и пойми, что мне некогда будет повторять тебе два раза.

- Понял вас. Как скажете.

- Скажете, скажете. Мне может быть и секунды не будет на то, чтобы говорить тебе. Слушай сейчас и запоминай.

- Слушаюсь!

- Ты по моей команде нажмешь на стабилизатор так, чтобы головная часть поднялась. Стоп! Пока не трогай, пока слушай. Делай все это без рывков, а так нежненько. Я буду держать ключ на взрывателе, нельзя чтобы он сорвался. Мы тогда потеряем много времени. Как только головная часть поднимется, я подложу под нее доску, и ты осторожненько опусти хвост и беги в дом. Не отвлекай меня, мне некогда будет с тобой заниматься.

- А вы?

- Тебя это не касается. Не мешай мне. Ты понял? Повтори. Может случиться так, что не будет ни одной лишней секунды на раздумье и слова. Поэтому прошу тебя, делай все без возражений, как я скажу, и немедленно!

И до этого случая и после него, мне неоднократно приходилось работать в экстремальных условиях, когда одно неправильное движение или «зевок», могли привести к катастрофе. Многие люди этого не понимают. О чем, мол, может идти речь, когда все кругом спокойно, когда ничего не горит, когда, как в данном случае, бомба спокойно лежит? И, главное, если все кончается благополучно, то всем тем действиям, всему риску, всем переживаниям людей не придается никакого значения. Ну, а уж если рванет, тогда другое дело.

Тогда я много придавал значения устройству военной техники, тщательно изучал немецкое оружие, хотя мне часто попадало, так как считали, что я нарушаю технику безопасности. Вот сейчас и Виктор вел себя беспечно, не понимая того, что если он не убежит в нужный момент, если задержится на одну лишнюю минуту, то он погибнет вместе со мной. Да какую минуту! Речь идет о секундах!

Подумав это, я посмотрел на него и попросил:

- Повтори, пожалуйста, все, что я сказал тебе, и запомни, что ты это должен выполнять немедленно и без моих напоминаний!

Виктор повторил, и мы начали работу. Я наложил специальный ключ на соответствующее гнездо в основании взрывателя и сказал:

- Давай, тихонько дави. - Левой рукой я придерживал ключ, а правой прижимал вертушку к взрывателю. Носовая часть поднялась из углубления, и я, отпустив крыльчатку, правой рукой взял доску и подложил под бомбу. И в этот момент крыльчатка соскочила, и из верхней части диска повалил дымок и побежал по окружности. Начал гореть порох, который обеспечивал установленное время взрыва.

- Беги, - крикнул я и одновременно рванул ключом, поворачивая взрыватель. Он не двигался. Я нажал двумя руками, и, наконец, взрыватель сдвинулся. Я краем глаза видел, что Виктор держит стабилизатор.

- Беги в укрытие, - я снова крикнул и начал быстро отвинчивать взрыватель, посматривая за бегущей по окружности нимба дымовой струйкой.

- Восемь, девять, десять...,- я считал секунды и вращал взрыватель, соревнуясь в беге с техникой. - Двенадцать... четырнадцать... Есть!

Взрыватель вышел. Обрадованный, я схватил его. У большого по величине корпуса взрывателя был удивительно маленький детонатор. Верно, он служил для теплового импульса. Обрадованный такой удачей, тем, что без ЧП удалось разрядить эту чертову бомбу, я на мгновение забыл о том, что он работает.

В этот момент взрыватель сработал у меня на левой руке, прожег ткань руки между пальцами, раздув кожу с тыльной стороны ладони. Мелкие осколки алюминиевой фольги вошли в руку, и полилась кровь.

Все-таки он достал меня, - подумал я и, схватив правой рукой левую, зажал ее, чтобы не текла кровь.

- Иван Егорович, все в порядке. Я пойду к врачу, сделаю перевязку.

- Беги, беги, мы здесь сами управимся.

- Ну, вечно с вами какая-нибудь беда, - говорила врач, осматривая руку. Она обильно промыла рану спиртом и маленьким пинцетом начала вынимать осколки алюминиевой фольги. - Ничего. Вам повезло. Все кости целые. Но учтите, не все время вам будет везти.

Она говорила элементарные вещи, заботясь обо мне так же, как и о многих из нас. И хотя ее слова были строги и назидательны, я все равно с удовольствием ее слушал. Она было не только красивой, более того, симпатичной. Что-то у нее было душевное, милое. И если бы не ее капитанские погоны, не мой страх перед начальством, я бы ей руки целовал, за ее заботу, за ее переживания за нашу жизнь! Сейчас, вспоминая ее, я задумываюсь. Она была одна среди сотен нас мужиков, больших и юных, хороших и плохих. Но я никогда ни одного плохого слова не слышал в ее адрес. Я хотел бы, чтобы она прочитала эти строчки и знала, как мы уважали и любили ее... как человека, прекрасного, с доброй и богатой душой, как красивую добрую и святую женщину, посланную Богом, чтобы сберечь наши тела. А своим видом, своими действиями, заботой о нас облагородить наши души.

С забинтованной рукой я пошел в часть, ведь скоро обед, который нельзя пропускать.

Внизу меня ожидал Виктор.

- Как ваша рука?

- Ты что меня не слушаешься? Я тебе приказал бежать в укрытие, а ты...

- Так я не мог. Нужно было подержать бомбу, чтобы вы могли вывернуть взрыватель, иначе вы не смогли бы его отвинтить. Вы нажали на ключ двумя руками, и если бы я не держал, то бомба просто бы повернулась. И тогда бы вы не успели вывернуть взрыватель.

- Соображаешь. Но, лучше слушаться, так как второй жизни у нас нету. Понял? Ну, ладно, все-таки ты мне здорово помог! Спасибо тебе. Давай я тебя обниму! … Пошли на обед.

Вот такой часто была наша «работа».

Тогда, к счастью, все кончилось благополучно. Я же приобрел в лице Виктора друга, готового идти со мной, как он говорил, «в огонь и воду». Почему? Тогда я над этим не думал. И все-таки, почему? - спрашиваю я себя сейчас, через полсотни лет. Что, он верил в меня и поэтому не боялся? Чушь! Или ему было стыдно бросить человека, который мог погибнуть или не выполнить операцию без его помощи и погибнуть? Как тогда ему жить, как нести груз покаяния? Ведь бросить человека в экстремальных условиях, когда без помощи он может погибнуть, это же почти предательство. Тогда мы не могли поступить по-другому. Не так были воспитаны.

* * *

Я снова попал в госпиталь. После отравления это было второй раз. Пройдут годы, и мой знакомый терапевт будет говорить мне, что отравление повредило мне внутренности, и оно будет напоминать о себе всю жизнь. А пока, лежал ли я или гулял во дворе госпиталя, в части шла жизнь. Как-то пришел проведать меня Евгений Литвинов и рассказал о трагическом происшествии.

«Работы у нас прибавилось, ибо гонят с освобожденных территорий всякую дрянь. Так что мы взрываем, чуть ли не каждый день. Так вот вчера подорвались наши солдаты. Руководил ими старший лейтенант Ухин. Они подрывали авиационные бомбы и разную мелочь. Когда все было готово, Ухин куда-то отошел. Кто-то из солдат взял нашу гранату и вынул взрыватель. Там был блестящий детонатор, и они решили его отсоединить, чтобы сделать мундштук. Произошел взрыв. С детонировали все бомбы и 6 человек погибли. В общем ЧП у нас страшное, но ты лечись, не торопись. Не волнуйся, на твою душу этого хлама хватит».

- Жень, как же так? Это шесть живых, здоровых человек, которым еще жить, да жить. А дома у них жены, дети. Ну как так можно? Что он, этот Ухин, не соображал? Эх, мало нас бьют или, вернее, не тех.

Наступала весна. Я смотрел в госпитальное окошко и думал о том, что нужно вырваться. Скорее в часть, ведь это тогда был наш дом...

Как-то вечером ко мне подошел наш комсорг Лешка Макогон, он же «мой друг» и коллега. Вглядитесь на фотографию. Правда, симпатичный парень и к тому же строгий, с суровым, мужественным взглядом. А главное его достоинство еще в том, что он еще не пил ни водку, ни вино, ни пиво. Ни-ни, ни одного грамма. Да еще и не курил. Ну, идеальный мужчина. В те дни я не представлял, что он был информатором (то есть стукачом) и считал это своим «святым» долгом.

- Тебя вызывает замполит.

- Зачем?

- Мы обсуждали ту историю, ну, с твоей “тревогой”

- Ну и что?

- Он хочет поговорить с тобой.

- Любите вы с замполитом пережевывать то, что давно съедено. Это ты, наверное, ему наболтал?

- Да нет. Я рассказал только то, что было. И о тебе только хорошее.

- Ты всегда говоришь «только хорошее», но после этого меня вызывает или командир, или замполит и «снимают стружку». Господи, что ты за человек?! Неужели для тебя такое уж счастье шептаться с начальством? Ну, ладно, пошли.

Мне нравился наш замполит. Он был внимателен ко всем, будь то солдат или офицер, при каждом удобном случае у него для нас была интересная информация, и он уделял много внимания политической учебе, подходя без надоевшего формализма. Его лекции были просты, понятны и интересны. Он не кричал на подчиненных, не грозил, но из его беседы было видно, чувствовалось, что он все знает, и обманывать его рискованно. И, несмотря на то, что он был справедливым, внимательным, заботливым к людям, я ни разу за четыре года не видел, чтобы он смеялся. Наверное, не умел.

- Проходи, Чебанюк, садись.

- Спасибо, - я снял пилотку и устроился на жестком, видавшем виды стуле.

- Расскажи подробнее, как все было, не по докладной, а то, что там не записано. Приврал, наверное.

- Так это долгая история и неинтересная. В докладной о наших действиях написана, правда. Если мне не верите, то спросите солдат, - сказал я замполиту, а про себя подумал: - Наверное, Макогон увидел, как от меня разбежались солдаты, и уже доложил. Черт его за язык дергает, что ли? Или это он, таким образом, выслуживается, зарабатывает себе авторитет у начальства? Это же низко, неужели он не понимает?

- Ничего. Мы все же тебя послушаем, или ты хочешь, чтобы я слухами пользовался?

Я подробно рассказал все, как было, не утаив ничего. Да и что я мог утаить? Неужели их интересует то, что солдаты испугались? Так это естественная реакция пожилых и малограмотных людей. Сейчас, когда я все это рассказывал, мне стало даже их жаль. «И зачем в рапорте писать о том, - тихо, как бы про себя продолжил я, - что солдаты испугались? Опозорить их что ли? Я считаю, что того, что я там им сказал на разборе, достаточно и они запомнят на всю жизнь».

- Так, - он помолчал, посмотрел на меня и Макогона, а потом сказал: - Значит в вашем рапорте не все правда?

- Нет, товарищ майор, там написана правда! Мы работали, соблюдая все требования инструкции, и не наша вина, ни их, ни моя, что это была поврежденная бомба. Да, солдаты испугались и побежали. Что они в тот момент могли сделать? Их погнал инстинкт, а это - животное чувство, чувство самосохранения. И виноваты в первую очередь мы, так как не учим их, не тренируем, не устраиваем боевые тревоги. - Я говорил, и уверенность в правильности моих действий возрастала. - Не готовим их к действиям в экстремальных условиях. Я со всеми солдатами там сразу поговорил, и мне стало ясно, что подобного больше не будет. Я видел, что им было стыдно. А стыд - это как бы внутренний страх. Он с ними теперь надолго и в момент экстремальной ситуации не даст им покоя, и они не побегут. А это за их службу первая боевая тревога.

- Это что-то новая теория. Где ты ее выкопал? «Внутренний страх»… - Замполит покачал головой.

- Да нет, это не теория, просто, мне так кажется. Когда я учился в училище, то у нас почти каждую неделю бывали тревоги. Нас учили, и мы привыкли и не терялись, так как знали, что нужно делать. А они и пожилые, и неграмотные, пришли, в основном, из колхозов. Что с них возьмешь?

- Ну и мудрец ты. Вот не знал, что ты еще и философ. Вот так, Алексей Кондратьевич, - обратился он к Макогону, - думаешь, что перед тобой простой пиротехник, а оказывается, это ученый, Сократ.

- Виноват, товарищ майор. Ну, не умею я по-книжному объясняться.

- Почему виноват? В этом ничего постыдного нет. Что-то есть в этой твоей теории интересное. «Внутренний стыд». Нет, это даже интересно...

- Спасибо.

- Так вот, мы тебя позвали, чтобы поговорить с тобой. Командование говорит, что ты часто нарушаешь инструкции, разбираешь бомбы, взрыватели, рискуешь сам и, естественно, ставишь под удар наш коллектив. В общем, ведешь себя как мальчишка. Так?

- Ну, не совсем так. Я просто изучаю немецкую технику, чтобы потом знать, как с ней обращаться. И готов поспорить с каждым, так как уверен, что это нужное дело. Я работаю всегда один и беру, для изучения, новое, исправное устройство. В крайнем случае погибну только я. А вот если я не буду знать, как работает взрыватель, и на работе с трофейной техникой произойдет ЧП, то может случиться, что погибнет много людей. Мне спокойнее, когда я знаю, с чем имею дело, как работает то или иное устройство, я как бы приобретаю уверенность. Есть народная мудрость: “Не уверен, не берись”, или что-то в этом духе.

- Он еще и мудрый, слышишь, Макогон. А ты говорил, что его еще нужно учить и воспитывать. - Замполит усмехнулся и продолжил:

- Мы посоветовались с вашими начальниками и решили, что вы действовали правильно. Работа по погрузке велась технически грамотно, нарушений никаких не было. Все произошло не по вашей вине. Трудно сказать, какие последствия были бы, если бы вы не предотвратили взрыв. Но, так или иначе, ничего хорошего не было бы. Так вот, мы представили вас с Макогоном к наградам: его к медали “За боевые заслуги”, а вас - к медали “За отвагу”.

- Служу Советскому Союзу, - отчеканил я, хотя было еще очень и очень рано.

- Вопросы есть?

- Нет. Спасибо товарищ майор.

- За что спасибо?

- За то, что Вы поняли меня. А то все спешат поругать, не разобравшись в чем дело. Наверное, для того, чтобы я боялся начальства.

- Да, в этом ты прав! Великое дело, когда тебя понимают. Но, к твоему сведению, я сюда поставлен, чтобы со всеми разбираться и понимать, что движет людьми. Тебя я понимаю, но хвалить не буду, так как у тебя много недостатков.

- Да, товарищ майор. Уж я-то это понимаю, хотя еще мало служил.

- Да, вот еще маленький вопрос. Как вы относитесь к вашему командиру?

- Он - хороший человек! Внимательный, заботливый, спокойный и добрый... Я даже доволен, что попал к нему, а не к какому-нибудь солдафону.

- Я так и думал, что вы это скажете. Запомните, Чебанюк, что в армии каждый начальник, прежде всего – командир, а командира нужно уважать.

- Есть! Но я его действительно уважаю, и если он по своему характеру слабый офицер, то я все равно всегда выполняю его приказания, просто из уважения.

- Да, с вами не соскучишься. Нет, ты слышишь Макогон? На все у него есть своя теория. Ну, да ладно, хорошо, хоть вы слушаетесь своего командира.

- А как же иначе?

- Идите, вы свободны. Хотя нет, обождите, - он повернулся к Макогону и продолжил. - У товарища Чебанюка, наверное, много свободного времени, нужно предложить ему подготовить лекцию, ну хотя бы “ Боевой путь Красной Армии”. Как вы считаете?

- Это будет ему очень полезно, - поддакнул Макогон.

- Товарищ майор, пощадите, лучше на техническую тему. По-моему это будет полезнее для всех.

- Нет, нет. Пора тебе приобщаться к политико-воспитательной работе. Вот с лекции и начнем.

Так закончился этот маленький эпизод. На премию я купил ведро пива, именно ведро, так как кружек не было, и мы его дружно выпили всей нашей сержантской компанией. Но без Макогона.

Лекцию я готовил без всякого желания, она была для меня неинтересной. Когда ее делал, то с меня десять потов сошло. Трудное все же это дело - политика.

Вскоре Алексей получил свою медаль, а я не успел, где-то она задержалась. Осенью я уехал в училище и практически навсегда потерял связь с частью, так как оказался в другом роде войск, который был мне больше по душе. Я стал моряком, на всю оставшуюся жизнь. А часть, в которой я служил, была перебазирована в другое место, подальше от большого города.

* * *

Прочитав мою книгу, генерал лейтенант Арбузов А.Е. сказал мне, что нужно написать об этом в наградной отдел, чтобы разыскали мою медаль. Более того, он дал мне телефон своего знакомого, который занимается вопросами о не востребованных медалях и орденах.

Я подумал и отказался, так как это не скромно. Судьба и так много мне дала. Я остался жив! Господи, что может быть лучше? Я получил высшее образование и прожил большую, насыщенную множеством приключений и событиями, жизнь. Более того, когда я стал уставать физически, она подсказала мне новое занятие, труд, который мне очень нравиться. Это - возможность писать книги. И все эти книги - не выдуманные истории о чем-то постороннем. А они о том, что я видел, что делал, о людях, с которыми вместе служил и трудился. Уйдя служить в другой род войск, я растерял своих «однополчан», а сейчас найти их трудно. Практически невозможно.

Правда, в 80-х годах я пытался разыскать майора Мадебадзе Александра Федоровича и написал по этому поводу в газету «Коммунист» Грузинской ССР. Но ответа не получил. А жаль. Мне очень хотелось бы его увидеть и поговорить. Мы оба стали другими, но я думаю, что ему было бы приятно, если бы он узнал, с какой теплотой я вспоминаю о нем и о его маленьких, чрезвычайно красивых дочках, которым в 1945 году было лет так пять - шесть. Они почему-то любили меня и часто, увидев, бежали ко мне, чтобы я с ними поиграл.

Странно? Да, согласен, что странно. Но все же я думаю, что он меня не забыл. Многое мы забыли за полсотни лет, но я его прекрасно помню.

Написав этот рассказ, я откинулся на спинку кресла задумался. Как давно это было, многое я не помню, А вот нашего замполита я не забыл. Его отношения ко мне меня удивляли и может быть я остался жив благодаря ему.

Когда меня ругало начальство, то хочется сделать «на зло». А он «выговаривал», но в его «нотациях» чувствовалась уважение и забота! Как-то я чуть не подорвался и предвидя, успел спасти солдат, которые мне помогали. Кто-то (очень добрый) доложил замполиту Я зашел к нему усталый и голодный (как всегда). Он попросил меня подробно рассказать о происшествии и начал меня «воспитывать». Я только повторял равнодушным и тихим голосом:»Виноват, товарищ майор». Вдруг он спрашивает:.

- Вы, что, недовольны?

- Да нет, товарищ майор. Только вот я стараюсь, а меня только ругают. Выполнил задания и все равно плохо. И все-таки посылают на самые рискованные работы.

Модебадзе помолчал, а потом спокойным и нормальным голосом говорит:

- Чебанюк, вы у нас один из саамах грамотных людей. У нас никого нет с таким образованием. Но вы рискуете, и если вам делают замечание, так это для того, чтобы вы не рисковали и более осторожно обращались с бомбами, снарядами и другой гадостью. Мы знаем, что вы всегда заботитесь о бойцах, ну, а мы в таком плане проявляем заботу о вас. Идите, отдыхайте…