БЕСЕДА О ЖИЗНИ В МОНАСТЫРЕ

Знания Иисусовой молитвы раньше не было вообще. Иисусова пришла с Афона только в VI веке, Некото­рые монастыри вообще никогда не обучались Иисусовой. Вот матушка Фессалоника, Ставропольского монастыря, - она говорила, что "нас не обучали Иисусовой, нас обучали псалтири и акафистам". Она знала Псалтирь наизусть.

-А кто же первый открыл Иисусову?

-На Афоне. Неизвестно кто. История об этом не говорит.

-А что же они делали по четкам, четки ведь всегда были, это же Пахомием дано?

-Поклоны.

-А поклоны с чем?

-Они свое греческое "Господи, помилуй" читали. Они заучивали Евангелие наизусть, первые христиане. А потом православные христиане стали наизусть читать псалтирь.

-Батюшка, один монах просил авву Пахомия наложить на него подвиг мученичества. Пахомий ответил: Мужественно проходи монашеские подвиги и будешь на небе вместе с мучениками".

-Монашество - это мученичество. Монах - это мученик, бескровный только.

-А вот еще сказано: "Взамен мученичества кровью явилось мученичество совестью"?

-Первый раз я это выражение слышу. Это очень верно. Значит, мученичество не воли, а совести, потому что мученичество совести порождает мученичество воли, да? Укоризны совести, когда ты отвлекаешься, и нарушаешь обеты. Это бесконечное самопринуждение. Это и есть мученичество бескровное. Чего мы и боимся: без конца себя принуждать и добровольно от чего-то отказываться.

Тот, кто от страстей не отказался, душевных страстей, он не имеет права пред самим собой даже подумать: "помилуй нас", а лишь только - "помилуй мя, грешного".

-А как же он может знать, что его осенила Благодать?

-Это особое озарение сердца. Он получает как бы разрешение или потребность заменить слова "меня грешного" на "помилуй нас".

-Что значит: "не выкупился"?

-"Не выкупился", то есть сознает свое абсолютное бесправие молиться о ком-либо, а только о себе. Пока он не расплатится и не избавится от определенных своих любимых грехов. И пока не получит это разрешение, внутреннее, о чем здесь говорится. Надо получить внутреннее разрешение. Пока в нем страсти, он чувствует себя скверным человеком пред Богом, да?

-Ну, а если он исповедался, причастился?

-И даже тогда он не дерзнет. А если он в сане, то он очень легко это понимает, если он священник или епископ. Когда он в состоянии духовного ликования, пасхального, как мы называем, то уже молится о мире, о людях. Помимо даже своего сознания. Потому что это пасхальное ликование означает, что он настолько находится в состоянии мирности, что эта мирность его заставляет молиться о людях, о своей пастве и т.д.

Очень трудно вам это объяснить. Знает лишь тот, кто это когда-то пережил.

Такой примирился с Богом. Он чувствует, что Бог ему про­стил все грехи. Он имеет такое извещение внутреннее.

-Даже без исповеди?

-Нет. Он начерно все тяжелые грехи, какие он мог бы иметь (так называемые, тяжелые грехи; они для нас, конечно, пустячные грехи, а для него тяжелые) исповедал священнику и больше никогда не повторял их.

Надо иметь особо сильный характер, чтобы переделывать, перевоспитывать духовенство. Переделывать, перевоспитывать священников и диаконов. Это назначение, да? Не перестав­лять с места на место, само собой разумеется, а воспитывать, перевоспитывать, да? Чтобы они были пастырями, да?

А некоторые приучают себя учительствовать, наставлять, не имея благословения от начальства и духовника. Это очень плохая вещь - отвечать на вопросы своей же братии, Это начало очень скверное.

-Батюшка, даже на вопросы отвечать нельзя?

-Надо пожалеть себя. Не только потому, что ты не знаешь. Пусть ты хорошо знаешь, как ответить, но если ты ответишь, - тебе вменится в грех. Грех несмирения, понимаешь?

-Батюшка, вы как-то говорили, что в монастыре знакомых и друзей не надо иметь?

-Ни в коем случае: это себя расточать, разорять. Все одинаковы. Друзей не может быть у монаха. Делиться с кем-нибудь о себе, о своем опыте рассказывать - это себя разорять. Твое первейшее дело - грызть книги, делать бесконечные выписки, да? Учиться! А когда придет время, начальство, по внушению Божию, тебя поставит на какое-нибудь послушание духовничества, руководства. Тогда ты имеешь право, Тогда вытаскивай весь запас того, что ты вычитал или записал. Ты уже обогащен опытом. Когда бывает так, что не знаешь, что ответить, - то кротко говори: "Пожалуйста, дайте мне срок. Приидите ко мне послезавтра, я вам на это отвечу. Подумаю и спрошу", А так, с плеча, никогда не отвечай.

Так и передай о.П. Когда он в затруднительном положе­нии, пусть кротко скажет: "Пожалуйста, по возможности, при­дите послезавтра. Не завтра, а послезавтра. И напомните мне. А я спрошу опытного или почитаю". Не говорить: "я помо­люсь" или "подумаю", а: "спрошу опытного и почитаю, потому что я в затруднительном положении, я не знаю, как правильно вам ответить; покамест воздержитесь от Святого Причаще­ния, до тех пор, пока я не скажу; а подойдете, тогда я разрешительную прочитаю и позволю вам причащаться". Потому что кое-как соделывать свое спасение - преступление! Себе и тому человеку, которого ты пасешь. Ведь можно допустить до при­частия - но ему это вменится только в грех, и духовнику вме­нится в грех, что он каленым железом причастил. Я вам рас­сказывал, что я причащал углем, горящим углем? А мне было это показано!

Я причащал одного старика Телом Господним, а когда пре­поднес ему во лжице - оно засверкало углем. Был уголь.

-А почему?

-Потому что я не смел его причащать. А был такой случай. Я пришел в избу. Изба темная, лампадка не горела, керосиновая лампа плохо горела. Он лежал на большой деревянной койке, на мешке, набитом сеном. Умирающий старик. Ну, я его исповедал, потом стал причащать и уронил частичку. Она у меня укатилась. Я стал искать. Ищу по полу, руками трогать нельзя, а только языком. Ищу - нет. Ну что ж! А в избе темно. Вдруг вижу: далеко от края избы, у стены, сверкает уголь, горящий уголь. Ну, я понял, что это Пречистое Тело Господне. Я полез. Но я не мог языком взять. Было как-то неудобно, и борода мешает тут, и все. Я взял руками. Оказалось Пречистое Тело Господне. Но я не взял углем. Мне было показано, что это горящий уголь. Когда я взял руками - это была частичка. Ну, я вылез, положил в потир, растворил вином и причас­тил его. Для нас это очень наглядно; как надо быть осторож­ным! Мы причащаем углем горящим!

Внимай себе, как надо готовиться! И выкинь, пожалуйста, всякую лень в форточку. Открой форточку и выкинь всякую лень свою! Надо каноны и два акафиста прочесть, кроме при­частного правила.

А к причастному правилу советую читать акафист ко при­чащению архиепископа Иннокентия (Петрова). Постарайся его приобрести. Я без него не могу служить, причащаться. "Иисусе сердца моего, прииди и сочетай меня с Тобой навеки" - это запев. Святитель Иннокентий, он изумительный, талантливый человек. Он дал нам три акафиста: Воскресению, ко Причащению и Божией Матери - Покрову. А акафист Вос­кресению, он читается и поется нараспев в Печерском монас­тыре, Это его акафист. Вспомнили? Поэтому знай раз и навсегда: для того, чтобы служить, надо поменьше есть, поменьше пить, поясок потуже подвязать, язык за уши, чтобы не болтал. И на ночь займись канонами и акафистами. Немножко у тебя будут "мухи" в глазах - ничего, не бойся! Побегай, подыши воздухом - "мухи" с тебя сойдут! А потом ложись спать. Спи часика два, чтобы быть бодрым. Не раздевайся, не разувайся. Так и шлепнись в койку, накрой плечи тряпочкой, чтобы не продуло, и спи. Отдохнешь так. А потом бегом-бегом побегай по лавре перед литургией, после причастного правила, чтобы быть бодрым, и - в церковь, входные молитвы читать.

Монашество - это бесконечный труд, подвиг. Это цепочка подвига. Это очень интересная жизнь. И чем жестче, чем стро­же ты будешь жить, тем будет у тебя все веселее. Конечно, сластолюбие, оно очень не любит таких, такой жизни. Оно пищит, просит пощады. А если кое-как будешь жить, то у тебя ничего не получится. Будет кислая, скучная жизнь. И никакой духовник тебе не поможет! А почему? Ведь угрызения совес­ти, они такие бывают ядовитые, что облачаться будет страш­но!

-Лучше бежать тогда?

-Нет. Не имеешь права бежать. Не имеешь права. Это будет от дьявола.

-А как же в таком состоянии поступать?

-Облачайся за святое послушание. Если был накануне у духовника, жаловался на себя, - ты счастливый человек. У тебя ежедневно может быть духовник. А у нас в Александро-Невской лавре такого обычая не было. Из служащих никто никогда не исповедывался. Такого обычая у нас не было. "Придешь в посту", - вот и все. Перед носом двери закроет, и иди. "Ты зачем пришел? Свечки ставить?" - хлоп, и все! Потому что там проще смотрели на жизнь. А ты обучен совершенно другой жизни. Я тебе говорю: чем жестче - тем веселее будет. А чем больше послабления - тем кислее будет жизнь, тем скучнее будет жизнь. Ты будешь бесконечно в унынии, в печали.

Книги, как мы с тобой условились, прячь, чтобы никто не видел, что у тебя есть книги. Потому что показывать книги - это есть страсть тщеславия. Иконы не собирай! Это мшелоимство и тщеславие. Монах - это нищий! Одна только икона Божией Матери, крест Господень и икона твоего угодника Божия, имя которого ты носишь! А все иконы раздай, чтобы стены были чистые. Никаких портретов, никаких картин - ничего. На что это нужно? Соблюдай строгую чистоту, потому что ты за неряшливость Богу будешь отвечать! А знаешь поче­му? Неряха или нечистоплотный, он характерен тем, что у него такая же совесть. Кто внешне аккуратен и чист - у того прибрана и совесть. Это психологическая истина.

А мне суждено было много на этой почве случаев наблю­дать. У меня был сосед, в монастыре у Саввы Крыпецкого, где я был кучером и конюхом, и дойщиком коров. Так мой сосед был иеромонах. У него была страсть Плюшкина - он все та­щил к себе в келию! Старые ведра, старые галоши, старые тряпочки, газеты, журналы. Ему пригодится! И жизнь у него была такая! А был другой у меня сосед, иеромонах, - пустые стены, лавка, на которой он спал. На лавке - ничего. Лавка, покрытая дырявым одеялом. Икона Божией Матери, и еще икона была, две-три книги. Но посмотреть на него - это была свеча! Это была свеча! Это была живая молитва! Это был Ангел во плоти!

Так же в Александро-Невской лавре. Там было много раз­ных монахов, именитых и неименитых. И все были разные. Были тайные подвижники, были разные. Вот я наблюдал, кто как жил. Вот мой любимый Нестор, иеромонах. Он окончил Академию Генерального штаба, а потом ему захотелось быть музыкантом - он окончил консерваторию. И потом решил быть монахом. Он был послушником только всего-навсего полгода, потом его постригли, На него было смотреть страшно: он был синий, но весь мокрый от слез. У него был передник, он вечно был мокрый - так он плакал! Это ангелоподобное существо! Я удостоился с ним жить в одной келии. Его брат Серафим (умер недавно в Горьком, архидиакон), он окончил Академию худо­жеств по иконописи, и у нас в келии была мастерская. Я зани­мал угол, а Нестор занимал другой угол. А Серафим - спал среди келии, потому что кругом была иконописная мастерс­кая, мольберты стояли. Он писал вот такие древние иконы; по письму, по школе; у вас в Академии. Очень красивый бас. Такого же роста, как и я. Белокурый блондин. У него усов и бороды не было. Но архидиакон ведь лавры, значит, величина большая. Абсолютный бас, такой музыкальный! В келии мы втроем жили одно время. У нас ведь ничего не было. Вместе полунощницу служили, правили в келии. Вместе правило чи­тали. Пока начальство нас не разъединило. Тогда я получил самостоятельную келию.

И потом, не заводи никого к себе в келию. И сам по гостям не шляйся, по келиям. Грешно шляться. По гостям не ходи! Никакие чаи, ничего. Не ходи. Жизнь монаха сладкая. Чем суровее ты будешь жить, тем слаще будет! А когда заболеешь - сообщи, что ты болен. Здоровье надо беречь - это дар Божий. Ты счастлив вот чем: что ты можешь написать мне все, что ты хочешь, помимо духовника официального.

Анафема - это отлучение: "Буди тебе, яко язычник и мы­тарь". По-русски говоря: "Ни дна, ни покрышки". Черная тьма - участь такой души. Епископ Феофан пишет: "Надо напугаться хорошо". Как напугаться? Если бы мы имели усердие ежедневно, в течение хотя бы недели, почитать канон Андрея Критского полностью, который читается на пятую неделю поста, хотя бы без тропарей ветхозаветных, - то придет непременно этот страх и ужас за самого себя.

Мне рассказывали люди, как они - именно каноном пока­янным - пришли в ужас. Они испугались за себя. Но они не знали такого сокровища, как Андрея Критского канон, а чита­ли только службу "по вся дни".

-Батюшка, без ветхозаветного смысл канона теряется?

-Нет. Вы ошибаетесь. Там оплакивает душа свою участь, выпрашивая прощения! Но ведь не все знают Ветхий Завет. Нам надо знать Ветхий Завет, тогда мы будем понимать смысл этих тропарей. А новозаветные тропари надо читать непременно. Канон, он большой, его за полтора часа не прочтешь. Если обычный канон без ирмосов можно прочесть с умом за 20 минут, то там без ирмосов преподобного Андрея Критского, по-моему, за полтора часа не осилишь. Но нахлебаешься хорошо!

Потребность уйти от мира и оплакивать что-нибудь: или грех, или содеянное преступление, или оплакивать свою по­требность ко грехам, или учиться смирению с сознанием богообщения - ради этого и уходят в монастырь. А не потому, что научился тому-то, другому, третьему. Златоуст и Василий Великий ушли, не думая о том, что они будут архиереями. Вот Златоуста уговорили быть священником.

Потому что монашество - это высшая форма христианства, Богопознания и богообщения, да? А у нас это не всегда бывает. Вот, неудачный брак, какое-нибудь скандальное событие - и постригаются в монахи. Поживут полгода, а потом: ох! ах! что я наделал! назад пятками, да? И жизнь испорчена.

Я знал одного архимандрита. Это был несчастный человек. И он мне поведал, что с ним случилось несчастье. Для того чтобы себя реабилитировать, он должен был скрыться; и при помощи одного архиерея его упрятали в монастырь и пост­ригли. Совершенно неверующего, ученого человека, но неве­рующего. Его сделали настоятелем монастыря. Он грыз пальцы от скуки. Читал газеты, и кроме газеты и журналов ничего не признавал. Его одолевала скука и тоска. Вот такие вещи быва­ют!

Один архимандрит тоже так: получил среднее образование в семинарии, знал языки, постригся, и повесился! Какие ужа­сы, понимаешь? Как надо быть осторожным! Да. А между тем, это длинное событие. Он очень долго увлекался цыганами, цыганками, в карты играл, в бильярд играл. Поэтому скучно ему было, он был неверующим. Но почему-то он постригся в монахи, кто-то его уговорил. Ему дали архимандритство, он был настоятелем большого монастыря. Продолжал играть в карты. Проиграл монастырь. На банк поставил монастырь и проиграл! Пошел и повесился. Вот какие вещи! Это все печальные истории, потому что, когда постригаются в монахи, не спрашивают: почему именно он, что он такой за человек. Тут надо быть страшно осторожным. Монастыри - не только высшая школа. Это есть окончательное расставание со всякой жизнью, есть настоящее покаяние, правда? А если только образ жизни, так это мучительная вещь, добровольная тюрьма.