НАЗИДАТЕЛЬНЫЕ РОМАНЫ

Во второй половине XIX века европейцы наслаж-
дались чтением романов.

Когда время произведет беспристрастный отбор
среди огромного числа фактов, составивших ту эпоху,
победа романа будет отмечена как яркое и поучитель-
ное явление. Это несомненно.

Однако что следует понимать под словом «роман»?
Вот вопрос! Ряд довольно небольших по объему про-
изведений Сервантес назвал «Назидательными рома-
нами» ¹. В чем смысл такого названия?

В том, что романы «назидательные», нет ничего
удивительного. Оттенок нравоучения, который придал
своим сочинениям самый языческий из наших писа-
телей, всецело следует отнести за счет того герои-
ческого лицемерия, которое исповедовали лучшие умы
XVII века. Это был век, когда дали всходы семена
великого Возрождения:, и в то же время—век контр-
реформации и учреждения ордена иезуитов. Это был
век, когда основатель новой физики Галилей не счел
для себя постыдным отречься от своих взглядов, ибо
католическая церковь суровой догматической рукой
наложила запрет на его учение. Это был век, когда
Декарт, едва сформулировав принцип своего метода,
благодаря которому теология превратилась в ancilla
philosophiae², стремглав помчался в Лорето³—благо-
дарить Матерь Божию за счастье такого открытия.
Это был век победы католицизма и вместе с тем
век достаточно благоприятный для возникновения ве-
ликих теорий рационалистов, которые впервые в ис-
тории воздвигли могучие оплоты разума для борьбы
с верой. Да прозвучит это горьким упреком всем,

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

кто с завидной простотой целиком винит инквизицию
в том, что Испания не привыкла мыслить!

Однако вернемся к названию «романы», которое
Сервантес дал своей книге. Я нахожу в ней два ряда
произведений, которые очень сильно отличаются друг
от друга, хотя в некотором смысле они и взаимосвяза-
ны. Важно отметить, что в каждом из этих рядов
преобладает свое художественное намерение, так что
они-соответственно тяготеют к разным центрам поэти-
ческого творчества. Как стало возможным, что в один
жанр объединились «Великодушный поклонник», «Анг-
лийская испанка», «Сила крови» и «Две девицы», с од-
ной стороны, и «Ринконете» и «Ревнивый эстремаду-
рец»—с другой? В двух словах объясним, в чем разли-
чие. В первом ряде произведений мы сталкиваемся
с повествованиями о любовных приключениях и о пре-
вратностях судьбы. Тут и дети, лишенные родительско-
го крова и вынужденные скитаться по белу свету поми-
мо своей воли, тут и молодые люди, которые в погоне за
наслаждением сгорают в огне любви, подобно пламен-
ным метеорам, тут и легкомысленные девицы, испуска-
ющие тяжкие вздохи в придорожных трактирах и с крас-
норечием Цицерона рассуждающие о своей поруганной
чести. И вполне вероятно, что в одном из таких постоя-
лых дворов сойдутся нити, сплетенные страстью и слу-
чаем, и встретятся наконец потерявшие друг друга
сердца. Тогда эти обычные трактиры становятся местом
самых неожиданных перевоплощений и встреч. Все
рассказанное в этих романах неправдоподобно, да и сам
читательский интерес зиждется на неправдоподобии.
«Персилес»⁴—большой назидательный роман подо-
бного типа—свидетельствует о том, что Сервантес
любил неправдоподобие как таковое. А поскольку
именно этим произведением он замыкает круг своей
творческой деятельности, нам следует со всей серьезно-
стью отнестись к указанному обстоятельству.

В том-то и дело, что темы некоторых романов
Сервантеса—все те же извечные темы, созданные по-
этическим воображением европейцев много, много ве-
ков .тому назад, так много веков тому назад, что
в преображенном виде мы обнаружим их в мифах
Древней Греции и Малой Азии. После всего сказанного
судите сами—можно ли считать романом литератур-

РАЗМЫШЛЕНИЯ О «ДОН КИХОТЕ»

ный жанр, представленный у Сервантеса первым типом
повествований? А почему бы и нет? Только не будем
забывать, что этот литературный жанр повествует
о невероятных, вымышленных, нереальных событиях.

Совсем иную задачу решает автор в другом ряде
романов, например в «Ринконете и Кортадильо». Здесь
почти ничего не происходит. Нас не занимают стреми-
тельные движения страстей. Нам незачем спешить от
одной страницы к другой—узнать, какой новый обо-
.рот примут события. А если мы и ускоряем шаг, то
лишь затем, чтобы опять отдохнуть и спокойно огля-
деться по сторонам. Нашему взгляду открывается се-
рия статичных и детально выписанных картин. Пер-
сонажи и их поступки... Они настолько далеки от
неправдоподобия, что даже неинтересны. И не говори-
те мне, будто плуты Ринкон и Кортадо, веселые деви-
цы Ганансиоса и Кариарта или негодяй Реполидо хоть
чем-нибудь привлекательны. По ходу чтения становит-
ся ясно, что не сами они, а лишь то, как представляет
их автор, вызывает наш интерес⁵. Более того, окажись
они более привлекательны и менее пошлы, наше эсте-
тическое чувство развивалось бы иными путями.

Какой контраст по сравнению с художественным
замыслом романов первого типа! Там именно сами
персонажи и их жизнь, полная приключений, служили
источником эстетического наслаждения; участие авто-
ра было сведено к минимуму. Здесь же, напротив, нам
интересно лишь то, каким взглядом смотрит сам автор
на вульгарные физиономии тех, о ком он рассказывает.
Отдавая себе полный отчет в указанном различии,
Сервантес в «Беседе собак» писал: «Мне хочется об-
ратить твое внимание на одну вещь, в справедливости
коей ты убедишься, когда я буду рассказывать ис-
торию моей жизни. Дело в том, что бывают рассказы,
прелесть которых заключается в них самих, в то время
как прелесть других рассказов состоит в том, как их
рассказывают; я хочу сказать, что иной рассказ пленя-
ет нас независимо от вступлений и словесных прикрас,
другой же приходится рядить в слова, и при помощи
мимики, жестов и перемены голоса из ничего получает-
ся все: из слабых и бледных делаются они острыми
и занятными».

Так что же такое роман?

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

ЭПОС

Не вызывает сомнений по крайней мере одно об-
стоятельство: то, что читатель прошлого понимал под
словом «роман», не имеет ничего общего с античным
эпосом. Выводить одно из другого—значит закрывать
путь к осмыслению перипетий романного жанра:
я имею в виду ту художественную эволюцию, которая
завершилась становлением романа XIX века.

Роман и эпос—-абсолютные противоположности.
Тема эпоса—прошлое именно как прошлое. Эпос рас-
сказывает о мире, который был и ушел, о мифическом
веке, глубокая древность которого несоизмерима с лю-
бой исторической стариной. Разумеется, локальный
пиетет пытался наладить слабые связи между героями
и богами Гомера и выдающимися гражданами совре-
менности, однако подобные легендарные родословные
не могли способствовать преодолению абсолютной
дистанции между мифическим вчера и реальным сегод-
ня. Сколько бы реальных вчера мы ни возводили над
этой бездонной пропастью, мир Ахиллеса и Агамемно-
на никогда не сомкнется с нашим существованием. Нам
никогда не удастся прийти к ним, отступая по той
дороге, которую время уводит вперед. Эпическое про-
шлое —не наше прошлое. Мы можем представить наше
прошлое как настоящее, которое когда-то было. Однако
эпическое прошлое отвергает любую идею настоящего.
Стоит нам напрячь память в надежде достичь его,
как оно помчится быстрее коней Диомеда, держась от
нас на вечной, неизменной дистанции. Нет и еще раз нет:
это не прошлое воспоминаний, это идеальное прош-
лое.

Когда поэт умоляет Mneme—Память—поведать
ему о страданиях ахейцев, он взывает не к субъектив-
ной способности, а к живой космической силе памяти,
которая, по его мнению, бьется во вселенной.
Mneme—не индивидуальное воспоминание, а перво-
зданная мощь стихий.

Указанная существенная удаленность легендарного
спасает объекты эпоса от разрушения. .Та же причина,
. по какой нам нельзя приблизить их к себе и придать
им избыток юности—юности настоящего,—не позво-
ляет и старости коснуться их тел. Песни Гомера веют
вечной свежестью и духом бессмертия не потому, что

РАЗМЫШЛЕНИЯ О «ДОН КИХОТЕ»

они вечно юны, а потому, что никогда не стареют.
Старость теряет смысл, если исчезает движение. Вещи
стареют, когда каждый истекший час увеличивает ди-
станцию между ними и нами. Этот закон непреложен.
Старое стареет с каждым днем. И тем не менее Ахиллес
отстоит от нас на такое же расстояние, как и от Платона.