Я» КАК ДЕЙСТВОВАТЕЛЬ

Использовать, употреблять мы можем только ве-
щи. И наоборот: вещи — это точки приложения наших
сил в практической деятельности. Однако мы можем
поставить себя в положение использующей стороны по
отношению ко всему, кроме одной, одной-единствен-
ной вещи — нашего «я».

Кант свел мораль к своей известной формуле: посту-
пай так, чтобы не употреблять других людей как средст-
ва, а чтобы они были всегда лишь целью твоих дейст- .
вий. Превратить, как это делает Кант, эти слова в норму
и схему всякого долга — значит заявить, что на деле
каждый из нас использует других своих сородичей,
относится к ним как к вещам. Кантовский императив
в разных его формулировках ³ направлен к тому, чтобы
другие люди стали для нас личностями — не полезностя-
ми, не вещами. И это же достоинство личности прихо-
дит к людям, когда мы следуем бессмертной максиме
Евангелия: возлюби ближнего, как самого себя ⁴. Сде-
лать что-либо своим «я» есть единственное средство
достичь того, чтобы оно перестало быть вещью.

Как кажется, нам дано выбирать перед лицом
другого человека, другого субъекта: обращаться с ним
как с вещью, использовать его, либо обращаться
с ним как с «я». Здесь есть возможность решения,
которой не могло бы быть, если бы все другие люди
на самом деле были «я». «Ты», «он»—это, следо-
вательно, только кажущееся «я». На языке Канта
мы скажем, что моя добрая воля делает из «ты»
и «о н» как бы другие «я».

4 Заказ № 1435 97

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

Но выше мы говорили о «я» как об единственном,
чего мы не только не хотим, но и не можем превратить
в вещь. И это нужно понимать буквально.

Для уяснения этого уместно рассмотреть, как из-
меняется значение глагола в первом лице изъяви-
тельного наклонения в сравнении со вторым или
третьим лицом. «Я иду», например. Значение «идти»
в «я иду» и «он идет» на первый взгляд идентично,
иначе не употреблялся бы один и тот же корень.
Заметьте, что «значение» значит «указание на пред-
мет», следовательно, «идентичное значение» — это
указание на один и тот же объект, на один и тот же
аспект объекта или реальности. Но если мы внимате-
льно разберемся, какова же реальность, на которую
указывают слова «я иду», мы сразу же увидим, наско-
лько она отличается от реальности, на которую ука-
зывают слова «он идет». То, что «он идет», мы восп-
ринимаем зрением, обнаруживая в пространстве се-
рию последовательных позиций ног на земле. Когда
же «я иду», — может быть, мне и приходит на ум
зрительный образ моих движущихся ног, но прежде
всего и непосредственнее всего с этими словами свя-
зывается реальность невидимая и неуловимая в про-
странстве — усилие, импульс, «мускульное ощуще-
ние» напряжения и сопротивления. Трудно предста-
вить себе более различные восприятия. Можно
сказать, что в «я иду» мы имеем в виду ходьбу,
взятую как бы изнутри, в том, что она есть, а в «он
идет» — ходьбу, взятую в ее внешних результатах.
Однако единство ходьбы как внутреннего события
и как внешнего явления, будучи очевидным и не тре-
бующим от нас труда, вовсе не означает, что эти два
ее лика хоть капельку похожи. Что общего, что схо-
жего между этим особенным «внутренним усилием»,
ощущением сопротивления и переменой положения
тела в пространстве? Есть, значит, «моя — ходьба»
полностью отличная от «ходьбы других».

Любой другой пример подтвердит наше наблюде-
ние. В случаях вроде «ходьбы» внешнее значение ка-
жется первоначальным и более ясным. Не будем сейчас
доискиваться, почему это именно так. Достаточно ого-
ворить, что, напротив, почти все глаголы характеризу-
ются первоначальным и очевидным значением, кото-

ЭССЕ НА ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ТЕМЫ В ФОРМЕ ПРЕДИСЛОВИЯ

рое они имеют в первом лице. «Я хочу, я ненавижу,
я чувствую боль». Чужая боль и чужая ненависть —
кто их чувствовал? Мы только видим перекошенное
лицо, испепеляющие глаза. Что в этих внешних при-
знаках общего с тем, что я нахожу в себе, когда
переживаю ненависть и боль?

Думаю, что теперь уже ясна дистанция между
«я» и любой другой вещью, будь то бездыханное
тело, или «ты», или «он». Как нам выразить в общей
форме различие между образом или понятием боли
и болью как чувством, как болением? Образ боли
не болит, даже больше того, отдаляет от нас боль,
заменяет ее идеальной тенью. И наоборот, болящая
боль противоположна своему образу,— в тот момент,
когда она становится образом самой себя, у нас
перестает болеть.

«Я» означает, следовательно, не этого человека
в отличие от другого или тем менее—человека в
отличие от вещи, но все—людей, вещи, ситуации—
в процессе бытия, осуществляющих себя, обнару-
живающих себя. Каждый из нас, согласно этому,
«я» не потому, что принадлежит к привилегирован-
ному зоологическому виду, наделенному проекци-
онным аппаратом, именуемым сознанием, но просто
потому, что является чем-то. Эта шкатулка из крас-
ной кожи, которая стоит передо мной на столе, не
есть «я», потому что она только мое представле-
ние, образ, а быть представлением—значит как раз
не быть тем, что представляется. То же отличие,
что между болью, о которой мне говорят, и болью,
которую я чувствую, существует между красным цве-
том кожи, увиденным мною, и бытием красной кожи
для этой шкатулки. Для нее быть красной означает
то же, что для меня—чувствовать боль. Как есть
«я»—имярек, так есть «я»—красный, «я» — вода,
«я»—звезда.

Все увиденное изнутри самого себя есть «я».

Теперь ясно, почему мы не можем находиться в по-
зиции использующего по отношению к «я»: просто
потому, что мы не можем поставить себя лицом к лицу
с «я», потому, что нерасторжимо то полное взаимо-
проникновение, в котором находятся элементы нашего
внутреннего мира.

4* 99

-ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

3. «Я» И МОЕ «Я»

Все увиденное изнутри меня самого есть «я».

Эта фраза послужит лишь мостиком к верному
пониманию нужной нам сути. Строго говоря, эта фра-
за не точна.

Когда я чувствую боль, когда я люблю и ненави-
жу,—я не вижу своей боли, не вижу себя любящим
и ненавидящим. Чтобы я увидел мою боль, нужно,
чтобы я прервал состояние боления и превратился бы
в «я» смотрящее. Это «я», которое видит другого
в состоянии боления, и есть теперь подлинное «я»,
настоящее, действующее. «Я» болящее, если говорить
точно, было, а теперь оно только образ, вещь, объект,
находящийся передо мной.

Так мы подходим к последней ступеньке анализа:
«я»—это не человек в противоположность вещи;
«я»—не «этот» человек в противоположность челове-
ку «ты» или человеку «он»; «я», наконец,—не тот «я
самый», me ipsum, которого я стараюсь узнать, когда
следую дельфийскому правилу «Познай самого себя»⁵.
Я вижу восходящим над горизонтом и поднимающим-
ся, подобно золотой амфоре, над рассветными обла-
ками не солнце, но лишь образ солнца. Точно так же
«я», -которое мне кажется тесно слитым со мной, все-
цело принадлежащим мне, есть только образ мое-
го «я».

Здесь не место объявлять войну первородному гре-
ху современной эпохи, который, как всякий первород-
ный грех, был необходимым условием немалочислен-
ных достоинств и побед. Я имею в виду субъективизм,
духовную болезнь эпохи, начавшейся с Возрождения.
Болезнь эта состоит в предположении, что самое близ-
кое мне—мое «я», то есть самое близкое для моего
познания—это моя реальность и «я» как реальность.
Фихте, который был прежде всего и более всего чело-
веком преувеличений, преувеличений на уровне гени-
альности, довел до высшего градуса эту субъекти-
вистскую лихорадку⁶. Под его влиянием прошла целая
эпоха, в утренние часы которой, когда-то, в германс-
ких аудиториях с такой же легкостью вытаскивали мир
«я», как вытаскивают платок из кармана. Но после
того, как Фихте начал нисхождение субъективизма,
и возможно, даже в эти самые минуты замаячили

ЭССЕ НА ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ТЕМЫ В ФОРМЕ ПРЕДИСЛОВИЯ

смутные очертания берега, то есть нового способа
мышления, свободного от этой заботы.

Это «я», которое мои сограждане именуют имяре-
ком и которое есть я сам, скрывает на деле столько же
секретов от меня, как и от других. И наоборот, о дру-
гих людях и о вещах у меня не менее прямые сведения,
чем обо мне самом. Как луна показывает мне лишь
свое бледное,звездное плечо, так и мое «я»—только
прохожий, который проходит перед моими глазами,
позволяя рассмотреть лишь спину, окутанную тканью
плаща.

«Далеко от слова до дела», говорится в народе.
И Ницше сказал: «Легко думать, но трудно быть». Это
расстояние от слова до дела, от мысли о чем-то до
бытия чем-то как раз и есть то самое, что разделяет
вещь и «я».