Глава тринадцатая

Валерка с танцев Ольгу проводил.

Он всю дорогу весел был, шутил.

Держались за руки они. Так мило!

И Ольга в настроении пришла.

Но дядю, к удивленью, не нашла.

У тети озабоченно спросила:

- А где Сергей Андреевич? - "Уехал".

- В Москву? - "Ну да... Послушай, вот потеха.

В газете нашей пишут про стриптиз".

И стала вслух о том читать Ирина

Сергеевна, не посмотрев, что минаУ Оли скисла. Ведь какой сюрприз

Поднес ей дядя! И моя красотка,

Не слыша даже, что читает тетка,

На стул присела тихо, словно мышь,

Своими мыслями охваченная, видно.

Ей было и печально, и обидно.

А тетка вдруг: - "Ты, Оля, что грустишь?"

А та в ответ: - "Так, ничего... не знаю...

Пойду я лучше... книжку почитаю...

Возьму у дяди?" - "Ладно, почитай".

И Оля тихо в комнату Лаврова

Ушла, чтобы предаться грусти снова,

В уединении. Но тут собачий лай

Влетел из приоткрытого окна

И чей-то смех, и пьяный мат. Она

Скорей - к окну! И что же? У забора

Соседский пес на пьяницу напал.

Как будто только этого и ждал:

Довольный лает. А за ним уж свора

Собак дворовых. Лают и рычат,

И холки, ощетинившись, торчат.

Откуда и сбежались? Так и рвутся.

Зачинщик Тузик не дает пройти:

Стоит, оскалив зубы, на пути.

А девочки над пьяницей смеются, -

Сестренки Олины - Танюшка с Катей.

Тут звонкий выстрел громыхнул в раскате

И к пьянице на помощь прибежал,

Вооружившись легким самопалом,

Наш Толик Галкин. Он по чем попало

Стал бить собак. И всех поразогнал.

Старушки Толика за смелость похвалили,

За самопал, конечно, побранили.

А пьяница скорей ушел за дом...

На сценку грустно Оленька смотрела:

Как девочки резвилися без дела,

Как Толик Тузика мутузит за окном.

Тот самый Толик, что столетний пень,

(Вокруг которого старушки целый день

Да старички) резьбой разрисовал.

И все же, представленье за стеклом,

Хотя немного, Олю отвлекло

От грустных мыслей. Но опять напал

На Кистеневу неотступный сплин.

Она в сердцах сказала: - "Вот ведь, блин!.."

Но, не окончив фразы, подошла

К столу Лаврова. Тихо в кресло сев,

Рассеянно повсюду посмотрев,

Она вдруг с удивлением нашла,

Что все вокруг ей дорого до боли.

И сладко встрепенулось сердце Оли:

"Здесь всюду дядя!.. Тут он размышлял,

Вот в этом кресле..." И, закрыв глаза,

Племянница откинулась назад,

Понять пытаясь, что он ощущал,

Когда вот так сидел уединенно

И над стихом работал упоенно.

Потом взглянула на Рембо, потом

По книжным полкам пробежала взглядом:

Вот Пушкин, вот Толстой с Высоцким рядом,

Хемингуэй, Рубцова старый том,

Ахматова, Есенин, Блок, а вот

Шекспир, Кнут Гамсун, Кизи, Элиот,

Конечно же - Рембо на видном месте,

Белль, Сэлинджер, и Маркес, и Бодлер,

И Губерман, и даже Алигер,

И Шолохов, и Грин с Ремарком вместе,

И много-много тех, кого не смог

Отметить Олин взгляд, а с ним - мой слог...

На стол взглянула: вот его тетрадь,

Вот авторучка, что в руке Лаврова

Летала по листам, рождая слово.

Тут Оле очень захотелось взять

И подержать орудие поэта

В своих руках. Но вот, исполнив это,

Ей вздумалось черкнуть две-три строки.

Взяв со стола тетрадку черновую,

Она нашла страницу роковую,

Где кончились его черновики.

Тут Кистеневу, как магнит, привлек

Последний из набросков в двадцать строк.

Она прочла неровный, нервный почерк,

Минуя исправления, ошибки,

Достойные лишь дружеской улыбки.

То был не стих, а мыслей верный очерк.

Судите сами: строчки о "жар-птице"

Сначала посвятил Лавров "царице",

Потом перечеркнул, и восемь строк

Раз десять правил. Оля пропускала

Все перечеркнутое. Шепотом читала:

"... С тех пор печален стал мой бедный слог.

Года и долг зовут меня к синице,

А сердце все грустит о журавлице.

И я не знаю, как мне поступить:

Рассудок мой с синицею часами,

Ну а душа живет под небесами,

Ей так приятно в облаках парить..."

Лицо у Оленьки горело, как в огне:

"Ах, боже мой, ведь это обо мне!"

Она опять весь стих перечитала.

Ну, так и есть: о ней писал Лавров.

И Оленька, - что делает любовь! -

Дрожащею рукою написала:

"Я вас люблю. Хотя мне жаль синицу,

Но, все ж, не упустите журавлицу..."

Вдруг, испугавшись смелости своей,

Захлопнула тетрадку и, не глядя,

Взяла брошюру с книжной полки дяди,

Да на кровать в углу легла скорей.