Глава тридцать третья. Наверняка у каждого из нас

Наверняка у каждого из нас

Есть в жизни тайна, что и в смертный час

Раскрыть мы ни за что бы не решились;

Жалея, может быть, не столь себя,

Сколь близких нам людей. Ведь, их любя,

На тайну эту мы и согласились.

Так пусть ее могила приберет!

А мы напрасно не откроем рот.

И вам, друзья, советую: молчите!

Лишь богу говорите о грехах,

Чтоб после не остаться в дураках.

А если что не так, - себя вините...

Но вот уже гостей встречал Лавров.

Уговорил редактора Орлов

С ружьишком в костромских лесах пошастать.

Тот ни за что б не выехал, когда б

Не был бы он к экзотике так слаб.

Лишь для того, чтоб мог потом похвастать

В столичном обществе историей чудной,

Он был готов объехать шар земной.

Всю жизнь его манили лавры Хема -

Охотника, скитальца, рыбака,

И выпить, вместе с тем, не дурака,

И литератора, кому успеха схема

Раскрылась в полной мере. На него

Равнялся мой редактор. Никого

Не ставил выше. И свои походы

Расписывал в журнале каждый раз,

Когда его хоть чем-нибудь потряс

Наш скучный мир. Так он имел доходы.

Его журнал повествовал о тех,

Кто смог при жизни обрести успех.

И, слышал я, он сам довольно часто

Способствовал успеху молодых,

Когда в журнале говорил о них.

Ну а о нем пока довольно, баста!

Пора назвать героя моего:

Хитров Семен Степанович. Его

Орлов привез в Шарью по просьбе друга.

Итак, Семен Степанович Хитров

Уже экипирован и готов

Охотиться. Проводника услуга

Понадобилась срочно. Наш Лавров

Четвертовать Валерку был готов

За то, что тот никак не появлялся.

Хотели даже егеря позвать,

Но егерь - вечно пьян; в лесу бывать

Он не любил и только обижался,

Что без него не могут обойтись,

Но взятку взял: "Охоться, не ленись!".

А к вечеру и Пилин появился,

Согласье дал идти проводником

И вызвал Ольгу. На крыльце вдвоем

Они стоят. По небу прокатился

Разгульный гром. И первых капель шквал

Всю пыль с листвы притихшей посбивал.

Дождь разошелся, застучал по стеклам,

По листьям и по крышам заплясал,

Все азбукою Морзе расписал,

Собрав отару туч на небе блеклом;

Зашлепал по асфальту, по земле,

По банке пепси-колы на коле,

Служившей детям красочной мишенью

Для тренировок меткости в стрельбе

Из ивовых рогаток. На скобе

Плакат советский предавался тленью.

Дождь с лавочек домой прогнал старух.

В подъезд пустились дети во весь дух,

Страшась скорей родительского гнева.

Под тротуары спрятались коты,

Притихли птицы, съежились цветы

От дождевого шумного напева.

Все притаилось, замерло кругом.

Вот молния сверкнула. Снова - гром.

Еще, еще, еще! Гроза резвилась.

И Оле, чтоб скорей домой уйти,

Предлога лучше было не найти.

Она уже назад заторопилась:

- Ну, говори скорее, не тяни!

Зачем позвал? Хотя бы намекни,

Не стой, как пень. - Валерка тут решился.

В любви признался Ольге и ответ

Желал услышать. И услышал: "Нет".

Он будто бы сквозь землю провалился.

- Прости меня, но я люблю его.

- Кого? Лаврова? Дядю своего?!

- Да, дядю своего! И что ж такого?

- Но он... женат! - "Но я его люблю!

А домыслов и сплетен не терплю!..

И хватит!.." - Но ведь он женат!.. - "Ты снова?!"

Валерка больше слова не сказал.

Она ушла. Он на крыльце стоял

Как каменный, не мог пошевелиться.

Не верил Пилин собственным ушам

И понимать отказывался сам:

"Ну как она могла в него влюбиться?!"

А дождь хлестал. Безудержной рекой

Неслись ручьи. Вновь потеряв покой,

Валерка мой под шумный ливень вышел

И сразу весь до ниточки промок.

Куда он шел, и сам понять не мог.

Никто его страданий не услышал.

По всей Шарье один лишь дождь шумел.

Валерка притворяться не умел

И плакал, не таясь. К чему таиться,

Когда вокруг - пустыня, никого.

Ему теперь хотелось одного:

До чертиков напиться и забыться.

А дождь хлестал. Под аркой воробьи

Дрались, взъерошив перышки свои:

Раскисшую делили корку хлеба.

Холодный ливень омывал Шарью.

Но с запада, почти что на краю

Свинцового безрадостного неба

Уже горели алые лучи

Садившегося солнца, как свечи

Сияние в ночи перед иконой.

Дождь стих, а вскоре кончил песнь свою.

Кругом покой и свежесть, как в раю.

Бог снисходил к природе покоренной.