Подруга Дьявола 10 страница

И вот что печально: говоря с Энни, Бэнкс сказал ей чистую правду – Темплтон может стать хорошим копом именно благодаря своей бесцеремонности и презрительному отношению к общепринятым нормам поведения. Но найдется ли в команде Бэнкса место такому, как Темплтон, особенно рядом со старательной и успешной Уинсом? Увы, места для подобного человека в его команде нет. Да, что ни говори, перевод Темплтона в другое управление – отличная мысль.

Бэнкс пытался отогнать от себя мысли о Люси Пэйн и Хейли Дэниэлс. Мария Малдор допела последнюю песню, и он пошел в гостиную поменять диск. Выбрал концерт «Хаф Мун Бей» Билла Эванса, на котором так желал бы побывать. Эванс представил своего контрабасиста и ударника, потом зазвучал прелестный «Вальс для Дебби». Было еще не поздно, но Бэнкс решил провести весь вечер дома, слушая музыку из своего собрания, которое он медленно восстанавливал, и почитывая книгу «Послевоенная эпоха». Он погрузился в чтение главы о холодной войне, а когда дошел до параграфа «Чем вы займете оставшуюся часть своей жизни?», то заметил, что его бокал снова пуст.

Энни не могла вспомнить, когда в последний раз была в ресторане в Иствейле, и с радостью приняла приглашение Уинсом, хотя понимала, что в этот вечер им наверняка предстоит говорить о работе. Выбранный ими итальянский ресторан, располагавшийся на верхнем этаже торгового центра около рыночной площади, был великолепен: огромный выбор вегетарианских блюд и прекрасных – к тому же недорогих – вин. Запивая вегетарианскую пасту примавера вторым бокалом кьянти, она чувствовала себя немного виноватой: перестала блюсти трезвость. Уинсом жевала каннеллони с мясом, без устали ругая при этом Темплтона.

– Так ты сказала ему, что ты о нем думаешь? – спросила Энни, уловив редкую паузу между бранными тирадами Уинсом.

– Сказала.

– Ну и что он ответил?

– Не произнес в ответ ни слова. Он прямо оторопел, когда я принялась его ругать. Вернее, я сама от себя оторопела: я ведь никогда не ругаюсь.

Прикрыв рот рукой, она засмеялась, вслед за ней рассмеялась и Энни.

– Да не бери в голову, – успокоила она Уинсом. – Темплтону твои ругательства – как с гуся вода. Увидишь, завтра он будет вести себя так, словно ничего не произошло.

– Я бы предпочла, чтобы он, не в силах пережить обиду, написал рапорт о переводе! – ответила Уинсом. – Не могу я работать с ним и наблюдать, как он втаптывает в грязь и людей, и их чувства. Господи, когда уже его, наконец, переведут?!

– Послушай, – мягко произнесла Энни, – профессия у нас нелегкая. Это правда. Иногда приходится вести грязную игру, но тут уж ничего не поделаешь. Терпи и держись.

– Вот уж ни за что не поверю, что сама ты когда‑нибудь ведешь грязную игру! – возразила Уинсом. – И, если я не ослышалась, сейчас ты защищаешь Темплтона!

– Да побойся бога, неужто я стану его защищать! – покачала головой Энни. – Я просто пытаюсь втолковать тебе простую истину: если хочешь остаться на этой работе, нужно взять себя в железную узду и стараться сдерживаться во что бы то ни стало. Только и всего.

– Думаешь, у меня не хватит на это сил?

– Надо попытаться стать более толстокожей.

– А ты не считаешь, что черная кожа толще, чем белая?

– Что? – не поняла Энни.

– Да ты отлично все расслышала! А каково мне, по‑твоему, терпеть все эти намеки и явные оскорбления? Люди либо относятся ко мне свысока, либо изо всех сил стараются показать, что не замечают цвета моей кожи, но и в том и в другом случаях они говорят со мной, как с ребенком. Не поймешь, что хуже. Ты себе даже не представляешь, каково это, когда на тебя удивленно пялят глаза или обращаются с тобой, как с существом низшего сорта, как с животным, и все из‑за цвета твоей кожи! Как отец Хейли Дэниэлс или старики на мосту в Суэйнсхеде.

– Насчет отца Хейли Дэниэлс ничего сказать не могу, – ответила Энни, – а вот стариков в Суэйнсхеде я видела. Пойми, такие они есть и с этим ничего не поделаешь. Я понимаю, это не объяснение, но другого нет. Согласна, я не представляю, каково это – чувствовать свое отличие от других из‑за цвета кожи, но, поверь, мне отлично известно, каково это – чувствовать себя существом низшего сорта лишь потому, что я женщина.

– Так помножь это чувство на два! – посоветовала Уинсом.

Энни взглянула на нее, и обе вдруг расхохотались, да так громко, что сидящая поблизости пожилая пара хмуро и неодобрительно посмотрела в их сторону.

– Ну и черт с ними, верно? – спросила Энни, поднимая бокал. – Из‑за этого не стоит лезть на рожон.

Они чокнулись, и в этот момент зазвонил мобильник Энни.

– Да? – сказала она, поднеся его к уху.

– Энни? Это Эрик.

– Эрик, ну какого черта ты звонишь?

– Не очень приветливый ответ.

– Я же просила тебя не звонить на мобильный. Я ужинаю с коллегами.

– С мужчинами или с дамами?

– Это тебя никаким боком не касается!

– Ну хорошо, хорошо. Прости. Послушай, я все время думаю о тебе… и вот мне в голову пришло: зачем ждать четверга? Сегодня ты, я вижу, занята, а что, если завтра? Давай пообедаем в среду?

– Завтра утром я должна ехать в Лидс, – ответила Энни, удивляясь, зачем Эрику знать такие подробности. – И я не собираюсь встречаться с тобой в…

– Ну что ж, в четверг так в четверг, – перебил ее Эрик. – Прости, что побеспокоил. – И он отключился.

– Что‑нибудь не так? – поинтересовалась Уинсом.

Энни скрипнула зубами, глубоко вздохнула и отпила вина. Посмотрев на Уинсом и взвесив все за и против, она призналась:

– Да, кое‑что не так. Это личное. Давай закажем еще бутылку вина, и я расскажу тебе все мерзкие подробности.

Официантка принесла кьянти. Уинсом доела каннеллони и села, положив локти на стол. Энни наполнила доверху оба бокала.

– Ну давай, – нетерпеливо потребовала Уинсом. – Рассказывай.

– Да и рассказывать‑то, собственно, не о чем, – сказала Энни смущенно. Ей было неловко делиться историей своих подвигов даже с подругой.

– Когда ты говорила по телефону, ты сильно волновалась. В чем дело?

– Понимаешь, в тот вечер, в субботу, я пошла с друзьями оттянуться. – Она провела рукой по волосам и рассмеялась. – Ничем хорошим, ясное дело, такой поход кончиться не может, да еще в таком городе, как Уитби.

– Да что произошло?

– Ну… я встретила этого парня, вот что сейчас звонил… и понеслось! Я выпила лишнего, мы выкурили по паре косячков… На следующее утро я проснулась в его постели.

– Не может быть!

– Клянусь. Встретила парня и тут же пошла к нему домой.

– И ты спала с ним?

– Ну… да.

– После первой встречи?

– Да. Уинсом… А что тут такого?

– Нет, ничего. – Уинсом тряхнула головой. – Что дальше?

Энни сделала долгий глоток вина:

– Он оказался намного моложе, чем показался мне сначала, и…

– Насколько моложе?

Энни пожала плечами:

– Точно не знаю. Ему года двадцать два‑двадцать три, не больше.

Уинсом вытаращила глаза:

– Совсем мальчик! Ты сняла в баре мальчика и спала с ним?

– Только не будь такой наивной! Ты же знаешь, такое случается.

– Со мной – нет!

– Ну… ты, вероятно, ходишь не в те бары.

– Я не об этом, не прикидывайся, будто не понимаешь! Я никогда бы не пошла домой к парню, встреченному в баре, да еще к такому молодому!

– Уинсом, тебе всего только тридцать!

Уинсом сверкнула глазами:

– И все равно, я никогда бы не легла в постель с мальчиком двадцати двух лет. А ты… Ну как ты могла опуститься до этого? Это же ненормально. Ты ему в матери годишься!

– Уинсом, не горячись. На нас уже смотрят. Возможно, я и могла бы быть его матерью, если бы в восемнадцать лет родила ребенка, но этого не случилось. Так что кончай эту фрейдистскую канитель.

– Да, пойми ты, я же не об этом.

– Никогда не думала, что ты такая ханжа.

– Я не ханжа. Не надо быть ханжой, чтобы…

– Чтобы что? Ну, говори!

– Надо просто иметь моральные принципы. Без них нельзя.

– Ага, мы заговорили о моральных принципах? Нельзя, говоришь? – Энни отпила еще немного вина. Она почувствовала головокружение, и оно давало о себе знать сильнее, чем этот внезапный приступ бешенства. – Хочешь, я скажу, что тебе делать со своими моральными принципами, маленькая мисс с возвышенной натурой и непреклонным характером? Заткни их себе в…

– Прекрати!

Энни замолчала. Обе женщины вжались в стулья, сверля друг друга глазами.

– Я‑то считала тебя своей подругой, – первой заговорила Энни. – Не ожидала, что ты столь категорично осудишь меня.

– Я ничуть не категорична. Но то, что ты рассказала, меня, признаюсь, потрясло.

– Тоже мне, событие! Да и что плохого в том, что он так молод? Или в том, что я провела с ним ночь? Или в том, что мы выкурили по паре косячков? Или я даже не способна понять, что причиняет зуд твоей заднице?

– Перестань говорить со мной в таком тоне.

Энни подняла руку:

– Отлично. Я вижу, мы так и не поняли друг друга. Давай расплатимся и уйдем отсюда.

– Ты же не допила вино.

Энни, взяв бокал, разом осушила его.

– Можешь допить то, что осталось в бутылке, – сказала она, бросая на стол двадцатифунтовую банкноту. – И оставь себе сдачу!

Скрежет тормозов остановившейся напротив его дома машины встревожил Бэнкса. Время подходило к десяти, он никого не ждал. Без предупреждения вваливался порой его сын Брайан, но он, как предполагал Бэнкс, находился сейчас в Лондоне, где усердно репетировал с новым составом своей группы. Строго говоря, группа была та же самая, «Блю Лэмпс», но в ней произошли серьезные замены. Звучание группы немного изменилось, однако, судя по двум демо‑дискам, которые Брайан привозил послушать, новый гитарист даже лучше прежнего. А то, что песни Брайану теперь придется писать без соавтора, ему только на пользу, рассудил отец рок‑дарования.

Бэнкс подошел к входной двери как раз в тот момент, когда в нее постучали. Он распахнул дверь. За ней стояла Энни Кэббот.

– Извини за поздний визит, – сказала она. – Можно войти?

– Конечно, – ответил Бэнкс, стараясь не показать своего удивления, и отошел в сторону, пропуская ее в дом. – Что‑нибудь случилось?

– Да нет, а что могло случиться? Разве я не могу без всякого повода заглянуть к старому другу, когда мне захочется?

Входя в прихожую, она споткнулась, и ему пришлось поддержать ее под локоть. Энни криво усмехнулась, и он выпустил ее руку, давая пройти.

– Ну конечно можешь! – успокоил ее Бэнкс, озадаченный ее непонятным поведением и раздосадованный тем, что так бесцеремонно нарушили его вечернее одиночество, оторвав от общения с книгой, вином и музыкой. Диск Билла Эванса сменил диск Джона Колтрейна, и его импровизации на тенор‑саксофоне то звучали как музыкальный фон, то заполняли собой все пространство. Бэнкс вздохнул – он уже почти смирился с неожиданной ситуацией.

– Выпьешь что‑нибудь? – спросил он.

– С удовольствием. – Энни сбросила жакет, который упал на монитор. – Выпью, если нальешь.

Выйдя на кухню, Бэнкс наполнил вином бокал для Энни, а остатки вина вылил в свой. Энни, прислонившись к дверному косяку, наблюдала за ним.

– Это все, что у тебя есть? – прищурилась она.

– Есть еще одна бутылка.

– Отлично.

Да она еле на ногах стоит, догадался Бэнкс, следуя за Энни из кухни в гостиную, где она моментально бухнулась в кресло.

– Так что же привело тебя ко мне? – поинтересовался Бэнкс.

Энни ненадолго приложилась к бокалу:

– Отличное вино… О чем ты? А… пустяки. Я же объяснила: это просто дружеский визит. Мы обедали с Уинсом в Иствейле, и я подумала… понимаешь… ведь это совсем рядом.

– От Иствейла до меня рукой подать.

– Ты считаешь, я слишком много выпила? Признавайся!

– Да нет. Я…

– Ну и ладно. – Энни подняла бокал. – Твое здоровье!

– Твое здоровье, – ответил Бэнкс. – И что тебе рассказывала Уинсом?

– Да так, всякую чушь. Ничего интересного. Об этом тупице Темплтоне.

– Насколько мне известно, их поездка к родителям Хейли прошла не совсем гладко.

– А ты чего ожидал? О чем ты думал, посылая их вдвоем к родителям Хейли?.. Даже если его держать в управлении прикованным к письменному столу, все равно ничего хорошего не жди!

– Энни, пойми, я не собираюсь обсуждать…

Энни вяло отмахнулась от него:

– Конечно, ты не собираешься. Да мне, собственно, все равно. Я пришла к тебе совсем не поэтому. Черт с ним, с Темплтоном, да и с Уинсом тоже, верно?

– Верно.

– Лучше скажи, как ты, Алан? Как ты живешь? Джулия Форд спрашивала про тебя. Она великолепно выглядит и держится так, словно родилась юристом. Ты согласен?

– Я никогда не присматривался к ней…

– Ой, не ври! Что это за музыка?

– Джон Колтрейн.

– Замысловато звучит….

– Я поставлю что‑нибудь другое, – предложил Бэнкс, приподнимаясь с кресла.

– Нет‑нет, сиди. Я не сказала, что музыка мне не нравится, просто она звучит как‑то… причудливо. Но иногда я не прочь послушать и такое… – Энни, посмотрев на Бэнкса с какой‑то странной улыбкой, осушила стакан. – Оп‑ля! Боюсь, нам потребуется еще вино.

– Нет ничего проще, – ответил Бэнкс.

Пройдя на кухню, он открыл другую бутылку, раздумывая, как быть с Энни. Наливать ей вина он не хотел, она уже и так выпила лишнего. Но не скажешь ведь ей об этом? Она разобидится, и тогда… неизвестно, чего от нее ожидать. В доме есть еще одна спальня, в которой он может уложить ее, если потребуется.

Вернувшись в гостиную, он застал Энни уютно устроившейся в кресле с ногами. Обычно она носила брюки, но сегодня на ней была юбка, и подол сбился, почти по половины оголив бедра. Бэнкс протянул ей стакан.

– Ты скучаешь без меня? – улыбаясь, спросила она.

– Мы все без тебя скучаем, – ответил Бэнкс. – Когда ты вернешься?

– Да нет же, я не об этом. Я хочу знать, ты скучаешь без меня?

– Конечно, скучаю.

– «Конечно, скучаю», – передразнила его Энни. – Что ты думаешь о молодых любовниках?

– Прошу прощения?

– Не прикидывайся глухим.

– Но я честно не понимаю, о чем ты.

– Молодые любовники. Они жадничают, они спешат… Еще не научились быть хорошими любовниками… Ты же знаешь.

– Да нет. Откуда?

Бэнкс пытался вспомнить себя в молодые годы. Вероятно, тогда он был никудышным любовником. Да и сейчас, говоря по правде, он такой же никудышный. А иначе он бы непременно нашел свою женщину и – главное – сумел бы ее удержать. Но все‑таки шанс у него еще есть, и было бы отлично время от времени попрактиковаться в этих приятных поисках.

– Ой, Алан, – вздохнула Энни. – Ну что мне с тобой делать?

В следующее мгновение она уже была рядом с ним на диване. Он чувствовал тепло ее бедра, слышал и ощущал ее дыхание. От нее пахло красным вином и чесноком. Прижавшись грудью к его руке, она принялась искать губами его губы. Но он отвернулся.

– Что не так? – недовольно спросила она.

– Не знаю, – ответил Бэнкс. – Это неправильно, только и всего.

– Ты не хочешь меня?

– Ты же знаешь, что я хочу тебя. И всегда хотел.

Энни начала расстегивать пуговицы на блузке.

– Так возьми меня, – прошептала она, придвигаясь ближе и учащенно дыша. – Мужчинам всегда этого хочется, им ведь не важно, с кем и как?

– Только не так, – сказал он, снова отстраняясь от нее.

– Что значит «не так»?

– Ты пьяна.

– Я – пьяна? – вызывающе громко спросила она, продолжая расстегивать пуговицы на блузке. Он увидел черную кружевную бретельку ее бюстгальтера и мягкий холмик груди над чашечкой. – Ты что, Алан, тоже в моралисты подался?

– Послушай, – сказал Бэнкс, стараясь говорить спокойно, – так не…

– Тссс… – Энни прижала палец к его губам.

Он отстранил ее руку.

Она посмотрела на него озадаченно:

– В чем дело?

– Я же сказал тебе, в чем дело, – мягко произнес он. – То, что сейчас происходит, – неправильно. Да я и не верю, что тебе хочется того, чем ты собираешься заняться. И вообще я не понимаю, что происходит.

Энни, отпрянув от него, принялась торопливо застегивать пуговицы. Сердитое лицо разгорелось ярким румянцем.

– Интересно, что же во мне не так?! – почти выкрикнула она. – Я слишком толстая? Недостаточно красивая? Моя грудь потеряла упругость? Я недостаточно сексуальна? В общем, недостаточно хороша для тебя?

– Да все это совершенно ни при чем! – пытался объяснить Бэнкс. – Ты…

– Или дело в тебе? Ты меня удивляешь, – не обращая внимания на его слова, продолжала Энни. Она, пошатнувшись, встала с дивана, протянула руку к жакету и сумке. – Интересно, что такого выдающегося ты имел в своей жалкой жизни, что можешь позволить себе оттолкнуть меня? Скажи, Алан? Может, у тебя есть на стороне тайная красивая любовница двадцати двух лет? Скажи? А я слишком стара для тебя?

– Ну почему ты меня не слушаешь? Я же говорю, ничего подобного…

Но было уже поздно.

– Да пошел ты, Алан, знаешь куда? – услышал он, и дверь за ней с грохотом захлопнулась.

Бэнкс выскочил на улицу. Энни уже заводила мотор. Он понимал, что ее надо остановить, задержать, ведь она пьяна, но не знал, как это сделать: уже поздно пытаться стащить ее с водительского сиденья или встать перед машиной. В таком состоянии ей ничего не стоит наехать на него… И вот он стоял, и слушал, как скрежещут шестерни в коробке скоростей, и наблюдал, как струи мелкого гравия брызнули из‑под задних колес, когда машина на бешеной скорости рванула с места.

Бэнкс еще некоторое время с сильно бьющимся сердцем постоял неподвижно, раздумывая, что, черт возьми, происходит в этой жизни? Когда он вошел в дом, Колтрейн только‑только начал композицию «То, что я люблю больше всего».

Кабинет Малкома Остина располагался в тупике коридора, по обеим сторонам которого тянулись аудитории и кабинеты факультета организации и управления туристическим бизнесом. Факультет занимал часть старого викторианского здания, стоявшего на краю кампуса. За последние несколько лет Иствейлский колледж сильно разросся, и приземистые здания из кирпича и стекла, построенные в шестидесятые годы, уже не вмещали все факультеты. Вместо того чтобы плодить новых безликих уродцев, администрация колледжа купила участок прилегающей к кампусу земли вместе с улицами и старыми домами, после чего началась эпоха возрождения юго‑восточной части Иствейла. Теперь это был респектабельный район с популярными пабами, кафетериями, дешевыми кафе и закусочными, индийскими ресторанчиками. Здесь же студенты могли недорого снять жилье. Администрация колледжа не возражала против рок‑музыки, предоставляя приличным группам площадки во вновь открытых заведениях; поговаривали даже, что и группа «Блю Лэмпс» выступит в кампусе в начале следующего турне.

Кабинет Остина находился на втором этаже, и, когда Уинсом постучала, он сам открыл дверь. Она вошла в уютную комнату с высоким, украшенным лепниной потолком и широким окном с подъемной рамой. В книжном шкафу теснилось великое множество путеводителей по разным странам; среди них Уинсом разглядела старинные, наверняка представляющие букинистическую ценность. На стене висел красочный плакат с изображением Голубой мечети в Стамбуле. У противоположной стены стоял старый диван с потертой кожаной обивкой. Единственное окно выходило на мощенный плитами двор, где под теплым весенним солнцем студенты, сидя за деревянными столами, ели сэндвичи, пили кофе и оживленно беседовали. Выглянув в окно, Уинсом с грустью вспомнила о своих студенческих годах.

На вид Остину было около пятидесяти: высокий, подтянутый, длинные седые волосы связаны в закинутый за спину хвост, лицо покрыто густым, ровным – «профессиональным», как подумала Уинсом, – загаром. Одет в просторный синий свитер из толстой шерстяной пряжи и выцветшие, порванные на коленях джинсы. Правильные черты лица. Хорош, ничего не скажешь! Уинсом заметила, что обручального кольца на пальце нет. Остин усадил ее в кресло, а сам сел за свой небольшой, заваленный бумагами письменный стол.

Для начала Уинсом поблагодарила Остина за согласие принять ее в столь ранний час.

– Не стоит благодарности, – ответил он. – У меня первая лекция в десять, и я очень опасаюсь, что в среду график еще плотнее, чем сегодня. – Он ободряюще улыбнулся, показав ровные, ухоженные зубы. – Вы, как я понимаю, хотите говорить со мной о Хейли Дэниэлс, так?

– Да.

Он нахмурился, на широкий лоб выползли морщины.

– Какая ужасная трагедия! Такая талантливая девочка.

– Она хорошо училась? – удивилась Уинсом, отмечая про себя, что ей ровно ничего не известно о жизни Хейли в колледже.

– Да! И учтите, она отличалась не только в письменных работах. Хейли была очень общительна, а это необходимо при работе в туристическом бизнесе.

Уинсом кивнула и перевела разговор:

– Вы не знаете, с кем из соучеников или ребят из студенческого городка у Хейли могли сложиться особые… близкие отношения?

Остин почесал затылок:

– Честно говоря, не знаю. У нее был стадный тип натуры: она предпочитала постоянно находиться в компании, лишь бы не быть одной. Думаю, она с удовольствием принимала оказываемое ей внимание.

– А были такие, кому она не нравилась?

– Но уж не настолько, чтобы убивать ее!

– Простите, как вас понимать?

– Может быть, кто‑то из девочек завидовал ее фигуре, хорошенькому личику, ее обаянию или даже оценкам. Это ведь целая наука, как примириться с тем, что у тебя напрочь отсутствуют ум и красота. Ну а некоторых мальчиков, вероятно, будоражило то, что они не могли завоевать ее.

– Вы имеете в виду Стюарта Кинси?

– Он один из тех, кто первым приходит на ум. Парень постоянно вился около нее, восхищался ею. Даже без очков было видно, что он влюблен без взаимности. Но Стюарт и мухи не обидит. Разве что вернется домой, исполненный печали, и сочинит очередную душераздирающую поэму о неразделенной любви.

– А какие отношения с Хейли были у вас?

Остин посмотрел на Уинсом озадаченным взглядом.

– «Отношения»? – переспросил он. – Я был ее тьютором, наставником. Проверял и оценивал ее письменные работы, она посещала мои лекции. Я помогал ей найти работу по выбранной профессии, давал рекомендации по вопросам карьерного роста… ну и все прочее.

– Помогали найти работу?

– Конечно! На одной теории далеко не уедешь. Студентам предоставляется возможность поработать в туристических агентствах и на авиалиниях, а иногда они сопровождают туристов в качестве гидов за границу. Я пытался устроить Хейли на временную работу стюардессой на круизный лайнер компании «Суон Хелленик», но, к несчастью, они лишились последнего корабля, и их место на туристическом рынке занял «Карнивел», поэтому все наши планы повисли в воздухе.

Уинсом села поудобнее, положив ногу на ногу. На ней были джинсы – и довольно дорогие, – она не собиралась повторять вчерашней ошибки, хотя и надеялась, что Бог убережет ее от совместных с Темплтоном заданий.

– Хейли была очень заметной девушкой, – сказала Уинсом.

– Совершенно с вами согласен, – кивнул Остин. – В колледже вообще много симпатичных девушек, если вы обратили внимание.

– Однако именно Хейли была в вашем вкусе.

– Да к чему вы все время клоните? Вы что, хотите узнать, не было ли между нами любовной связи?

– Вы это спросили, не я.

– Девочке едва исполнилось девятнадцать лет. В интимных отношениях мы не состояли.

Хейли было девятнадцать, а последнему партнеру Энни Кэббот двадцать два. Разница в возрасте никакой роли в постельных делах не играет, подумала Уинсом, но сдержалась и вслух спросила о другом:

– А вы женаты?

Поколебавшись мгновение, Остин ответил:

– Уже нет. Двадцать лет прожил в браке. Мы развелись четыре месяца назад. Несовместимость характеров.

– Я вам искренне сочувствую, – мягко сказала Уинсом.

– Такое случается. Мы еще до развода некоторое время жили с женой врозь.

– Неужели вы никогда не подвергались искушению? – поинтересовалась Уинсом. Она еще с тех лет, когда работала в отеле, не верила, что брак способен накладывать запреты на интерес мужчины к прекрасному полу. – Кругом столько красивых молодых девушек, которые жадно ловят каждое ваше слово. Неужели не случалось, что они увлекались вами? Это же естественно, ведь вы преподаватель и выглядите так… импозантно.

– К такой ситуации привыкаешь.

Уинсом, сделав небольшую паузу, задала вопрос по существу:

– Будьте добры, скажите, где вы были вечером в субботу?

– Я что, подозреваемый?

– Ничего подобного! Я спрашиваю об этом всех, так или иначе причастных к расследованию дела об убийстве Хейли Дэниэлс.

– Ну хорошо. – Остин, пристально глядя ей в глаза, произнес: – Я был дома. Живу я на Реглан‑роуд.

– Почти в центре города?

– Да. Недалеко от него.

– И вы никуда не выходили?

– Ходил в паб «Митра» на Йорк‑роуд между девятью и десятью часами, выпил две кружки пива.

– Кто‑нибудь вас видел?

– Те, кто обычно бывает в этом пабе.

– А потом?

– Пошел домой. По телевизору не было ничего интересного, поэтому я смотрел дивиди‑фильм.

– Что за фильм?

– «Китайский квартал» с Джеком Николсоном.

– Такое старье…

– Я обожаю старые фильмы, а этот – один из самых любимых. В молодости, выбирая профессию, которой хотел посвятить жизнь, я буквально разрывался между работой частного детектива – Николсон играет его блестяще! – и туристическим бизнесом. Полагаю, я все‑таки принял правильное решение.

– Но на рыночную площадь вы не ходили?

– В субботу вечером? Вы что, принимаете меня за сумасшедшего? – рассмеялся Остин. – Мне еще жить не надоело.

Уинсом улыбнулась:

– Сейчас я объясню, к чему эти вопросы, сэр. Нам известно, что Хейли не планировала в субботу возвращаться домой и в ночной клуб «Бар Нан» с друзьями тоже не пошла. Значит, она собиралась в какое‑то пока неизвестное нам место, и никто, похоже, не знает, куда именно.

– Боюсь, что я тоже не смогу вам помочь.

– А вы уверены, что у нее не было намерения навестить вас?

– С какой стати ей навещать меня? Да и зачем мне в доме пьяная девушка‑подросток?

Уинсом перебирала в голове множество ответов, большинство из которых, выскажи она их вслух, заставили бы ее покраснеть, поэтому она сочла за лучшее предоставить Остину самому их обдумать. Она попрощалась и вышла из кабинета, решив обязательно побывать здесь еще раз: слова Остина о его отношениях с Хейли не показались Уинсом убедительными, но пока у нее не было ни свидетелей, ни улик.

Спускаясь по ступенькам, она увидела идущего ей навстречу худого длинноволосого студента со смутно знакомым лицом. Когда они поравнялись, он как‑то странно посмотрел на нее. Сначала Уинсом решила, что его удивил цвет ее кожи. Она постоянно ловила на себе подобные взгляды, особенно в городишках типа Иствейла, где иммигрантская прослойка была довольно малочисленной. И только выйдя на улицу, она поняла, что дело совсем не в цвете ее кожи. Он узнал ее? Почувствовал страх?.. Это был один из парней, с которыми Хейли говорила, перед тем как пойти в Лабиринт. Уинсом готова была поручиться, что это он. Детектив Уилсон еще не успел разыскать его и допросить. Интересно…

Бэнкс опаздывал. Приняв душ, он впопыхах оделся, взбежал наверх, схватил дорожную кружку‑термос с кофе и впрыгнул в «порше». Ему предстояло ехать по дороге, на которой почти не было знаков, поскольку она пересекала безлюдные пустоши. Он включил айпод, потыкал вслепую пальцами, и Никоу Кэйс запела в стиле инди‑кантри «Вот что чувствуют подростки». Бэнкс взглянул на часы на приборной доске: у Энни он должен быть в девять тридцать с учетом непредвиденных пробок.

Он все еще не опомнился и не оправился от смущения после вчерашнего визита Энни. В глубине души он ожидал, что она позвонит и извинится, до позднего вечера ждал ее звонка, попивая вино и слушая альбом Майлса Дэвиса «Сучье варево». Но она так и не позвонила. А когда он набрал ее номер, то услышал автоответчик; мобильный телефон тоже не отвечал. Хоть бы она благополучно добралась до дому! После скоропалительного отъезда Энни Бэнкс даже подумывал позвонить в управление, но, поразмыслив, решил, что его звонок может быть истолкован как донос на коллегу. Обычно Энни даже в состоянии опьянения уверенно чувствует себя за рулем. И все же, если ее остановят за езду в нетрезвом виде, придется надолго распрощаться с мечтой о карьерном продвижении. Бэнкс надеялся, что Энни доехала домой без происшествий, и поделился этой надеждой с автоответчиком ее домашнего телефона.

Когда он за две минуты до условленного времени добрался до дома Энни в Харксайде и постучал в дверь, ответа не последовало. И машины на том месте, где она обычно парковала свою фиолетовую «астру», Бэнкс не увидел. Это его встревожило, но он мысленно заверил себя, что если бы Энни попала в ДТП, то об этом непременно сообщили бы в утреннем выпуске местных новостей. Наверное, Энни просто не захотела ехать с ним в Лидс и направилась туда одна.

Когда Бэнкс выезжал на шоссе А1, внутри у него все кипело от злости и обиды. Никоу Кэйс сменил Нейл Янг со своим блистательным хитом «Подобно урагану», как нельзя лучше соответствующим настроению Бэнкса. Проехав запруженную машинами Иннер‑Ринг‑роуд и отыскав место для парковки, Бэнкс, опаздывая почти на шесть минут, ворвался в Главное управление полиции Лидса. Энни с невозмутимым видом сидела в кабинете начальника окружной полиции Фила Хартнелла, который шесть лет назад руководил расследованием дела Хамелеона. У окна маячил инспектор Кен Блэкстоун.