Подруга Дьявола 6 страница

Рэнделл, пристально смотревший на Бэнкса, снова перевел взгляд на детектива Уилсона, который вроде бы ему сочувствовал. Добрый коп – злой коп, слишком просто, подумал Бэнкс. Они с Уилсоном даже и не сговаривались затеять эту игру, в ходе допроса все получилось само собой. Из всех прослушанных им курсов и из всех прочитанных за последние годы книг по технике проведения допроса Бэнкс усвоил, что спонтанный прием часто срабатывает наилучшим образом. Начинай все как предписывают правила, пусть цель не совсем ясна, и держи ухо востро. Наиболее удачными часто оказываются не подготовленные заранее вопросы, а те, которые приходят в голову внезапно. А если допрос ведут два человека… вот тут все развивается по совершенно непредсказуемому сценарию. Иногда это дает результат, иногда нет – бывает, что садишься в лужу. Но юного Уилсона, как выяснилось, и не надо вводить в роль, он все сам понимает.

– Хейли пришла в паб в компании ровесников, они смеялись, болтали, выпивали. Так? – снова включился в игру Уилсон.

– Да.

– Кто‑нибудь из них дотрагивался до нее? Если с ней был ее бойфренд, он, наверно, обнимал ее за плечи, поглаживал, держал за руку, целовал, оказывал другие знаки внимания.

– Ничего такого я не видел. – Рэнделл бросил взгляд на Бэнкса. – Я уже пытался объяснить вам, что не очень‑то обращал на них внимание.

– Кто первым ушел из паба?

– Они. Они и пробыли в пабе всего минуту, шумели, не замечали никого, кроме себя. Через минуту их уже не было, и в пабе сразу стало тихо и уютно.

– «Не замечали никого, кроме себя»? – повторил Бэнкс. – Как это понимать?

Рэнделл заерзал на стуле:

– Да что тут понимать‑то! Галдели, выделывались друг перед другом, смеялись над собственными шутками, ну и все прочее.

– Молодежь вам не нравится?

– Мне не нравятся развязные и невоспитанные люди.

– Вы думаете, они были как раз из таких?

– Не знаю и знать не хочу, но мне хорошо известно, что творится здесь в уик‑энд, когда молодежь, пьяная в хлам, шатается по улицам. Дошло до того, что в субботу вечером порядочному человеку опасно из дому выйти или в пабе выпить! Иногда я задаю себе вопрос: куда смотрит полиция? Особенно когда на следующее утро вижу, что у входа в мой магазин наблевано и нагажено.

– Но этим утром все было не так, верно? – спросил Бэнкс.

– Дело в том, сэр, – вмешался в разговор Уилсон, – что барменша из паба «Утки‑селезни» совершенно точно помнит, что вы глядели на Хейли Дэниэлс с вожделением – буквально пожирали ее глазами.

Бэнксу было прекрасно известно, что барменша подобных слов не произносила. То, что его юный помощник выразился столь возвышенно: «с вожделением», «пожирали глазами», – свидетельствовало о его изобретательности, потому что архаизмы воздействовали на допрашиваемого с гораздо большим эффектом, чем современные «пялился» и «положил глаз».

– Да не было ничего подобного! – вскинулся Рэнделл. – Я ведь уже говорил вам, что тихо сидел в пабе со своей кружкой и читал газету.

– А Хейли Дэниэлс вы даже не заметили?

– Я не знал, кто она, – немного подумав, ответил Рэнделл, – но, думаю, ее нельзя было не заметить.

– О? – оживился Уилсон. – Пожалуйста, сэр, поподробнее.

– Да пожалуйста! Сначала я обратил внимание на то, как она была одета. Ни дать ни взять – проститутка. Голые ноги, голый живот. Вы и сами понимаете, что девушки, одетые таким образом, ищут на свою голову приключений. Можно сказать, они получают то, чего заслуживают.

– Так вот почему вы солгали, когда отрицали тот факт, что пялились на нее? – спросил Бэнкс. – Ведь это могло возбудить наши подозрения? А не вы ли обеспечили ей то, чего она заслуживала?

– Это грубый и оскорбительный для меня вопрос, отвечать на который я не намерен! – покраснев, злобно выпалил Рэнделл. – Все, с меня хватит. Я ухожу.

– Вы утверждаете, что не последовали за Хейли Дэниэлс, когда она ушла из паба, и не заманили ее в свой склад, где, без сомнения, смогли бы делать с ней все, что захочется? – с невинно‑озабоченным лицом спросил Уилсон. – Вы могли и не замышлять убийство, просто зашли слишком далеко? В ваших интересах сейчас рассказать нам все.

Рэнделл, приподнявшийся было на стуле, бросил на него взгляд, в котором читалось: «И ты, Брут!» – и плюхнулся на стул.

– То, что я рассказал вам, чистая правда, – устало произнес он. – Она была в пабе с компанией друзей. Я не обратил на нее никакого особого внимания. Раз уж вы упомянули о моем повышенном интересе к ней, я допускаю, что она, должно быть, выделялась из толпы. Но это не значит, что она мне понравилась. Я не упоминал об этом, потому что действительно боялся, что вы спустите на меня всех собак. Больше по этому вопросу мне сказать нечего. – Он опять взглянул в глаза Бэнксу. – А теперь я ухожу.

– Как вам будет угодно, – пожал плечами Бэнкс, но, когда Рэнделл был уже у двери, старший инспектор остановил его. – Я был бы вам признателен, если бы вы оставили отпечатки своих пальцев и согласились на проведение анализа ДНК. Вы понимаете, это лишь для того, чтобы снять с вас все подозрения. Для вашего же удобства. Детектив Уилсон оформит должным образом ваше согласие.

Рэнделл молча вышел, с грохотом захлопнув за собой дверь.

В раннее и ясное утро понедельника Энни сидела в своем кабинете на Спринг‑Хилл, в приземистом здании из кирпича и стекла. Сейчас она чувствовала себя намного лучше, чем в минувшее воскресенье. Даже погода, казалось, старалась поднять ей настроение. Дождь кончился, за окном сияло ярко‑голубое небо, его глубину подчеркивали пушистые белые облачка. На обычно серую поверхность Северного моря лег голубоватый отсвет. В воздухе чувствовалась прохлада, однако все указывало на то, что после полудня люди, сидящие на набережных, волноломах и за вынесенными на улицы столиками пабов, начнут снимать с себя куртки. Март – это все‑таки весна.

Заголовки типа «Убийство в инвалидном кресле» замелькали на первых полосах местных газет, сообщение об этом прозвучало в утренних телевизионных новостях, и это подвигло суперинтенданта Брафа ближе к полудню назначить пресс‑конференцию. К счастью, Энни не должна была присутствовать на ней, но Браф надеялся получить от нее сведения, которыми удастся утолить информационный голод публики.

А Энни, внезапно вспомнив о субботней ночи, вновь почувствовала горечь вины и отвращение к себе. В ее‑то годы вести себя как сексуально озабоченный подросток – просто отвратительно! Но что случилось, то случилось. Теперь остается лишь одно – усердно следовать древним урокам дзен‑буддизма: жизнь – это страдание, причиной страдания является желание… Подавить желания, воспоминания, мысли и чувства человек не в силах, толкует учение буддистов, но он не должен цепляться за них, подвергая себя пытке, он может просто позволить им уйти, дать им возможность улететь как воздушным шарикам или мыльным пузырям. Именно это Энни и делала сейчас во время медитации: концентрировала внимание на дыхании или на повторяющемся звуке и смотрела, как воздушные шарики, наполненные ее мыслями и мечтами, улетают прочь в пространство. Надо возобновить регулярные медитации. Однако у нее невпроворот и других дел, поразмыслить над которыми надо бы нынешним утром.

И прежде всего надо познакомиться с жизнью Карен Дрю.

Раскрыв папку с ее личным делом, привезенную Томми Нейлором из Мэпстон‑Холла, Энни была потрясена: оказывается, Карен Дрю ушла из жизни, когда ей было всего двадцать восемь лет, а ведь даже Нейлор, который считал, что она не так стара, как кажется, предположил, что ей сорок. Конечно, они видели обескровленное тело, накрытую одеялом бесформенную массу в кресле‑каталке, сухие, растрепанные ветром седеющие волосы… Пусть так, думала Энни, но двадцать восемь лет… Убитая женщина была такой молодой! Как безжалостно и жестоко тело может предавать своего хозяина!

Энни перевернула страницу: шесть лет назад машина Карен столкнулась на перекрестке с другой машиной, водитель которой не справился с управлением. Некоторое время девушка пробыла в коме, потом перенесла несколько операций, чередовавшихся с продолжительными реабилитационными процедурами. Лечение продолжалось до тех пор, пока медикам не стало ясно, что она не поправится и на протяжении дальнейшей жизни ей понадобится постоянный уход. Карен, как сказала Грейс Чаплин, пробыла в Мэпстон‑Холле три месяца. Не очень долго, подумала Энни, а если Карен была не способна общаться, то вряд ли за такое короткое время у нее могли появиться враги. Если не принимать в расчет вероятность того, что убийство могло быть делом рук психопата, логичнее всего было бы искать причину смерти в ее прошлом.

В личном деле говорилось, что с медицинской точки зрения в ее физическом состоянии не произошло и никогда не произойдет никаких изменений. Когда у человека, возможности самовыражения которого так же ограничены, как у Карен Дрю, замечается какое бы то ни было изменение к лучшему, оно воспринимается как чудо. С Карен чуда не произошло, и никто не знал, о чем она думает и что чувствует. Никто не знал, хочет ли она вообще жить или нет. А кто‑то лишил ее даже предполагаемого выбора, и Энни должна выяснить, по какой причине. Было ли это убийством из милосердия, на что намекнул Нейлор, или кому‑то смерть Карен была по неизвестным пока причинам выгодна? И если мотивом убийства было все‑таки милосердие, то кто ее осчастливил? На эти вопросы Энни в первую очередь и следовало найти ответы.

Одно обстоятельство показалось ей весьма странным: в личном деле Карен почти ничего не говорилось о ее жизни до той страшной аварии. Карен Дрю жила в Мэнсфилде, в графстве Ноттингемшир, но ее точный адрес указан не был, и не было сказано, жила ли она в Мэнсфилде с самого рождения или переехала туда из другого места. Родители умерли, но как и когда – об этом тоже не нашлось никаких сведений. Не имелось данных о сестрах, братьях или близких людях, таких как муж, жених или сожитель. По документам выходило, что Карен Дрю вроде и не жила на этом свете до того рокового дня в ноябре 2001 года.

Озадаченная столь скудной информацией, Энни, задумчиво нахмурив брови, машинально покусывала кончик карандаша. Было чуть больше девяти часов утра, когда вдруг зазвонил ее мобильник. Номер был незнакомый, однако она ответила – при проведении расследований она многим давала свои визитки.

– Энни?

– Слушаю.

– Это я, Эрик.

– Какой Эрик?

– Только не говори, что ты меня уже забыла. Услышать такое было бы обидно.

Энни, мгновенно прокрутив в мозгу все возможные варианты ответа, остановилась на нейтральном:

– Не помню, чтобы я давала тебе номер моего мобильного телефона.

– Может, ты вообще ничего не помнишь, даже как меня зовут?

Неужто она так напилась?!

– Ну все, – решительно объявила она после паузы. – Это мой рабочий телефон. Пожалуйста, больше на него не звони.

– Так дай мне номер домашнего телефона.

– Не думаю, что это необходимо.

– А как же мне с тобой общаться? Я даже не знаю твоей фамилии!

– И это очень хорошо, – закончила разговор Энни, почувствовав тяжесть в груди.

Телефон снова зазвонил. Она машинально нажала на клавишу ответа.

– Послушай, – опять прозвучал голос Эрика, – я понимаю, мы не совсем правильно начали.

– Мы ничего не начали. И ничего не будем начинать, – отрезала Энни.

– Господи, я ведь не предложение руки и сердца тебе делаю, позволь хотя бы пригласить тебя пообедать…

– Я занята.

– Все время?

– Практически да.

– А завтра?

– Буду мыть голову.

– В среду?

– Собрание в ассоциации съемщиков жилья.

– В четверг?

– Встреча с одноклассниками.

– В пятницу?

Энни, помолчав недолго, ответила:

– Поездка к родителям.

– Ага! Но ты задумалась, прежде чем ответить. Я точно это слышал.

– Послушай, Эрик, – произнесла Энни таким тоном, в котором, как ей казалось, собеседник должен был услышать и рассудительность, и решительность. – Прости, но я больше не желаю продолжать эту игру. Не хочу быть ни грубой, ни резкой, но мне не нужны сейчас никакие отношения. Так что извини.

– Но я ведь только пригласил тебя на обед. И все.

По опыту Энни знала, что после обеда как раз и бывает «все».

– Прости, но мне твое предложение неинтересно.

– В чем я провинился? Когда я проснулся, тебя уже не было.

– Ты ни в чем не провинился. Если кто и виноват, так это я. Прости. Больше не звони мне.

– Только не выключай телефон!

И снова Энни поступила вопреки здравому смыслу: она не отключилась.

– Ты слушаешь? – спросил он после недолгой паузы.

– Да.

– Отлично… Поужинай со мной. Давай встретимся в четверг в «Черной лошади»?

Паб «Черная лошадь» находился в Уитби, в старом городе, на мощенной булыжником улице под разрушенным аббатством. Это было достаточно приличное заведение, в которое частенько заглядывали сослуживцы Энни. А с какой стати она вообще думает об этом? Уходя – уходи.

– Извини… – начала она.

– Я буду ждать тебя в полдень, – заторопился Эрик. – Ты помнишь, как я выгляжу?

Энни представила молодое лицо, растрепанные волосы, темную щетину, сильные плечи, поразительно нежные руки.

– Я помню, – ответила она. – Но не приду. – И нажала на кнопку отбоя.

Она еще минуту держала телефон в дрожащей руке, сердце колотилось так, словно вместо него в груди бухало тяжелое орудие… но телефон больше не звонил. И тут из глубин памяти всплыло очередное очень неприятное воспоминание.

Энни купила новый мобильный телефон всего неделю назад. Это была навороченная модель, с помощью которой можно было звонить, писать эсэмэс‑сообщения и получать электронную почту. Она все еще никак не могла разобраться с сигналами и свистками, которые подавал мобильник, не говоря уже о встроенной камере. Она вспомнила, что у Эрика был телефон такой же модели, и он продемонстрировал ей, как использовать некоторые его функции.

Дрожащей рукой она вывела на дисплей недавно сделанные фотографии. Вот они: их склоненные друг к другу головы, их весело гримасничающие лица заполнили почти весь экран, а над головами сверкают огни клуба. Он нащелкал эти фотографии и прямо там переслал их ей. Вот как он узнал ее номер! Ну разве можно быть такой дурой?

Она положила телефон в сумочку. Чем она, черт побери, занимается? Пора бы понять, что нельзя давать себе волю в подобных ситуациях. К тому же Эрик почти ребенок. Надо выбираться из этого дерьма. Как она вообще могла дойти до такого? Она взяла со стола листок бумаги. Пора идти на встречу с социальным работником, устраивавшим Карен Дрю в Мэпстон‑Холл, и постараться узнать, как жила эта несчастная женщина до роковой аварии.

Ближе к полудню в понедельник Бэнкс приехал в иствейлский городской морг. Он сразу же отметил, что доктор Элизабет Уоллес в прозекторской выглядит более собранной и сосредоточенной, нежели ее предшественник Гленденинг. Уоллес и ее ассистентка Уэнди Гейдж готовились к работе, и, когда доктор кивком головы ответила на приветствие Бэнкса, ему показалось, что лицо ее сделалось несколько смущенным и даже настороженным. До начала работы им надо было убедиться в том, что все нужные инструменты находятся на своих местах, а висящий над операционным столом микрофон, в который патологоанатом станет надиктовывать комментарии по ходу вскрытия, работает нормально. Доктор полностью сосредоточилась: губы твердо сжаты, лицо застыло. Бэнкс не мог представить ее с сигаретой, перекуривающей вместе с ним, как они, бывало, перекуривали с Гленденингом, нередко отпуская при этом весьма скверные шуточки насчет трупа.

Для начала доктор Уоллес произвела внешний осмотр тела, делая все последовательно, тщательно, без волнения и спешки. Тело уже подверглось осмотру на предмет обнаружения следов постороннего воздействия, выделений и секретов внутренних желез. Все, обнаруженное на одежде и на теле Хейли Дэниэлс доктором, констатировавшим смерть, экспертами СОКО и при внешнем осмотре в морге, в том числе и лоскуты кожи, втиснутые в рот, чтобы не дать ей закричать, было отправлено в лабораторию на анализ. Бэнкс посмотрел на обнаженное бледное тело Хейли, лежавшее на столе. Его взгляд то и дело непроизвольно останавливался на обритом лобке. О том, что лобок девушки обрит, ему говорил доктор на месте обнаружения тела, но сейчас, увидев тело собственными глазами, он воспринимал это совсем иначе. Чуть выше лобкового холмика виднелась татуировка: две маленькие голубые рыбки, плывущие в разные стороны. Рыбы. Ее знак зодиака.

Доктор Уоллес заметила, куда направлен его пристальный взгляд.

– В такой татуировке нет ничего необычного, – пожала плечами она. – Это не значит, что она была проституткой или вела разгульный образ жизни. Она стала бриться, вероятно, несколько месяцев назад, свежих следов бритвы нет, так что убийца сделать этого не мог. Татуировки на таком месте сейчас популярны, и многие девушки либо сбривают волосы, либо делают эпиляцию воском. Это называется «Бикини бразилиан».

– Зачем? – в недоумении спросил Бэнкс. – Ведь это, наверно, больно?

– Зато модно, стильно. Говорят, при половом сношении получаешь больше удовольствия.

– Это действительно так?

Ее лицо стало каменным.

– Откуда мне знать? – Уоллес снова принялась осматривать тело, то и дело останавливаясь для более внимательного изучения отдельных участков кожного покрова и повреждений на нем и бормоча при этом что‑то в микрофон.

– А что это за коричневое пятно у нее под левой грудью? – спросил Бэнкс.

– Родинка.

– А на руках и между грудей?

– Кровоподтеки. Образовались еще до наступления смерти. Он придавил ее коленями. – Доктор повернулась к ассистентке. – Раздвинь‑ка ей ноги.

– Вам пока нечего мне сказать? – поинтересовался Бэнкс.

Доктор Уоллес прервала осмотр и, опираясь ладонями о металлический край стола, чуть наклонилась вперед. Две пряди светло‑каштановых волос выбились из‑под головного убора.

– Можно с уверенностью сказать, что она была задушена руками. Не шнурком. Причем душили ее спереди, вот так.

Вытянув вперед руки, она сложила ладони и пошевелила пальцами, как бы сжимая чью‑то шею.

– Отпечатков пальцев или субстанции для анализа ДНК на коже нет?

– Всегда есть шанс, что частицы кожи убийцы или даже каплю его крови можно обнаружить на теле жертвы. Но здесь он, по‑моему, закончив свои дела, стер все следы. Будем надеяться, что хоть что‑то пропустил.

– На ее бедре было блестящее пятно, похожее на сперму, – напомнил Бэнкс.

Доктор Уоллес кивнула:

– Я видела. Не беспокойтесь, все уже в лаборатории, но на анализ нужно время. Вам ли этого не знать! Отпечатки пальцев? Не думаю, что их удастся идентифицировать. На всякий случай отпечатки сняли, но они размытые. Так бывает, например, когда открываешь дверь, поворачивая круглую ручку. Пальцы скользят по поверхности, и отпечатки получаются смазанными.

– Она сопротивлялась?

Доктор Уоллес отвела взгляд в сторону:

– Конечно же она сопротивлялась.

– Царапалась?

Доктор Уоллес глубоко вздохнула:

– Похоже на то. Если найдем что‑нибудь под ногтями, проведем анализ ДНК. У убийцы, которого вы ищете, могут быть царапины на лбу и на лице. – Она помолчала. – Честно говоря, я не очень на это надеюсь. Как вы сами видите, ногти у нее обкусаны почти до мяса.

– Да, я тоже обратил внимание, – подтвердил Бэнкс. – А что по поводу кровоподтеков?

– Убийца придавил коленями ее руки, а потом и грудь, очевидно, для того, чтобы обездвижить ее, освободить свои руки и добраться до ее горла. Шансов остаться в живых у нее не было.

– И вы уверены, что убийцей был мужчина?

Доктор Уоллес подняла на него печальные глаза:

– Можете мне поверить, это именно мужская работа. Ну разве что ее убивали двое: сначала парень изнасиловал в особо извращенной форме, а его девчонка потом придушила.

Бэнкс знал: и такое случалось. Супружеские пары порой превращаются в настоящих сексуальных хищников и убийц. Фред и Розмари Уэст,^[9]Майра Хиндли и Йэн Брэди,^[10]Теренс и Люси Пэйн.^[11]

Но доктор Уоллес поступает совершенно верно, не соотнося их случай с преступлениями такого рода.

– Телесные повреждения были нанесены, пока она еще была жива?

– Я не нахожу признаков того, что они были нанесены после смерти, если я правильно поняла ваш вопрос. Кровоподтеки, а также разрывы влагалища и анального отверстия свидетельствуют о том, что она была жива, когда он ее насиловал. Посмотрите на пятна на ее запястьях в тех местах, где он держал ее. Взгляните на предплечья, шею и грудную клетку, на кровоподтеки на бедрах. Это свидетельства грубого, жестокого и извращенного изнасилования, после которого он ее задушил.

– А как же он удерживал ее, когда насиловал? – задумчиво, словно размышляя вслух, произнес Бэнкс. – Тогда он не мог прижимать ее руки коленями.

– Не исключено, что у него было какое‑то оружие. Ну, скажем, нож.

– Тогда почему он не зарезал ее, а задушил?

– Вот этого я не знаю. Он мог просто угрожать, что зарежет ее, если она будет сопротивляться. Насильники нередко угрожают убить свои жертвы и, совершив акт насилия, продолжают иногда преследовать не только их, но даже их близких, разве не так?

– Да, это так, – подтвердил Бэнкс.

Он понимал, что его следующий вопрос прозвучит грубо и бесчувственно, но не задать его не имел права. Да, нелегко работать с патологоанатомом‑женщиной!

– А зачем ему вообще понадобилось ее убивать? – спросил он.

Доктор Уоллес одарила Бэнкса таким взглядом, словно он был лежащим на ее столе объектом, подготовленным к исследованию.

– Не знаю, – бесстрастно откликнулась она. – Может, чтобы заставить замолчать. А может быть, она узнала его. Или он боялся, что опознает впоследствии. В конце концов, это ведь ваша работа – отвечать на подобные вопросы, верно?

– Простите меня. Я просто размышлял вслух. Дурная привычка… А нет ли свидетельств, что он задушил ее в состоянии возбуждения или оттого, что не получил удовлетворения?

Доктор Уоллес покачала головой:

– Это вряд ли. Хотя он вел себя с ней очень грубо. Как я уже говорила, все говорит о том, что когда он душил ее, то одним коленом уперся ей в грудь. Но совершить акт сексуального насилия в таком положении весьма затруднительно, если вообще возможно. Я полагаю, что задушил он ее после того, как совершил над ней все, что задумал.

– Доктор Бернс сказал, что смерть наступила в интервале времени от полуночи до двух часов ночи в воскресенье. Вы с этим согласны?

– У меня нет оснований не соглашаться с ним, – ответила доктор Уоллес. – Но это предположительная оценка. Время смерти…

– Я знаю, знаю, – перебил ее Бэнкс. – Всем известно, что определить точное время смерти крайне затруднительно. А нам бы это так помогло!

Доктор Уоллес промолчала.

– Вы не заметили чего‑нибудь странного или необычного?

– Нет, все абсолютно нормально, если слово «нормально» применимо к данной ситуации, – ответила Уоллес.

Голос ее звучал устало, словно она в одно мгновение стала на много лет старше и уже вдоволь насмотрелась на подобные ужасы. Бэнкс отошел назад и притих, чтобы дать доктору возможность заняться своей работой, а она, взяв скальпель, принялась быстрыми и точно рассчитанными движениями делать Y‑образный надрез. У Бэнкса похолодела спина.

В Ноттингем на встречу с Гейл Торранс, социальным работником, занимавшимся Карен Дрю, Энни поехала вдвоем с Рыжей, поручив Томми Нейлору дела в Уитби. В обществе Рыжей Энни чувствовала себя легко и комфортно. Та была немного развязна и в то же время забавна: постоянно жевала резинку, болтала как заведенная, ругая других водителей, и всегда выглядела веселой. Из‑за ее мужеподобной внешности многие мужчины в управлении поначалу считали ее лесбиянкой, но потом выяснилось, что у нее, кроме мужа‑домоседа, есть еще и двое маленьких детей. Слушая веселый рассказ своей спутницы о том, как малыши весь уик‑энд забавлялись надувным замком, Энни решила даже, что может поделиться с Рыжей историей своего знакомства с Эриком – теперь она хотя бы знала, как его зовут. Но, поразмыслив, поняла, что лучше этого не делать: они с Рыжей не так давно работают вместе, а подобные вещи лучше всего хранить при себе. Да и чего она могла ожидать от Рыжей? Совета? В советах Энни не нуждалась. И уж если рассказывать кому‑то о своем приключении, так только Уинсом. Жаль, что в последнее время они практически не видятся.

Энни сама вела машину, потому что опасалась доверять руль Рыжей, и Рыжая это знала. Хотя она каким‑то неведомым образом получила водительские права, но водителем пока считалась чисто номинально и в течение ближайшего месяца намеревалась пройти дополнительный курс вождения. Однако когда они, сбившись с дороги, начали колесить среди заброшенных промышленных строений, Энни пожалела, что не посадила Рыжую за руль: штурман из той получился и вовсе никакой.

В конце концов они все же добрались до здания Социальной службы в Уэст‑Бриджфорде. Подошло время обеда, и Гейл несказанно обрадовалась представившейся возможности отправиться вместе с ними в ближайший паб. В обеденный зал битком набились люди из расположенных вокруг офисов, но женщины сумели занять столик, который их предшественники оставили в ужасающем виде: столешница была усеяна рассыпанными чипсами, объедками салата и запеченных в мясном фарше яиц по‑шотландски, не говоря уж о нескольких полупинтовых стаканах с остатками подогретого светлого пива. Пепельница была до краев наполнена сигаретными окурками со следами губной помады, один из окурков еще дымился.

Рыжая направилась к барной стойке, а когда она со стаканами в руках вернулась к столику, хмурая девушка‑подросток в одежде официантки успела очистить стол и принести завернутые в салфетки ножи и вилки. Энни и Рыжая пили газировку, а Гейл, заказавшая кампари с содовой, сделав несколько глотков, прикурила сигарету.

– Так‑то лучше, – сказала она, окутываясь клубами дыма.

Энни, наморщив нос, попыталась улыбнуться.

– Мы приехали, – начала она, – чтобы поговорить с вами о Карен Дрю.

Рыжая неуловимым движением вытащила блокнот и ручку. Несмотря на внушительные размеры и ярко‑красные волосы, она обладала способностью при желании делаться незаметной, будто отходя на задний план.

– По‑моему, вы зря потратили время, – вздохнула Гейл. – Я имею в виду, что мне почти нечего о ней рассказать.

– Почему?

– Да потому, что я ничего не знаю.

– Но это вы оформляли ее перевод из больницы, где она лежала, в Мэпстон‑Холл?

– Да, но это ничего не меняет. Видите ли, я занимаюсь устройством недееспособных больных в интернаты и пансионаты по всей стране.

– Расскажите хотя бы то, что знаете.

Гейл провела руками по волосам, откидывая их за плечи.

– Месяца четыре назад ко мне обратились из администрации больницы в Грей‑Оукс, что неудивительно, поскольку мне и раньше приходилось с ними работать. Написали о женщине, которая провела у них почти три года и чье положение, увы, безнадежно, и она нуждается в особом уходе. Вот это уже моя область деятельности. Я приехала к ним, там я и встретилась с Карен – могу добавить, в первый и единственный раз – и поговорила с ее лечащими врачами. Они описали мне ее состояние, и я, осмотрев больную, согласилась с ними – хотя, как вы понимаете, моего мнения никто и не спрашивал. – Гейл постучала сигаретой о край пепельницы, стряхивая пепел. – Поблизости не было учреждения, подходящего для этой пациентки, а поскольку я раньше сотрудничала с Мэпстон‑Холлом, то сразу поняла, что там Карен получит необходимый уход. Надо было только дождаться, пока освободится место, подготовить все необходимые документы и собрать подписи. Что я и проделала.

– А каково ваше собственное впечатление от Карен? – поинтересовалась Энни.

– Весьма забавный вопрос.

– Это почему?

– А какое впечатление можно получить от человека, который не может даже пальцем пошевелить и не произносит ни слова?

– Но ведь была же у нее какая‑то жизнь до этой аварии?!

– Как не быть, но меня это не касается.

– А что, у вас не было никаких контактов с ее семьей?

– У нее никого нет. Вы, должно быть, прочли ее личное дело.

– Да, но там и читать‑то нечего.

– Я ничего не могу добавить.

Гейл притушила сигарету, потому что официантка принесла еду. Гамбургеры и картофель фри для Рыжей и Гейл, а для Энни неизменный сэндвич с сыром и помидором. Не начать ли снова есть мясо? – подумала она, но сразу же решила, что диета – это единственная часть ее жизни, которую она может эффективно контролировать. Гул голосов вокруг них то затихал, то вновь усиливался. Сидевшие за одним из столов женщины громко смеялись над скабрезной шуткой. В пропитанном табачным дымом воздухе чувствовался слабый запах травки.

– До аварии Карен жила в Мэнсфилде, по крайней мере, так написано в ее личном деле, – сказала Энни. – Вы не знаете ее тамошнего адреса?

– К сожалению, не знаю, – покачала головой Гейл. – Но его можно узнать в агентстве недвижимости Мортона. Они занимались продажей ее жилья. Мне это известно, поскольку вырученные деньги пошли в уплату за содержание Карен в Мэпстон‑Холле.