Подруга Дьявола 1 страница

Питер Робинсон

Подруга Дьявола

Инспектор Алан Бэнкс – 17

Питер Робинсон

Подруга Дьявола

Доминику Эйблу, моему литературному агенту,

с благодарностью

Женщина сидела на краю обрыва, устремив пристальный взгляд на размытую черту, где серое небо встречается с серым морем. Соленый ветер, гнавший волны к берегу, вздыбил прядь ее спутанных волос и бросил на щеку. Но она ничего не замечала; бледное, безжизненное лицо ее казалось отекшим; широко раскрытые, затененные ресницами глаза смотрели вдаль. Рой чаек со злобными криками кружил над подплывшим к берегу косяком рыбы. Вдруг одна из чаек в стремительном пике отделилась от стаи, подлетела к неподвижно сидящей фигуре и, сделав над ней несколько плавных кругов, снова влилась в крикливый хоровод. Вдали у линии горизонта маячил красный силуэт сухогруза, плывущего в Норвегию. Другая чайка подлетела ближе к женщине, привлеченная, очевидно, колыханием раздуваемых ветром волос, а еще через несколько мгновений и вся стая, устав от шумной свары над рыбным косяком, закружилась над ней. Наконец одна из птиц села на плечо женщины, устроившись на нем в такой же позе, в какой попугай Джона Сильвера сиживал на плече своего хозяина. Женщина не шелохнулась. Склонив голову набок, птица осмотрелась вокруг, словно шкодливый школьник, желающий убедиться, что за его проказами никто не наблюдает, и вдруг вонзила клюв прямо в ухо женщины.

Старший инспектор уголовной полиции Алан Бэнкс в церковь не ходил и воскресное утро священным временем не считал. Однако справедливости ради следует отметить, что и в состоянии тяжкого похмелья, когда больно даже рукой пошевелить, он в воскресные дни просыпался крайне редко. Вот и накануне, в субботу вечером, Бэнкс показал себя человеком вполне умеренным: глядя по телевизору дивиди‑фильм «Черная орхидея», он поужинал разогретой пиццей с грибами, запив ее двумя бокалами первосортного чилийского каберне, купленного в винном супермаркете «Теско». И все‑таки, поскольку ничто человеческое было ему не чуждо, он с удовольствием повалялся бы часок‑другой в постели с газетой. Позже днем Бэнкс намеревался поздравить свою мать по телефону с Днем матери, обязательно прослушать недавно купленный диск с записью струнных квартетов Шостаковича, а уж потом продолжить чтение книги Тони Джадта «Послевоенная эпоха» – о путях развития европейских стран после Второй мировой. Недавно Бэнкс вдруг осознал, что почти перестал читать беллетристику: он почувствовал необходимость докопаться до понимания мира, в котором вырос, и посмотреть на него с различных точек зрения. Романы конечно же дают возможность ощутить истинную атмосферу времени, но Бэнксу для воссоздания общей картины требуются факты, а также и их толкование.

Но в это воскресенье, третье воскресенье марта, всем добрым делам, которые старший инспектор наметил, не суждено было осуществиться. Все началось с малозначительного на первый взгляд события, вслед за которым обычно и развивается вся последовательность взаимосвязанных ситуаций, а именно с телефонного звонка детектива‑сержанта Кевина Темплтона, бывшего в тот уик‑энд оперативным дежурным в отделе по расследованию особо важных преступлений Западного округа.

– Шеф, это я. Сержант Темплтон.

Бэнкс почувствовал мгновенный укол неприязни. Темплтона он не любил и был бы поистине счастлив, если бы того, наконец, перевели в другое управление. В прежние времена старший инспектор пытался убедить себя, что неприязненное чувство к Темплтону проистекает от того, что у них слишком много общего, но в действительности дело обстояло по‑другому. Темплтон не только был ловчилой, он к тому же не прочь был потоптаться на человеческих чувствах и, что хуже всего, получал от этого удовольствие.

– Надо понимать, что‑то случилось? – опустив приветствие, недовольно осведомился Бэнкс.

– Так оно и есть, сэр. Моя новость вас обрадует.

В голосе Темплтона Бэнкс уловил легкое злорадство. После их недавней стычки молодой сержант постоянно лебезил и пытался разными способами угодить старшему по званию, но Бэнксу при виде его показных и насквозь фальшивых знаков почтения невольно вспоминался Урия Хип.^[1]

– Не тяни, говори, в чем дело. Мне что, одеваться? – спросил Бэнкс и, услышав в трубке смех Темплтона, отстранил ее от уха.

– Думаю, вам действительно стоит одеться, сэр, и приехать как можно быстрее на Тейлор‑ярд.

Бэнкс хорошо знал это место, узкий проезд в южной части городского центра за иствейлской рыночной площадью. Ярдом, то есть двором, этот проезд называли не потому, что в плане он имел прямоугольную форму и немного походил на сад, а потому, что одна яркая личность когда‑то изволила заметить, что проезд‑де не шире обычного двора.

– И что же я там увижу? – поинтересовался Бэнкс.

– Тело молодой женщины, – ответил Темплтон. – Могу лично подтвердить это. Ведь я и сейчас тут, на месте.

– Только ничего…

– Я ни до чего не дотрагивался, сэр. И скажу вам по секрету, мы с констеблем Форсайтом уже обнесли место преступления лентой и послали за доктором.

– Молодцы! – одобрил Бэнкс, откладывая «Санди таймс» с едва начатым кроссвордом и бросая жадный взгляд на чашку черного кофе, из которой все еще поднимался соблазнительно пахнущий пар. – Вы уже известили руководство?

– Еще нет, сэр. Решил подождать, пока вы не осмотрите все сами. Какой смысл пороть горячку?

– Отлично! – похвалил его Бэнкс.

Суперинтендант полиции Катрин Жервез, вероятнее всего, еще нежится в постели после вчерашнего спектакля труппы «Норт Опера», певшей в Лидсе «Орфея». Сам Бэнкс с дочерью Трейси слушал эту оперу в прошлый четверг и остался в восторге, однако в том, что и Трейси получила такое же удовольствие от спектакля, не был уверен. В последнее время девочка становится все более и более замкнутой.

– Приеду через полчаса, максимум – через сорок пять минут, – пообещал Бэнкс. – Позвони инспектору Кэббот и детективу Хэтчли. Пригласи констебля Джекмен.

– Так ведь детектив Кэббот откомандирована в Уитби, сэр.

– Да, правильно, черт возьми.

Если это и вправду убийство, то помощь Энни была бы более чем желательна. В их личных отношениях не всегда все гладко, но в одной команде они работают отлично.

Поднявшись наверх, Бэнкс наскоро ополоснулся под душем, торопливо оделся и, спустившись в кухню, налил кофе в кружку‑термос, рассчитывая выпить его по дороге. Проверил, хорошо ли завернута крышка: неплотно закрытая кружка‑термос нередко оказывается причиной неприятных сюрпризов. Выключив свет и закрыв входную дверь, он пошел к машине.

Бэнкс сейчас ездил на «порше» своего брата. Хотя он все еще и испытывал некоторую неловкость от езды на таком роскошном автомобиле, но подспудно чувствовал, что машина день ото дня нравится ему все больше. А ведь совсем недавно он подумывал о том, чтобы подарить ее Брайану или Трейси, и до сих пор не мог решить, кому именно. Ведь, подарив машину одному из детей, он может заронить в душу второго мысль о том, что тот обделен, а значит, его и любят меньше. Короче говоря, выбор представлялся Бэнксу практически неразрешимой дилеммой. В группе Брайана недавно произошло некоторое обновление состава, и сейчас он усиленно репетировал с вновь пришедшими музыкантами. Трейси, разочарованная результатами недавних экзаменов – хотя сам Бэнкс был ими доволен, – вела более чем скучную жизнь: работая в книжном магазине в Лидсе, она жила в Хэдингли, снимая дом на паях с подругами. Так кто же, сын или дочь, больше заслуживает «порше»? Ведь пополам‑то его не разломишь?!

Выйдя на улицу, Бэнкс сразу ощутил изменение погоды – похолодало, усилился ветер, поэтому он вернулся и сменил спортивный анорак на кожаную куртку с застежкой‑молнией. Если придется торчать в продуваемой аллее за рыночной площадью все то время, пока ребята из СОКО^[2]– фотограф и судмедэксперт – будут делать свое скорбное дело, то одеться необходимо как можно теплее.

Усевшись в машину, Бэнкс завел мотор и двинулся по идущей под уклон дороге в направлении Иствейл‑роуд. Не отрывая глаз от дороги, он подсоединил дорогой айпод фирмы «Эппл» к адаптеру, и через мгновение в салоне зазвучала песня Рея Дэвиса «Вот и все» из альбома «Жизнь других»; эта песня ему нравилась, особенно строчка про крупную барменшу из Австралии. А ведь эта песня подходит в качестве звукового сопровождения утренней поездки на место преступления, подумал он. Вполне подходит.

Гилберт Дауни не особенно любил выгуливать собаку. Не любил, но считал это своей рутинной обязанностью. Его дочь Кайли так хотела иметь щенка, что до восьми лет практически ни о чем другом не говорила. В конце концов Гилберт и Бренда сдались и подарили щенка дочери на день рождения, хотя Бренда не особенно любила собак, поскольку собачья шерсть вызывала у нее приступы аллергического насморка. Через пять лет Кайли, увлекшись поп‑музыкой и мальчиками, утратила всякий интерес к собаке, переложив на Гилберта заботу о Хагриде.

В это воскресное утро погода выдалась отвратительная, но Гилберт понимал, что выгуливать собаку все равно необходимо. К тому же прогулка была для него хорошим предлогом убраться из дома на то время, пока Бренда и Кайли, а ей было уже четырнадцать, заведут обычный для воскресного утра скандал по поводу того, где Кайли шлялась и что делала до поздней субботней ночи. Вблизи их дома не было подходящих мест для прогулок, а те, что были, за эти годы надоели Гилберту до смерти, поэтому он, проехав совсем немного на машине, оказался на морском берегу. Место казалось безлюдным и открытым всем ветрам, но именно поэтому оно ему и нравилось. Здесь он был один и чувствовал себя хозяином. В последнее время ему все чаще хотелось побыть одному, наедине со своими мыслями. Может, это признак старости, размышлял он. Но ведь ему всего сорок шесть! Считать его стариком может только Кайли да ее дружки‑бездельники.

Поежившись под порывом пронизывающего ветра, Гилберт поднял воротник куртки. Ноги скользили по мокрой от недавнего дождя траве, но Хагриду все было нипочем. Пес моментально бросился вперед, обнюхивая на бегу травяные кочки и кусты. Гилберт, сунув руки в карманы, шел за ним, поглядывая на покрытую рябью воду и рассуждая мысленно о том, каково это было – уходить в море на китобойном судне из порта Уитби. Мужчины не возвращались порой по полгода, женщины ждали их дома и каждый день ходили на утес Уэст‑Клифф смотреть, не покажется ли вдали парус, надеясь увидеть прибитую к мачте китовую челюсть – знак того, что потерь в команде нет.

Вскоре Гилберт заметил вдалеке какую‑то фигуру, сидящую на краю обрыва. Женщина?.. Любопытный и общительный Хагрид тоже заметил ее и стремглав бросился знакомиться. Гилберту показалось странным, что на обоих плечах женщины сидело по чайке. Это напомнило давнюю сцену, однажды подсмотренную в парке: на садовой скамье сидела старуха, и все ее тело было сплошь облеплено голубями, которых она кормила. Когда Хагрид подбежал ближе и залаял, чайки нехотя взлетели и закружились над морем, не отдаляясь от берега и часто оглядываясь назад, словно давая понять, что их отступление временное. Гилберту в их криках послышалась насмешка над ним и Хагридом, существами, обреченными ходить по земле.

Пес, удовлетворив любопытство, потрусил прочь от тропинки к кустам, очевидно учуяв кролика, а Гилберт продолжал идти вперед к застывшей в неподвижности фигуре. Быть может, женщина нуждается в помощи? Что‑то в ее позе и в том, как пряди волос безжизненно повисли над воротником, настораживало Гилберта. Он окликнул женщину, однако та не ответила. И тут он рассмотрел, что она закутана в одеяло и сидит в кресле‑каталке, а под ее голову что‑то подложено. Сама ходить, наверное, не может, бедняжка. Встретить женщину в инвалидном кресле вблизи Ларборо‑Хед, подумал Гилберт, – дело вполне привычное: неподалеку находится заведение вроде хосписа, и люди, приезжая навестить родных и близких, нередко вывозят их на прогулку по берегу. Но что, скажите на милость, эта женщина делает здесь одна – и это в День матери! – в опасной близости к краю обрыва? Ведь стоит ветру изменить направление, и кресло‑каталка может соскользнуть вниз! Где же, черт возьми, сиделка или родственники?

Приблизившись к креслу, Гилберт остановился, пораженный одновременно двумя более чем странными обстоятельствами. Он подошел сзади, и первое, что привлекло его взор, были бескровные царапины вокруг ушей женщины. Когда, обойдя кресло, он остановился перед ней, то увидел и другое: верхняя половина тела от шеи до бедер и одеяло, в которое она была закутана, были сплошь пропитаны кровью. Даже не заглянув в ее глаза, он понял, что женщина мертва.

Стараясь проглотить едкую горечь желчи, комом подкатившую к горлу, Гилберт свистом позвал Хагрида и бросился к машине. Он знал, что сигнал мобильной связи сюда не доходит, а значит, для того чтобы позвонить в полицию, он должен проехать не меньше двух миль. Ему не хотелось оставлять эту женщину и дальше в одиночестве сидеть на обрыве, где ее тело расклевывали прожорливые чайки. Но что он мог поделать? На бегу Гилберт живо представил себе двух самых смелых птиц, которые, едва увидев его спину, плавно полетят назад к неподвижной фигуре на берегу.

Бэнкс, отсоединив айпод от адаптера, сунул его в карман, оборвав на половине одну из песен Тома Уэйтса, и вышел из теплого салона «порше» на ветер, который сразу же метнул в него заряд снега с дождем. Рыночная площадь была запружена празднично одетыми жителями, спешащими в высившуюся в центре нормандскую церковь. Женщины обеими руками держали шляпы, которые норовил сдуть ветер; колокола звонили так, словно все в этом мире было хорошо. Несколько любопытных туристов тем не менее покрутились перед входом в Тейлор‑ярд, перекрытым заградительной полицейской лентой. На одном углу площади располагался паб «Фонтан», а на другом – магазин‑ателье, торгующий изделиями из кожи. Между ними пролегала узкая, мощенная булыжником улица, ведущая в так называемый Лабиринт, состоящий из невообразимой путаницы улочек, – местные жители часто называли это место «иди туда, иди сюда» и иногда добавляли «а вот где выйдешь, не знаешь никогда». Улицы пересекали крошечные площади и дворики, упирались в тупики, щели, мелкие складские помещения, построенные еще в восемнадцатом веке и с тех пор не подвергшиеся никаким изменениям.

Разрушить и снести разом это нагромождение, а на освободившемся месте построить все заново – другого способа выправить эти сдавленные пространства и причудливые строения попросту не существует. Улочки вовсе не являлись кратчайшими расстояниями между расположенными внутри Лабиринта объектами, хотя если знать дорогу, то можно было добраться до призамковой автомобильной парковки, расположенной над садами, разбитыми на спускающихся к реке террасах, которые идут от самого Иствейлского замка. Кроме четырех аккуратных коттеджей, выстроившихся в ряд возле парковки, почти все дома здесь стояли пустыми. Даже скваттеры^[3]не желали тут жить, но поскольку дома числились в реестре городской недвижимости, то сносу не подлежали. Вот почему Лабиринт и пребывал в своем неизменном виде. Он слыл удобным прибежищем для скоротечных занятий сексом; здесь, отправляясь покутить в ночном городе, можно было отовариться колесами или травкой.

Уборщики улиц неоднократно обращали внимание полиции на то, что мостовые буквально усыпаны шприцами, сигаретными окурками с марихуаной, использованными презервативами, пластиковыми пакетами с клеем; особенно много этого добра валялось за ночным клубом «Бар Нан» и за пабом «Фонтан» на Тейлор‑ярде. Хотя полицейское управление и располагалось на площади, за которой начинался Лабиринт, однако у полиции не было возможности взять это злачно‑криминальное место под круглосуточное наблюдение. Детектив‑констебль Рикерд и его люди, работавшие в проекте «Полиция помогает общественности» (местные жители называли их «пластиковыми копами»), делали все возможное, однако этого было недостаточно. С наступлением сумерек жители старались держаться подальше от Лабиринта, тем паче что у законопослушных граждан вообще не имелось причин совать туда носы. Ходили слухи, будто в Лабиринте водятся привидения, а попавшие туда люди теряют ориентацию в хитросплетениях улочек и пропадают бесследно.

Бэнкс достал из багажника защитную одежду, отметил время прибытия в журнале дежурного полицейского и поднырнул под сине‑белую ленту полицейского ограждения. В Лабиринте холодный дождь со снегом донимал не так сильно. Высокие строения, стоящие почти вплотную друг к другу (как на средневековой улочке Шамблз в Йорке, бывшем прибежище городских мясников), практически закрывали небо, оставляя над головой лишь узкую серую полоску. Если бы их верхние этажи были обитаемы, то жители домов, стоящих на противоположных сторонах улиц, могли бы, протянув друг другу руки, без труда обмениваться рукопожатиями. Известняковые блоки, из которых были построены дома в Лабиринте, после дождя потемнели, а в воздухе витал легкий чад от торфа, горевшего в каминах расположенных поодаль коттеджей. Бэнкс, невольно ощутив во рту вкус «Лафройга», вздохнул, понимая, что вряд ли в ближайшее время сможет отведать этого односолодового виски, который производят на шотландском острове Айла. Ветер свистел и завывал, меняя громкость, высоту тона и тембр, словно кто‑то поблизости дул в огромный саксофон. Сейчас Лабиринт казался Бэнксу крепостью, готовой к осаде.

Как и было условлено, сержант Кевин Темплтон установил наблюдение за зданием, в котором было обнаружено тело. Здание имело вид типичной надворной постройки: сложенный из камня амбар, в котором Джозеф Рэнделл, владелец магазина кожаных изделий, хранил образцы материалов и остатки непроданных товаров. Фасад здания представлял собой глухую стену, сложенную из известняковых блоков без единого оконного проема. Повезло Рэнделлу: окна первых этажей здесь, в Лабиринте, обычно забивали досками.

Темплтон и в это промозглое утро явился при полном параде: черные, аккуратно уложенные с помощью геля волосы, промокшие до самых колен дорогие желто‑коричневые брюки из хлопкового твила, щегольская, скользкая от дождя кожаная куртка. Вот только покрасневшие белки глаз его выдавали – предыдущая ночка наверняка выдалась бурная. Бэнкс сразу представил, как Темплтон конвульсивно дергается на какой‑нибудь рейв‑дискотеке в такт невообразимым техно‑ритмам или устроенной диджеем смеси из песен Элвиса и Эминема. Бэнкс не был до конца уверен в том, что Темплтон принимает наркотики, но он внимательно присматривался к парню, особенно после того как сверхамбициозный сержант проявил себя явным угодником нового начальника. Бэнкс даже пробовал вмешаться, однако это привело, скорее, к обратным результатам и вовсе не охладило ни страстного желания Темплтона продвинуться по службе, ни его готовности лизать руководящие задницы. Парень совершенно не годился для работы в команде. К счастью, его собирались перевести в другое управление, и его коллегам оставалось только держать пальцы скрещенными и надеяться, что Темплтона зашлют куда‑нибудь подальше, в Корнуолл или Хэмпшир, где он сумеет достойно обеспечивать безопасность дорожного движения.

– Ну, что тут у нас? – спросил Бэнкс.

– Тело осматривает доктор Бернс, – отрапортовал Темплтон.

– А что СОКО?

– Уже в пути.

– Тогда нам стоит осмотреть все самим, пока эти мелкие злодеи не объявили место убийства своей территорией.

– Да там и смотреть‑то особенно не на что, – оскалился в улыбке Темплтон.

Бэнкс пристально взглянул на сержанта. Среди множества бессмысленных комментариев, которые ему довелось слышать за годы службы в полиции, слова Темплтона можно было смело назвать самыми бессмысленными. Да разве профессионал способен сказануть такое!.. Темплтон, нимало не смутившись, пожал плечами. А нельзя ли, подумал Бэнкс, счесть эти явные признаки отсутствия совести, чувства юмора и элементарного человеческого сочувствия симптомами психического заболевания?

Облачившись в защитный халат и натянув на руки резиновые перчатки, Бэнкс толкнул деревянную, выкрашенную зеленой краской дверь. Ржавые петли заскрипели, дверь открылась, и при свете голой электрической лампочки Бэнкс увидел доктора Бернса, стоявшего на коленях над телом. В следующее мгновение старший инспектор вспомнил эпизод из когда‑то виденного фильма: там Джек‑потрошитель в точно такой же позе склонялся над одной из своих жертв. Да… между Лабиринтом и Уайтчепелом, где орудовал Потрошитель, найдется немало общего, но Бэнкс от души надеялся, что дело ограничится лишь внешним сходством.

– Как по‑твоему, эту дверь взломали, чтобы затащить сюда девушку? – повернувшись к Темплтону, спросил он.

– Трудно сказать, шеф. Дерево старое и гнилое, достаточно один раз толкнуть. По‑моему, дверь сломана давным‑давно.

Бэнкс снова обвел глазами складское помещение. Беленные известью стены, всюду пыль и паутина. Тяжелая смесь запахов кожи, рвоты и крови, причем последняя составляющая этой смеси чувствовалась слабо, подобно нежному полутону тихо звучащей мелодии, но тем не менее различалась ясно и отчетливо. Жертва лежала на куче кожаных лоскутов и обрезков, которые, насколько Бэнкс сумел различить при тусклом освещении, были разных цветов – зеленые, синие, красные, коричневые – и в основном треугольной либо прямоугольной формы. Бэнкс поднял один из них. Хорошая кожа, мягкая и эластичная, из такой кроят, как правило, детали одежды, например локтевые накладки, или используют для пошива мелких аксессуаров – кошельков для мелочи и прочей ерунды.

Доктор Бернс, глянув из‑за плеча на вошедших, поднялся и подошел к Бэнксу. Потолок в помещении был таким низким, что они едва не касались его головами.

– Привет, Алан. Я старался ни до чего не дотрагиваться. Мне известно, каково это – иметь дело с СОКО.

Бэнксу это тоже было хорошо известно. Эксперты‑криминалисты ставили неприкосновенность места преступления превыше всего, и горе тому – будь он даже детективом уголовной полиции, – кто нарушит установленный порядок.

– Тебе удалось выяснить причину смерти? – спросил Бэнкс.

– Мне кажется, ее задушили руками, если, конечно, не обнаружатся другие скрытые повреждения. – Бернс наклонился и, приподняв аккуратным движением прядь светлых волос, жестом указал на кровоподтеки под подбородком и ушами.

Бэнкс присмотрелся к жертве. Совсем молодая, не старше его дочери Трейси. Одета в зеленую кофточку и белую мини‑юбку, подпоясанную широким розовым пластиковым ремнем, усыпанным серебристыми блестками. Бэнксу показалось, что тело двигали после смерти, придав ему нынешнюю позу. Девушка лежала на левом боку, скрестив ноги так, словно бежала во сне. На бледной коже бедра, чуть выше колена, что‑то блестело. Возможно, сперма. Если так, то есть шанс узнать ДНК насильника. Юбка задрана, узкие красные трусики болтаются на левой ноге возле лодыжки. Черные кожаные туфли на высоком каблуке, правую лодыжку обвивает серебряная цепочка, а над ней татуировка – маленькая бабочка. Зеленая кофточка широко распахнута, так что выглядывают небольшие груди с припухшими сосками. Широко открытыми глазами девушка словно всматривалась в побеленную стену. Изо рта торчали два или три лоскута кожи.

– Такая молодая! – сокрушенно произнес доктор Бернс. – Ужас какой!

– Она что, была в одной кофточке? В такой‑то чертовский холод?..

– Да они все сейчас так одеваются. Ты‑то наверняка это знаешь.

Бэнкс кивнул. И правда, девушки, впрочем и парни тоже, теперь не надевают на себя ничего, кроме футболок и джинсов. Даже в зимние месяцы они бегают по городу, перескакивая из одного паба в другой, в кофточках без рукавов и коротких юбчонках. Никаких колготок. Сначала Бэнкс считал, что они одеваются так потому, что хотят выставить напоказ свое тело, однако потом пришел к выводу: очевидно, ими двигали и другие, чисто практические соображения. Молодые таким способом облегчали себе жизнь, поскольку пребывали в постоянном движении: никаких поспешных сборов, не надо бояться что‑нибудь забыть – забывать попросту нечего. Схватил сумочку или рюкзачок – и вперед. Нечувствительность к холоду и безразличие к погодным ситуациям, думал Бэнкс, – это некий отличительный признак молодых.

– Она ведь не могла умереть в таком положении, верно? – спросил он доктора.

– Не могла, если считать, что ее изнасиловали и задушили, – ответил Бернс. – Она должна бы лежать на спине с раздвинутыми ногами.

– Значит, покончив с нею, он повернул ее тело и голову набок, придав ей более приличное положение – она как будто спит. Возможно, он также потрудился удалить с тела все свои следы.

– Похоже, что так, но, даже если он и проделал все это, наверняка что‑то упустил, согласен? – ответил доктор Бернс, указывая на блестевшее пятно.

Сделав шаг в сторону, доктор Бернс задел головой лампочку, она закачалась из стороны в сторону, и это сразу напомнило Бэнксу сцену в подвале из знаменитого хичкоковского триллера «Психо». В углу возле двери Бэнкс заметил что‑то, блеснувшее под светом раскачивающейся лампы. Там на пыльном каменном полу лежала сшитая из золоченой ламе^[4]сумочка с тонким ремешком через плечо. Аккуратно действуя руками в резиновых перчатках, Бэнкс поднял сумочку и раскрыл. Помада, коробочка компакт‑пудры с зеркальцем, три презерватива, четыре сигареты «Бенсон энд Хеджес», фиолетовая зажигалка «Бик», книжечка спичек «Дак энд Дрейк», салфетки для лица, пилка и ножницы для ногтей, тампон, дешевая гелевая ручка бирюзового цвета, плеер в розовом кожаном футляре, водительское удостоверение, стеклянный флакончик без этикетки с четырьмя белыми таблетками экстези (каждая маркирована рельефной короной), маленький кошелечек с двадцатью фунтами в купюрах и шестьюдесятью пятью пенсами в монетах. И, наконец, небольшая записная книжка в кожаной обложке, на форзаце выведено имя Хейли Дэниэлс. Это же имя обозначено под фотографией на ее водительском удостоверении, в нем указан ее адрес в Суэйнсхеде, деревушке, расположенной примерно в тридцати милях от Иствейла.

Бэнкс сделал несколько записей в служебном блокноте и уложил содержимое сумочки на место до приезда криминалистов. Отозвав Кевина Темплтона к двери, он велел ему позвонить в местный полицейский участок Суэйнсхеда и поручить дежурному сообщить родителям девушки о случившемся, а затем договориться с ними о приезде в Иствейл для опознания. Никаких подробностей не сообщать.

Бэнкс снова устремил пристальный взгляд на скрюченное тело девушки.

– Есть ли какие‑либо свидетельства сексуального контакта, – обратился он к доктору Бернсу, – кроме видимых?

– Пока ничего определенного сказать не могу, но, на мой взгляд, она была жестоким образом изнасилована, – ответил Бернс. – Вагинально и анально. Доктор Уоллес сообщит подробности после детального осмотра. Правда, есть одно странное обстоятельство…

– Какое?

– Смотри, ее побрили. Там… внизу.

– Считаешь, убийца постарался?

– Весьма вероятно. Но некоторые девушки делают это и сами… как я слышал. А на том месте, где должны расти волосы, обычно бывает татуировка. Отсюда не разглядеть, а двигать тело я не хочу. Пусть сначала поработает СОКО. Может, и сама… Ты же заметил татуировку у нее на лодыжке?

– Да.

Доктор Бернс был местным судебно‑медицинским экспертом, и, следовательно, в его обязанности входило посещение мест преступления, констатация смерти и передача тела коронеру. После этого доктор Уоллес, недавно назначенная окружным патологоанатомом, должна была произвести вскрытие. Бэнкс, уже давно работая с Бернсом, внимательно относился к его замечаниям и советам. Как это свойственно всем врачам, доктор Бернс не любил делать заключения в одиночку, но в разговоре мог навести на некоторые мысли о причине и времени смерти, которые обычно подтверждались, давая Бэнксу возможность ускорить ход расследования. Вот и сейчас он решил уяснить важные для следствия обстоятельства и спросил о времени смерти.

– Сейчас половина десятого. – Бернс глянул на часы. – На холоде трупное окоченение, конечно, замедляется. Короче говоря, это всего лишь мои предположения, но я бы сказал, что смерть наступила после полуночи, вероятно, не позже двух часов ночи… Думаю, что не позже.

– Ее убили здесь?

– Думаю, здесь, – кивнул Бернс.

Бэнкс обвел взглядом комнату:

– Место весьма уединенное и хорошо изолированное от внешнего мира. Стены толстые. Сомневаюсь, чтобы кто‑нибудь что‑либо слышал, если вообще здесь был хоть кто‑то, способный слышать. – Он посмотрел на лоскуты кожи, торчащие изо рта девушки. – Даже если она поначалу и кричала, то очень скоро ее заставили замолчать.

Доктор Бернс, вынув блокнот, что‑то торопливо в нем царапал. Бэнкс решил, что это данные для протокола: время, температура наружного воздуха, положение тела и прочее. Теперь дело было за фотографом. Криминалисты не смогут приступить к работе до того, как он закончит, а ждать они очень не любят. Будут поскуливать у ленты ограждения, как стая доберманов, которых уже месяц не кормили мясом.

Заскрипели дверные петли, и Питер Дарби, полицейский фотограф, со старым «Пентаксом» на груди и новой цифровой видеокамерой в руке вошел в помещение. В ней сразу стало тесно, и Бэнкс с Бернсом отошли к стене. Бэнксу страшно хотелось курить, а почему, он не понимал, ведь никто рядом не курил. Может, это из‑за сигарет «Бенсон энд Хеджес», которые он видел в сумочке убитой девушки? Или из‑за дождя, сменившего сейчас дождь со снегом? Он и сейчас помнил, как приятен сигаретный дым во время дождя. Бэнкс подметил это, еще будучи начинающим курильщиком, а в последнее время воспоминания о прошлом нередко его посещали. Он задумался, и желание курить прошло само собой. В церкви на рыночной площади запели гимн «Зеленый холм я вижу вдалеке», и Бэнкс сообразил, что до Пасхи осталось всего несколько недель.