Глава 20. Воздушный маг. 2 страница

Если не сказать — вообще все.

Рик не помнил о той ночи ни черта. Предыдущие сутки так и остались для него захлебывающимся кошмаром одной дикой, нескончаемой боли. Ее было столько, и она длилась так долго, так бесконечно и несмолкаемо, так отчаянно — долго, что серый предутренний полумрак гостиничного номера на миг показался ему островком нереального, нечеловеческого покоя, почти рая, как когда-то давно, сразу после инициации — темнота спальни Мэтта.

Он лежал, чуть слышно дыша, уставившись в одну точку, на затекшей за ночь руке, машинально кусая губы и давя непрошенные, идиотские бессильные слезы. Мэтта с Тимом он слышал — они были рядом, оба. Сидели на полу в изножье кровати и негромко, почти беззвучно переговаривались — наверное, как всегда, рассуждали о чем-то, строили теоретические догадки, Мерлин бы понял, но это было совершенно неважно тогда — то, о чем именно они говорили. Потому что щиколотку согревало пронизывающее, непоколебимое тепло двух ладоней — грубоватой и широкой, крепкой, незаметно поглаживающей кожу, и твердой, поменьше, с едва выступающими ногтями и мозолью от пера под указательным пальцем.

Потому что — в какой бы кошмар я ни провалился, хоть по своей воле, хоть по своей вине, они останутся рядом со мной, зажмуриваясь, подумал тогда Рик. Будут рассуждать о том, что увидели, переваривать так, как им только, наверное, единственно и доступно — и держать меня, хоть всю ночь, хоть всю жизнь. Что бы ни случилось — они будут вытаскивать меня, а потом увлеченно анализировать новую информацию, а не выговаривать за неразумное поведение и переживать о своих рассыпавшихся иллюзиях.

Нестерпимый, колючий стыд накатил одним валом, сплошной волной, затопив сверху, вдавив в скомканную постель. За месяцы молчанки, за нескончаемые попытки спрятаться от них — кто бы что ни говорил о способности Рика отражать чужие желания, разве он сам, Рик Мэллоун, хоть когда-нибудь хотел открываться — сам? Делать шаг навстречу — со своей стороны?

Разве он хоть когда-нибудь верил, что они примут его и настоящим — тоже?

Следующая мысль едва не ошпарила, как удар струи кипятка. Они знают, что я рядом. Они слышат меня, даже физический контакт, вон, нарочно поддерживают — вдруг он мне до сих пор помогает.

Но я все еще — я.

Рик присматривался к ним потом еще не один день, пару раз срываясь на нарочные провокации, за которые впоследствии даже почти что не было стыдно — ему было важно понять, как! До зеленых гоблинов, между прочим, важно, а они внятно все равно ничего объяснить не могли.

Но Тимми оставался все тем же улыбчивым задумчивым книжным червем и чертовым гедонистом, которого только допусти до чувственных радостей — он проваливался в них по уши, одинаково наслаждаясь что вкусом еды, что теплом нечаянного прикосновения, буквально теряя от них голову. Но — только свою.

Мэтта удобство всегда интересовало больше изыска, а порядок — больше удовольствий. Он увлекался любой идеей, за которой маячила возможность сделать порядок еще более «правильным», и естественным образом вытекающая из этого властность и стремление временами укладывать окружающих в штабеля, как попавшиеся под руку инструменты, теперь тоже оставались лишь качествами Мэтта. Рик издергался от постоянных попыток вслушаться в собственные ощущения, но инструментом рядом с ним все равно себя больше не чувствовал.

— Я же видел тебя настоящим, глупыш, — сказал Мэтт уже дома, в Уоткинс-Холле, привычно взъерошив его волосы. — И даже вспомнил, что и раньше видел, однажды — когда посвящение проводил. Только забыл об этом…

В скользящих прикосновениях Тимми, в его прижавшихся к спине ладонях сквозили стыд и сожаление. И уверенность — непрошибаемая, непоколебимая уверенность в том, что настоящего Рика, который давно затерялся для них в мельтешении дней, они больше не отпустят. Никакие желания не стоят того, чтобы вляпаться в это — снова.

— Мы научимся… — прошептал Тим ему в затылок, сжимая его кулак. — Ты поможешь? Если кто-то из нас вдруг сорвется?

Я не знаю, как! — задохнулся тогда Рик, изо всех сил цепляясь за ниточку возможности другой жизни, жизни — с ними, с самим собой, и заранее пугаясь того, как легко может оказаться ее потерять. Как легко — если сорвется любой из них троих, а остальные не смогут упереться и вытащить, и все снова обрушится в хаос, где его будут рвать на части, превращая в удобную куклу без желаний и возражений.

Мы научимся, прошлась по плечу ладонь Мэтта, вверх-вниз, успокаивая, крепкая и надежная, ты должен верить нам, слышишь. Мы тут рехнемся все, маленький, если ты не решишься хотя бы попытаться поверить.

Наверное, у Рика от их уверенности отказали последние тормоза — они не выбирались после этого из постели почти двое суток. Он оторваться не мог, и в голове не укладывалось, что — можно, ему позволяют — самому, не давя, не загадывая, как лучше, не рисуя заранее удобный сценарий, в котором что только ни приходится делать, и даже прокричать — остановитесь, не надо! — все равно невозможно. В котором есть все, что угодно, нет только самого Рика.

Они этот замок в пыль за тебя разотрут, — всплывали в голове слова Лоуренса. Они любят тебя, идиот.

Рик только тогда и понял, что именно имел в виду Ларри. Совсем не подвиги ради воспитанника.

Готовность разодрать на клочки любого, кто способен причинить ему вред. Кто бы и что бы это ни было. Даже если оно — в них самих.

Оказалось, что это ничего не меняет, и к себе и Мэтт, и Тимми могут быть так же безжалостны, если Рику это понадобится.

Какой придурок решил, что жертвовать собой способны только водные маги? — временами задумывался Рик, глядя на них. С трудом допускалась разве что мысль о том, что его наставники не считают жертвой то, что для них является разумным следствием из принятого решения, только вот — не игра ли это в слова? Суть-то та же…

— Так что с тобой сегодня? — выдрал его из привычной рассеянной задумчивости голос Мэтта. — Рассказывай.

Тимми выжидающе промолчал, методично размешивая сахар в чае. Он вообще чаще всего молчал, тихоня и средоточие уюта — по мнению Рика, их жилище давно бы превратилось в помойку, если бы не способность Мэтта следить за вещами, а Тима — делать из их скопища действительно — дом. То, чего сам Рик не умел прямо-таки органически, постоянно теряя все, включая собственные носки, и постоянно сшибая углы шкафов, от чего то и дело страдали стоящие внутри нескончаемые легко бьющиеся предметы.

Так не было до первого возвращения из Бостона — потому что Мэтту претила мысль о неуклюжем воспитаннике. Так стало с тех пор, как Рик попытался хотя бы научиться оставаться собой.

Мэтта бардак раздражал, но он только, хмыкая, ликвидировал очередные осколки и спрашивал — больно? Давай синяк уберу.

Тимми же флегматично переставлял мебель, сдвигая выступающие углами шкафы и полки подальше от траектории наиболее частых передвижений Рика по дому.

— Со мной… — Рик поморгал, привычно перестраивая в голове сумбурный поток ощущений в слова. — Ничего плохого со мной.

Они даже не расслабились — так и продолжали смотреть, внимательно слушая. Рик перевел дыхание. Ну, как им объяснить, что не случилось вообще ничего? Такого, что может повлиять на их жизнь…

— Мага я нашел, — сдался он. — На запад от города, как карта и показала. Парень, лет четырнадцати, формирование закончено, стихия Воды…

— Вы повздорили? — осторожно спросил Мэтт.

— Мы вообще не разговаривали, — вздохнул Рик и принялся вертеть в пальцах чайную ложечку, силясь поймать блик одновременно и от пламени в камине, и от свечи на каминной полке. — Он… ему было не до меня. Вообще-то, он уже умирал. Перерезал себе вены, и… ч-черт, — Рик встал и отошел к окну, прислонился к прохладному стеклу лбом.

Почему-то говорить об этом оказалось так же больно, как утром — смотреть на это. Даже после всего, что произошло после.

— Ты сказал, что он уже в школе, — напомнил Мэтт.

Рик невыразительно кивнул.

— Его зовут Эван… — зачем-то сообщил он и перевел дыхание, настраиваясь. — Способность считывать информацию с собеседника на уровне неосознаваемой эмпатии, глубина считывания… я не определил, но — дальше сознания. Спонтанная неконтролируемая мимикрия… способность к экранированию не развита, способность к анализу — тоже. Радиус восприятия, похоже — десятки миль, Мэтт. Он едва не сошел с ума человеком, а потом, как я понял, его какое-то время закрывала наставница.

— И куда она делась? — негромкий голос Тимми за спиной.

— Вот над ее трупом я его и нашел.

Рик замолчал, вспоминая холодящий, сводящий скулы фон, вгрызшийся в него еще на подступах к лесу, в котором затерялась одинокая хижина. Землянка, в которой эти двое, видимо, жили — убравшись подальше от людей, затерявшись там, где им почти ничто не могло угрожать.

Точнее, где ничто не могло угрожать Эвану, с его талантом раздираться на тысячи чужих пожеланий.

— Ее что, люди убили? — неверяще уточнил Мэтт.

Такое еще случалось, но уже именно что — как случайность. Люди и себе подобных с примерно той же частотой убивают.

— Несчастный случай, как я понял… — Рик вздохнул и уперся в подоконник. — А у него в одиночестве сразу же крышу снесло, вот и… В общем — я попробовал. Хотя бы просто физически спасти. Но он, как только очухался, его сразу переклинило снова… и мне пришлось… Черт, ты же сам меня учил, Мэтт! Я все сделал, как всегда. Считал фон, проанализировал, докопался до причин, восстановил картину, что там к чему привело… Я имел право принимать решение. У меня было достаточно данных.

Уилсон за его спиной медленно холодел. Я же еще ничего не сказал! — мысленно взмолился Рик. Хотя — ты-то всегда все и без слов заранее правильно понимаешь…

— Ты… — замороженно прошептал Тим.

Рик только кивнул.

— Прямой прорыв стихии. Его бы расплескало по стенам этой их чертовой хижины! А я был рядом, я мог помочь! — он обернулся, вглядываясь в их побелевшие лица. — Тимми, это ничего не значит. Ничего не случится. А Эван теперь сможет и выжить, и тоже научиться… У него просто вас не было. Мэтт! Его некому было думать учить! Но теперь-то он сможет.

Уилсон прикрыл глаза — сжавшиеся кулаки и побелевшие костяшки пальцев, даже дыхание не сбилось. Думает, думает так лихорадочно, что аж, кажется, слышно, как отщелкиваются в голове варианты, сортируясь — этот обдумывать дальше, этот сразу в мусор, здесь добрать данных, здесь — запросить вероятность…

Рик закусил губу. Ну почему они не понимают?..

— Ты поздно появился в замке, Ричи, — неестественно ровно заговорил Тим. — Мисс Луну в ее… умирающем состоянии почти и не видел, считай… Да, зато Дэн жив и у него теперь просто охренительные перспективы. Но… ты просто не видел, как она умирала. И как мистер Гарри…

— Так они же не знали! — Рик вцепился в подоконник за спиной. — А как только поняли, что происходит, почти сразу справиться смогли. И я смогу, Тимми.

— Но…

— Я всего один раз в этом кошмаре побывал! — не выдержав, выкрикнул Рик. — Ты понятия не имеешь, что это такое — когда их тысячи на тебя, и каждый в свою сторону тянет! А он в этом живет — всегда! Его даже закрывать теперь некому, и, если ты думаешь…

— Ричи…

— …что таких проще списывать в расход только потому, что…

— Ричард! — в голосе Мэтта прорезалась сталь, обрывая перепалку.

Тим напряженно дышал, глядя в пространство перед собой. Рик вздохнул и, запрокинув голову, прислонился затылком к стеклу.

Они просто не видели его глаз. Они просто не знают, что такое — смотреть на самого себя, только еще более беззащитного. И понимать, что этому существу — еще хуже.

А ты знаешь, что он должен был бы сделать для того, чтобы кошмар закончился. Чтобы его жизнь перестала быть ужасом. Должен, но пока так и не смог. А ты еще и знаешь, как именно это сделать…

— Все будет зависеть от того, чем он смог с тобой… поделиться, — слегка запнувшись, уже тише проговорил Мэтт. — И — сможем ли мы это отследить, и — сможешь ли ты справиться, и…

— Поделиться? — горько усмехнулся Рик. — Страхом перестать быть собой, например? Страхом подойти близко хоть к человеку, хоть к магу? Страхом, что любое твое действие — это не то, чего хочешь ты сам? Чем таким, через что я не проходил, Мэтт, он со мной поделиться мог?

— Я не знаю, — качнул головой Уилсон. — Но и ты не знаешь, Ричи. Инфантильность, фобии, привычки, мечты — это может быть что угодно.

Иногда он, честное слово, при всем его необъятном уме просто жутко тупил. Не то чтобы это раздражало — чаще всего попросту изумляло — но прямо сейчас едва не выбило в истерический смех.

Рик оттолкнулся от подоконника и подошел ближе, наклонился, упираясь обеими руками в подлокотники кресла Уилсона.

— Не передаются при обмене магическими полями те качества, которые не присутствуют в маге-получателе хотя бы в зачаточном состоянии, — раздельно, как читая по учебнику, произнес он, глядя в глаза Мэтта. — Что бы я ни поймал — значит, это было во мне и раньше. И, значит — мне давно стоило справиться с этим. Знаешь, если я что-то упустил и до сих пор с чем-то не разобрался, то, может, оно и к лучшему — что сейчас оно, наконец, вылезет на поверхность?

Уилсон молчал — опять в обдумывание провалился — и рядом ощущалось ровное, уверенное тепло когда-то успевшего выбраться из кресла Тимоти. Мэтт еще думает и прикидывает варианты, еще выбирает оптимальный порядок действий, припоминает все, что они забыли, на что стоит обратить внимание, решая, куда двигаться дальше. Тим уже весь — вот он, ровный и непоколебимый, как цитадель — все хорошо, малыш, мы с тобой.

Как всегда.

— Почему ты отвел его в школу? — наконец устало спросил Мэтт. — Ричи, если ему нужна помощь, то у нас хотя бы какой-то опыт, и он теперь — почти что…

— Нет, — мотнул головой Рик. — Справиться он и без нас дальше сможет. А я хотел, чтобы у него был выбор. Не обязательно — наша семья… в замке же полно других магов. И он вполне может захотеть…

— Захотеть еще раз покончить с собой, кстати, он тоже до сих пор может, — вклинился Тимми.

Рик усмехнулся и снова прислонился затылком к стеклу.

— Вот уж не думаю… — пробормотал он. — Я никогда не хотел умирать. Даже когда… все совсем плохо было. А значит — и он теперь не захочет. Он же еще не знает, как это здорово.

— Что? — Тим мягко отвел прядь волос от его лица. — Быть магом?

Его теперь так и тянуло прикасаться — все равно я их напугал, со вздохом подумал Рик, бросая на него виноватый взгляд. Тимми, снова тягучий и привычно вросший в землю где-то рядом — если кто и справится, так это ты, Ричи. Тебе не привыкать копаться в том, что ты чувствуешь, это другим оно — бонусом, а ты и не выжил бы иначе, еще в замке, когда Ларри уехал и ты остался без последней отдушины, и тебе пришлось учиться отслеживать каждое переживание, искать его причины, формулировать такими нелюбимыми тобой словами, пока другие наслаждались сегодняшним днем.

Ты говоришь — мы тебя научили… Если бы ты знал, как многому ты научил нас. И каждый день учишь.

— Быть магом тоже здорово, — в глазах Рика мелькнули хулиганские искры, когда он потерся щекой о ласкающую ладонь. — Да и вообще — жить. Правда, Мэтт?

Уилсон смотрел на них и молчал, тепло и устало.

Он был дома, они снова справлялись со всем, что подбрасывала реальность, а Рик все еще улыбался, в очередной раз совершив то, о чем нормальные маги остерегались даже думать, боясь, что с ними такое может случиться — значит, и впрямь они все еще живы и все делают правильно. Каждый день, как на пороховой бочке, но, пока Рик улыбается и шалит, даже на гран не въезжая, что именно вытворяет — с собой, с ними, с людьми — значит, все еще хорошо. Если уметь доверять ему, бесшабашному и открытому каждому, готовому делиться собой даже с тем, кого видит впервые и не встретит больше ни разу, непрактичному и неразумному во всем, что не касается его дара. Если не сходить с ума, ища в его поступках разумность заранее.

То, пожалуй, жить действительно — здорово.

* * *

Монотонный, на грани слышимости тонкий комариный писк снова усилился, вгрызся в мозг, по крохе истончая самую его суть. Шон поморщился и, так и не надумав подняться с пола, осторожно прислонился затылком к холодной стене.

Почти сразу стало чуть легче. Дом, милый дом… — устало улыбнулся Шон, медленно запрокидывая голову и закрывая глаза. Пять мгновений на передышку и два на попытку забыться во сне между работой, работой и снова работой. Жизнь стихийного мага.

Он потер лоб и запустил пальцы в волосы — ладонь так и замерла, локоть на согнутом колене, век бы не подниматься. Снейп может сколько угодно скрипеть и рычать о переутомлении — что бы он понимал в способностях мага Воздуха. Шон знал наверняка, что вытянул бы и больше, чем двойной объем текущих задач, включая беспрерывные фоновые. Подслушивать мысли всего восьми человек — а большего пока и не требовалось, в Министерстве Магии на удивление мало людей, действительно обладающих властью принимать важные для магов решения — это не то что еще не предел, это смешно даже считать за нагрузку.

Постоянное присутствие Снейпа, действующего на Шона, как ледяной душ и ускоряющий пинок одновременно, выматывало на порядок сильнее.

Соответствовать — Мерлин, как же Шон ненавидел чему-либо соответствовать! Не выносил органически само слово, само безмолвное, непроговариваемое ожидание, направленное на тебя, как нацеленное в мозг ядовитое жало. Соответствовать должности, задаче, возрасту, расе, условиям — постоянно, куда бы ты ни шел и что бы ни делал, этот нависший над тобой неотвратимый запрет. Соответствуй — или убирайся в расход.

Шон всегда, сколько себя помнил, искренне поддерживал такую постановку вопроса. Наверное — глупо, да — он даже жаждал ее, при всей подспудной, снова и снова возвращающейся неприязни. Ты можешь презирать клетку, которая тебя ограничивает, но это не мешает помнить и не сомневаться, что клетка необходима таким, как ты. Ты можешь почти любить ее, когда она есть, благодарить Мерлина за одну только возможность находиться в ней — и при этом выматываться до бесчувствия от постоянного напряжения.

Пронзительный, тяжелый взгляд, застывающий на плечах, на спине, на затылке, стоит лишь отвернуться, клетку буквально олицетворял.

Шон вздохнул. Ладно — если вдуматься, Снейп оказался не таким уж кошмаром. Его просто, случалось, не удавалось понять, а так, в целом — можно утверждать, что они на самом деле сработались, почему нет. Лорин с самого начала смеялась и говорила, что все страхи беспочвенны, и Снейп не пьет кровь магов за ужином — у него просто несносный характер, но воздушному магу чужие заскоки до факела, проигнорирует и прогнется. И ведь права была — даже и прогибаться-то особенно не пришлось…

Усталость медленно наливала плечи свинцовой тяжестью, прижимала к стене. Хотелось сидеть и сидеть так, впитывая холод камня, не зажигая света, не расстилая постель, просто сидеть, сомкнув ресницы, еще хотя бы пару мгновений или, лучше, часов. Ночей, если можно. Шон хмыкнул и покачал головой. Совсем обленился.

Почему-то все чаще хотелось продать душу за возможность просто посидеть вечером вот так, в одиночестве.

В темноте.

Позабыть про Кингсли и его помощников с их бесконечными мыслями, про негромко цедящего слова Снейпа, вечно пришпиливающего собеседника взглядом к любой обозримой поверхности. Про фырканье Лорин, про исчерканные крупным неровным почерком пергаменты — заполошные письма от Алана, про голос мистера Драко. Позабыть. Побыть хоть немного… собой.

Уставшим и измотавшимся магом, не должным никому — ничего.

Должным так много… просто, конечно, вовсе не им. Лишняя минутка для медленного, тягучего выдоха. Для горькой и болезненной реальности, которую уже не отделить от иллюзии. Для темноты.

Шон еще помнил наполненные страхом и щемящим, отчаянным предвкушением вечера, когда ждал, что темнота примет его, что случится хоть что-то, хоть что-то, что перевернет его жизнь. Чего стоит ждать, о чем нельзя не мечтать, в чем и есть то настоящее, что просто обязано с ним случиться. Что в нем найдется то самое, способное открыть двери к сокровищницам темноты — ему, беспризорнику Глазго, карманнику-одиночке, навечно затерявшемуся в лабиринтах большого города.

Потом долгое время он ее не любил — боялся аж до судорог, кое-как уживаясь с полумраком только в присутствии Алана. С той ночи, когда умерла Дина Торринс, там притаились чудовища, ждущие момента, чтобы подползти ближе и поглотить, перемолоть в никчемную пыль, как ничтожное, мелкое существо, случайно попавшееся на пути. Шона трясло тогда от одной мысли, что никакой свет и ни одно солнце так и не отгонят от него враждебность окружающей тьмы. Что она будет длиться вечно, а его жизнь — всего лишь бегство, бессмысленное и убогое убегание от чего-то, что сильнее в разы и чужеродно настолько, что глупо и надеяться ускользнуть.

Темнота не спешила — она ждала год за годом, раскинув сети ловушек, шевеля щупальцами теней. Ровно дыша и выжидая, подбираясь все ближе, она чувствовала в нем свою жертву — рожденную, чтобы быть жертвой.

Погребенная под толщей страхов и мертвых оскалов, она возвышалась за спиной, нависала над плечами, медленно подползала к ногам, приучая к себе, обдавая холодом и равнодушием. И в какой-то момент страх окончательно растворился, рассеялся, поддавшись ее настойчивости, оставив только усталое, тупое бессилие.

Мерлин, какая жестокая шутка — темнота и впрямь оказалась всего лишь холодной и равнодушной. Глупая детская мечта приблизиться к ней, заглянуть внутрь и восхититься найденным горам сокровищ превратилась в ночи тоски и кошмаров, и ничего в них не было, кроме холода и одиночества.

И льда — смерзшихся кусочков жизни, навечно заледеневших в замкнутой форме, потерявших способность развиваться, изменяться и жить. Вмороженных в неизменный каркас и застрявших во тьме навсегда. Темнота состояла из них, принимая в себя все новые и новые остовы, и когда-то страстно мечтавший о свете и тепле манящей и пугающей тьмы Шон теперь знал наверняка — он всего лишь рано или поздно станет еще одним таким же осколком. Присоединится к бесчисленным сонмам оледеневших, усталых и равнодушных, потому что ничего, кроме этого, в темноте — нет.

Выматывающая работа, нагрузки, рваный ритм дней, срывы и совещания, нападки, истерики вынужденных коллег-людей, беготня и нескончаемая череда дел — Снейп мог хоть укричаться, хоть ушипеться, Шон не отказался бы от всего этого в любом случае. Тому, кто ничего не знает о тьме, все равно не понять, из чего состоит его жизнь. Проваливаясь в пучину десятков задач одновременно, Шон почти забывал о том, к чему все всегда возвращалось.

О поджидающей его в углах темноте.

Не странно, что именно его жизнь переломилась когда-то надвое, слишком круто свернув в сторону — и что именно он теперь оказался вот здесь, вот таким. Не странно, что все пришло именно к этому. Шон криво усмехнулся и покачал головой. Он сам виноват во всем, что произошло. Он — контролер столицы Магической Англии, правая рука Верховного Мага, неизменно улыбающийся в лица журналистов-стервятников юнец двадцати одного года, ловящий все на лету маг, которого приняли здесь и все еще ценят там, маг, у которого есть друзья. Маг, которого любят.

Выброшенное в путы тьмы существо, доигрывающее свою партию с поднятой головой, потому что — кто знает, партия способна длиться и длиться еще не один десяток лет. Шон Миллз еще может успеть и ухватить, зацепить, вытянуть и сделать достаточно, чтобы все эти годы инерции стоили хоть чего-то. Чтобы — Мерлин прости за дурацкое слово — соответствовать, да. Должности, задаче, возрасту, расе… условиям.

Чтобы искупить хотя бы ничтожную часть.

Разве жизнь одной ногой в леденящей мгле не стоит такого?

Чудовища тьмы перестали быть для него ужасом — он привык к тому, что они несут за собой. Привык быть один рядом с ними и не бояться того, что они способны ему показать. Привык выбрасываться оттуда сразу и целиком, весь, и зажигаться одной мгновенной легкой улыбкой, как только кто-нибудь приходил и включал свет.

Иногда он спрашивал себя, как мистер Драко решился выпустить его из замка — такого. Выпустить их с Лорин. Учитель не мог не видеть, что происходит с каждым из них — подобное в школе не пропустили бы никогда.

Но мистер Драко только хмыкнул в ответ на первую же просьбу уехать и сказал — здорово, что ты сам попросил. Ну, на кого мне еще Лондон повесить? Туда ведь никто на зачистку не ездил, контактов там — я и Панси, и Натан, но Натан в Бристоле, сам знаешь. Шонни, вы справитесь. И здорово, что сами надумали уехать отсюда, а то бы мне вас просить пришлось.

Этого пассажа Шон за все годы работы в Лондоне толком так и не понял. Почему именно они с Лорин? Почему два воздушных мага — и именно сюда?

Потому что ты уникум, фыркала Лорин, целуя его. А я — женщина уникума. То есть, тоже уникум в некотором роде, естественно.

Появление Снейпа навело на смутную мысль, что мистер Драко мог еще тогда готовить для него плацдарм в Лондоне, а к роли разработчиков почвы и будущих ассистентов они с Лорин подходили прекрасно.

И плевать, что любой из них все это время потенциально вполне мог сорваться. Мистеру Драко виднее, что предпочесть — провидец, в конце концов, он, а не Шон. Снейп мог сколько угодно подозревать своего помощника в способности слышать будущее — Шон все равно знал, что ничего он не слышит. Элементарно подслушивает, причем всего лишь окружающих Верховного Мага людей. Этого достаточно, чтобы знать почти все — если, конечно, хватает ума свести потом в кучу все ниточки и сделать нужные выводы.

Сам Снейп оказался скопищем странностей. Не беря во внимания те, про которые все было понятно еще давным-давно, в школе — временами он просто не поддавался анализу. А нередко казалось, что понятен он абсолютно и весь, незыблемая твердыня безумного, не доступного осознанию, нечеловеческого какого-то опыта. Выводы, к которым Шон приходил после отчаянных мозговых штурмов, череды подслушиваний, сопоставлений и предположений, у Снейпа порой не вызывали заминки даже в секунду. Он знал людей так хорошо, как, наверное, ни один маг — проживший среди них почти двадцать лет представитель чужеродной расы, умудрявшийся, если верить истории, втираться в такие переделки и годами — десятилетиями! — вить такую замысловатую дипломатию, какая нынешним магам и близко не снилась. Предатель и двуличный вор, воспитатель человеческих душ, организатор и теневой лидер, символ победы и лжи, самопожертвования и требовательности — в нем столько сплелось, в одной частичке бессмертного пламени, запертой в оболочке высокой сухощавой фигуры. В нем столько жило — похороненного под вот этой вот оболочкой, спрятанного за изгибом брови, саркастичной ухмылкой, презрительной тяжестью взгляда.

Шон мог не понимать мотивов мага Огня и теперь, с высоты прожитых лет, даже сочувствовать ему, не способному на доверие, дружбу, симпатию — ни на что, доступное любому из молодых магов — но Шон не мог не восхищаться его опытом и умом. Впрочем, от мотивов он бы тоже не отказался… по крайней мере, это вычеркнуло бы из их немыслимых будней никому не нужную массу неловкостей.

Не раз и не два оказывавшиеся вынужденными торчать в Министерстве и заполночь, и до самого утра, не раз проводившие сутки напролет за свитками или выдерживавшие на пару битвы в перекрестье человеческих взглядов, где цена ошибки — само существование магов в этом еще и не подобравшемся к стабильности мире — не раз вырубавшиеся рядом друг с другом от усталости прямо в креслах под шорох пергаментов, они так и не научились элементарно договариваться о границах. Проведя бок о бок однажды перед международной пресс-конференцией почти четверо суток в попытках объять необъятное, наловчившись тогда слышать друг друга без слов и даже без мыслей и с блеском выстояв по окончании аврала перед сонмом алчущих лиц, они разругались в тот же вечер едва ли не впервые за все время совместной работы — до захлопывающихся с грохотом дверей и пылающих взглядов.

И не потому, что успели устать друг от друга. Хотя эта мысль Шона и привлекала до невозможности, принять ее он не решился. Она была ложной.

У Снейпа, при всем его нереальном каком-то умении держать себя в кулаке до последнего, временами, похоже, напрочь сносило планку. Видимо, это у огненных магов явление, от возраста, опыта и ума, к сожалению, не зависящее — вздохнула тогда Лорин, выслушав уже дома поток возмущенных выкриков Шона.

Шон, успокоившись, в конце концов с ней нехотя согласился. Кроме как временным помешательством, некоторые выпады не объяснялись ничем. Четверо суток без отдыха! В беспрерывном напряжении, перед важнейшим событием в дипломатических отношениях волшебников и магов Европы! Если Снейпу такое — раз плюнуть, кто его знает, на каком жизненном фоне он существует, раз Гарри Поттер доверил ему миссию такого размаха, но фон и ритм самого Шона гармонично-медитативным можно было бы вряд ли назвать. Для него ничего странного в произошедшем не было ни на дюйм.

Не то чтобы он выключался вот так вот и раньше, конечно. И не то чтобы жаждал вообще рассказывать об этом Лорин, которой только повод дай перепугаться и забеспокоиться, начать ахать и охать и носиться вокруг него. Но почему-то от Снейпа понимания… черт — хотелось, что ли? Они ведь были там вместе, все эти дни. Он просто обязан был понимать.

Для Шона спутанные в одну мешанину напряжение, утомление, бессилие, подступающая паника и отчаянная, цепляющаяся вера перед пресс-конференцией так и не вылились в эйфорию успеха после нее — он будто оцепенел, только тупо повторяя себе — все закончилось. Они выдержали даже фуршет после официальной части, раздавая улыбки и сдержанные комментарии, позволяя фотографировать, цепко держа маску дружелюбия и безучастной любезности, и все это время Шон старался не морщиться, силясь перетерпеть одолевающий слух нарастающий комариный звон. Потом был камин, кабинет Верховного Мага, какие-то пергаменты на столе, собственные пальцы, машинально скручивающие их в тонкие свитки… а потом не было ничего.