Б) Разум, озадаченный опытом. Онто-логическое предположение экспериментальной программы

В разуме должно таиться логическое обоснование всех авантюр (они — a priori) "фигурного синтеза", "продуктивного воображения".

Ведь в конце концов именно разум — тайный источник⁸¹ этих конструктивных (математических) a priori. Кант вообще категорически отвергает понимание своих априори как "врожденных идей" (это "леность разума — ссылаться на врожденности — так утверждает Кант): для него идеи разума — это разумные, логически основательные санкции и для априори чистого естествознания, и — что сейчас для нас существеннее — для априори чистой математики.

Скажем, идея пространства-времени — это основное условие "фигурного синтеза" — априорна в том смысле, что разум заранее устанавливает, что без пространства и времени нельзя вообразить, представить, помыслить предмет как нечто вне-положное пониманию, как нечто объективное (=как объект опыта). "Предмет подлежит опыту" — это означает, что он пространственно отделен от орудий опыта, что он существует вне наших глаз или ушей (1), что его бытие предшествует во времени нашим действиям по отношению к нему, что предмет существует до нашего видения, слышания, разумения (2). Так утверждает... разум, это он умозаключает, что... предмет опыта существует до и вне разума. Сказка про белого бычка повторяется сначала.

Столь же разумно-априорной является не только идея "пространства-времени" как условий опыта, как возможности представить предмет опыта "вне" и "до" опыта, но и идея самого "опыта", то есть исходная схема действия с этим предметом как действия, дающего истинное (в контексте концепции опыта, так сказать, регулятивно истинное) знание. Для осуществления опыта необходимо заранее, до опыта, быть убежденным (а убеждает здесь разум), что в опыте, в эксперименте⁸² возможно — в принципе — осуществить невозможное для простого созерцания сопоставление предмета с понятием (?), понятия о предмете — с самим предметом (?), возможно достигнуть истинного зрения, слышания, восприятия... явлений как "объективных вещей", как если бы они были "вещами в себе", прекрасно понимая одновременно, что явления — не вещи в себе.

Для метафизической основательности опыта (просто для того, чтобы утверждать, что опыт нечто доказал) необходимо предположить — и это будет самым радикальным, самым невозможным а priori — какой-то схематизм сопоставления "обусловленного" с "безусловным" — мысленных фигур, идеальных предметов с... (?).

С чем, однако? С "вещами в себе"? Невозможно.

Вещи в себе нам не даны, сопоставлять с ними категориальную систематизацию мысленных фигур — это значит сопоставлять нечто в совершенстве знаемое нами (нами самими совершенное) с чем-то абсолютно незнаемым. Абсурд. С хаосом ощущений? Бессмысленно. Фигурность, четкую форму нелепо сопоставлять с чем-то абсолютно неопределенным, бесформенным, бесфигурным.

Кант отвечает так: необходимо сопоставлять эти "фигуры" с "идеей предметам (?!).

Но что это значит? Прежде чем ответить на этот вопрос и даже прежде чем развернуто и логически осмысленно задать его, еще и еще раз обращу внимание на то, что для Канта опыт — с учетом лежащих в его основании предположений — есть именно эксперимент, а отнюдь не просто наличие эмпирических столкновений с окружающим миром, не просто некоторый антипод теории. Предисловие... в котором прямо дано "экспериментальное" определение опыта, есть действительно ключ к кантовской концепции опытного знания во всей "Критике чистого разума".

Только понимая "опыт" Канта как "эксперимент", возможно разобраться во всей "трансцендентальной эстетике" и "трансцендентальной логике" (аналитике и диалектике) чистого разума.

И главное — только так возможно разобраться в идеях разума.

Кантовское утверждение, что "фигуры", созданные продуктивным воображением, объединенные и очищенные рассуждением, приходится — в эксперименте — сопоставлять с "идеей предмета", это утверждение следует расшифровать, осмыслить, логически развернуть. Собственно, такое осмысление и есть основное дело разума, его самостоятельное дело, не сводящееся к обобщению работы рассудка и санкционированию работы воображения. Возможность такого сопоставления "предметов возможного опыта" с самой идеей "предметности" есть исходное, парадоксальное "априори разума". Осуществление такого сопоставления, выходящее за пределы теоретического разума, и есть "эксперимент чистого разума" как обоснование логической возможности и логического смысла реальных экспериментов.

Выше — вслед за Кантом — я упомянул, что в "опыте" (читай — в "эксперименте" Нового времени) необходимо как-то сопоставлять "предмет с понятием, а понятие — с предметом". Сбросим с этого утверждения оболочку тривиальности. Кант как будто особенно настаивает на первом тезисе: предмет необходимо сопоставлять с понятием. Действительно, это как-то уютнее: неизвестное сравнивать с известным и тем самым познавать его. Но только будет ли это познанием (нового), если мы просто научимся — в опыте, посредством опытных манипуляций — сводить неизвестное к известному, уничтожать его бытие, обнаруживая, что — в каком-то, пусть очень сложном, гегелевском виде — мы (ну, скажем, абсолютный субъект) все уже знали, только, к примеру, позабыли, что знали, или не развернули (понятийно) свое знание, логически последовательно не осознали его...

Но вдумаемся, действительно ли только в этом и состоит Кантово "Коперниковское открытие в метафизике"? Ведь на первый взгляд именно к такому интеллектуальному уюту и сводятся претензии Канта. Мы помним, к примеру, как в том же Предисловии... утверждается, что до настоящей науки понятие пытались сопоставлять с предметом (с неизвестным), а вот после Евклида — в геометрии, или после Галилея — в физике, или после него. Канта, — в метафизике... научились открывать в природе то, "что сам разум вкладывает в природу" (3, 86). Сначала спрятать, отметить крестиком заветное место, а потом найти, зная, где и что спрятал... Ничего себе открытие, даже сильнее — изобретение нового!

Но, очевидно, тут что-то не так.

Кант говорит в Предисловии... какие-то странные вещи, как-то странно противоречит себе. С одной стороны, действительно, "разум видит (в природе. — В.Б.) только то, что сам создает по собственному плану... в противном случае наблюдения... не будут связаны необходимым законом...". Но, с другой стороны, разум на основании экспериментов должен "черпать из природы знания, но не как школьник... а как судья", он должен ".искать (а не придумывать) в ней то, чему он должен научиться у нее и чего он сам по себе не познал бы" (3, 85 — 86. Курсив мо". — В.Б.).

Что-то совсем дико. Осуществлять эксперимент — это означает:

открывать в природе только то, что твой разум придумал и вложил в нее (тезис) и — тем самым — открывать в природе только то, что тебе неизвестно, чего просто нет в разуме (антитезис).

Кант четко видит эту странность, но не думает устранять ее, настаивает на ней, делает ее (то есть онтологическое предположение эксперимента) основной загадкой и трудностью для разума, объявляет эту несуразность основным предметом деятельности разума — в его отличие от рассудка или продуктивного воображения.

Кант пишет: "...следовало бы попытаться выяснить, не разрешим ли мы задачи метафизики более успешно, если будем исходить из предположения, что предметы должны сообразоваться с нашим познанием... Если бы созерцания должны были согласоваться со свойствами предметов, то мне не понятно, каким образом можно было бы знать что-либо a priori об этих свойствах; наоборот, если предметы (как объекты чувств) согласуются с нашей способностью к созерцанию, то я вполне представляю себе возможность априорного знания" (3, 87 — 88). Так утверждается тезис. "Но я не могу остановиться на этих созерцаниях, и для того, чтобы они сделались знанием, я должен их как представления отнести к чему-нибудь как к предмету, который я должен определить посредством этих созерцаний" (3, 88. Курсив мой. — В.Б.). Это уже антитезис. Без отношения к предмету, находящемуся вне познания, без сопоставления понятий с предметом вообще нельзя говорить, что я нечто знаю. Это уже нечто совсем странное. Получается, что предмет, к которому должны быть отнесены созерцания, который независим от этих созерцаний и точность воспроизведения которого придает созерцаниям статут знания, — так вот, этот предмет должен быть определен — очевидно, в своей независимости от созерцаний и суждений — посредством созерцаний и суждений (?!). Как это возможно? Очень странное утверждение, к тому же никак не мо1ущее выступить в роли синтезиса, — это скорее какое-то новое возрождение "тезиса" в его непримиримой антиномичности к "антитезису", но данное в одном дыхании с антитезисом, в одном — и поэтому особенно странном — утверждении.

"Отсюда (? — В.Б.) следует, что я могу допустить одно из двух (снова одно из двух. — В.Б.): либо понятия, посредством которых я осуществляю это определение (теперь уже определение "во второй производной" — не определение того, что я априори знаю о предмете, но определение предмета как существующего вне сознания и независимо от него, как предмета знания, не тождественного знанию о предмете. — В.Б.), также сообразуются с предметом (каким еще там предметом? Находящимся за исходным предметом определения? — В.Б.), и тогда я вновь впадаю в прежнее затруднение относительно того, каким образом я могу что-то узнать a priori о предмете (чтобы - сравнивать с ним знание. — В.Б.); либо же допустить, что предметы, или, что то же самое, опыт, единственно в котором их (как данные предметы) и можно познать, сообразуются с этими понятиями" (3, 88). По контексту это означает: опыт сообразуется с понятиями... о бытии предметов вне опыта. Снова и снова та же безвыходная трудность. Необходимо какое-то странное двуединое понятие бытия (?!).

Вот мы и подошли (снова подошли) к кантовскому логическому схематизму эксперимента!

Ведь требуемое двуединое понятие бытия (идея разума?) — это и есть (сокращенная) схема эксперимента, его онто-логика.

Вновь приведем ключевую формулу Канта (ср. параграф I):

"...Этот (экспериментальный. — В.Б.) метод, подражающий естествознанию, состоит в следующем: найти элементы чистого разума в том, что может быть подтверждено или опровергнуто экспериментом. Но для испытания положений чистого разума, особенно когда они смело выходят за пределы всякого возможного опыта, нельзя сделать ни одного эксперимента с его объектами (в отличие от естествознания). Следовательно, мы можем подвергать испытанию только a priori допущенные понятия и основоположения, построив их так, чтобы одни и те же предметы могли бы рассматриваться с двух различных сторон: с одной стороны, как предметы чувств и рассудка для опыта, с другой же стороны, как предметы, которые мы только мыслим и которые существуют лишь для изолированного и стремящегося за пределы опыта разума. Если окажется, что при рассмотрении вещей с этой двоякой точки зрения имеет место согласие с принципом чистого разума, а при рассмотрении с одной лишь точки зрения неизбежно возникает противоречие разума с самим собой, то эксперимент решает вопрос о правильности (установленного нами] различения" (J, 88 — 89).

Теперь у нас есть все предпосылки, чтобы основательно разобраться в этой формуле и во всем замысле кантовской "Критики..." как онто-логики эксперимента Нового времени. Буду считать, что проблема достаточно огранена, предстала достаточно странной и трудной.