Марта 1908 годаП. А. Столыпин произносит речь на 50-летии земского отде­ла Министерства внутренних дел. 16 страница

Большего доверия в поднятой теме заслуживают опубликованные впечатления одного из основателей «Академического союза» К. И. Федюшина — впечатления, кото­рые, в конце концов, подводят нас к той же осени 1910 года:

«В 1906 году, после трехгодового перерыва, открылись высшие учебные заведения.

Молодежь набросилась на занятия и книги, но уверенности в завтрашнем дне не чувствовалось: все знали силу и влияние революционных партий в университете, ожи­дая с поразительной покорностью, когда товарищи прикажут бросить лекции и разъ­ехаться по домам.

Положение создалось тяжелое.

Господство левых партий и улицы в высшей школе было полнейшее, другого начальства, как социал-демократический комитет, здесь не признавалось, но зато росло и озлобление беспартийного студенчества, из среды которого возникли целые организа­ции, боровшиеся с революционным засильем, как например, так называемые „академи­ческие союзы".

Вокруг академического движения создалось столько легенд, столько небылиц, что многие искренние друзья и защитники нашей высшей школы считали П. А. Столыпи­на виновным в насаждении политики в духе союза русского народа в студенческой среде, ссылаясь в виде доказательства на его горячее сочувствие академистам.

Мне пришлось принимать близкое участие в делах академических союзов с пер­вого дня их существования, несколько раз обращаться к покойному за помощью, слы­шать его взгляды на академическое движение, которое Столыпин понимал широко и все­ми силами оберегал его от всякой политики.

Осенью 1908 года были введены новые правила о студенческих собраниях, из­данные 11-го августа.

Они сильно стесняли агитацию левых партий, поэтому была объявлена всеоб­щая забастовка, которая прошла сначала в университетах Москвы и Петербурга, а затем перебралась и в специальные учебные заведения.

Из них первым по количеству учащихся и по своему влиянию считается петер­бургский политехнический институт. На него и было обращено главное внимание рево­люционных групп; сюда понаехали специальные делегаты и ораторы (виднейший из них социал-революционер „Генрих" затем отравился, обвиненный в провокации), но заба­стовка проходила слабо.

Студенчество на сходках делилось почти на две равные части: половина стояла за продолжение занятий, другая была против.

На одной из сходок забастовщики получили небольшой перевес и объявили заня­тия прекращенными, начались обструкции, срывание лекций и даже кулачная расправа.

Тогда маленькая группа моих близких друзей пригласила студенчество в особом воззвании не подчиняться постановлению сходки, а сплотиться в тесный товарищеский кружок чистых академистов для борьбы с политикой в нашей alma mater.

Сочувствующих нашлось не мало; с трудом отыскали помещение для собраний (институт предоставить его отказался), правая фракция государственной думы пришла нам на помошь и советом, и средствами,— и в октябре 1908 года образовался первый ака-

демический союз студентов политехнического института, а вскоре за нами последовали горняки, путейцы и лесники.

По уставу академисты должны были бороться со всякой политикой, правой или левой, в высшей школе, с забастовками, насильственным перерывом занятий, и студен­чество отнеслось к нарождающимся союзам крайне внимательно и сочувственно.

Всеобщая забастовка не прошла, зато началось преследование бедных академи­стов, и для пополнения союзной кассы политехники задумали устроить в конце ноября бал, почетный билет на который решено было поднести председателю совета министров.

Разрешение на это поднесение было вскоре получено, и дня через три нас шесть человек собралось к одиннадцати часам в Зимний дворец, где тогда проживал Сто­лыпин.

Прием был назначен в воскресенье. Кроме нас, никого не было, и ровно в один­надцать нас провели к министру в кабинет.

Он приветливо выслушал нас, принял от председателя Л. А. Балицкого почет­ный билет и с улыбкой, держа в руках „Новое Время", заметил:

— Чем вы так понравились Михаилу Осиповичу? Я с величайшим удовольстви­
ем прочел его фельетон и вполне разделяю его симпатии к вам.

М. О. Меньшиков в этот день поместил горячую статью под заглавием: „Идите на бал", где приветствовал молодой академизм.

В дальнейшей беседе Столыпин подробно расспрашивал о настроении студен­чества, об отношении к ним профессуры и закончил разговор маленькой речью, кото­рую я в тот же день записал в своем дневнике.

— Я сам, господа, в студенческие годы думал, как и вы; печально, что такие не­
преложные истины, как школа для науки и родины, должны искать себе защиты вне уни­
верситета. Право и общественное сочувствие на вашей стороне, но берегитесь всякой
политики, хотя бы она исходила и от друзей. Вы слишком молоды для партийных дрязг!
Преданность родине и государю — вот ваша политика; труд и молодое веселье — ваша так­
тика. Государь сочувствует такой программе от всей души. На днях я читал ему письмо
варшавского генерал-губернатора Скалона о положении русских студентов в Варшаве, ва­
ших единомышленников. Государь был очень взволнован и приказал немедленно помочь
из своих личных средств. Помогайте и вы вашим товарищам, будьте деликатны с против­
никами, но стойки и тверды в своих намерениях. Я всегда готов помочь вам.

С тех пор мне пришлось бывать у него несколько раз по делам союза и вскоре затем открывшегося академического клуба.

Всегда приветливый, ласковый, внимательный, Петр Аркадьевич повторял то же, что и при первом свидании: „Учитесь, помните, что нужны родине, и будьте молоды".

Он советовал развить при клубе спортивный отдел, устраивать товарищеские диспуты по злободневным вопросам, интересовался, что читает молодежь, и всегда пре­достерегал от увлечения какой бы то ни было партийной группировкой, пока мы состо­им студентами.

В один из приемов, вскоре после открытия клуба, он подробно расспрашивал нас про правые студенческие организации в петербургском университете.

— Не так давно ко мне обратились с просьбой помочь студенты, члены союза
русского народа, а на днях я узнал, что в городе основался студенческий всероссийский
национальный союз. Зачем, господа, вы распыляетесь на партии? Разве у вас нет больше
занятий, чем спорить и ссориться в мелкой борьбе?

Когда мои товарищи указали, что академистов в этих организациях нет, Петр Аркадьевич заметил, что всякая политика для молодежи, кроме вреда, ничего принести не может.

— Мне пришлось, когда я проживал на Западе,— говорил он в другой раз,— близ­
ко познакомиться с немецкими студентами. В Германии школа строго национальна, пре­
дана монарху. Я любовался, как веселятся и маршируют в Пруссии школьники со знаме­
нами и флагами, но там нигде не слышно, чтобы среди учащихся были какие бы то ни бы­
ло партии. А у нас товарищи по университету, молодые люди, печатно обливают друг дру­
га грязью! Уходите от партийных дрязг, господа!

Неверны указания левой печати, будто покойный симпатизировал академи­стам, как людям определенных консервативных убеждений; он любил молодежь, не счи­таясь с ее увлечениями, и глубоко жалел сбитых с толку юношей, попадающих из глухой провинции в руки ловких пропагандистов.

При политехническом институте до 1907 года существовало студенческое обще­житие, надзор за которым лежал на совете профессоров.

Пользуясь слабостью надзора, студенческая боевая группа социал-революцио­неров устроила в общежитии склад оружия, бомб и нелегальную квартиру, где прожива­ли прибывающие из-за границы члены группы.

Полиция произвела грандиозный обыск, было найдено несколько вполне гото­вых бомб, масса подпольной литературы, небольшая типография, поэтому министр внут­ренних дел с осени 1907 года распорядился временно закрыть общежитие.

Профессура, опасаясь дальнейших неприятностей, приняла все меры, чтобы общежитие более не открылось: в двух зданиях были устроены лаборатории и чертеж­ные, а в третьем, преобразованном в больницу, поселились старухи городских приютов.

Студенчество, ютившееся в летних дачах, было крайне раздражено подобными распоряжениями совета института, и академический союз решил просить Столыпина об открытии общежития и выселении из него старух, прозванных студентами „вольнослу­шательницами".

Петр Аркадьевич отнесся к нашему ходатайству внимательно и согласился удов­летворить его, если только профессура будет более тщательно следить за жизнью в обще­житиях, но, к сожалению, институтское начальство на это ответило категорическим от­казом.

В разговоре Столыпин между прочим упомянул, что его заботит необеспечен­ность молодежи и он всегда идет навстречу обществам вспомоществования учащихся.

— Вы горячи и молоды, вам так легко увлечься, и половина ваших противников,
несомненно, честные, порывистые юноши, которые вскоре сами раскаются в своих
крайних мнениях; я это очень хорошо знаю, и поэтому всегда рад помочь вашим студен­
ческим экономическим кассам, раз они действуют в законных рамках.

Едва ли в этих словах можно найти малейший намек на отрицательное отноше­ние покойного к учащейся молодежи, не разделяющей взглядов академистов!

Особенно памятен мне его прием осенью 1910 года, когда мы всем правлением приглашали Столыпина к нам, в Лесной, на торжественную годовщину клуба.

Народу в приемной было много.

Ожидать пришлось долго. Столыпин казался очень утомленным, но, как всегда, с симпатичной улыбкой поздоровался с нами, расспросил о делах, но приехать отказал­ся, ссылаясь на отсутствие свободного времени.

— У вас торжество 10-го октября; у меня до пяти часов день занят, но побывать —
побываю в клубе когда-нибудь в другой день.

Тогда я набрался смелости передать ему наше приглашение, как „старому сту­денту от молодых его единомышленников".

Он рассмеялся и сказал, что приедет обязательно! „Отказать старый студент молодым едва ли сможет", шутя заметил он.

Фото 75. Посещение П.А. Столыпиным собрания студентов-академистов

в Лесном близ С.-Петербурга, в октябре 1910 г.

На торжество П. А. Столыпин действительно приехал, был растроган нашей встречей и на прощанье отметил в маленькой речи, что приветствует в нашем лице „мо­лодую Россию"» [108, с. 531-535].

Встреча П. А. Столыпина с академистами запечатлена на фотографии, сделан­ной в октябре 1910 года в Лесном близ Петербурга (фото 75).

Надо признать, что в «академические союзы» вскоре также проникла поли­тика. Подпав под влияние «монархистов» и «правых», они оказались втянутыми в дрязги, ссоры и даже кровавые столкновения. Радикалы, которые оказались и здесь, требовали активной борьбы с «освобожденцами». Беспартийное студенчество от­шатнулось от академистов, боясь впасть в другую крайность. С другой стороны, ли­дер кадетов Милюков произнес в Государственной Думе успешную речь, в которой утверждал, что академическое движение — искусственный плод правых фракций и вносит разлад в студенческую жизнь. Постепенно «академические союзы» преврати­лись «в маленькие организации почти безо всякого влияния на внутреннюю жизнь школы». Между тем, как свидетельствует К. И. Федюшин, глава правительства и по­зже интересовался деятельностью союзов и, узнав о незавидном их положении, ска­зал следующие слова:

Фото 76. П.А. Столыпин на юбилейном торжестве Департамента духовных дел

иностранных исповеданий, осенью 1910 г.

«...больно видеть, как гибнет хорошее начинание, больно и всем, кто вам сочув­ствует... Зачем и сюда они внесли дрязги! Пуришкевич талантливый человек, но он все гу­бит, за что бы ни взялся; я жалею и люблю молодежь, но без товарищеских усилий и обще­ния между собой вам никогда не осилить врагов школьной жизни и порядка» [108, с. 536].

По мере своих сил Столыпин постоянно старался держать студенческий во­прос в поле зрения. В департаменте МВД также следили за оживленной полемикой в прессе по студенческой теме. Так, в «Русских ведомостях» появилась критическая статья «Кому нужны студенческие волнения» — в ответ на проправительственную публикацию в газете «Россия», в целом отражающую взгляд Столыпина на проблему. Следует новый на­каз Гурлянду— «ответить» [131, Д. 86].

МЕЖДУ ТЕМобострилась внешнеполитическая обстановка. В России дейст­вовали самые разные влиятельные силы, выражающие взаимоисключающие точки зре­ния на развитие русской политики на Ближнем Востоке и на отношения с Германией. Еще в начале года позиции враждебных кругов проявились в выступлениях думских лидеров,

Фото 77. Портрет П.А. Столыпина,

нарисованный И.Е. Репиным

когда Милюков «указал на несовместимость австро-русского сближения с полити­кой сближения с Балканскими государствами», Пуришкевич «ратовал за сближение с Германией и Австро-Венгрией, а октябристы... защищали идею всебалканской конфеде­рации». Тем временем российская социал-демократия критиковала «политику захвата политического влияния и по возможности водворения русского владычества на Балка­нах» [3, с. 353]. Вместе с тем желанный курс на сколачивание Балканской конфедерации имел все меньше перспектив — в силу противоречий, возникших между ближневосточ­ными государствами.

Правительственную точку зрения выражала близкая к нему печать («Новое вре­мя»), которая призывала отказаться от всяких попыток возрождения политики «австро-русской опеки на Балканах» как «потерпевшей полное крушение». Предлагалось «вычер­кнуть из планов русской дипломатии вопрос о Дарданеллах», дабы не рисковать «обо­стрением отношений с Турцией» [3, с. 345].

Вместе с тем, несмотря на ранее принятую австро-русскую декларацию, осенью 1910 года Россия возобновляет переговоры с Болгарией о создании Балканского союза.

17 ноября 1910 года в Потсдаме была, по сути, предпринята последняя попытка накануне мировой войны перетянуть Россию в германский лагерь — попытка не только германской дипломатии, но и прогермански настроенной части российской бюрократии.

Примечательно, что Николая II на этой встрече сопровождает протеже Столыпина Сазонов, заменивший Извольского [3, с. 340—341].

ОСЕНЬ 1910 ГОДАбыла также наполнена событиями, которые почти не со­хранились в мемуарах и текстовых документах: отзвуки минувших дел и забот премьера можно обнаружить лишь в фотографиях. На одной из них П. А. Столыпин запечатлен на юбилейном торжестве Департамента духовных дел иностранных исповеданий (фото 76).

Чуждый парадности реформатор фотографировался редко. Основная часть снимков — групповые, по праздничным датам. Почти не сохранилось портретов: Столы­пин, не в пример остальным, не заботился об увековечении своего имени. Исключение составляет лишь пара зарисовок неизвестных художников, сделанных, видимо, с фото­графий, да еще знаменитый портрет (фото 77) работы И. Е. Репина, о котором стоит рас­сказать особо.

Маститый художник получил заказ не от премьера — он приступил к этой рабо­те по просьбе благодарных земляков из Саратова, точнее от Саратовской думы. Столы­пин не хотел жертвовать временем, и Репин работал прямо в кабинете Министерства внутренних дел. Петр Аркадьевич изображен в кресле с газетой в руках. Обращает на се­бя внимание созданный багровыми портьерами фон, придающий портрету трагический смысл. После скорой смерти премьера этот портрет в багровых тонах стал основой для разных сюжетов*. Притом упоминалось, что портреты Репина имели роковую особен­ность: герои этого живописца — Мусоргский, Пирогов, Писемский и другие вскоре нео­жиданно окончили жизнь. На эту тему особенно изгалялись «сатириконцы», заказавшие портрет ненавистного им Столыпина [68, с. 160]...

*После смерти премьера портрет перекочевал в музей П. А. Столыпина, созданный в Саратове, за­тем в Радищевский музей, где находится и поныне.

Глава XIII

Григорий Распутин.

Земство в Западном крае.

Кризис. Последние речи

1911 г.

Меры по оздоровлению Петербурга. Отношение к Думе. Григорий Распутин. Зем­ство в Западном крае. Юбилей крестьянской реформы 1861 года. Национальные ку­рии. Ультиматум монарху. Вмешательство вдовствующей Императрицы Марии Федоровны. Пиррова победа. Таинственная записка. Министерский кризис. Обще­ственный резонанс и противостояние. Письмо И. Балашова. Атмосфера сгущает­ся. Ответ Госсовету. Витте - Столыпин. Высочайший рескрипт. Ответ Госдуме-последняя публичная речь.

11 ЯНВАРЯ 1911 ГОДАпремьер-министр выступает в Государственной Думес речью о необходимости издания нового экстренного закона в целях оздоровления столицы— частного вопроса, имеющего тем не менее немалое социальное значение. Тревожное в санитарном отношении состояние столицы вынудило правительство при­нять на себя весь труд и ответственность по этому делу, не терпящему отлагательств, тог­да как оппозиция в Госдуме чинила препятствия, убеждая в необходимости предоставле­ния всех полномочий городскому самоуправлению. Приведя примеры крайней нереши­тельности действий городской думы, затрудняющих решение срочных вопросов, а также убедительные примеры из зарубежной практики, премьер напомнил, что в настоящее время «<...> беднота умирает в городских больницах, отравленная тем, что каждому дол­жно быть доступно в чистом виде,— водой. Я знаю и помню цифру 100 тысяч смертей от холеры в настоящем году; я чувствую боль и стыд, когда указывают на мою родину, как на очаг распространения всевозможных инфекций и болезней. Я не хочу, не желаю оста­ваться долее безвольным и бессильным свидетелем вымирания низов петербургского на­селения» [57, с. 320].

Убеждая, что волевые импульсы правительства, применение соответствующих законов обеспечивают скорейшее решение вопросов по оздоровлению столицы и других городов надежней, чем инициатива и добрая воля городских самоуправлений, он ссыла­ется на практику волжских городов — Астрахани, Царицына, Саратова и Казани, где не­чистоты становятся «рассадником, узлом инфекции, откуда разносятся по всей России» [57, с. 320]. Подчеркивая, что в скорейшее разрешение важной проблемы вносится по­литический акцент, он, в завершение, призывает депутатов встать на государственную точку зрения, проявив тем самым свою социальную зрелость.

НЕМАЛО БЫЛО СКАЗАНОоб отношении П. А. Столыпина к народному представительству, которое он пытался сохранить, невзирая на все интриги, обиды, уп­реки и хлопоты, доставляемые членами Государственной Думы правительству и лично главе. Интересны его взгляды на Думу, высказанные в исследуемый нами период — зимой 1911 года:

«— Нападают на Думу, на ее неработоспособность. Нападки в большинстве слу­чаев предвзяты. Говорят, что нельзя работать, что законодательная машина стала, но за­бывают, что при прежнем порядке она шла еще медленнее. Безусловно, недостатки и сейчас есть, но движение не прекращается, колесо пущено в ход. Когда изменялся выбор­ной закон, после роспуска второй Думы, и спрашивали, какова будет третья Дума, я дал такую характеристику: первая Государственная Дума была красная, вторая — пестрая, третья будет серенькая. Если теперешняя Дума и серенькая, то зато с каким внима­нием она отнеслась, например, к национальным вопросам. Ведь они были проведе­ны через Думу, которая в большинстве своем пошла им навстречу. Затем через ту же Думу прошла крупная земельная реформа, изменяющая жизнь деревни и являюща­яся залогом крестьянского благосостояния.

Правда, у третьей Думы,— продолжал П. А. Столыпин,— важный недоста­ток: ей не хватает крепкого центра. Главенствующая партия не обладает сплоченно­стью, которая была бы желательной и сообщила бы ей необходимый вес и силу. Ес­ли в четвертой Думе удастся добиться прочного центра, большие законопроекты пойдут скорее, успешнее(Г. С). Сейчас, правда, машина скрипит, но углы уже пообтер­лись, а главное — страна живет. Если бы делать предсказания относительно третьей Ду­мы, то все-таки лучшего прогноза, чем то, что есть на самом деле, нельзя было бы и по­ставить.

На вопрос, какою себе представляет П. А. Столыпин четвертую Думу, он отвечал:

— Какая она будет, трудно сказать; можно говорить о том, какая была бы жела­тельна. Для успешного проведения крупных законов, необходима Дума с крепким, устой­чивым центром, имеющим национальный оттенок. Для того, чтобы этого достичь, все умеренные партии на выборах должны объединяться и, надо полагать, сумеют это сде­лать <...>» [8, ч. II, с. 1—2].

28 января 1911 года — накануне обсуждения законопроекта о введении зем­ских учреждений в Западном крае— П.А. Столыпин выступает в Государственном Со­вете с замечаниемпо поводу поправки Д. И. Пихно. Поддержкой предлагаемой поправ­ки, касавшейся расширения избирательных прав малоземельных крестьян, и предложе­ниями о введении представителей духовенства в уездные и губернские земства, об избра­нии председателей земских управ из числа лиц русского происхождения и учреждении национальных курий, глава правительства пытался по возможности сократить прения, которые ожидались при обсуждении законопроекта.

ПОМИМО ПРОТИВОСТОЯНИЯГосударственной Думы и части сенаторов, вдохновляемых Витте, к тому времени у Столыпина завелся и набирал силу новый про­тивник — Григорий Распутин. Еще после драмы на Аптекарском острове Столыпин, по просьбе Николая II, принял однажды «старца» для лечения своей изувеченной дочери. Сохранился текст послания монарха премьеру:

«Петр Аркадьевич,

На днях я принял крестьянина Тобольской губернии Григория Распутина, кото­рый поднес мне икону.

Он произвел на Ее Величество и на меня замечательно сильное впечатление,

так что вместо пяти минут разговор с ним длился более часа (выделено в тек­сте.— Г. С).

Он в скором времени уезжает на родину. У него сильное желание повидать вас и благословить вашу больную дочь иконою. Очень надеюсь, что вы найдете минутку при­нять его на этой неделе.

Адрес его следующий: СПБ — 2ая Рождественская, 4. Живет он у священника Ярослава Медвидя.

Жена бывшего губернатора Балясного написала Ее Величеству слезное письмо, умоляя о скорейшем назначении пенсии за 30-летнюю службу мужа. У них большая семья в бедственном положении.

Николай Петергоф 16 окт. 1906» [55, с. 58].

Как писал сын реформатора А. П. Столыпин, Распутин был принят премьером в Зимнем дворце, где тогда проживало его семейство, пробыл там всего несколько ми­нут, впечатления не произвел и больше не приглашался.

Впоследствии начальник петербургского охранного отделения Герасимов до­кладывал Столыпину о «хлысте Распутине», за которым, по сведениям сибирских жан­дармов, числились кражи, разврат. Столичные «филеры доносили о его посещениях притонов, связях с проститутками, загулах» [46, с. 154]. Людская молва разносила по сто­лице и дальше, по весям страны, слухи, которые самым скверным образом сказывались на авторитете царской семьи, и особенно супруги монарха. Говорили о том, что страною правит Гришка, что он назначает министров и т. д. и т. п. Слухи эти имели под собою ос­нову: Распутин набрал к тому времени немалую власть.

Пытаясь влиять на Столыпина своими рекомендациями, но, встретив реши­тельный, твердый отпор, честолюбивый старец озлился и отступил, затаился, поджидая удобного момента и сильных союзников. Поддержку он нашел, прежде всего, в лице жены Николая II — Императрицы Александры Федоровны, которая всегда принимала сто­рону тобольского странника, ставшего, по сути, лекарем юного цесаревича и домашним духовным наставником.

Близость Распутина к семье Романовых возбуждала дурные толки и пересуды, и Столыпин не раз пытался предостеречь Государя и открыть ему глаза на Распутина, компрометирующего царскую власть и небескорыстно лоббирующего посторонние интересы. Объяснение Столыпина с Императором, о репутации которого пекся пре­мьер, должного результата не дало, лишь осложнило их отношения. Вот что рассказы­вал сам Столыпин:

«<...> Ничего сделать нельзя. Я каждый раз, как к этому представляется случай, предостерегаю государя. Но вот что он мне недавно ответил: „Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы". Конечно, все дело в этом. Императрица больна, серьезно больна; она верит, что Распу­тин один на всем свете может помочь наследнику, и разубедить ее в этом выше человече­ских сил. Ведь как трудно вообще с ней говорить. Она, если отдается какой-нибудь идее, то уже не отдает себе отчета в том, осуществима она или нет <...>» [4, с. 209].

Невзирая на то, что Александра Федоровна сразу после переезда в Россию при­няла Православие и старательно соблюдала церковные заповеди и обряды, ее впечатли­тельная натура тяготела к мистике и оккультизму. Вероятно, к тому располагала и трево­га за жизнь цесаревича, и знакомство помимо Распутина с влиятельным тибетским лека­рем Бадмаевым. Таким образом, при дворе последнего Российского Самодержца неза­метно оживают древние мистерии и даже появляется свастика — тайный магический

символ, олицетворяющий вечный жизненный круг: солнце, источник жизни и плодоро­дия, и символ грома, небесного гнева, который нужно заклясть* ...

К сожалению, ничего неизвестно о том, как относился главный министр страны к необычным увлечениям Императрицы, которые шли вразрез с заветами господствую­щей церкви Российского Государства. Столыпин был образцом мужества, доблести и бла­городства, главным для него было исполнение гражданского и служебного долга, ради ис­полнения которого он не боялся навлечь на себя даже гнев царской семьи. А в лице Импе­ратрицы мы видим безутешную мать, ради спасения сына готовую на все. Трагизм ее по­ложения обострялся осознанием правды, которая тщательно скрывалась от всех: наслед­ник Российского Императора был болен гемофилией, унаследованной по линии матери.

Возможно, премьер не знал этого печального обстоятельства, зато знал, ощу­щал растлевающее влияние сибирского старца, пользующегося расположением Импе­ратрицы. Одним из первых Столыпин понял опасность, которую таил в себе честолюби­вый Распутин, расположения которого добивались даже очень влиятельные, известные люди. Вот что писал дядя последнего Российского Императора Великий князь Александр Михайлович Романов:

«<...> Придворные круги были во власти двух противоречивых в своей сущно­сти комплексов: зависти к успешной государственной деятельности Столыпина и нена­висти к быстро растущему влиянию Распутина. Столыпин, полный творческих сил, был гениальным человеком, задушившим анархию. Распутин являлся орудием в руках между­народных авантюристов. Рано или поздно Государь должен был решить, даст ли он воз­можность Столыпину осуществить задуманные им реформы или же позволит распутин-ской клике назначать министров» [5, с. 237].

Влиятельный «старец», хорошо зная о неприязни Столыпина, пытался всяче­ским образом интриговать против него. Премьер-министра предупреждали о том. Спод­вижник Столыпина по земельной реформе А. В. Кривошеин вспоминал:

«<...> Я Столыпину не раз говорил: Вы сильный и талантливый человек, но пре­достерегаю вас, не боритесь с Распутиным и его приятелями, на этом вы сломитесь. Он моего совета не послушался и вот результат» [27, с. 288].

Растущее влияние Распутина беспокоит не одного Столыпина. О его разлагаю­щем воздействии на российское общество говорит с думской трибуны и лидер «октябри­стов» Гучков:

«<...> Хочется говорить, хочется кричать, что церковь в опасности и в опасно­сти государство... Какими путями этот человек достиг центральной позиции, захватив та­кое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церков­ной власти?» [46, с. 170]

Тема «Столыпин — Распутин» не слишком обширна по причине того, что пре­мьер-министр не любил «нашего друга» и всячески его избегал. Более того, как уже было сказано выше, он, видимо, не зная во всей полноте трагедии царской семьи, пытался убе­дить Николая II в том, чтобы монарх отстранил старца от двора. В литературе встреча­ются сведения о том, что будто бы Столыпин добился высылки Распутина из столицы,

*Возможно, что о свастике Императрице толковал врач Бадмаев, бурят по происхождению, лама­ист. Бадмаев активно проповедовал тибетскую медицину и поддерживал связи с Тибетом. В Ти­бете распространена и правосторонняя и левосторонняя свастика, из которой каждой, как ка­жется, приписывают особое значение. В Екатеринбурге, перед казнью, бывшая императрица на­чертала на стене свастику и что-то написала на стене дома Ипатьева. Изображение и надпись сфо­тографировали, а затем уничтожили. Видный деятель русской контрреволюции Кутепов был об­ладателем этой фотографии, но датированной 24 июля, тогда как официальный снимок был сде­лан 14 августа. Кроме того, Кутепов хранил икону, найденную на теле бывшей императрицы. Внутри иконы была запись, в которой поминалось общество, названное «Зеленый дракон».

который тем не менее по прошествии какого-то времени вернулся. По другим источни­кам Столыпин вместе с Герасимовым на свой страх и риск, применив «старый закон, по­зволяющий министру внутренних дел высылать мошенников, пьяниц, развратников» 88, с. 156], решили выслать Распутина из столицы в административном порядке. Но тот вскоре пропал, несмотря на тщательную слежку, и объявился за тысячу верст от столи­цы, в своем сибирском селе.