Правительство, которое имеет убеждения, имеет идеалы, не только веритв то, что делает, но делает то, во что верит <...>.

Мне весьма больно, если действия правительства признаются Государст­венным советом для себя оскорбительными, но в сознании своей ответственности, тяжелой ответственности, правительство должно было перешагнуть и через это. То же чувство ответственности побуждает меня заявить вам, господа, что толкова­ние статьи 87, приведенное в запросе Государственного совета, правительство по­читает неправильным и неприемлемым. Наличность же чрезвычайных обстоя­тельств в этом деле, которую правительство не ставит на суд законодательных уч­реждений и о которой оно говорило лишь в ответ на заданный вопрос, правитель­ство видит в опасности создания безвыходного для России положения в деле про­ведения жизненных, необходимых для России законов с одновременным поворо­том нашей внутренней политики далеко в сторону от русского национального путиГ. С.)» [57, с. 352].

В ЭТОМ ОТВЕТЕСтолыпина ощущается его полемика с давним, хитрым, ум­ным и осторожным противником — Витте, который к тому времени возглавил поход Гос­совета против премьера. Внешняя сторона разногласий этих людей изложена в «Воспо­минаниях» С. Ю. Витте, с которыми не слишком искушенным читателям лучше знако­миться понемногу, впитывая его суждения в гомеопатических дозах. Полные сарказма и желчи строки отставного «престолоначальника» (как он сам себя величал! — Г. С.) сочат­ся нескрываемой злобой, когда дело касается людей, возвысившихся после него. Яд этих строк, отравляя нормальное восприятие текста, лишь подтверждает мнения многих со­временников Витте, считавших его крайне высокомерным, злобливым и злопамятным человеком. Эти свойства возведены в крайнюю степень там, где речь заходит о премьер-министре Столыпине. А поскольку он поминается на протяжении всех мемуаров, то со­здается впечатление, что сотни страниц написаны Витте прежде всего, чтобы свести счеты с уже «почившим в Бозе» Столыпиным.

Впрочем, незнакомым с эволюцией взглядов и принципов Витте, некоторые суждения графа покажутся объективными и справедливыми:

«При объявлении в манифесте от 20 февраля новых положений о Государствен­ной думе и Государственном совете было определено, как правительство будет поступать при прекращении занятий Государственной думы, т. е. при ее вакациях. Тогда говори­лось в манифесте:

„Если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость в такой мере, ко­торая требует обсуждения в порядке законодательном, Совет министров представляет о ней нам непосредственно. Мера эта не может, однако, вносить изменения ни в основные государственные законы, ни в учреждения Государственного совета или Государствен­ной думы, ни в постановления о выборах в Совет или Думу. Действие такой меры прекра­щается, если подлежащим министром гаи главноуправляющим отдельною частью не бу­дет внесен в Государственную думу в течение первых двух месяцев после возобновления занятий Думы соответствующий принятой мере законопроект, или его не примут Госу­дарственная дума и Государственный совет".

Это положение буквально и вошло в основные законы (статья 87-я), о которых я буду говорить далее.

Как же Столыпин без зазрения совести начал применять эту статью?

Он под меры, вызываемые чрезвычайными обстоятельствами, начал подво­дить самые капитальнейшие вещи, которые ждали своего осуществления десятки и десятки лет (крестьянский вопрос, вопросы веротерпимости), и начал объявлять но­вые законы капитальнейшей важности на основании статьи 87-й, для этого он распу­скал и вовремя не собирал Думы и даже распускал законодательные учреждения на 3 дня, чтобы провести капитальнейшие законы, ждавшие десятки лет своего осущест­вления (земства в западных губерниях). Одним словом, на основании этой статьи, бессовестно коверкая настоящий и совершенно ясный смысл ее, он начал перекраи­вать Россию.

Третья Государственная дума, в большинстве своем лакейская, угодническая, все это переносила, против этого должным образом Дума не реагировала, ибо она была не выбрана Россией, а подобрана Столыпиным. Сам закон 3 июня, который был вве­ден как государственный переворот (coup d' etat), таков, чтобы Дума в большинстве сво­ем не выбиралась, а подбиралась правительством...» [6, с. 277—278]

Итак, если откинуть эмоции и обратиться к сути противоречий, то Витте ста­вит в вину Столыпину смелость, с которой он берется за решение проблем, ждавших, как следует со слов самого Витте, «десятки лет своего осуществления»,— неотложных про­блем, питавших российскую смуту. К тому же, видимо, трудно провести черту и отделить меры, вызванные чрезвычайными обстоятельствами, от мер, вызванных «капитальней­шими», т. е. основательными и животрепещущими потребностями страны. Тем более, когда эти потребности, не удовлетворенные в течение десятков лет, могут довести обще­ство до гибели, когда их удовлетворение становится крайне необходимым и, следова­тельно, должно быть исполнено в самом срочном, то есть чрезвычайном порядке, когда дальнейшие словопрения при очевидной пользе предлагаемой меры нелепы и губитель­ны для страны.

При анализе этого расхождения во взглядах Витте и Столыпина на природу и целесообразность принятой меры невольно напрашивается вывод о том, что дело не столько в фактическом нарушении или неверном употреблении 87-й статьи, сколько в осознании серьезности положения, в верной оценке общей ситуации, наконец, личной искренности, принципиальности и ответственности — то есть в личных качествах про­тивников.

Таким образом, Витте считал, что дела, которые не решались десятки лет, мо­гут еще подождать. Столыпин, полагая, что промедление смерти подобно, брал ответ­ственность на себя и действовал вопреки настроениям в Госсовете и Думе. Можно предположить, что вовсе не «угодливость» и «лакейство» III Государственной Думы. как пишет Витте, а именно осознание многими депутатами внутренней правоты пре­мьера Столыпина, не раз мужественно принимавшего на себя тяжкое бремя ответственности

за использование статьи как спасительной меры, некоторым образом усмиря­ло думские страсти, искусственно взвинчиваемые явными и тайными врагами главного министра страны.

В свое время «маккиавелистская политика» Витте довела его до полного краха: из«либерала» и «демократа» он превратился в консерватора крайнего толка, который всюду зрил заговор и «всех хотел вешать» (высказывание Николая II! — Г. С). Когда этот человек был смещен, он после оставления поста его преемником Горемыкиным с болез­ненной ревностью следил за восхождением более удачливого реформатора и был посто­янно в центре интриг против него.

Казалось бы, смерть Столыпина должна была успокоить его противника Витте, но далекий от христианской традиции сиятельный граф все клянет, все «пинает убитого льва». Сочинения Витте, многократно переизданные в зарубежье и следом в России, лишь подтверждают такие скверные свойства этой натуры, как высокомерие, крайне бо­лезненное, доходящее до смешного тщеславие, которые вместе с образованностью и умомделали этого человека чрезвычайно опасным для тех, кто хоть на время своими до­стоинствами и успехами смог затмить сиятельного графа...

11 АПРЕЛЯво всех петербургских газетах был напечатан «Высочайший Ре­скрипт, данный на имя Председателя Совета Министров, Министра Внутренних Дел, члена Государственного Совета, Статс-Секретаря, Гофмейстера Высочайшего Двора Столыпина.

«Петр Аркадьевич! Многосложная деятельность ваша на поприще высшего уп­равления, проникнутая ревностным попечением о пользах дорогого Нам Отечества, за­служила вам совершенное Мое благоволение. Еще недавно, в Рескрипте на ваше имя от 19 февраля сего года Мною отмечен ряд благодетельных мер по устроению крестьянско­го населения, над разработкою коих вы столь плодотворно потрудились.

Искренно ценя ваши государственные заслуги, Я пожаловал вас кавалером ор­дена святого благоверного великого князя Александра Невского, знакикоего при сем препровождаются.

Пребываю в вам неизменно благосклонный».

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою написано: