В АВГУСТЕ 1911 ГОДАблагодаря содействию главы правительства П. А. Сто­лыпина в Москве состоялся первый общеземский съезд по народному образованию. 2 страница

Доставленный вскоре в клинику Маковского, П. А. Столыпин был поначалу «в полном сознании, видимо, сильно страдал, но удерживал стоны и казался бодрым» [21, с. 408]. После первого осмотра врачи нашли положение скверным: говорили, что, воз­можно, пробита печень, если только пуля, ударившись в крест, не изменила своей траектории.

Операцию по извлечению засевшей пули решили отложить до утра. Столыпин пытался говорить с Коковцовым, но тот, следуя запретам врачей, поначалу настоял на покое. Приехавший в клинику генерал Курлов доложил Коковцову о происшедшем, но, по свидетельству последнего, получил в ответ суровую реплику. Генерал был угнетен и обижен, говорил что-то о верной службе и преданности премьер-министру Столыпину. О генерале Курлове будет еще разговор впереди.

Коковцов также вспоминал, что смертельно раненный Столыпин наутро «по­звал меня в комнату и, сильно страдая, среди стонов, обратился с просьбой взять ключ из жилета, открыть портфель в его кабинете и найти там срочный доклад, который был за­готовлен, который я, 2 сентября, доложил бывшему императору, и тогда же я сказал ему, что Столыпин не жилец. Император не верил» [63, с. 307].

О ПОСЛЕДНИХ ДНЯХжизни Петра Аркадьевича обстоятельно поведает в своих мемуарах почетный лейб-хирург академик Георгий Ермолаевич Рейн:

«В клинику, куда привезли раненого министра, тотчас же приехал профессор хирургии Киевского университета Н. М. Волкович и другие известные хирурги. В клини­ке же собралась группа сановников, потрясенных грозным пережитым событием и же-лавших узнать, опасна ли рана и переживет ли Столыпин нанесенное ему ранение и его последствия.

Раненый был немедленно перенесен в операционную комнату для точного ис­следования раны и для перевязки. Все было готово и для немедленной операции, если бы она потребовалась.

Исследование показало, что пуля, пронизав печень спереди назад, останови­лась под кожею спины, справа от позвоночника. Судя по направлению пулевого кана­ла, ни крупные кровеносные сосуды, ни кишечник не были ранены — поэтому и имея в виду, что раны печени не требуют, по господствовавшему среди хирургов мнению, не­медленного оперативного пособия, сопряженного при том с тяжелой операцией вскрытия брюшной полости на ослабленном от кровотечения больном, решено было единогласно прибегнуть к консервативному, выжидательному лечению. Для удаления пули, не представлявшей в данный момент никакой опасности для организма, показа­ний не было.

Около часа ночи пульс больного резко упал, вероятно, от возобновившего­ся внутреннего кровотечения. Был момент, когда пульс почти не прощупывался, и казалось, что мы потеряем больного, но после впрыскиваний под кожу камфоры и физиологического раствора поваренной соли пульс вновь появлялся и непосредст­венная опасность для жизни больного миновала. Остальная часть ночи прошла бла­гополучно.

Утром 2 сентября состояние здоровья раненого было вполне удовлетворитель­но, самочувствие хорошее. Он пожелал причесаться, привел в порядок левою рукою пе­ред зеркалом свои усы, у него появился аппетит.

Петр Аркадьевич, в трогательных выражениях, благодарил меня за то, что я ос­тался при нем и не поехал сопровождать Государя в Овруч — город Волынской губернии, одним из представителей которой я был на торжествах. Он обменялся со мною некото­рыми впечатлениями и между прочим сообщил, что на лице приближавшегося к нему Богрова он заметил быструю смену выражений — и страха, и волнения, и вместе с тем как бы сознания исполняемого долга.

В течение дня состояние раненого продолжало быть удовлетворительным. Внутреннее кровотечение, видимо, остановилось, пульс и температура нормальны,— словом, первые последствия ранений были счастливо ликвидированы.

После благополучного ликвидирования первичных последствий ранения яви­лась надежда на возможность выздоровления раненого, о чем было доложено Государю и появились сведения в печати. Но, как известно, раны в полость живота одни из самых тяжелых и опасных. В данном случае предстояло заживление раны печени и брюшины, чреватое всякими осложнениями. Если рана была заражена частицами одежды, занесен­ными пулею в глубину пулевого канала, что обыкновенно и наблюдается при огнестрель­ных ранах, то предстоял воспалительный процесс, более или менее тяжкий и опасный для жизни, в зависимости от силы и характера инфекции.

Я принял на себя организацию ухода за раненым министром, пока не прибыла супруга министра Ольга Борисовна и два ее брата сенаторы Алексей Борисовичи Дмит­рий Борисович Нейгардт.

„Государь был очень взволнован ранением Столыпина и проявил горячее уча­стие" (В. Н. Коковцов).

Больной был окружен самым заботливым уходом, и были применены все необ­ходимые лечебные мероприятия. Множество врачей пожелали давать свои советы и приезжали в лечебницу. Я собирал их всех в нижнем этаже, в приемном кабинете лечеб­ницы. Там составлялся и подписывался ежедневный бюллетень и сообща обсуждались все предложения и все необходимые меры. В комнату же больного допускались только проф. Волкович и четыре врача, принявшие на себя дежурство при больном в течение круглых суток, по очереди.

Вскоре прибыл из Петербурга экстренным поездом проф. Цейдлер, который пользовал детей Столыпина после взрыва на Аптекарском острове. Он был вызван семьею больного по телеграфу. Мы сделали все сообща новое подробное обследование раненого. Проф. Цейдлер согласился с установленным диагнозом и, ввиду того что поя­вились лихорадочные явления, удалил пулю, легко прощупывавшуюся под кожей спины. Однако вид извлеченной пули, которую я тотчас же показал больному, не порадовал его, как это обыкновенно бывает при огнестрельных ранах.

Самочувствие больного резко ухудшалось. С конца вторых суток после ранения, а особенно в начале третьих мы были сильно встревожены появившимися признаками воспаления брюшины и общего септического заражения организма. В это время, 3 сен­тября вечером, навестил больного министра Государь, по возвращении из поездки в г. Овруч. Министр финансов В. Н. Коковцов, вступивший, как старший член Совета Ми­нистров, в исполнение обязанностей Председателя Совета, почти не покидал клиники.

Медицина и уход близких людей оказались бессильны спасти больного, и в кон­це четвертых суток после ранения, вечером 5 сентября, П. А. Столыпин скончался. Су­дебно-медицинское вскрытие, произведенное проф. судебной медицины Н. А. Оболон­ским, установило, что П. А. Столыпин погиб от огнестрельной раны, нанесенной ему преступником. На вскрытии вся печень оказалась раздробленной несколькими глубоки­ми трещинами, радиально расходившимися во все стороны от пулевого капала. Пуля бра­унинга среднего калибра имела 2 перекрещивающихся надреза и действовала как разрыв-пая. Разрывному действию пули способствовали и занесенные ею в рану частицы про­стреленного ордена. Ранений крупных сосудов и повреждений кишечника не оказалось. Таким образом, вскрытие подтвердило прижизненный диагноз, но столь глубоких ране­ний печени не предполагалось. Ввиду найденных повреждений, печени возможно допу­стить, что смертельная инфекция могла проникнуть не только через пулевой канал, но и из полости кишечника через вскрытые желчные пути.

Когда вскрыли завещание Столыпина, написанное задолго до покушения Бог-рова, в первых же строках его стояло: „Я хочу быть погребенным там, где меня убьют"» [45, с. 141-143].

ПОМИМО ВОСПОМИНАНИЙРейна есть масса других свидетельств, кото­рые открывают новые стороны человека, находящегося на смертном одре, но обеспоко­енного прежде всего государственной ношей, которую больше не в силах нести и кото­рую спешит передать в надежные руки. Хронику последних дней жизни героя мы также воспроизводим по вестям из газет и свидетельствам мемуаров.

Итак, 1 сентябряагентства и газеты России взорвались неожиданной вестью, всколыхнувшей страну:

«...В городском театре Председатель Совета Министров Столыпин выстрелом из револьвера ранен. Злоумышленник задержан» [63, с. 6].

По дороге в лечебницу Столыпин стонал, жаловался на боль. В клинике врачи разрезали на нем жилет и рубашку, отвели руку, которой он крепко держал раненую грудь. Петр Аркадьевич думал, что скоро умрет, и попросил священника. После испове­ди он стойко переносил все мучения, обнаруживая, по впечатлениям бывалых врачей, редкое присутствие духа. Лежа на операционном столе, он справился о здоровье ранено­го музыканта и, узнав, что рана его не опасна, облегченно произнес: «Слава Богу».

Доктор Маковский вспоминал слова своего обреченного пациента: «„Как мне совестно, сколько хлопот и убытков я вам принес". Ни стонов, ни жалоб мы от него не слыхали. Иногда только он говорил: „Больно". Или: „Тоска меня одолевает"» [63, с. 51].

По свидетельству младшего брата, Петр Аркадьевич все время чувствовал, что умирает:

«Смерть незаметно подкрадывается ко мне» [63, с. 182].

Однако при этом он сохранял удивительное самообладание, терпеливо снося предсмертные муки. И только во сне прорывались его тяжкие стоны.

2 сентябряутром П. А. Столыпин был в бодром состоянии, хотя приступы бо­ли усиливались. По прибытии В. Н. Коковцова он передает ему ключи от портфеля, про­сит разобрать в нем бумаги и доложить о самых срочных делах Государю «в этот же день в назначенное для него время, в 4 часа дня». Он также просит повидаться и поговорить наедине со своим заместителем генералом Курловым, но Коковцов убеждает его оста­вить эту затею*. По согласию пострадавшего, Коковцов отправляет телеграмму супруге Петра Аркадьевича — Ольге Борисовне Нейгардт в Колноберже.

В 12 часов в Михайловском соборе духовенство вместе со съехавшимися в Киев земскими представителями и петербургскими чиновниками отслужили молебен об исце­лении Петра Аркадьевича Столыпина. Примечательно, никто из царской семьи и свиты Николая II па молебствии не был.

Известие о злодействе, происшедшем на глазах у многих людей, участников торжеств, быстро распространилось по всей стране. Покушение на Столыпина затми­ло все остальные темы газет. Казалось, вся Россия жила слухами из «матери городов русских».

По слухам, во взбудораженном событием Киеве готовился еврейский погром, предотвратить который власти были не в силах, поскольку войска ушли на парад и манев­ры, а полиции и жандармов было катастрофически мало. По распоряжению фактически вступившего в должность главы правительства В. Н. Коковцова три казачьих полка были в спешном порядке вызваны обратно с маневров и, вступив в город, «заняли Подол и все части города, заселенные сплошь евреями» [21, с. 409], которые еще затемно стали готовиться

* По некоторым слухам, Курлов был замешан в финансовых авантюрах, о чем хорошо знал Столы­пин. Зная о расположении монарха к бравому генералу, ставшему против воли министра МВД его первым помощником, Столыпин готовил доклад Николаю II, располагая соответствующим досье. Сведения эти трудно проверить: после смерти Столыпина все обнаруженные документы были изъяты.

к бегству и осадили вокзал. Появление казаков быстро внесло успокоение в город, вскоре жизнь вошла в нормальную колею.

Примечателен небольшой инцидент, произошедший до начала молебна: один из собравшихся упрекнул В. Н. Коковцова за решительные действия, помешавшие «отве­тить на выстрел Богрова хорошеньким еврейским погромом» [21, с. 411]. Коковцов, от­ветив, что речь идет о мести «неповинным людям», после молебна принимает дополни­тельные меры: отправляет губернаторам «черты еврейской оседлости» телеграмму с тре­бованием «энергичных мер к предупреждению погромов» [21, с. 411] — вплоть до приме­нения оружия.

Государь в тот же день эту меру, как и срочный вызов в город казачьих полков, одобрил, а также утвердил все, что ему было предложено в последнем всеподданнейшем докладе от имени П. А. Столыпина. Невзирая на пессимистичное мнение Коковцова о шансах премьера на выздоровление, император выразил уверенность, что Столыпин «поправится, только не скоро, и Вам долго придется нести работу за него» [21, с. 412].

У постели пострадавшего собралось около 15 киевских врачей, которые пона­чалу были настроены оптимистично. Однако бюллетень о состоянии здоровья Столыпи­на от 2 сентября не внушает особых надежд:

«12 час. дня. Констатированы две огнестрельные раны — одна в правой полови­не груди, другая в кисти правой руки. Входное отверстие в груди находится в области 6-го межреберного промежутка, внутри от сосковой линии; выходного отверстия нет, пуля прощупывается сзади под 12-м ребром в расстоянии 3-х поперечных пальцев от линии ос­тистых отростков. Ранение в первые часы сопровождалось значительным упадком сил и сильными болями, которые Министр переносил стоически. Первая половина ночи про­ведена тревожно. К утру наступило улучшение. Температура 37, пульс 92.

Академик Рейн. Проф. Волкович. Проф. Малков. Проф. Яновский. Д-р Афа­насьев. Пр.-доц. Дитерихс» [63, с. 9].

3 сентября.Таким образом, утром в состоянии здоровья Столыпина наступает
«некоторое улучшение, температура 37,0, пульс 88, дыхание 24, сон удовлетворитель­
ный; боли и тошнота меньше. При настоящем течении болезни в оперативном вмеша­
тельстве надобности не встречаются.

Проф.: Рейн, Цейдлер, Волкович, Малков, Яновский, прив.-доц. Дитерихс, док­тор Афанасьев» [63, с. 12].

Следователь по особо важным делам Фененко подробно допрашивает Столыпи­на о моменте покушения на него Богровым.

Деверья П. А. Столыпина А. Б. Нейгардт и Д. Б. Нейгардт, принимая во внима­ние значение совершенного преступления, поднимают вопрос о необходимости поруче­ния следствия «какому-либо особому лицу и непременно сенатору», с чем соглашается и ми­нистр юстиции Щегловитов. Выбор падает на сенатора Трусевича, в недавнем прошлом директора Департамента полиции, тем более что уже прояснялась преступная халатность в действиях чинов Киевского охранного отделения, генерала Курлова и других лиц.

В тот же день приезжает О. Б. Нейгардт. Состояние больного ухудшается: он на­чинает бредить, терять сознание и стонать. По воспоминаниям близких в бреду он упо­минает имя своей раненой дочери Натальи. Клинику посещает Николай II, но супруга не пускает его к больному. Доктор Боткин уверяет, что положение не столь тяжело. Но при­ехавший по настоянию врачей профессор Цейдлер склоняется к худшему прогнозу. Он удаляет у Столыпина пулю.

4 сентябряв состоянии здоровья Столыпина наблюдаются ухудшения, во вто­
рой половине дня температура понизилась, страдания усилились, стоны почти не преры­
вались, появилась страшная икота. «Явление воспаления брюшины продолжается.

Температура 36,6 гр., пульс 116—120, дыхание 28. Положение очень серьезное» [63, с. 13]. Но сознание держалось вплоть до самого утра.

5 сентября,утром, как писала старшая дочь Мария, «папа, был опять в полном сознании и, подозвав дежурившего при нем профессора, спросил его:

— Выживу ли я?

Профессор, в душе считавший положение безнадежным, стал все же уверять па­па, что опасности нет. Неискренность его ответа не ускользнула от моего отца, и он, взяв руку профессора, положил ее на свое сердце и сказал:

— Я смерти не боюсь, скажите мне сущую правду!

Профессор все же повторил свои слова. Тогда папа, откинул его руку и, возвы­сив голос, сказал:

— Как вам не грех: в последний день моей жизни говорить мне неправду?!

После этого сознание стало его снова покидать, слова его стали бессвязнее и от­носились они все к делам управления Россией, для которой он жил, с заботой о которой он умирал. Его слабеющие руки пытались чертить что-то на простыне. Ему дали каран­даш, но написать что-нибудь ясно он не мог. Пытались также разобрать смысл его слов. Присутствующий в это время в комнате чиновник особых поручений даже записывал все, что можно было разобрать, но ясно было повторено лишь несколько раз слово: Фин­ляндия.

К пяти часам папа, впал в окончательное забытье. До этого времени мама, в ха­лате сестры милосердия почти безотлучно бывшая при папа, не верила и не осознавала опасности его положения. В этот день один из профессоров пришел к ней и сказал:

— Вы знаете, что состояние Петра Аркадьевича очень серьезно?
Мама удивленно подняла на него глаза.

— Оно даже безнадежно,— прибавил профессор, отворачиваясь, чтобы скрыть
свои слезы. <...>

Пятого сентября вечером началась агония. После несвязных бредовых слов па­па вдруг ясно сказал:

— Зажгите электричество!

Через несколько минут после этого его не стало» [4, с. 216—217].

Россия еще не знала о смерти премьера: хотя, согласно телеграмме, поданной в Киеве в 1 ч. 30 мин. пополудни, сообщалось, что здоровье статс-секретаря Столыпина ухудшалось с каждой минутой: «Болезнь прогрессирует. Пульс, упавший на короткий срок, заработал снова с силой большей, чем показано в последнем бюллетене. Темпера­тура — 35,5°. Средства, применяемые врачами, не производят действия» [63, с. 14]. В 22 ч. 12 м. он скончался. Судебно-медицинское вскрытие установило, что П. А. Столыпин погиб от огнестрельной раны, нанесенной преступником. Пуля браунинга имела пере­крещивающиеся надрезы и действовала как разрывная.

У гроба с телом покойного был выставлен караул (фото 96).

Строка из газеты: «Петр Аркадьевич тихо скончался. В истории России на­чинается новая глава...»

УТРОМ 6 СЕНТЯБРЯ,возвратившись из Чернигова, Николай II приехал в клинику проститься с прахом П. А. Столыпина. Вдова покойного, сидевшая у его изго­ловья, поднялась навстречу Царю и произнесла фразу, ставшую знаменитой:

«Ваше Величество, Сусанины не перевелись еще на Руси» [21, с. 417].

По воспоминаниям дочери П. А.— Марии Бок (Столыпиной) Государь «прекло­нил колени перед телом своего верного слуги, долго молился, и присутствующие слыха­ли, как он много раз повторил слово: „Прости"» [4, с. 217—218].

Фото 96. Мученик-герой России во второй день кончины,

последовавшей в 10 часов 12 минут вечера 5 сентября 1911 г.

Была отслужена панихида, после чего Император вернулся в Николаевский дворец, затем тем же днем отправился поездом на отдых в Ливадию.

Сейчас же после смерти П. А. Столыпина по инициативе местных земцев и на­ционалистов из Государственной Думы с высочайшего соизволения Николая II начинает­ся всероссийский сбор пожертвований на постановку реформатору памятника в Киеве.

7 сентября. Покидая Киев, Николай II счел необходимым по возможности раз­
рядить напряженную обстановку своим рескриптом на имя генерал-губернатора Ф. Ф.
Трепова:

Высочайший Рескрипт.

«Федор Федорович! Оказанный Нам в дни Нашего пребывания в древнем стольном городе Киеве и других посещенных Нами местностях Юго-Западного края ра­душный прием всех слоев населения глубоко тронул Меня и Государыню Императрицу.

Наше светлое настроение омрачено злодейским покушением в Моем присутст­вии на верного слугу Моего, доблестного исполнителя своего долга, Председателя Сове­та Министров. Но доходящее до Нас со всех сторон выражение искреннего возмущения по поводу совершенного злодеяния убеждает Нас в том, что все благомыслящее населе­ние Киева, как и прочих посещенных Нами местностей, преисполненное одного жела­ния торжественно встретить своего Монарха, испытывает вместе с Нами чувства скорб­ного негодования.

В памяти Нашей неизгладимо сохранится навсегда выраженная Нам любовь к
Родине и Престолу населения города Киева и представителей края: дворянства, земства
и крестьянства.

Представлявшаяся Мне депутация от шести Западных губерний, в коих ныне введено земское положение, убеждает Меня в том, что все слои населения приложат, со­гласно указаниям Моим, силы и знания свои на пользу края и Нашей дорогой России.

Поручаю вам объявить всему населению Юго-Западного края и города Киева Мою и Государыни Императрицы искреннюю благодарность за оказанный Нам горячий прием» [56, с. 74].

КАК БЫЛО УПОМЯНУТО выше, по свидетельству академика Г. Е. Рейна, во вскрытом завещании Столыпина, написанном им задолго до смерти, в первых строках было сказано: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют...» По одной из версий он выразил это пожелание устно: «Похоронить меня, Оля, в Киеве — в этом городе хорошо лежать...»* Из других литературных источников известно, что «перед смертью Петр Ар­кадьевич высказал свою волю быть похороненным в Киеве, следуя всегдашнему желанию быть погребенным там, где настигнет смерть. По воле Государя Императора, место веч­ного успокоения избрано в Киево-Печерской лавре, подле исторических могил Кочубея и Искры» [8,ч. III, с. 10].

8 сентября (по иным данным 7 сентября.— Г. С.) в соответствии с волей покой­ного и монарха в сопровождении многочисленной толпы русских людей тело П. А. Сто­лыпина было доставлено в Киево-Печерскую лавру. Проводы премьер-министра России вылились в траурное шествие, собравшее массу народа: помимо киевлян проститься со стойким защитником национальных интересов прибыли различные депутации (фото 97-100).

9 сентября 1911 года Столыпин был похоронен у Трапезной церкви возле моги­лы Искры и Кочубея. В храме, где отпевали П. А. Столыпина, оказалось около трехсот венков, трапезная церковь была полна: Великие князья и княгини со свитами, правитель­ство, представители армии, флота и гражданских ведомств, многие члены Государствен­ного Совета и Государственной Думы, простые крестьяне ближайших деревень и бого­мольцы. Киевский генерал-губернатор Трепов по повелению государя представлял его особу. Старшие чины МВД и чины Государственной канцелярии несли дежурство у гро­ба. Народ заполонил двор лавры, доступ в которую вскоре были вынуждены ограничить

фото 101, 102).

На заупокойной литургии, совершенной высшим киевским духовенством, и пе-оед погребением замечательные слова о покойном, принесшем себя в жертву интересам России, были сказаны протоиереем Прозоровым, преосвященным Евлогием, другими священниками, а также гражданскими лицами.

В прочувственном слове преосвященного Евлогия, епископа Холмского, справедливо отмечалось, что великий покойник хотя понимал и признавал начала веротерпимости, но на первое место он как верный сын Православной Церкви ста­вил ее интересы. И в ряду реформ стоял созыв Поместного Собора — для оживления и укрепления жизни Русской Православной Церкви. В заключение владыка также сказал:

«Глубоко проникая в сущность русской жизни, он не мог не видеть того огром­ного значения, какое имело Православие в русском быте и русской истории. И вот этот проникновенный государственный подход к вопросу родной русской церкви без излише­ства и неискренней черты ханжества — дорисовывает прекрасный облик великого рус­ского государственного деятеля и кристаллически чистого человека, Петра Аркадьевича Столыпина... Прими, дорогой покойник, земной благодарный поклон и от того уголка

*«Петр Столыпин». К/ф. Т/о «Нерв», 1991.

Фото 97. Перенесение гроба с телом почившего мученика-героя из частной хирургической больницы

Фото 98. Траурная процессия в Киево-Печерскую лавру,

мимо памятника герою Богдану Хмельницкому, 7 сентября 1911 г.

Фото 99. Траурная процессия в приближении к Киево-Печерской лавре,

7 сентября 1911 г.

Фото 100. Венки, присланные в количестве…

Фото 101. Погребение у Трапезной церкви в Киево-Печерской лавре.

10 сентября 1911 г.

Фото 102. Могильный временный холм над местом вечного упокоения

мученика-героя у северной стены Трапезной церкви Киево-Печерской лавры,

вблизи могилы народных героев Кочубея и Искры

русской земли, которая называется Холмской Русью. Мало кто ее знает, мало кто ее по­нимает, а еще меньше тех, кто ей сострадал и помогал. Но ты своим глубоким умом мог понять ее глубокую долю; ты своим широким „щирым" сердцем объял ее скорби и нужды; ты своею доброю мощною рукою поддержал и зажег в потемках светлый луч надежды на лучшее будущее. И она,— бедная, убогая, сермяжная,— послала сказать тебе великое спа­сибо; поклониться твоему подвигу, твоим страданиям, твоему израненному телу и горячо помолиться о твоей душе» [32, с. 124—125].

НА ПОГРЕБЕНИИглавы правительства П. А. Столыпина, разумеется, обрати­ли внимание на отсутствие самого Николая II и большинства членов императорской фа­милии, что вызвало самые различные слухи и толки. Не вдаваясь в оценку этого обстоя­тельства, считаем уместным привести переписку монарха со своей матерью вдовствую­щей Императрицей Александрой Федоровной:

«10 сентября 1911 г. Севастополь

Милая, дорогая мама.

Наконец нахожу время написать тебе о нашем путешествии, которое было на­полнено самыми разнообразными впечатлениями, и радостными и грустными...

...Я порядочно уставал, но все шло так хорошо, так гладко, подъем духа поддер­живал бодрость, как 1-го вечером в театре произошло пакостное покушение на Столыпи­на. Ольга и Татьяна были со мною тогда, и мы только что вышли из ложи во время вто­рого антракта, так как в театре было очень жарко. В это время мы услышали два звука, по­хожие на стук падающего предмета; я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу.

Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, не­сколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно по­вернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой.

Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстегивать китель. Фредерикс и проф. Рейн помо­гали ему.

Ольга и Татьяна вошли за мною в ложу и увидели все, что произошло. Пока Сто­лыпину помогали выйти из театра, в коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей, по-моему — к сожалению, полиция отбила его от публи­ки и увела его в отдельное помещение для первого допроса. Все-таки он сильно помят и с двумя выбитыми зубами. Потом театр опять наполнился, был гимн, и я уехал с дочками в 11 час. Ты можешь себе представить, с какими чувствами!

Аликс ничего не знала, и я ей рассказал о случившемся. Она приняла известие довольно спокойно. На Татьяну оно произвело сильное впечатление, она много плакала, и обе плохо спали.

Бедный Столыпин сильно страдал в эту ночь, и ему часто впрыскивали морфий. На следующий день, 2 сентября, был великолепный парад войскам на месте окончания маневров — в 50 верстах от Киева, а вечером я уехал в гор. Овруч, на восстановление древнего собора св. Василия XII века.

Вернулся в Киев 3 сентября вечером, заехал в лечебницу, где лежал Столыпин, видел жену, которая меня к нему не пустила. 4 сентября поехал в 1-го Киевскую гимна­зию — она праздновала свой 100-летний юбилей. Осматривал с дочерьми военно-истори­ческий и кустарный музей, а вечером пошел на пароходе „Головачев" в Чернигов. В реке было мало воды, ночью сидели на мели минут 10 и вследствие всего этого пришли в Чернигов

на полтора часа позже. Это небольшой город, но так же красиво расположенный, как Киев. В нем два очень древних собора. Сделал смотр пехотному полку и 2000 потеш­ных, был в Дворянском собрании, осмотрел музей и обошел крестьян всей губернии. По­спел на пароход к заходу солнца и поплыл вниз по течению.

6 сентября в 9 час. утра вернулся в Киев. Тут, на пристани, узнал от Коковцова о кончине Столыпина. Поехал прямо туда, при мне была отслужена панихида. Бедная вдова стояла как истукан и не могла плакать; братья ее и Веселкина находились при ней. В 11 час. мы вместе, т. е. Аликс, дети и я, уехали из Киева с трогательными проводами и порядком на улицах до конца. В вагоне для меня был полный отдых. Приехали сюда 7 сен­тября к дневному чаю. Стоял дивный теплый день. Радость огромная попасть снова на ях­ту!» [127, с. 123-125]

ИЗ МНОЖЕСТВА ОТКЛИКОВсамых разных людей на смерть Столыпина стоит привести одно характерное: оно как бы вмещает в себя ощущения тех, кто знал его относительно хорошо, кто, при всех расхождениях, противоречиях и даже конфликтах, делал с ним общее дело: в силу отпущенных средств и способностей пытался также обра­зумить Россию, усмирить русский народ и направить его на созидательный путь. Опаль­ный редактор «первостепенной политической газеты» — «Московских ведомостей» Лев Тихомиров запишет 5 сентября слова, которые подводят черту отношениям двух неорди­нарных людей:

«Я чувствую себя разбитым, усталым, в какой-то внутренней апатии с наружной оживленностью. Я его очень любил. Он — один из лучших людей, каких я знал. И безус­ловно — самый блестящий, какой-то нравственно изящный в каждом поступке. Я посто­янно ссорился с ним, и никогда не разрывал. Я его не только любил, но глубоко уважал. И чувствую какую-то отраду от сознания, что и он меня уважал, верил моей искренности. Последнее свидание, когда мы так жестоко спорили, он все-таки сказал: „Я знаю, что, ког­да я паду, вы ко мне придете еще охотнее"...