Марта 1908 годаП. А. Столыпин произносит речь на 50-летии земского отде­ла Министерства внутренних дел. 19 страница

Роспуск Думы напомнит всем эту истину; но этот шаг будет целесообразен и по­лезен лишь тогда, когда вслед за ним явится пересмотр и переделка „Избирательного за­кона", а вместе с тем — и некоторых самых „Основных законов". Об этом я писал Вам уж не раз подробно.

Сделайте все это предстоящим летом и, в октябре, соберите „обновленную", до­стойную России, Думу, основанную преимущественно на земских силах — самых у нас на­стойчивых и надежных — и тем же временем, введите, на основании 87 статьи равнопра­вие русских в Финляндии: возврат России Выборгской губернии и столь важных для без­опасности столицы „Шхер"; выделите из состава „Царства Польского" многострадаль­ную „Холмскую Русь"; установите окончательно принцип „черты оседлости" для евреев и полное устранение их от Школы, Суда и Печати.

Пока Вы не исполните означенную „национальную" программу, Вы не имеете права уходить, ибо крушение этих наших надежд было бы неисправимым несчастием для

России и для ея Государя. Поэтому взываю, в этом случае, к Вашему, Петр Аркадьевич, патриотизму, к Вашей совести. Покинуть теперь, дело, не доводя его до конца и рискуя его провалом — было бы, по крайнему моему разумению, прямо преступно! ибо способст­вовало бы анархии сверху до низу.

Главное же: дайте нам наконец честную, разумную, истинно патриотическую Думу; тогда и все остальное „приложится".

На „предстоящий шутовской запрос": „Известно ли Вам" и т. д. и: „Что Вы наме­рены сделать" и пр. я бы отвечал, примерно, так:

„Я исполнял тогда — и впредь буду исполнять — волю моего и Вашего Самодер­жавного Государя — Того Самого, Которому вся Россия (в том числе и мы с Вами), обяза­на дарованными нам политическими правами, злоупотреблять коими было бы преступ­но и безрассудно ибо это доказало бы только то, что мы их еще не достойны.

Раз Вы обращаетесь ко мне, то я считаю своим долгом сказать Вам, что не вре­мя теперь тормозить действия „Правительства Его Величества" пустою „оппозициею для оппозиции", помимо соображений о предмете оной. А таковою именно является откло­нение закона О Земстве в Западном крае, которому, как всем известно, эта реформа не­обходима. А ведь, этот многострадальный край составляет, чуть ли не четвертую часть Европейской России. Много у нас на очереди жизненных вопросов, разрешение коих страна ждет уже годами от Вас, как то: вопрос о равноправии русских в Финляндии... (и какие там еще имеются в Думе)... и пр. Но ими Дума не удосужилась еще заниматься, а предпочитает тратить массу своего драгоценного — и весьма дорого оплачиваемого наро­дом — времени на препирательства по поводу предметов иногда ничтожных и не имею­щих ничего общего с пользами и счастьем Страны, которая послала Вас сюда и судьбы ко­торой вверены Провидением заботам Нашего Монарха. Может ли Он не принимать их к сердцу?

Поэтому, говорю вам следующее:

Если Вы желаете работать вместе с Правительством Его Величества, то оно го­тово идти Вам навстречу по мере своих сил; если же нет, то Вы, этим принуждаете его ра­ботать без Вас, ибо работать — т. е. управлять Россею — все же надо. Выбирайте!".

И тогда, им останется одно из двух: ... (иностр. неразборчиво.— Г. С.) думаю, что, в настоящее время произойдет скорее последнее и я убежден, что это будет великим счастьем для России, по той причине, что понудить Государя приняться за коренные ре­формы в нашем законодательстве и прежде всего — построить народное представитель­ство на более совершенном, т. е. более свойственном нам „Земском начале", и заста­вить — согласовать 86 и 87 ст. „Основных законов" и сообразовать некоторые другие с требованиями принципа „Самодержавия", от которого нам рано еще отказываться.

Приложите же, Петр Аркадьевич, руку к этому благотворному делу; не отсту­пайте перед противником, и Вы, по своему обычаю, победите его несомненно вновь, на благо нашей Родины.

Прошу Вас принять уверения в совершенном моем почтении и преданности.

20 марта 1911 г. (Балашов)» [131, Д. 322].

По некоторым сведениям премьер в этот критический час принял Шульгина и Балашова, которых благодарил за поддержку.

ВМЕСТЕ С ТЕМв Петербурге усилились слухи о предстоящей отставке премье­ра. Говорили, что Николай II склоняется к решению назначить Столыпина после Киев­ских торжеств наместником на Кавказе. Мало того: «уже вскоре после победы Столыпи­на в столице стали циркулировать странные слухи, в которых красной нитью проходила

мысль о небходимости расправы с ним <...>. Что означали эти слухи — так тогда и оста­лось невыясненным. Но все понимали, что атмосфера сгущается и что даром ему это не пройдет» [32, с. 98].

Ранее мы уже приводили замечательные воспоминания детей и знакомых П. А. Столыпина, которые подтверждали каторжный труд главного министра страны. Все ма­ло-мальски знающие премьера отмечали его необычайную работоспособность. Напри­мер, по свидетельствам члена Государственной Думы В. В. Шульгина (писателя и поли­тического деятеля правого толка), П. А. Столыпин ложился спать в 4 часа утра, а в 9 на­чинал свой рабочий день. И здесь, как часто случается, трудно отделить правду от вымыс­ла, хотя подобными характеристиками отмечена жизнь Столыпина на всем протяжении его премьерской карьеры. Работал он много, охотно, успешно. Но, увы, не все зависело от него, его труд частью был похож на сизифов: с огромным сопротивлением проведен­ный через Госдуму важный проект застревал в Госсовете или наоборот. Последнее сла­женное противостояние Госсовета и Думы, по-видимому, окончательно лишило его жиз­ненных сил.

Видевшие Столыпина в последний год его жизни вспоминали его крайне утом­ленный, измученный вид. Последняя в его жизни весна была особенно тревожна и тяже­ла. Протест самых разных сил против его решительных действий, интриги сановников, особенно явное и скрытое давление Дурново, Трепова, Витте и других членов Госсове­та, а также вошедшего в силу Распутина, оказывающего постоянное влияние на Императ­рицу Александру Федоровну, а через нее на Царя, и как следствие всего этого — охлажде­ние к нему Николая II, ставили Столыпина в чрезвычайное положение, сужали возмож­ности, мешали маневру, лишали жизненных сил. Знавшие Столыпина лично говорили, что той последней весной он сам также предрекал свой скорый уход.

Таким образом, сбывался печальный прогноз об опасности, которой подвер­гался он справа, со стороны кругов, стоящих в целом против реформ. В отличие от «левых», сознательно раскачивающих российский корабль, чтобы он потерял управ­ление, эти «правые» хотели «поставить судно на якорь», «загнать его в гавань», ли­шить спасительного маневра. Если одни жаждали в самом спешном порядке равенства и свобод, другие стремились остановить, еще лучше, повернуть вспять реформы в Рос­сии. Если одни полагали, что демократическая Россия излечится от всех недугов, то другие не менее искренно полагали, что только возврат к патриархальным устоям, аб­солютизму может спасти страну от гниения и распада. Лозунг Столыпина «вперед на легком тормозе» не устраивал ни тех, ни других. К тому же у обоих лагерей были свои «крайние»: революционеры —у «левых», «черносотенная» аристократия и дворянство v «правых», у которых боязнь реформ была также замешана на страхе потери своих привилегий.

И крайности зачастую сходились, составляя оппозицию решительному премье­ру, все более уклонявшемуся от партийных влияний, пристрастий и двигавшему рефор­мы вперед зачастую даже наперекор Императору, «держа одной рукой плуг, а другой от­гоняя наседавших стервятников»... Покуда хватало сил, так он и шел: слева — керенские, Троцкие, ленины, Милюковы, справа — треповы, дурново и витте, все свои силы, влияние положившие, чтобы свалить ненавистного им человека.

Таким образом, инцидент с утверждением закона о Западном земстве был лик­видирован только внешне. На самом деле, как писал впоследствии один из его сподвиж­ников В. Н. Коковцов, «реакция от случившегося была весьма глубокая и приняла самые разнообразные формы» [21, с. 396].

Возникшая распря свидетельствовала, по сути, о разладе внутри самого прави­тельства. «Под благовидным предлогом — прав верхней палаты не соглашаться с

намерением правительственных законопроектов — была сделана для многих довольно прозрач­ная попытка нанести удар прогрессивной политике правительства в лице главы его П. А. Столыпина. Чуткий и горячий по натуре, П. А. смело принял сделанный ему вызов. Его диагноз политического момента был таков: само правительство насадило в Госуд. Сове­те бывших у власти чиновников, мечтающих о возврате к ней и готовых на каждом шагу завязать борьбу с правительством, прикрываясь преданностью Монарху и охранением государственных основ... Столыпин воспылал гневом убежденного в своей правоте. Эту вспышку ставили ему в вину: применение 87 ст. Осн. Зак., в глазах многих, сочтено было чуть не за заговор Катилины и сразу создало ему массу врагов. Но Столыпина не страши­ла вражда в деле, где он был убежден в своей правоте. В боевых вопросах воля его была несокрушима. За него были примеры Запада, где во имя общего блага не раз применя­лись подобные исключительные меры и приемы. Этим моментом ловко воспользовались его враги, ставшие якобы на защиту народного представительства, которому, в действи­тельности, никто не грозил» [70, с. 21—22].

Самолюбие членов Государственного Совета было уязвлено и личные амбиции заслонили главное — ради чего пошел на эту крайнюю меру премьер-министр Столыпин. «Правые» были возмущены гонениями на Дурново и Трепова. Первый, следуя велению Государя, до осени не появлялся в заседаниях Госсовета. Второй подал прошение об от­ставке, был уволен с пенсией в 6000 рублей в год и поступил на частную службу, выхлопо­тав впоследствии концессию на земли Алтайского округа, состоящие в кабинете монарха.

Но самым неожиданным для Столыпина было неодобрение его решительных действий большинством Государственной Думы. «Левых» и «центр» возбуждал искусст­венный роспуск, который свел на нет их свободу волеизъявления. Как упоминалось, все фракции, кроме националистов, выражали свое осуждение. Либеральная печать в основ­ной своей массе дышала негодованием. Резко отзываясь о вожаках интриги против Сто­лыпина, она вместе с тем беспощадно критиковала роспуск палат, способ проведения от­вергнутого Госсоветом закона и меры взыскания, которым были подвергнуты лидеры оппозиции Дурново и Трепов. Эта реакция общества очень изменила Столыпина. Он замкнулся в себе, стал сдержан в заседаниях Совета Министров, старался не показывать­ся в Госсовете и Думе. Как вспоминает Коковцов:

«...Столыпин был неузнаваем.

Что-то в нем оборвалось, былая уверенность в себе куда-то ушла, и сам он, види­мо, чувствовал, что все кругом него, молчаливо или открыто, но настроение враждебно. Вскоре мне пришлось и самому убедиться, что так было и на самом деле» [21, с. 397]. Между тем возбужденный Госсовет готовил на Столыпина новый поход.

Сложившаяся ситуация оценивалась самыми разными силами как критическая. В конце марта, накануне ответственного выступления Столыпина в Госсовете, и сам Ни­колай II присылает ободряющую записку:

«Желаю Вам завтра, Петр Аркадьевич, в Государственном Совете, спокойствия духа и полного успеха.

Николай. 31 марта 1911 г.» [131, Д. 324].

ИТАК, 1 АПРЕЛЯ 1911 ГОДАпремьер-министр дает ответ на запрос членов Государственного Совета,в котором в самом начале, поблагодарив авторов за воз­можность дать исчерпывающее объяснение своим действиям, подчеркнул, что «<...> правительство в этом случае руководилось только государственной необходимостью так, как оно ее понимало, а ничуть не чувством небрежения или неуважения к правам и к мнению того Высокого учреждения, перед которым я имею честь давать свои объяс­нения» [57, с. 341].

Опровергая доводы юридического свойства и указывая на правомочность допу­щенных действий, глава правительства приводит массу примеров из зарубежной практи­ки, где самые компетентные юристы склоняются в пользу того, что «Монарх вправе во всякое время прервать занятия законодательных учреждений, причем цель этого пере­рыва не подлежит никакому контролю и всякий перерыв открывает возможность, от­крывает право издания чрезвычайных законов», причем «обстоятельства, оправдываю­щие принятие чрезвычайных мер, подлежат свободной субъективной оценке одного правительства» [57, с. 343]. В подтверждение он указывает на конкретные случаи приме­нения в зарубежье статей, аналогичных статье 87, а также прецеденты, уже имеющиеся вРоссийской практике и поддержанные ранее в Государственной Думе. Отвергая упре­ки в личностном подходе к делу, «во мстительной злобе волевых импульсов кабинета; знобящего лихорадкой безотчетного своеволия» [57, с. 348] (высказывание депутата от Царства Польского.— Г. С.) и напоминая, что на правительство возложена высокая обя­занность и ответственность, вынуждающая действовать иногда вопреки общественным направлениям, мнениям и позициям, он заканчивает: