ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ СОВРЕМЕННОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИ­ХОЛОГИИ

Вхождение отечественной психологии в эпоху постмодерна совпало с годами пере­стройки, сопровождаемыми процессами радикальных изменений в социально-политическом строе всего постсоветского пространства. Радикальные изменения в эконо­мических отношениях сопровождались ростом демократизации всех сфер жизни общест­ва, в том числе и информационного поля психологической литературы. Отечественный потребитель, находившийся в ситуации существования единственной психологической традиции начал сталкиваться с появлением многочисленной психологической литературы, представляющей иные взгляды и решения, часто противоречащие знакомым и казалось бы незыблемым. Отсутствие какой-либо подготовленности к восприятию такого рода литера­туры, ранее нещадно критиковавшейся либо подававшейся в угодном «соусе», разделило психологическое сообщество на три условных лагеря: «ортодоксальных консерваторов», продолжающих с энергией достойной лучшего применения отстаивать непогрешимость прошлых представлений; радикалов, смело тиражирующих новые подходы, по форме и содержанию весьма отличающихся от оригинальных; наконец, растерянное большинство, стремящееся к самоопределению в ситуации множественного выбора, не обеспеченного четкими и определенными критериями оценки. Сложность ситуации усугубляется и тем, что в силу открытости границ и рынка принятие каких либо «государственно-регулирующих» решений стало невозможным. И даже ортодоксальные консерваторы вы­нуждены смириться с присутствием на психологическом рынке конкурентов, имеющих многолетнюю историю своего существования.

Эта диатропика парадигмальных координат психологического знания обусловлива­ет необходимость ее инвентаризации и осмысления в контексте определения перспектив развития. Такая инвентаризация проводилась и ранее, но, как правило, в контексте опреде­ления верных и неверных координат, а еще точнее - единственно верной традиции. Воз­можность же относительно беспристрастного знакомства с альтернативными психологи­ческими традициями хотя и была представлена в зарубежных работах по истории психо­логии, не была реализована в силу не владения иностранным языком отечественным чита­телем и отсутствием квалифицированных переводов (J.F. Brennan, 1994; S.G. Brush, 1974; C.F. Graumann, 1996; D. Hothersall, 1995; H.H. Kendler, 1987; J.H. Korn, 1997; T.H. Leahey, 1994; D. Leary, 1990; W. Viney, 1994 и др.). Но исторические описания не беспристрастны и каждое из них редко претендует на выработку серьезных оценочно-критериальных осно­ваний межпарадигмального сопоставления и пытается скрыть свои симпатии к какой-либо одной. В силу отмеченных выше обстоятельств анализ ситуации постмодерна в психоло­гии представляется более чем актуальным. Тем более, что само понятие постмодерна не является данностью нашей культуры, только начинающей переходить от тоталитаризма к демократии.

Сложность сопоставления различных систем парадигмальных координат, традиций и школ сопряжена еще и с тем, что в предлагаемых подходах практически не выдвигается в качестве ведущего основания само социальное бытие личности и ее окружения в их со­циально- и кросс-культурном контекстах. Историк также является человеком, не лишен-

Массовидные социально-психологические явления 736

ным собственных предубеждений, находящимся под влиянием соответствующей пара-дигмальной и культурной традиции.

С переходом в культуре от модернизма к постмодернизму, с его повышенным инте­ресом к многообразию и уникальности социального бытия личности как объекта психоло­гического анализа, происходит прорыв в переосмыслении соотношения психологической науки и социального бытия личности и ее окружения (Kvale, 1997). Именно в эпоху по­стмодерна происходит осознание психологами самого факта, что психологическая наука слишком далеко оторвалась от своего непосредственного объекта и предмета исследова­ния. Точно также как начинает все больше осознаваться неадекватность использования к изучению живой человеческой сущности препарирующего свойства методов естествозна­ния. Этому способствует общекультурная метафоризация психологического знания, от­сутствие прямого доступа к исследуемой реальности, возможность множественной интер­претации изучаемого феномена сопряжены с обсуждением проблемы влияния личности исследователя на выбор методологии и метода, процесс исследования и интерпретацию его результатов.

В ситуации постмодерна особенно активно обсуждается проблема перспектив раз­вития современного психологического знания. Как подчеркивает один из крупнейших представителей социального конструктивизма в психологии Шоттер (J. Shotter): «Постмо­дернистский подход к пониманию требует от нас, в первую и главную очередь, отказа от "великой повести" о теоретическом единстве знания, проявляющемся в более локальных и практических целях. Это означает отказ от глубочайших выводов (и надежд), от мышления эпохи просвещения: заключающемся в утверждении о том, что то что реально доступно восприятию и представляет собой упорядоченный и систематический мир, (потенциально) одинаковый для всех нас - таким образом, что если мы упорствуем в своих исследованиях и аргументах, тем самым мы защищаем универсальное согласие о его природе» (1997, c. 69). И далее, «наша неудача в доказательстве существования универсальности является важной неудачей; мы продолжаем обращаться с тем что, по-видимому, является единст­вом гетерогенности (означающей систему отличий), как с единством гомогенностей (озна­чающем систему сходств)» (там же, с. 69-70).

В психологии эпохи постмодернизма избирается курс на обеспечение тесной связи психологической науки с повседневной прозаикой жизни человека в условиях экзистенци­ально-феноменального бытия в условиях непосредственного социального окружения. Но в качестве ведущей цели определяется не предоставление единственно верных истин, а предложение альтернативных позиций, отражающих многообразие трактовок и возмож­ных решений, объяснений того или иного явления. Вместо занятия нейтральной позиции психолог приглашается к идентификации с позицией личности, профессионала и полити­ка. Активность, деконструкция, диатропика, полилинейность берутся на вооружение пред­ставителями гендерной, дискурсной, критической, экзистенциально-феноменологической традиций (K.J. Gergen, 1992; M.M. Gergen, 1988; W. Hollway, 1989; I. Parker, J. Shotter, 1990 и др.). В рамках такого подхода людям предлагаются возможности выбора, альтернативы, применимые к пониманию повседневной жизни (C. Antaki, 1988; G.R. Semin, K.J. Gergen, 1990; J. Potter, M. Wetherell, 1987; S. Moscovici, 1984; 1998).

Постмодернизм призывает ученых присоединиться к сумятице культурной жизни -стать активным участником конструирования культуры. «Вместо того, чтобы говорить

Возникновение и прекращение паники 737

"это по причине этого" психолог постмодерна "говорит о том, каким это может стать". На­до обрести смелость преодолеть барьеры здравого смысла, вводя новые формы теории, интерпретации, интеллектуальности» (K.J. Gergen, 1997, c. 27). В этой связи Герген пред­лагает понятие «генеративной теории», призванной преодолеть конвенциальное мышле­ние и таким образом открыть новое альтернативное мышление и действия. По его мнению, посредством такого теоретизирования ученые могут внести свой вклад в формы культуры понимания, объединения символических ресурсов, доступных людям в их непосредствен­ной жизни. Постмодернистская психология пытается соединить психологов и общество.

В рамках когнитивного подхода, ориентирующегося на эксперимент и выявление номотетики, в качестве исходной базовой посылки выступает признание факта наличия объективной реальности. Как следствие, особое внимание уделяется операционализации и верификации предмета исследования. Основополагающей метафорой данного подхода выступает компьютер и лежащие в основе его функционирования процессы переработки информационных баз данных. Но и в рамках этого рационалистического подхода к рас­смотрению социального бытия личности и ее окружения присутствуют элементы эклекти­ки. «С одной стороны, этот подход отмечает потенциальную регулярность в путях взаимо­действия людей и их интерпретации окружающего мира, являющейся результатом фикси­рованных характеристик перерабатывающих информацию систем, таких как категориза­ция. Эти не прекращающиеся процессы утверждают устойчивость и непрерывность реак­ций человека в отношении быстрых изменений. С другой стороны, обсуждение влияния культуры на когнитивный стиль показывает наличие огромной подвижности» (там же, с. 355-356).

В рамках экзистенциально-феноменологического подхода, служащего методологи­ческим основанием гуманистической традиции акценты смещаются в сторону субъектив­ных жизненных переживаний и рефлексивной осведомленности. Отсюда акцентация в исследованиях на феноменологическом анализе жизненных переживаний и концептуали­зацию путей переживания мира. И в этом случае имеет место эклектизация рационального анализа и призывов к схватыванию жизненных переживаний. «Субъективные пережива­ния сами по себе обладают способностью не только репрезентировать, но и генерировать. Посредством рефлексии и мышления возможен подход к изменениям и новизне. Другое основоположение заключается в признании человеческой способности к рефлексирова­нию собственных переживаний, которое может играть существенную роль в генерирова­нии того, о чем мы думаем, ощущаем, делаем и становимся» (там же, с. 357). В рамках данного подхода утверждается, что «мы обладаем способностью создавать самих себя», одновременно отмечается присутствие «некоторых характеристик человеческого сущест­вования (например, ограниченность, способность выбора), которые являются фундамен­тальными и присущи всем людям (обладание правом игнорирования возможности выбо­ра)» (там же).

Социальные конструктивисты исходят из утверждения ведущей роли языка и дис­курса в конструировании человеком социального мира. «Утверждается, что язык и дискурс конструируют социальную и индивидуальную реальность» (там же, с. 358). Как и экзи­стенциальные феноменологи, социальные конструктивисты подвергают сомнению полез­ность экспериментального нахождения абстрактных обобщений о поведении человека. Одновременно выражается сомнение в отношении идеи о самосодержательности и лич-

Массовидные социально-психологические явления 73 8

ностности субъективных переживаний, утверждаемых экзистенциальными феноменоло­гами. Их скорее интересует социальная история рассуждений об экзистенциальных по­требностях, нежели рассмотрение их в качестве фундаментальных аспектов человеческой сущности. В то время как представители биологического подхода больше акцентируют внимание на универсальной природе основополагающих процессов, например, эмоцио­нальной экспрессии, социальные конструктивисты больше интересуются тем, как осуще­ствляется взаимодействие между социальным и биологическим.

Психологи, работающие в рамках психодинамического подхода, при всех их специ­фических отличиях от оригинальной версии З. Фрейда, едины в определении центрального основоположения - «структура, содержание и динамика психики не обязательно доступны сознанию» (Thomas, 1996, c. 286). Если социальный конструктивизм приглашает к ради­кальному переосмыслению природы человеческих жизненных переживаний и социальной жизни, то же делают и представители психодинамического подхода. Но в отличие от ут­верждения первых об осознанном социальном конструировании представлений о мире, представители психодинамического подхода выдвигают на первый план биологическую природу и бессознательное. В отличие от рационализма когнитивистов и, с определенны­ми оговорками, экзистенциальных феноменологов, ими делаются акценты на иррацио­нальность.

Представленный иллюстративный обзор рассмотрения проблемы социального по­ведения с позиции разных перспектив ставит вопрос определения в них и избрания страте­гии взаимодействия. Одну из таких стратегий предлагают Стевенс и Везерелл - « рассмот­рение их как взаимодополняющих, показывающих различные грани сложного предмета исследования» (R. Stevens, M. Wetherell, 1996, c. 362). При не избрании данной стратегии минимизируется потенциал взаимообогащения идеями и решениями.

Одной из самых сложных проблем межпарадигмального диалога является нахожде­ние точек сопряжения несопрягаемого. Эти же авторы ставят и ряд вопросов, возникаю­щих при поиске путей такого рода сопряжения: «Что должно быть сделано? Какой пози­ции должен придерживаться исследователь, сталкиваясь с различиями такого рода? Эти вопросы порождают вопросы о статусе знания, его истинности и природе реальности» (там же, c. 366).

Предлагаются и две возможные стратегии:

«Дискуссии между перспективами и существованием конкурирующих объяснений могут рассматриваться как эмпирическая проблема - означающая, что расхождения могут быть преодолены в дальнейших исследованиях проблемы установления истинности и природы реальности случая .… В случае невозможности проведения решающего экспери­мента, мы должны рассматривать данную проблему как решаемую в будущем по мере развития теории».

Второй возможной стратегией является признание конструируемости реальности. В соответствии с данной позицией «не существует реальности, независимой от наших кон­цепций и теорий: в этом случае, дискуссии являются серьезным вопросом - т.к. они связа­ны с выяснением того нахождения путей сопряжения несовместимых мировоззрений при присутствии ограниченного числа критериев для арбитрирования. Единственно, что мы можем сделать в данной ситуации убеждать друг друга при помощи аргументов и буду­щих исследований, проясняющих дебатируемые вопросы. Изменения наступят со време-

Возникновение и прекращение паники 739

нем (не обязательно лучшие) скорее через разработку новых мировоззрений и новых пара­дигм научных дискуссий, нежели при помощи эмпирических решений» (там же, с. 366).

В случае избрания первой стратегии возникает проблема критериев и оценочных стратегий, которые могут быть применены к столь несовместимым подходам. В то время как биолог может апеллировать к осязаемым измерениям физиологических процессов, социальный конструктивист может делать заключения, исходя из анализа идеологии и ее влияния. В то время как представитель экспериментального направления может полагать­ся на результаты экспериментов, экзистенциальный феноменолог оперирует обращениями к жизненным переживаниям.

Герген пропагандирует вторую стратегию, отрицая саму идею о том, что любое зна­ние может репрезентировать некоторые фундаментальные основания или универсальность в отношении всего понимания реальности. По его мнению, направления в психологии должны рассматриваться «как проникновения в дискурсивную практику мира» (K. J. Ger-gen, 1980, c. 103). Оптимальные формы дискурса нуждаются в оценке со стороны других дискурсов, таких как литература, политика, рассуждения с позиции обыденного сознания. Разговоры и диалоги между ними являются необходимыми и континуальными. Автор ут­верждает, что, фактически, в этом контексте социальный психолог имеет этические и по­литические обязательства в привнесении собственного вклада в аргументацию, реализую­щуюся в демократическом обществе, утверждая собственную позицию.

Предложенные эпистемологические основания вполне убедительно доказывают не­возможность решения проблемы многообразия путем нахождения единого универсально­го основания, одинаково приемлемого и для естествознания и для социальных наук, тем самым, создавая предпосылки для разработки методологических подходов, предполагаю­щих интеграцию психологических знаний (а также естественнонаучных и гуманитарных) о человека и его социальном окружении. Констатация необходимости качественно иных подходов к изучению разных уровней, оснований или способов человеческой активности, при одновременном сохранении продуктивного диалога между изучающими их областями науки, должна сопровождаться выдвижением психологических оснований рассмотрения этой активности.

В качестве первого из них выступают идеи о процессуальности и пространственно-временной континуальности, исходно поставленные и реализуемые в рамках философско­го прагматизма и его психологического последователя - интеракционизма. Это, прежде всего, «идеи о значении объекта, развитии социальной самости как функции социального научения, мыслительной активности как процессуальной, человека как активной сущно­сти, активной роли организма в формировании его окружения, социальных изменений че­рез посредничество человеческих усилий и активную роль ситуации в повседневной жиз­ни» (Franklin, 1982, c. 77).

Идеи символической природы социальной сущности человека дополняются и раз­виваются положениями культурно-исторической теории развития Л.С. Выготского, пред­ложившего различение двух планов поведения - натурального (результат биологической эволюции животного мира) и культурного (результата исторического развития общества), слитых в развитии психики. Опосредованность культурного развития орудиями, направ­ленными «вовне», на преобразование действительности, и знаками, направленными «вовнутрь», сначала на преобразование других людей, а затем на управление собственным поведением.

Характеризуя роль символической природы человека в его поведении в контексте выяснения соотношения сознания и слова, Л.С. Выготский подчеркивал, что «если ощу­щающее и мыслящее сознание располагает разными способами отражения действительно­сти, то они представляют собой и разные типы сознания. Но если речь идет о разных типах сознания, то вполне резонным становится вопрос о методах их исследования, путях объяс­нения, которые тоже должны быть разными, но, одновременно, соотносимыми и сопря­гаемыми друг с другом, т.к. оба актуализируются в поведении единого объекта - человека» (1982, c. 361).

Таким образом, для ситуации постмодерна характерно осознание неизбежности присутствия в психологическом исследовании многообразия теоретических подходов и эмпирических результатов, обусловленных, во-первых, сложностью объекта и предмета психологического исследования, связанной с их экзистенциально-феноменальной конти­нуальностью и процессуальностью; во-вторых, троичной качественно отличной природой (биологическая, символическая, рефлексивная) детерминации человеческой активности, не позволяющей использовать качественно однозначные способы их описания и объяснения, а также инструменты изучения; в-третьих, зависимостью теоретических обобщений от способности исследователя достраивать целостное представление о сути исследуемого феномена на основании имеющихся в его распоряжении фрагментов знания; в-четвертых, многообразием практики и ее обусловленностью от конкретного ситуативного контекста