ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ МАЗОХИЗМА СО ВРЕМЕН ФРЕЙДА: ПРЕВРАЩЕНИЕ И ИДЕНТИЧНОСТЬ 11 страница

«Пациент, который боялся быть покусанным собакой, однажды к своему удивлению обнаружил, что этот страх, в соответствии с отчетливым телесным ощущением, сидит в гениталиях, то есть имеет бессознательное содержание — быть укушенным в гениталии» (Fenichel 1931, 47).

Этот пример (ср. также интерпретацию страха лошадей «маленького Ганса» у Лоренцера: Lorenzer 1970b, 93 и далее) наглядно показывает, что речь индивидов — а ведь речь относится ко всей форме интеракции — имеет частный характер; тем самым, поскольку наносится значительный ущерб пониманию, она становится, по выражению Лоренцера, «псевдокоммуникативной»:

«Вытесненные содержания не только исключены из коммуникации, из интер-субъектно понятной символической структуры, более того, они с тылу вновь присоединяются к этой структуре тем сбивающим с толку способом, для которого мы используем выражение "псевдокоммуникативный частный язык"» (там же, 93).

Подведем итоги: причина «частноязычных», то есть невротических нарушений состоит в том, что дивергирующие и важные для сохранения как формы интеракции, так и самой интеракции символические элементы накладываются друг на друга. Поскольку сосуществовать они не могут, определенная часть формы интеракции вытесняется, начинает функционировать из бессознательного и оказывать действенное влияние на поведение, незаметно прокрадываясь в символически опосредствованные компоненты действия и превращая их в непонятный частный язык.

Тем самым проясняется поставленный выше вопрос о взаимосвязи бессознательной репрезентации и системы символов: в действительности представить себе бессознательный «символ» невозможно, так как само качество бессознательного непременно указывает на то, что форма интеракции лишилась своей символической взаимосвязи. Бессознательный материал в сущности представляет собой форму репрезентации, которая в силу определенных причин лишилась возможности вербализации и использования и поэтому проявляется в определенных областях (с которыми должны иметь место ассоциативные связи) в виде безудержного отыгрывания.

Но именно потому, что у бессознательного сохраняются свойства репрезентанта, оно может ассоциативно примыкать лишь к тем образам, которые обнаруживают сродство с первоначальным конфликтом.

Тезис Фрейда: «Символическое отношение представляется остатком и признаком былой идентичности» (II/III, 357) находит здесь свое последнее подтверждение: то, что психоанализ когда-то называл «символом», в представленном здесь контексте означает то, что вследствие неудачных интеракциональных актов достигнутая прежде форма интеракции сохраняется вирулентной на до-речевом уровне в виде слепой схемы стимул—реакция и при соответствующих пусковых раздражителях вступает в действие в определенной области в качестве частного языка. Поскольку данная область ассоциативно связана с неудавшимся интеракциональным актом, ее и в самом деле можно рассматривать как признак былой идентичности — идентичности сосуществующих форм интеракции. Поэтому данный признак может быть использован в качестве исходного пункта для поиска психоаналитического метода, который бы через речь стремился выйти на след тех изгнанных в бессознательное форм интеракции, чтобы в новом интеракциональном акте (маркированном ситуацией переноса) вновь социализировать их в речи и тем самым в действии как инфантильное и конкретное искажение.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Иннервация — нервное возбуждение

² Формулировка «лишенное сознания Ничто» может поначалу вызвать некоторые затруднения. Возникает желание заменить ее понятием «бессознательное Ничто». Однако эту терминологию нельзя все же здесь использовать, поскольку понятие «бессознательное» в дальнейшем оставлено для частей личности, которые были когда-то осознанными, но по определенным психологическим причинам таковыми больше не являются. К описываемой здесь стадии это, однако, не относится. Индивид в прямом смысле слова лишен всякого сознания, а не бессознателен.

³ Дендрит — длинный отросток клетки, называемый на периферии клетки нервом.

⁴ Синапсы — место связи между двумя нервными клетками, в котором электрофизиологическая раздражимость преобразуется в биохимическую.

⁵ Голограмма — трехмерное изображение, создаваемое в пространстве лучами двух лазеров.

⁶ В другом месте Шпиц, как и многие другие современные психоаналитики, подробно рассматривает вопрос о разделении в процессе ран-недетского развития субъекта и объекта.

ЛИТЕРАТУРА

Божович Л. И.: Личность и ее формирование в

детском возрасте. — М., 1968 Выготский, Л. С: Мышление и речь. Собр. соч., т.

2. М., 1982 Balint, М.: Frühe Entwicklungsstadien des Ichs. Primäre

Objektliebe. Imago, 23,1937,270 Beres, D.: Symbol und Objekt (1964). Psyche, 24, 1970,

Die Menschlichkeit des Menschen (1967). Psyche, 24,

1970,423 Brenner, Ch.: An Elementary Textbook of Psychoanalysis.

New York 1955 Cassirer, E.: Philosophie der symbolischen Formen (1923-

1929), Зтт. Darmstadt: Wissenschaftl. Buchgesellschaft

1964 Cooper, D. G., Laing, R. D.-. Reason and Violence. A

Decade of Sartre's Philosophy 1950-1960. London 1964.

На нем. яз.: Vernunft und Gewalt. Drei Kommentare

zur Sartres Philosophie 1950-1960. Frankfurt/M.:

Suhrkamp 1973 Fenichel, O.: Hysterien und Zwangsneurosen. Psycho-

analytische spezielle Neurosenlehre (1931). Переиздание — Darmstadt: Wissenschaftl. Buchgesellschaft

Zur Kritik des Todestriebes. Imago, 21,1935,458

The Psychoanalytic Theory of Neurosis. New York 1945 Ferenczi, S.: Zur Ontogenese der Symbole (1913a). В:

Bausteine der Psychoanalise. т. 1. Bern, Stuttgart, Wien:

Huber 1964

Kritik der Jungschen «Wandlungen und Symbole der

Libido» (1913b). B: Bausteine der Psychoanalise. т. 1.

Bern, Stuttgart, Wien: Huber 1964,243 Freud, S.: Die Abwehr-Neuropsychosen (1894). G. WI

Studien über Hysterie (1895a). G. W. I

Entwurf einer Psychologie (1895b). B: Aus den

Anfängen der Psychoanalyse. Briefe an Wilhelm Fließ.

Frankfurt/M.: Fischer 1962,297

Über Deckerinnerungen (1899). G. W. I Die Traumdeutung (1900). G. W II/II1 Zur Psychopathologie des Alltagslebens (1901). G. WIV Über Psychoanalyse (1910). G. W. VIII Vorlesungen zur Einführung in die Psychoanalyse (1919). G.W. XI

Jenseits des Lustprinzips (1920). G. W. XIII Massenpsychologie und Ich-Analyse (1921). G.W XIII Das Ich und das Es (1923). G. W. XIII Der Mann Moses und die monotheistische Religion (1939). G.W. XVI Groddeck, G: Der Symbolisierungszwang. Imago, 8,1922,

67 Hacker, F.: Symbole und Psychoanalyse. Psyche, 11,1957/

58,641 Hartmann, H.: Die Grundlagen der Psychoanalyse (1927).

Stuttgart: Klett 1972 Hauser, A.: Sozialgeschichte der Kunst und Literatur.

München Beck 1972

Hegel, G. W. F.: Jenaer Realphilosophie (1805-1806). Hamburg: Meiner 1967

Phänomenologie des Geistes (1807). В: Собр. соч. в 20тт.,т. III. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1970 Hoffmann, S. O.: Neutralisierung oder Autonome Ich-Energien. Psyche, 26,1972,405 Jappe, G.: Über Wort und Sprache in der Psychoanalyse.

Frankfurt/M.: Fischer 1971

Jones, E.: Die Theorie der Symbolik. B: Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse. Части 1-3,5,1919,244; Часть 4,8,1912,259

Kamlah, W, Lorenzen, P.: Logische Propädeutik. Vorschule des vernünftigen Redens. Mannheim: Bibliogr. Institut 1967

Kubie, L.: Neurotic Distortion of the Creative Process. 1958. На нем. яз.: Psychoanalyse und Genie. Der schöpferische Prozeß. Reinbeck: Rowohlt 1966

Laing, R. D.: The politics of experience. Westminster:

Ballantine 1969

Langer, S.: Philosophy in a New Key. Cambridge 1941 Laplanche, J., Pontalis, J. В.: Vocabulaire de la

Psychanalyse. Paris: Presses Universitaires de France

1967. На нем. яз.: Das Vocabular der Psychoanalyse.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1972 Lefevr, V. A., Smoljan, G. L.: Spieltheoretische

Beschreibungen des Urteilens in Konfliktsituationen.

В: Th. Kussmann (изд.): Bewußtsein und Handlung.

Bern, Stuttgart, Wien: Huber 1971, 222 Lewis, M. M.: Language, Thought and Personality in Infancy

and Childhood. London 1963. На нем. яз.: Sprache,

Denken und Persönlichkeit im Kindesalter. Düsseldorf:

Schwannl970

Lincke, A.: Der Ursprung des Ichs. Psyche, 25,1971,1 Lorenz, K.: Elemente der Sprachkririk. Frankfurt/M.:

Suhrkamp 1971

Lorenzer, A.: Städtebau: Funktionalismus und Sozialmontage. Zur sozialpsychologischen Funktion der

Architektur. B: Architektur als Ideologie. Frankfurt/

M.: Suhrkamp 1968,51

Kritik des psychoanalytischen Symbolbegriffs.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1970a

Sprachzerstörung und Rekonstruktion. Frankfurt/M.:

Suhrkampl970b

Symbol, Interaktion und Praxis. B: A. Lorenzer, H.

Dahmer, K. Horn, К. Blede, E. Schwanenberg (изд.):

Psychoanalyse als Sozialwissenschaft. Frankfurt/M.:

Suhrkamp 1971

Perspektiven einer kritischen Theorie des Subjekts.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1972a

Ansätze zu einer materialistischen Sozialisationstheorie.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1972b

Über den Gegenstand der Psychoanalyse oder: Sprache

und Interaktion. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1973a

Einführung in die Taschenbuchausgabe von «Sprachzerstörung und Rekonstruktion». Frankfurt/M.: Suhrkamp 1973b, 7^0

Marx, K.: Das Kapital, т. 1. В: MEW, т. XXIII Marx, К., Engels, F.: Die Deutsche Ideologie. B: MEW,

т. III,9

Orban, P.: Sozialisation. Frankfurt/M.: Athenäum 1973 Phillips, J. H.: Psychoanalyse und Symbolik. Bern,

Stuttgart: Huber 1962

Piaget, J.: La Naissance de l'intelligence chez l'enfant. Neuchätel 1959. На нем. яз.: Das Erwachsen der Intelligenz beim Kinde. Stuttgart: Klett 1969 La Formation du Symbole chez l'Enfant. Neuchätel 1959

Pribram, K. H.: Die Struktur des Gedächtnisses. B: O. W. Haseloff (изд.): Struktur und Dynamik des menschlichen Verhaltens. Stuttgart: Kohlhammer 1970,24 Ritsert, J.: Probleme politisch-ökonomischer Theoriebildung. Frankfurt/M.; Athenäum 1973 Spitz, R. A.: No and Yes. New York 1957. На нем. яз.: Nein und Ja. Stuttgart: Klett 1959 The First Year of Life. New York 1965. На нем. яз.: Vom Säugling zum Kleinkind. Stuttgart: Klett 1972 Stern, W.: Psychologie der frühen Kindheit. Leipzig:

Quelle 1927

Szalai, A.: Basic philosophical problems of psychoanalytical psychology; A dialectical study. Octava 1936 Weiss, E.: Über Symbolik. Die psychoanalytische Bewegung, 3,1931,492 Winnicott, D. W: Ober die emotionelle Entwicklung im

ersten Lebensjahr. Psyche, 17,1960,25 Wittgenstein, L.: Philosophische Untersuchungen.

Frankfurt/M.: Suhrkamp 1967

Wyss, D.: Die tiefenpsychologischen Schulen von den Anfängen bis zur Gegenwart. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht 1961

Ъпятие символа

ig in die Taschenbuchausgabe von «Sprachig und Rekonstruktion». Frankfurt/M.:

1973b, 7-40

IS Kapital, т. 1. B: MEW, т. XXIII

pEJLS, F.: Die Deutsche Ideologie. B: MEW,

zialisation. Frankfurt/M.: Athenäum 1973

i.: Psychoanalyse und Symbolik. Bern, Iuberl962

Naissance de I'intelligence chez l'enfant. 1959. На нем. яз.: Das Erwachsen der beim Kinde. Stuttgart: Klett 1969 bn du Symbole chez l'Enfant. Neuchätel

^ Die Struktur des Gedächtnisses. B: O. W ЗД.): Struktur und Dynamik des mensch-iltens. Stattgart: Kohlhammer 1970,24 >bleme politisch-ökonomischer Theorie-akfurt/M.; Athenäum 1973

band Yes. New York 1957. На нем. яз.: Stuttgart: Klett 1959

ar of Life. New York 1965. На нем. яз.: g zum Kleinkind. Stuttgart: Klett 1972 chologie der frühen Kindheit. Leipzig:

: philosophical problems of psychoanaly-tgj; A dialectical study. Octava 1936

Symbolik. Die psychoanalytische Bewe-

,492

V/. Über die emotionelle Entwicklung im jähr. Psyche, 17,1960,25

L.: Philosophische Untersuchungen. :Suhrkampl967

cfenpsychologischen Schulen von den яг Gegenwart. Göttingen: Vandenhoeck kl

ЗНАЧЕНИЕ СКАЗКИ ДЛЯ ПСИХОАНАЛИЗА

Ульрих ГруАлмес

ВВЕДЕНИЕ

В соответствии с краткой формулировкой самого Фрейда психоанализ является, с одной стороны, «особым методом лечения невротических недугов», а с другой — «наукой о бессознательных душевных процессах, которая также верно называется "глубинной психологией"» (XIV, 300). Лечение направлено на «замену бессознательных душевных актов осознанными... Эта замена достигается через преодоление внутренних сопротивлений в душевной жизни больного» (XIV, 301). То есть для пациентов это означает «работу по преодолению» (XI, 469). Согласно представлениям Фрейда, невротический недуг возникает тогда, когда человек не справляется с задачей совладать с действительностью своего бытия. Эта действительность в своей сути противоречива: желания (Оно), запреты (Сверх-Я, включая Я-идеал) и существующие или жизненно необходимые данности (реальность) образуют поле, в котором ни один человек (Я) не может сразу сориентироваться. Однако Фрейд утверждает: «По нашему представлению, задачей Я является удовлетворять требованиям трех своих зависимостей — реальности, Оно и Сверх-Я — и при этом сохранять свою организацию, утверждать свою самостоятельность. Предпосылкой болезненных состояний, о которых идет речь, может быть лишь относительная или абсолютная слабость Я, которая делает выполнение этой задачи для него невозможным».

Задача стать самостоятельным человеком уже сама по себе приводит к конфликту. Слабость же человека означает, что осознанный компромисс между тремя требованиями — каковы бы ни были причины — в той или иной мере не удался. «Я и представляет собой подлинный очаг страха» (XIII, 287). Его неспособность проявляется не только в первые годы детства, но именно в этот период это происходит с особой легкостью. Она заключается в том, что неразрешенный, непреодоленный конфликт становится бессознательным или вытесняется. В результате человек лишается доступа к важным областям своей реальности, которые теперь наседают на него из бессознательного, то есть ослабляют. Эта утрата в итоге означает отсутствие надежности в конечных, то есть несовершенных условиях действительности. Человек понапрасну страдает, испытывая недостаток необходимого, но недоступного осмысления своего бытия. Подобное осмысление в некотором смысле является вопросом «способности работать и наслаждаться» (XI, 476). Поэтому психотерапия нацелена на «поствоспитание взрослого», которое по большей части представляет собой «корректировку воспитания ребенка» (XIV, 305), поскольку «психологически ребенок — это отец взрослого» (XVII, 113).

В зависимости от понимания и вида бессознательных душевных процессов варьируются, однако, подход к пониманию неврозов и, соответственно, практика

психотерапии. Так, например, Юнг видит собственно цель лечения в индивидуа-ции. «Индивидуация» есть путь «к отдельному существу». В качестве отдельного существа человек не является асоциальным, но становится уникальным и вместе с тем индивидуально и социально ответственным. Однако, согласно Юнгу, путь к индивидуации требует соприкосновения не только с личным и вытесненным, но и с коллективным бессознательным. Под ним он понимает «унаследованные свойства» или «архетипы», где речь идет не о «единственных в своем роде», а об «общих и равномерно распространенных содержаниях» бессознательного: «мифологические взаимосвязи, мотивы и образы, которые всегда и везде могут возникать заново (среди людей) без исторической традиции или миграции». От «смешения и неразделенности» с этим бессознательным в конечном счете «исходит принуждение быть таким или поступать так, как не свойственно самому человеку... Человек ощущает себя находящимся в унизительном, несвободном и неэтичном состоянии. Разлад с самим собой и есть невротическое и невыносимое состояние, от которого хочется избавиться» (Jung 1963, 65, 13 и далее; 1967, 537).

Таким образом, с учетом того или иного понятия бессознательного и вытекающей из него аналитической теории и терапевтической практики * можно сказать, что «замена бессознательных душевных актов сознательными» заключается в познании или повторении и преодолении испытаний, которые прежде не были известны или удовлетворительно выдержаны. Тем самым лечение неврозов уже предполагает определенное проникновение в сущность подобных испытаний. Это выражается также и в вышеуказанном воззрении Фрейда, которое сам он поясняет следующим образом: «Стараясь повлиять на неврозы, мы собираем наблюдения, которые дают нам представление об их происхождении и способе их возникновения» (XVII, 109; курсив V. Г.).

Мы не будем здесь заниматься вопросом, верно ли представление, которое развивал и неоднократно модифицировал Фрейд. С тех пор глубинная психология как психоаналитическое исследование продолжила фрейдовские наблюдения, дополнив, изменив или отбросив его воззрения. Не подлежит сомнению, как говорит сам Фрейд, «что психоанализ, первоначально желавший объяснять лишь патологические душевные феномены, пришел к тому, чтобы разрабатывать психологию нормальной душевной жизни» (XIV, 303). Осмысление терапевтического опыта привело к тому, что вопрос о происхождении неврозов расширился до вопроса об их сущности. Возник осмысленный, исторический, но вместе с тем спекулятивный интерес психоаналитического исследования к проявлениям человеческого бытия, которые вначале не входили в круг научных и практических интересов медиков, но которые содержат и представляют собой взаимосвязи и, главное, конфликты становления человека.

К этим проявлениям в первую очередь относятся те базальные переживания, которые можно назвать образами человеческого бытия. Саги и мифы, особенно те, что принадлежат к европейской культуре, например, греческие, а также народные сказки, дошедшие до нас обычаи, религиозные культы и произведения искусства создавали и создают широкое поле для интересов глубинной психологии. Приведем известный пример: под влиянием открытия Фрейдом эдипова комплекса и его утверждения, что «индивидуальный конфликт, а именно фантазия об инцесте является стержнем грандиозной античной драмы, сказания об Эдипе», Юнг в 1912 году опубликовал свои «Метаморфозы и символы либидо». Новая редакция этой работы появилась в 1952 году под названием «Символы метаморфозы». Ему показалось необходимым «расширить анализ индивидуальных проблем путем привлечения исторического материала». Это расширение должно было «показать бессознательное как объективную и коллективную психику» (Jung 1952, 4, 8, IX). Фрейд

возражал, усматривая в этой идее неверный подход «разрешать проблемы индивидуальной психологии, привлекая материал из психологии народов». Он ответил своей «первой попыткой» «применить воззрения и результаты психоанализа к непроясненной проблеме психологии народов»: его вышедшая в 1913 году книга «Тотем и табу» имела подзаголовок «Некоторые сходства в душевной жизни дикарей и невротиков» (IX). По сравнению с Юнгом Фрейд пошел едва ли не противоположным путем (см. статью Ф. Шледерера в т. И). Он попытался показать, что «невротик тоже скрывает в себе ключ к мифологии» (VIII, 100). Это различие в воззрениях Фрейда и Юнга представляется важным для дальнейших рассуждений. Поэтому остановимся на нем несколько подробнее.

В данном изложении мы сознательно ограничиваемся народными сказками и близкими к сказкам мотивами, чтобы из изобилия образов человеческого бытия выделить одну сферу, в которой можно будет рассмотреть и прояснить так называемый «культурно-исторический интерес» психоанализа. Сам Фрейд признавал наличие «сюжетов сказок в сновидениях» и нисколько не удивился, «узнав также и из психоанализа, какое значение имеют народные сказки для душевной жизни наших детей». К этому он добавляет: «У некоторых людей воспоминание об их любимых сказках заняло место собственных детских воспоминаний...» (X, 2). Уже в «Толковании сновидений» в 1900 году говорится: «Связи наших типичных сновидений со сказками и другим поэтическим материалом не являются ни единичными ни случайными» (П/Ш, 252). Поскольку психотерапия представляет собой попытку исцеления через переживание или повторение жизненных испытаний и поскольку при этом возникает вопрос о сущности и смысле подобных испытаний и их возможных результатах, она также интересуется связями, существующими между сказкой и психоанализом. В какой мере можно говорить о принципиальном значении сказок для психоанализа? Этот вопрос и ответы на него будут рассмотрены на нескольких сказках, выбранных в качестве примера. Вначале будет изложена позиция Фрейда, а затем ей противопоставлена точка зрения Юнга. Благодаря этому будут сделаны некоторые выводы, позволяющие нам продвинуться дальше.

ПОЗИЦИЯ ФРЕЙДА

С первого десятилетия этого века наряду с традиционным исследованием сказок, относящимся к области фольклористики, литературоведения и науки о религии, возникло психоаналитическое исследование сказок. Так, в 1908 году появились «Исполнение желания и символика в сказках» Франца Риклина, а в 1909-м — «Сон и миф» Карла Абрахама — назовем лишь двух фрейдистских авторов раннего периода. «Исследователи сказок фольклористической и литературоведческой ориентации резко отвергали психоаналитические попытки толкования из-за их односторонности и чересчур смелых конструкций» (Lüthi 1971, 95). Между тем «изучение сказок и глубинная психология» (Laiblin 1965) ² превращались в самостоятельную область исследования. При этом сказка представляла интерес с нескольких точек зрения. В основе такого интереса в конечном счете лежит определенное понятие бессознательного и связанные с ним те или иные представления о человеке, которые и определяют направление психологического толкования сказок. То есть необходимо различать, является ли сказка в рамках психоаналитического исследования лишь объектом исторического познания или же она понимается как отображение человеческого бытия, отражение противоречий этого бытия и его вечных, не только обусловленных временем конфликтов. Оба подхода нельзя отделить друг от друга, но они не

всегда выступали вместе. Более того, каждый поочередно оспаривал у другого его правомерность. Первоначально широкое распространение получил первый подход, подкрепленный прежде всего фрейдовским толкованием сновидений и неврозов, второй был введен Юнгом и разработан его школой.

В первом случае основной интерес представляет вопрос, какие сведения предоставляет сказка с точки зрения развития человечества (филогенеза) и жизни отдельного человека (онтогенеза). Сказку относят к «миру представлений на архаично-магической ступени развития» и объясняют ее образы как выражение «ритуальных действий близких к природе народов» (Laiblin 1965, XVIII). В сказке прежде всего узнавали магическое колдовство. Вместе с тем колдовство, вынуждающее исполнение мечты и желаний, подпадает под запрет, поскольку стремление к удовольствию, власти и успеху табуируется. Вышеуказанная книга Риклина отчетливо выражает этот подход уже самим названием. Кроме того, сказка объяснялась также и как выражение ритуалов инициации древних народов. Так, например, Альфред Винтерштейн в 1928 году исследовал «ритуалы созревания девушки и их следы в сказке» (Laiblin 1965, 56 и далее). С точки зрения истории человечества это означает, что некогда существовал примитивный, давно минувший «век сказок». «Стародавние времена», «когда заклятья еще помогали», как говорится во вступлении к первой сказке собрания братьев Гримм — «Королю-лягушонку», — являются тем прошлым, в котором люди еще не различали желание и действительность, «удовольствие и реальность» (XIII, 3 и далее).

Это «принципиальное положение» было введено Фрейдом (если не учитывать, что в критике религии оно уже содержится у Шопенгауэра, Фейербаха и Ницше). Фрейд отстаивал основополагающий принцип своей психологии, что сновидение человека представляет собой «исполнение желания» и тем самым подобно невротическим симптомам является «эрзацем» для фрустраций, которые человек не может вынести или не хочет преодолевать. Эти фрустрации, вызванные внешними и внутренними необходимостями, проистекают из изображенного выше противоречивого поля человеческого существования. Согласно Фрейду, сказки и мифы имеют «тот же динамический источник», что и сны и невротические симптомы: они желают «избавить от напряжения» (VIII, 415), которое непременно возникает у человека при ограничении его стремления к удовольствию. В этом смысле сказка всегда является «искажением» действительности. Она принадлежит, как говорит Фрейд, «к искаженным пережиткам желаний-фантазий целых народов, к мирским грезам юного человечества» (VII, 222).

Однако, согласно этому представлению, юное человечество является не только первой ступенью развития, но и личным прошлым отдельного человека. Поэтому «стародавние времена» сказки означают также годы детства, рай, в котором человек пока еще полагает, что мир вращается вокруг него, и противостоит ограничению этого поведения огромными претензиями или отвечает компенсациями. Эти компенсации происходят оттого, что необходимый для подрастающего человека отказ от удовольствия представляет собой тяжелейшее испытание. «Тот, кто знает душевную жизнь человека, понимает, что едва ли что-нибудь другое дается ему с таким трудом, как отказ от однажды испытанного удовольствия. Собственно говоря, мы не можем ни от чего отказаться, мы лишь смешиваем одно с другим; и то, что кажется нам отказом, на самом деле есть некое замещающее или суррогатное образование» (VII, 215).

Подобным замещающим образованием, то есть компенсацией, является, в частности, «деятельность фантазии» (XI, 387). В рамках своей картины человека Фрейд неоднократно высказывался о ее «возникновении и значении», понимая ее как «избавленный от принципа реальности заповедник» душевной жизни (XI, 387). «Однако сказка и другой поэтический материал» (II/III, 252) являются образами фанта-

зии. Поэтому то, что относится к фантазии в целом, распространяется и на сказку: в сказке человек «наслаждается» свободами, которые он давно утратил или должен был утратить в действительности. «Мир сказки... с самого начала покинул почву реальности» (XII, 264). Фрейд называет принцип, с помощью которого он объясняет поэтические явления, равно как и сказку: «Счастливый человек не фантазирует — только неудовлетворенный. Неудовлетворенные желания суть движущие силы фантазий, а каждая отдельная фантазия есть исполнение желания, исправление неблагоприятной действительности. Побуждающие желания различаются в зависимости от пола, характера и условий жизни фантазирующего... Это либо честолюбивые желания, служащие возвышению личности, либо эротические» (VII, 216—217).

Примером такого подхода является фрейдовская интерпретация знаменитой сцены между Одиссеем и Навсикаей, изображенной Гомером в шестой песне «Одиссеи». Навсикая, дочь царя и дитя упорядоченного мира, встречает Одиссея, когда тот, после многих надежд и блужданий в поисках родины потерпел крушение и выбрался обнаженным на высокий берег, чтобы обратиться к девушке и ее подругам по игре. Следуя Готфриду Келлеру, который в романе «Зеленый Генрих» трактует эту сцену как «сон полного забот и горестей человека», Фрейд упоминает этот сон для подтверждения своей теории, что несчастливый, неудовлетворенный человек воображает жизненную ситуацию, которой не существует в действительности и, следовательно, является всего лишь сказкой. Как говорит Келлер, Одиссей представляет свою призрачную родину «в ярких сверкающих красках» и видит «милые, нежные и прелестные создания», прежде чем замечает, что сам он «в оборванном платье, даже голый, покрытый лишь слоем тины и грязи», и тогда он в «страхе» пробуждается и пытается укрыться от реальности, то есть от Навсикаи и ее подруг. Келлер добавляет, что Гомер заимствовал эту «ситуацию» Одиссея «из глубочайшей и извечной сущности человечества» (Keller 1965, I). Фрейд же, поясняя эту «глубочайшую и извечную сущность человечества», интерпретирует ее как «побуждения душевной жизни, которые коренятся в доисторическом периоде детства. Позади сознательных и естественных желаний безродного человека в сновидении прорываются подавленные и ставшие непозволительными детские желания, и поэтому сновидение, объективированное легендой о Навсикае, постоянно превращается в сновидение страха» (П/Ш, 252).

Таким образом, лишь дитя в человеке восприимчиво к сказке. Опытный человек постепенно распознает в сказке то, чем она является: «иллюзию», которая оказывается непригодной, поскольку, по сути, она пробуждает лишь страх, вызывая у человека регрессивное поведение и тем самым держа его в плену у инфантильной незрелости. Фрейд говорит: «Мы называем веру иллюзией, если в ее мотивации господствует исполнение желаний, при этом мы обходим вниманием ее отношение к действительности так же, как и сама иллюзия обходится без засвидетельствований своей достоверности». С этой точки зрения Фрейд всю свою жизнь анализировал и выводил «психический генез религиозных представлений», то есть образы человеческого бытия (XIV, 352 и далее). Согласно его толкованию, для современного человека сказка уже не имеет никакого значения. Психоаналитический интерес к ней является чисто историческим: взрослый человек уже не читает сказок и только дети хотят их слушать, да и то лишь те, которые не «воспитаны здравомыслящими». Для описанного здесь подхода к толкованию, обязанного своими основными идеями Фрейду, особенно характерно следующее его личное замечание: «Я вспоминаю одного своего ребенка, уже в раннем возрасте проявлявшего особую деловитость. Когда детям рассказывали сказку, которой они благоговейно внимали, он подходил и спрашивал: "А это настоящая история?" Услышав отрицательный ответ, он удалялся с презрительной миной» (XIV, 351).