ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ МАЗОХИЗМА СО ВРЕМЕН ФРЕЙДА: ПРЕВРАЩЕНИЕ И ИДЕНТИЧНОСТЬ 6 страница

Поскольку ребенок в младенчестве полностью, а в раннем детстве в значительной степени связан в восприятии своего Я или самовосприятии с человеком, который за ним ухаживает, страх утраты матери переживается также как страх утраты собственного Я (см. статью П. Орбана о символообразовании в этом томе). Маленький ребенок должен сначала научиться различать Я и Ты, объект и субъект. Он переживает настолько тесную взаимосвязь с матерью, что мать может восприниматься точно так же, как собственное тело. Такие же переживания, однако, возникают и у взрослого при интенсивных любовных отношениях. Если любимому мною

человеку причиняют боль, то и мне тоже больно. Если любимый мною человек печален, или у него плохое настроение, то и я тогда чувствую себя удрученным. Если любимый мною человек счастлив, то счастлив и я. Эти эмоциональные переживания мы объясняем выражением: он — это часть меня. Подобная форма переживания называется симбиотической формой коммуникации. В Германии под влиянием работ Кохута несколько ошибочно говорят о нарциссических переживаниях (см. статью X. Хензелера о нарциссизме в этом томе).

Когда возникает страх утраты собственного Я из-за глубочайшего исконного единения с реальным или желанным объектом любви, то мы говорим об экзистенциальном страхе, о страхе уничтожения, страхе утратить свою сущность (Вин-никотт). Это вид панического страха. Страх утраты себя возникает также в индуцированном страхе при коллективной панике (например, во время пожара). От такого панического страха уничтожения страдают, как правило, душевнобольные; в таком случае говорят про их настроение вселенской гибели.

Страх незнакомого и чуждого, когда возникает угроза контролю над собственным существованием, представляет собой более позднюю спецификацию того лее страха. Эта форма страха постоянно возникает в процессе научения, когда предстоит шагнуть на новую ступень. Огромное сопротивление такому шагу мы наблюдаем не только у детей, то же самое мы встречаем и в психотерапии. Кроме того, те же страхи мы испытываем и перед важными шагами в жизни: при выборе профессии, вступлении в брак, решении завести ребенка, уходе на пенсию. Если эти шаги не совершаются, и страх переходит в хронический, то тогда достаточно даже не очень значительного конфликта, чтобы началась болезнь. Этим же может быть обусловлен и страх экзаменов (Moeller 1969).

Мелани Кляйн описывает другую раннюю форму страха: когда проецируются собственные агрессивные побуждения, мы должны опасаться что тот, на кого мы их спроецировали, станет для нас опасным. Подобным образом структурированы все паранойяльные страхи. Подобные напоминающие паранойю страхи каждый из нас испытывает чуть ли не ежедневно. Всякий раз, когда мы в плохом настроении, мы склонны проявлять известную боязливость в контакте с людьми, особенно если человек, с которым мы общаемся, нам важен. Все церемониалы приветствия и т.п. служат успокоению таких паранойяльных страхов. Ритуалы приветствия в сущности всегда означают: не причиняй мне вреда, и я тебе ничего дурного не сделаю! Страх смерти и возникающие во младенчестве так называемые оральные страхи уничтожения через поглощение представляют собой несколько переработанные формы общего диффузного страха уничтожения. Термин «оральный» означает все обусловленные зоной рта или символизируемые ртом или функцией глотания переживания. Эти переживания были тщательно исследованы и описаны Абрахамом, наиболее выдающимся наряду с Ференци учеником Фрейда.

В обстоятельном анализе нуждаются желание убивать и соответствующие страхи быть убитым. Разумеется, одно можно объяснить как реакцию на другое. Я боюсь быть убитым, поскольку сам испытываю подобное желание. Но и наоборот, у меня может возникнуть желание поступить равным образом с теми, кто хочет моей смерти. В качестве дальнейшей интерпретации можно сказать, что, когда бессильная ярость нарастает, единственным выходом остается лишь убийство мучающего, притесняющего объекта. Так, несомненно, обстоит дело у взрослых, убивающих в целях самообороны. Но это не является достаточным объяснением желания убивать у маленьких детей или бессознательного желания убивать и соответствующих страхов у пациентов, которые столь часто приводят к деструктивным поступкам. Порой к страху смерти может вести и сильный страх быть покинутым. Он возникает у маленького ребенка, чье существование пока еще полностью зависит от заботы других людей.

Его страх основан на опасении, что покинувший его объект рке не вернется, поскольку он уничтожен, то есть мертв. В результате в магическом, символическом мышлении маленького ребенка — по схеме орального поглощения — возникает идея, что он сам совершил это убийство. Когда пищевой объект поглощен, это означает, что он исчез, пропал, уничтожен и его больше нет. И только после того как появляется опыт, что а) пищу можно приготовить заново, б) пища переваривается и отчасти выходит наррку, в) пища не имеет души, г) содержимое материнской груди постоянно образуется снова и д) грудь матери при всем желании ребенка съесть и уничтожить нельзя — эти страхи воспринимаются как нереальные. Пока этого не произойдет, мир магически представляется наполненным таинственными опасностями. Надо, например, быстро и с криком бежать в постель и там съежиться, чтобы не оказаться съеденным воображаемым опасным объектом, то есть желанным объектом любви, который, как полагает ребенок, «из любви» может его съесть. Ведь ребенку хочется быть столь любимым, чтобы этот объект любви пожелал съесть его с той же алчностью, с какой ребенок считает возможным съесть грудь матери. Сюда же относятся сказки об оборотнях или, по нынешним временам, о вампирах.

И наоборот, страх оказаться покинутым можно попытаться преодолеть с помощью желаний поглотить. Это приводит к каннибальским тенденциям, которые, однако, сохраняются в примитивных культурах лишь в виде обсессивного ритуала, ибо в противном случае каннибальские желания приводят к страху оказаться виновным в утрате объекта и к страху самому оказаться съеденным.

Сегодня, когда детей кормят грудью лишь в течение нескольких месяцев, а не так как было принято раньше, полгода или целый год, каннибальские фантазии возникают, возможно, рке не столь легко, как в примитивных культурах. Этот тезис, однако, еще нркдается в проверке. Во всяком случае каннибальские фантазии я наблюдал только у тех пациентов, которых кормили грудью дольше полугода. В примитивных культурах подобные оральные механизмы могут иметь большое значение в структуре общества. На мой взгляд, с этих позиций можно объяснить обряд папуасского племени курелу. Курелу с незапамятных времен воюют со своими соседями. Но эта война ведется не ради какой-то выгоды и не ради того, чтобы уничтожить соседей, но всегда убивают только одного мркчину. Неважно, кому это удалось сделать — курелу или их соседям, виттойя: как только мужчину убивают, война тотчас же на время прекращается. Затем с одной стороны устраивают торжество по случаю победы, а с другой — празднество по случаю смерти, во время которых те и другие поедают свинину, не давая ни куска женщинам. Кроме того, девочке, состоящей в родстве с убитым, отрубают палец. Эти празднества позволяют преодолеть страх и проиграть первоначальное символическое содержание. Только по этой причине и сохраняется военный обряд. Чтобы не стать каннибалами и избавиться от страха перед миром каннибалов, необходимо постоянно убивать одного мужчину. Тем самым можно снова и снова убедиться, что жизнь еще не стала такой опасной, чтобы все начали поедать друг друга. Недопущение женщин к трапезе и символический акт по отношению к девочке показывают, насколько эта угроза связана с властью матери и ее кормящей грудью, то есть с зависимостью от нее. Благодаря тому, что всякий раз убивают только одного человека, жизнь этих примитивных племен сохраняет стабильность. Европейский обряд поминок позволяет предположить, что здесь определенную роль играют подобные атавистические бессознательные фантазии.

Еще одну форму страха убийства, возникшую на более поздней стадии развития, я наблюдал у женщин, которые в раннем детстве испытывали желание целиком поглотить своего отца. Это происходит, когда у маленького ребенка рке имеются

представления о связи пениса с деторождением, однако они остаются пока еще нечеткими и малодифференцированными, и когда любовные отношения между отцом и дочерью уже являются интенсивными. В таком случае в фантазии уже может зародиться желание самой родить ребенка. Поскольку это желание-представление возникает в ранний, догенитальный период, оно формируется по образцу оральных представлений о поглощении. В соответствии с оральной схемой отец при родах погибает, должен умереть, исчезнуть как съеденное. Этим объясняется страх перед родами, более того, перед длительной связью с мужчиной. Также и весьма распространенные у женщин страхи «защемить» при сношении мужской член или погубить его подобным образом могут иметь здесь свою причину. Довольно часто встречается желание, которое переносится на расслабленный пенис, удерживать при сношении пенис в себе и больше его не выпускать.

Если у маленького ребенка кроме того имеется еще и желание вернуться в утробу матери, за счет этого может усиливаться представление, что и отцу должно доставить удовольствие оказаться в животе. Приятное представление о возвращении в живот, соединяясь с оральной фантазией о поглощении, может привести к тому, что, несмотря на сопутствующий страх, фантазия о смерти доставляет удовольствие. Важно также отметить, что подобные фантазии о поглощении не имеют ничего общего с интроекцией или идентификацией. Последние являются функциями Я в сфере восприятия, осознания и поведения. Представления о поглощении — это продукты фантазии, которые влияют на поведение вследствие катексиса с явно выраженными компонентами страха.

Также и анальные функции выталкивания могут связываться в представлении с родами, вызывая как удовольствие, так и страх из-за внушающего тревогу вопроса, куда же девается ценный продукт. Также и здесь желания вернуться в материнскую утробу могут соединяться с анальными переживаниями. Поэтому фантазии о смерти у столь многих людей с анальным характером либо вызывают явное удовольствие, либо внушают страх.

Фрейд поначалу отстаивал точку зрения, что страх зависит только от сексуальности и любовных стремлений, то есть от либидо. Агрессию и страх агрессии он

описал гораздо позже.

Описанные мной каннибальские страхи были подробно исследованы еще в 1924 году Абрахамом, хотя главным образом на основе либидинозных компонентов. Я рке писал, что агрессия может выражать стремление отделиться⁶. Разумеется, опыт отделения не удается либо затрудняется, если ребенка слишком долго кормили грудью и у него остается зависимость от материнской груди. Неотведенная агрессия (переживания отделения) овладевает Я, вызывая чувство беспомощности. Проективные механизмы, описанные Мелани Кляйн, часто тогда являются единственным, однако патологическим выходом. Когда ребенок научился ходить и затем обучается владеть собственным телом и общаться с окружающими людьми, появляются новые формы страха. При научении отделять себя от собственных продуктов у ребенка возникают страхи что-либо утратить и страхи, что продуцируемое им может неблагоприятно повлиять на окружающий мир (см. статью П. Хай-манн). Вначале возникают связанные со стыдом страхи не быть воспринятым всерьез, не вызвать к себе уважения или вообще оказаться отвергнутым за то, что делаешь, говоришь и думаешь. Затем из этого развивается выраженный страх вины, столь характерный для всех депрессивных настроений. Этими чувствами вины старательно манипулируют в некоторых семьях, терпя соперничество, чтобы спровоцировать у другого чувство вины,

Эриксон (Erikson 1966) полагает, что стыд возникает там, где нарушается автономия, а чувство вины — там, где пресекается инициатива. Вероятно, эти два окрашенных страхом переживания в дальнейшем удастся разграничить более точно.

В фазе, когда происходит усвоение социальной структуры, мы наблюдаем также и борьбу за власть; этим много занимался Адлер- (См. статьи об Адлере в т. III.) Возникает страх перед властью того, кто волюнтаристски ею пользуется и тем самым может причинить другому вред, обидеть или унизить. Отсюда возникает также страх самому злоупотребить властью и страх перед собственной беспомощностью или утратой власти, которые описаны еще Фрейдом.

Другой формой манипуляции является истерическая демонстрация чувства страха с тем, чтобы добиться понимания и сочувствия от окружающих. Если подобное поведение преобладает в общей картине болезни, мы говорим об истерическом страхе.

Формой страха, которая часто используется в качестве термина, является страх кастрации. При этом, однако, чаще всего имеет в виду старые нянькины сказки, которыми нагоняли страх на детей: «Не будешь слушаться, придет черный человек и отрежет тебе писюльку!» К сожалению, внушение страха остается излюбленным способом воспитания. Мичерлих (Mitscherlich 1970) называет его методом запугивания. В результате воспитанные подобным образом дети в дальнейшей жизни сами применяют метод запугивания, чтобы проявить агрессию. Говоря о страхе кастрации, обычно имеют в виду только страхи в сфере сексуальности. Однако в моей практике подобное ограничение оказалось непригодным. Эта форма страха распространена повсеместно и соответствует знакомым каждому чувствам недостаточности, страхам собственной неполноценности.

Если в развитии не удается достичь сознательного отделения от собственного продукта, если человек остается настолько внутренне связан со своим продуктом, что у него возникает чувство: все что происходит с его продуктом, происходит и с ним самим, тогда возникает тот страх, который мы и называем страхом кастрации. Чувство, что ты на что-то способен, оказывается перед угрозой; самооценка повышается и понижается в зависимости от похвалы и упрека; человек ощущает себя зависимым и постоянно существует угроза чувству собственной значимости. Этот страх кастрации может снизить работоспособность, равно как и способность к любви. Человек живет в постоянном страхе оказаться отверженным в своей потребности в любви. Если между ребенком и матерью (или отцом) происходила ожесточенная борьба за власть, чувство неполноценности может стать таким сильным, что в процессе развития многие важные способности оказываются подавленными. В этом случае имеет место своего рода духовная кастрация или духовная импотенция.

Фрейд описывает эдипов комплекс, переживание первосцены и страх кастрации в качестве постоянно наблюдаемых феноменов, определяющих конфликты ребенка в ходе его развития (Rangell 1973). Они составляют основу нашего человеческого становления и означают освобождение от первичной элементарной сим-биотической любви к матери, преодоление конфликта, вызванного необходимостью выбирать между потребностью в групповых (трехсторонних) отношениях и индивидуальными желаниями, а также формирование самооценки, включая возникающие впечатления и представления о генитальности, хотя она пока еще не может быть задействована и должна быть спроецирована в будущее. Применительно к страху кастрации это означает: ребенок тяжело страдает от обиды, что он не может использовать свои гениталии подобно взрослым. Некоторые люди вовсе не могут преодолеть этого без посторонней помощи и продолжают вести себя в соответствии с идеалом неполноценности (чего я только не свершу, когда вырасту большой!) вместо того, чтобы постараться действительно чего-то достичь.

Если подобные страхи кастрации переносятся на внешний объект или явление, возникают типичные фобии. Под фобией мы понимаем страх не справиться с определенной ситуацией, перейти улицу, повстречать собаку или лошадь, страх

нечистот, страх оказаться в запертой комнате и т.п. Здесь речь идет о феноменах навязчивости. Фобии представляют собой симптомы навязчивости и возникают так же, как и последние.

В психологии различают страх и тревогу: страх относится к известным опасностям, тревога — к неясным. Следовательно, фобия — это страх перед чем-то определенным, но не тем, чего человек боится внешне. Настоящей опасностью может быть, к примеру, инцестуозное желание или страх разоблачения этого желания.

При фобии опасность проецируется на символический объект. Также и страхи экзаменов представляют собой подобные фобии. Как уже отмечалось, здесь (в основном) речь идет о страхе перед новой ступенью в развитии. Экзамены в большинстве случаев подобны обрядам инициации, тем обрядам посвящения мальчиков в группу мужчин, когда их запугивают и причиняют разного рода боль, а они должны все вытерпеть. Эти действия активизируют прежний страх кастрации или, иначе говоря, чувство зависимости при конфронтации со взрослыми (сохраняющим благодаря этому свой авторитет), по отношению к которым собственными силами и способностями занять достойную позицию невозможно.

Фенихель (Fenichel 1966) цитирует десяток авторов, писавших об этой взаимосвязи, причем статья Задгера, по его мнению, заслуживает быть прочитанной и сегодня. Просто удивительно, сколь немногие авторы становятся и продолжают оставаться известными, тогда как остальные целиком предаются забвению.

Эритрофобия, или страх покраснеть, основана на неуверенности в самом себе и подразумевает или означает зачастую нечто гораздо большее, нежели просто боязнь покраснеть. Но она может также представлять собой и чисто истерический симптом, выражая в таком случае бессознательные сексуальные фантазии, возникающие при взгляде на другого человека или его взгляде. То же самое относится и к болезненному волнению перед публичным выступлением, которое во многом похоже на страх экзаменов и является фобическим, но может быть также не просто истерическим симптомом, а проявлением базального нарушения, затрагивающего всю личность.

Из этого становится понятным, насколько могут варьировать психиатрические или психотерапевтические диагнозы как в литературе, так и на практике. В зависимости от того, на каких явлениях делается основной акцент, легко может измениться и классификация. Например, существует целый ряд исследований, в которых показано, что со сменой главного врача меняется также и частота определенных диагнозов, хотя состав пациентов никак не изменился.

Особо следует здесь подчеркнуть, что и в литературе, и на практике диагнозы истерия страха, невроз страха и фобия используются совершенно по-разному. Я предпочитаю говорить о неврозе страха, когда в картине болезни преобладает скрытый страх, особенно при разного рода физических нарушениях. Об истерии страха я говорю тогда, когда страх бессознательно вызывает удовольствие и поэтому истерически демонстрируется, и именно этот процесс полностью определяет картину болезни. И наоборот, как уже отмечалось, я говорю о фобии, когда для страха имеется известный, но при этом спроецированный объект. Как раз выражение «истерия страха» используется в старой литературе без строгого определения, например, у Фенихеля — как синоним фобии. Наконец следует еще сказать, что все эти формы страха имеют место также при психозах, маниях, перверсиях, психосоматических заболеваниях и прочих расстройствах, однако в этих случаях они, как правило, включены в общую картину болезни.

Во всех описанных формах страха является очевидным, как функционирует и приносит пользу предупреждающий об опасности сигнал, который, однако, может использоваться не по назначению и стать причиной болезни. Страх может привести и ко многим другим последствиям.

18 Зак.3183

Всякий раз, когда взаимосвязь, приведшая к возникновению страха, остается бессознательной, возникает страх без видимой причины. В таком случае мы говорим о свободно плавающих страхах. Часто таким «просто» страхом является невротический страх. Могут возникать также и обусловленные страхом соматические осложнения, при этом само чувство страха может оставаться бессознательным, как это особенно часто бывает при так называемых вегетативных расстройствах (Eicke 1973).

Может возникнуть беспокойство или неуверенность общего характера, но может произойти и сверхкомпенсация, следствием которой являются подчеркнуто дерзкая манера себя вести и поиск опасностей. Подобное поведение надо рассматривать как бегство вперед, тогда как сдерживание контактов означает уход в себя, бегство в улиточью раковину. Если страх переживается с удовольствием, возникает состояние, которое англичанин называет «thrill»; под этим подразумевается удовольствие от преодоления вызывающей страх ситуации (как, например, у альпинистов, канатоходцев и др.). Следствием страха может быть, однако, и возникновение защитных реакций, препятствующих проникновению неприятного чувства в сознание. И наконец, может возникать страх перед страхом, но это уже болезненный феномен.

Чем осознаннее страх и представление об опасностях, тем лучше функционирует психика; чем менее осознаны страх и опасности, тем более страх выступает в качестве патогенного фактора, и наконец, когда бессознательная часть оказывается слишком велика, страх оборачивается болезнью.

Поскольку никакое психическое развитие не может происходить без страхов, а каждый человек подвержен расстройствам, каждому приходится в жизни сталкиваться не только со страхами перед реальными опасностями, но и с невротическими ирреальными страхами. Поэтому в нашей жизни необходимо научиться в той или иной мере с ними управляться.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ В языке различают чувства и ощущения, но между ними часто возникает терминологическая путаница. Чувствами можно было бы назвать впечатления, происходящие от внешних раздражителей, а те, что связаны с внутренним раздражением — ощущениями. Однако под чувствами могут подразумеваться и те качества, которые можно выразить доступным для других людей способом, в то время как под ощущениями — лишь те эмоциональные качества, которые не могут быть выражены (то есть обладают только качеством восприятия). Относительно этих терминологических различий до сих пор не существует общей договоренности.

²Ср: Eicke, D.: Das Gewissen und das Überich. B: D. Eicke: Von Einüben der Aggression. München: Kindler 1972

³ Лапланш и Понталис отмечают, что «это не есть наиболее ранний взгляд Фрейда на страх. Он сам указывает на то, что представления об актуальном, соматическом механизме страха ограничили его поначалу чисто психогенную теорию истерии. Ср. примечание к случаю Эммы

фон Н. в "Очерках об истерии" (1895): "Тогда я был склонен признать за всеми истерическими симптомами психическое происхождение. Сегодня я объяснил бы страхи этой воздержанно живущей женщины неврозом (невроз понимается здесь в своем первом значении, как нарушение в функционировании нервной системы)"» (Laplanche/Pontalis, Das Vokabular der Psychoanalyse. Frankfurt/M.: Suhrkamp 1972).

⁴ Ср.: Eicke, D.: Die Introjektion des eigenen Produktes. B: D. Eicke: Von Einüben der Aggression. München: Kindler 1972

^s Ср. дискуссию К. Лоренца с X. Кунцем в: Н. v. Ditfurth (изд.): Aspekte der Angst. München: Kindler 1972

⁶ Ср.: Eicke, D.: Aggression, Grausamkeit und Unabhängigkeit. B: D. Eicke: Von Einüben der Aggression. München: Kindler 1972, и: Entwicklung normaler und pathologischer Formen der Aggression, в: Forum des praktischen Arztes, 1974, 13, 6, и: Der Zusammenhang von Ichentwicklung und Aggressionstrieb (не опубликовано) .

ЛИТЕРАТУРА

Abraham, К.: Untersuchungen über die früheste prä~ genitale Entwicklungsstufe der Libido. B: Ges. Schriften. Frankfurt/M.: Fischer 1969

Versuch einer entwicklungsgeschichte der Libido auf Grund der Psychoanalyse seelischer Störungen. B: Ges. Schriften. Frankfurt/M.: Fischer 1969

BowlbyJ.: Die Trennungsangst. Psyche, 15,1961,411 Separation: Anxiety and Anger, и: Attachment. Обе работы: Attachment and Loss. London: Hogarth Press 1970

Ditfurth, H. v. (изд.): Aspekte der Angst. Geist und Psyche, т. 2086. München: Kindler 1972

Eicke, D,: Die Introjektion des eigenen Produktes. B: D. Eicke: Vom Einüben der Aggression. Geist und Psyche, т. 2093. München: Kindler 1972

Das Gewissen und das Über-Ich. B: D. Eicke: Vom

Einüben der Aggression. Geist und Psyche, т. 2093.

München: Kindler 1972

Der Körper als Partner. Geist und Psyche, Bd, 2108.

München: Kindler 1973 Eissler, K. R.: Zur Notlage unserer Zeit. Psyche, 22,1968,

641 Erikson, E. H.: Identity and the Life Cycle. New York:

Int. Univ. Press 1968 Fenichel, O.: The Psychoanalytic Theory of Neurosis.

London: Routledge & Kegan 1966 Freud, A.: Aggression in Relation to Emotional

Development. B: Study of the Child III/IV, 1949, 37,

и в: The Writings of Anna Freud

Freud, S.: Über die Berechtigung von der Neurasthenie einen bestimmten Symptomkomplex als Angstneurose abzugrenzen (1895). G.WI

Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie (1905). G.fV Das Ich und das Es (1923). G. W XIII

Hemmung, Symptom und Angst (1926). G. W. XIV

Neue Folge der Vorlesungen zur Einführung in die

Psychoanalyse (1933). G. W. XV Heidegger, M.: Sein und Zeit (1927). Tübingen: Niemeyer

1967 Kierkegaard, S.: Begreber Angest. Kopenhagen 1844

Klein, M.: A Contribution to the Theory of Anxiety und

Guilt (1948). Int. J. Psycho-Anal., 29,1960 Loch, W.: Begriff und Funktion der Angst in der

Psychoanalyse. Psyche, 13, 1959 и в: Zur Theorie,

Technik und Therapie der Psychoanalyse. Frankfurt/

M.: Fischer 1972 Matthiessen, P.: Das verborgene Tal. München, Zürich:

Droemer Knaur 1964 Mitscherlich, A.: Auf dem Weg zur vaterlosen

Gesellschaft. München: Piper 1970 Moellkr, M.: Zur Psychodynamik der neurotischen

Prüfungsangst. B: Ziolko (изд.): Psychische Störungen

der Studenten. Stuttgart: Thieme 1969 Nunberg, H.: Allgemeine Neurosenlehre. Bern, Stuttgart:

Huber 1959 Rangell, L.: Die Aggression und der Ödipuskomplex.

Psyche, 27,1973,193 Rank Q: Das Trauma der Geburt und seine Bedeutung für

die Psychoanalyse. Wien: Int. Psychoanal. Verlag 1924 Richter, H. E.: Zur Psychoanalyse der Angst. В: А. v.

Ditfurth (изд.): Aspekte der Angst. Geist und Psyche,

т. 2086. München: Kindler 1972 Sadger, L: Über Prüfungen und Prüfungsträume. Int.

Ztschr.Psa.,6,1920 Spitz, R. A.: Genese des premieres relations objectales.

Paris: Presse Universitaire de France 1954 Winnicott, D. W: Playing and Reality. London: Tavistock

О ПРОЦЕССЕ СИМВОЛООБРАЗОВАНИЯ

Петер Орбан

К важнейшим заслугам психоанализа, безусловно, следует отнести то, что он явился первой наукой, по-настоящему обратившей взор на внутренний мир индивида. В противоположность другим областям психологии он не остановился перед проникновением в голову человека, а попытался постичь принципы, по которым психическое событие совершается в головах людей. Более того, только со знанием (хотя и всегда заведомо неполным) психического события и мог развиваться понятийный аппарат психоанализа.

То, что этот процесс формирования теории не был и не может быть завершен (жизненный труд Фрейда с его многочисленными отречениями и развитием гипотез является тому историческим примером) имеет свою причину в том, что, с одной стороны, становление человека никогда не укладывается полностью в теоретические формулировки, а может быть раскрыто во многом благодаря интерпретациям, а с другой стороны, оно подвержено историческим переменам, которые в свою очередь могут оказать влияние на основополагающие категории.

Когда мы далее займемся понятием «символ», мы должны будем учитывать оба этих момента диалектической взаимосвязи в структурировании психики, чтобы не подвергнуть себя опасности принять частное объяснение за исчерпывающее и выдать отдельный исторический момент за «человеческую природу».

Разобраться с понятием «символ» является сегодня нелегким предприятием уже потому, что оно ведет теперь собственную жизнь в самых разных дисциплинах, между которыми лишь с большим трудом можно отыскать нечто общее. Поскольку такие дисциплины, как математика, логика, эстетика, психология и теория познания — назовем лишь несколько — ввели это понятие в свой обиход, выхолостив его при этом, как указывает Шалаи (Szalai 1936), чуть не полностью, представляется необходимым вкратце рассмотреть его происхождение.

У глагола «сюмбалло» (объединять, смыкать, а также пытаться разгадать нечто загадочное) в греческом языке обнаруживается несколько субстантивированных форм, из которых самые важные для нас «сюмболон» и «сюмболе».

«Сюмболон» означает опознавательный знак, состоящий из двух половинок разломанного предмета (к примеру, таблицы, кольца), совпадение которых свидетельствует о союзе их владельцев. Только когда одна половинка подходит к другой, реализуется значение «сюмболона».

«Сюмболе», напротив, означает «общество, в котором все вносят свой вклад пищей и напитками для товарищеского пира, так что за дарами забывают о дарителях» (там же, 1936, 35). Как мы попытаемся показать в дальнейшем, обе эти стороны, то есть установление «значения» путем соединения ранее разделенного и

последующее отделение одного от другого (пусть даже на поверхности сознания), являются элементами одного и того же диалектического единства процесса символообразования в конкретных социальных условиях.

В нашем относительно сжатом обсуждении в первой части будет прослежена «история» психоаналитического понятия символа (I), чтобы представить его затем в систематической связи с процессами возникновения и структурирования человеческого сознания в целом (II). При этом будет показано, что понятие символа, рассматриваемое в контексте элементов человеческого мышления и поведения, уже нельзя оставлять в его нынешней, односторонне связанной с клинической симптоматикой интерпретации.