Революция 1905—1907 гг. и идейно-по­литические сдвиги в русском обществе.

Важнейшим событием начала XX в., ока­завшим могучее влияние на все стороны жизни русского общества, в том числе и на историческую науку, явилась револю­ция 1905—1907 гг. Подготовленная всем ходом экономического и политического развития страны на рубеже двух веков, она вошла в историю как первая народная революция эпохи империализма. Будучи по своему содержанию буржуазно-демо­кратической революцией, по средствам и формам борьбы она являлась пролетар­ской. В этой революции пролетариат впер­вые в истории выступил как гегемон. И хо­тя она закончилась поражением, сменив­шись жестокой реакцией, ее последствия оказались необратимыми в самых разных сферах жизни страны.

В их числе В. И. Ленин особенно под­черкивал завершение процесса социально­го размежевания в русском обществе. От­мечая, что революция неизмеримо ускори­ла ход исторического развития страны, он указывал, что «классы в открытой полити­ческой борьбе впервые размежевались и определились в России за это время...»¹. Это размежевание отразилось и на станов­лении русской либеральной историогра­фии, способствуя более четкому оформле­нию ее позиций. Народившаяся после 1905 г. контрреволюционная буржуазия ². создавала свою идеологию, в формиро­вание которой определенный вклад вно­сила и либеральная историография.

¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 17. С. 272.

² См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 25. С. 34.

Вместе с тем и после 1905 г. русская буржуазия сохраняла известные особен­ности в своем идейно-политическом облике, отличавшие ее от западноевропейской бур­жуазии. Это обстоятельство всегда подчер­кивал В. И. Ленин, предостерегавший про­тив плоских аналогий между положением буржуазии в России и на Западе. Важное различие заключалось в том, что в то время как на Западе эпоха буржуазных преобразований была завершена, а буржу­азия вследствие этого занимала антирево­люционные позиции ³, в России продолжа­ли существовать феодально-крепостничес­кие пережитки, которые обусловливали со­хранение известной оппозиционности буржуазии самодержавию и после 1905 г.

Таким образом, политический облик либеральной буржуазии и после револю­ции характеризовался определенной двой­ственностью, в полной мере отразившейся на ее идеологии. Вскрывая социальную сущность русского либерализма в рассмат­риваемое время, В. И. Ленин писал: «Либе­ралы были и остаются идеологами буржуа­зии, которая не может мириться с крепост­ничеством, но которая боится революции, боится движения масс, способного свер­гнуть монархию и уничтожить власть поме­щиков» ⁴.

Эта двойственность сказалась и на идейных позициях русской либеральной историографии начала XX в. Так, в част­ности, сохранялись известные прогрес­сивные черты в исследованиях либераль­ных ученых по истории нового времени даже в условиях происшедшего после 1905 г. поворота буржуазной историогра­фии вправо.

Кризис позитивизма и субъективно-идеалистические тенденции в буржуазной историографии.Этот поворот нашел свое отражение прежде всего в сфере теоре­тико-методологических представлений. Уже в 90-е годы в русской буржуазной историографии стали проявляться призна­ки кризиса позитивизма. Позитивистская методология истории не позволяла осмыслить новые явления в развитии науки, связанные с усложнением исследователь­ской проблематики, накоплением много­численных фактов, взрывавших старые концептуальные схемы.

С критики позитивистской методологии начали в 90-е годы свою деятельность представители нового поколения историков социально-экономического направления. Однако их попытки преодоления позити­визма совершались в рамках идеалисти­ческого понимания истории и вели к пере­смотру представлений о научном характере исторического познания.

Примером тому могут служить взгляды профессора всеобщей истории Московско­го университета Роберта Юрьевича Вип­пера(1859—1954), одного из первых в русской исторической науке серьезных кри­тиков классического позитивизма. Виппер увидел ряд его слабых сторон, не соответ­ствовавших возросшему уровню развития исторического знания и заключавшихся, в частности, в игнорировании проблемы взаимоотношений между познающим субъ­ектом (историком) и объектом познания. Он впервые в русской историографии обра­тился к этой проблеме, ставшей в XX в. одной из центральных методологических проблем исторической науки, как предмету теоретического исследования. Однако Вип­пер не только не смог ее решить, но и пришел к выводам, по существу отрицав­шим саму возможность объективного зна­ния в истории.

Применяя к истолкованию природы исторического познания идеи эмпириокри­тицизма Маха и Авенариуса, Виппер утверждал его субъективный характер. Исторические факты, заявлял он, не более чем «наши умственные резервы, наши умственные опыты». Соответственно этому он провозглашал субъективной категорией и историческую действительность: «...каж­дое поколение или ряд поколений, связан­ных общими идеями, каждая интеллекту­альная группа неизбежно приспособляет к себе, к своим нуждам, к своим симпа­тиям, к своим гаданиям о будущем, к своим психическим предрасположениям всю традицию о прошлом, весь историчес­кий материал, можно бы сказать, препа­рирует для себя всю историю, творит для себя идеальное прошлое, набрасывает для

³ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 20. С. 406.

⁴ Там же. С. 175.

себя свою собственную историческую кар­тину» ⁵.

Кризисные явления затронули всю сис­тему общетеоретических представлений русских либеральных историков о природе исторического процесса и способах его поз­нания. Радикальному пересмотру подвер­глась в первую очередь идея социального прогресса. Являясь своеобразным симво­лом науки XIX в., она выражала свойствен­ную тогда буржуазии уверенность в зав­трашнем дне капиталистического общес­тва, ее исторический оптимизм. Революция 1905—1907 гг. нанесла сокрушительный удар по этому оптимизму.

Многие историки как либерального, так и других течений обрушились на идею прогресса как якобы метафизическую и недоказуемую. Виппер объявил ее продол­жением христианской философии истории, не соответствующим современному состоя­нию науки ⁶. Ему вторил В. М. Хвостов, заявляя, что «понятие прогресса ненауч­но», так как невозможно установить его критерии ⁷. Субъективный характер этого понятия подчеркивал и M. М. Хво­стов ⁸.

Отрицание идеи прогресса органически сопрягалось с утверждением в русской не­марксистской историографии неокантиан­ских представлений об «индивидуализи­рующей» природе исторического познания. В многочисленных историко-теоретических работах, выходивших после 1905 г., разные авторы почти в одинаковых выражениях обосновывали ставший весьма модным взгляд, что история по самой своей сути не может претендовать на познание зако­нов общественного развития, ибо она «есть индивидуализирующая наука о человечес­ком обществе и его изменениях во време­ни» ⁹. А следовательно, «предметом исто­рии может быть развитие неповторяющееся, которое происходит один раз, стадия которого не повторяется» ^|0.

Вместе с тем кризис далеко не в оди­наковой степени затронул разные отрасли русской исторической науки. В частности, как справедливо подчеркивает Е. В. Гутно-ва, «до 1917 г. в русской медиевистике нельзя констатировать ни общего методо­логического кризиса, ни сложившегося и влиятельного критического направле­ния»". Не в меньшей степени это относится к русской историографии новой истории. Присущие социально-экономическому на­правлению идейные и научные принципы, которые проявлялись в оплодотворенной влиянием марксистского исторического ме­тода трактовке ключевых проблем новой истории, сохранялись и в начале XX в. Это открывало определенные возможности для поступательного развития историографии новой истории и после 1905 г., хотя не исключало возникновения кризисных тенденций и в этой области исследова­ний.

Кризисные явления в либеральной историографии новой истории. А. Н. Савин.Эти тенденции явственно обнаруживаются в творчестве одного из крупнейших пред­ставителей нового поколения историков социально-экономического направления, профессора всеобщей истории Московско­го университета Александра Николаевича Савина(1873—1923). Ученик П. Г. Вино­градова, он избрал темой своих иссле­дований огораживания в Англии в XVI в. Итоги этих исследований были представ­лены в его монографиях «Английская деревня в эпоху Тюдоров» (1903) и «Ан­глийская секуляризация» (1906). Кроме того, Савин читал в университете лекцион­ные курсы по истории Англии и Франции нового времени, а также активно выступал на страницах либеральной печати по широ­кому кругу вопросов современной ему международной жизни.

Савин вошел в науку как признанный мастер историко-статистического иссле­дования. За каждым положением, обосно-

⁵ Виппер Р. Ю. Несколько замечаний о тео­рии исторического познания//Вопросы филосо­фии и психологии. 1900. № 3. С. 452, 480.

⁶ Виппер Р. Ю. Очерк теории исторического познания. М., 1911. С. 99, 102.

⁷ См.: Хвостов В. М. Теория исторического процесса. Очерки по философии и методологии истории. 2-е изд. М., 1914. С. 275.

⁹ Хвостов M. М. Лекции по методологии и философии истории. Казань, 1913. С. 5. ⁹ Там же. С. 11.

¹⁰ Бубнов H. М. Методология истории. Киев, 1914. С. 8.

¹¹ Гутнова Е. В. Историография истории средних веков. 2-е изд. М., 1985. С. 451.

вываемым в его трудах по аграрной исто­рии Англии XVI в., стоят горы добытого в архивах и тщательно обработанного статистического материала. Эти труды отличает исключительная научная добро­совестность. Строго документированные выводы Савина о сохранении остатков крепостничества в Англии XVI в., об исто­рической преемственности между копи­гольдерами и вилланами, о юридической необеспеченности прав копигольдеров на землю, о классовой природе судов, о рас­пределении секуляризованной монастыр­ской земли и некоторые другие получили широкое научное признание, без их учета невозможно было бы дальнейшее изучение аграрной истории Англии в начальный пе­риод нового времени.

Вместе с тем в этих трудах обращает на себя внимание отказ Савина (в отли­чие от его старших коллег) от широких обобщений. «К сожалению,— писал сам Савин в предисловии к «Английской секу­ляризации»,— эта книга есть только фраг­мент фрагмента». Это определение доста­точно точно передает характер иссле­дований ученого. При всей важности имею­щихся в них выводов они не только не содержат общей концепции истории Ан­глии XVI в., но и игнорируют большой круг вопросов, связанных главным обра­зом с развитием капиталистических отно­шений в английской деревне.

В 1907/08 и 1909/10 учебных годах Савин читал курсы по истории Англии XVII в.¹² В его лекциях давалась широкая панорама жизни английского общестеа на­кануне и в годы революции, содержалось много метких наблюдений о расстановке социально-политических сил в революции, ее ходе и результатах. Представляет инте­рес предпринятый Савиным анализ англо­шотландских и англо-ирландских отноше­ний и их влияния на революционный про­цесс. Им подробно освещены кровавое по­давление Кромвелем ирландского вос­стания и последовавшее затем насильственное обезземеливание коренного насе­ления. «В ту эпоху,— справедливо подчер­кивал Савин,— был крепко завернут узел, который с трудом распутывается в XIX и XX ст.» ¹³.

В лекциях содержится немало замеча­ний, свидетельствующих о внимании Сави­на к социальной стороне революции. Он указывал на недовольство во всех слоях общества как на коренную причину рево­люции, отмечал противоположность клас­совых интересов ее участников. Опреде­ленное внимание уделено положению и борьбе народных низов в годы револю­ции.

Тем не менее в целом савинская кон­цепция Английской революции носит под­черкнуто внесоциальный характер, что бы­ло явным отходом от уже достигнутого в русской либеральной историографии уровня ее осмысления. В отличие от Кова­левского Савин не только не признавал буржуазного характера революции, но и избегал даже термина «буржуазия», пред­почитая говорить о дельцах, предпринима­телях, купцах и т. п. Для него был реши­тельно неприемлем взгляд, что «борьба политических партий будто бы прикрывала социальный вопрос, борьбу разных классов за влияние и власть» ^и. Напротив, .он пос­ледовательно проводил мысль о религиоз­но-политическом характере Английской ре­волюции, а в другом своем лекционном курсе прямо подчеркивал «примат рели­гиозных мотивов в английском революци­онном движении» ¹⁵.

Рассматривая предпосылки и ход рево­люции, Савин настойчиво именовал ее ре­лигиозно-политическим спором, в основе которого лежало столкновение враждеб­ных религиозных и политических партий. Подчеркивая решительное преобладание религиозно-политических мотивов в начале революции, он, правда, признавал, что в дальнейшем в борьбу «были привнесены классовые мотивы». Однако это признание не меняет существа дела, ибо по своим

¹² Дополненные и исправленные по автор­ским конспектам литографированные матери­алы этих курсов были посмертно изданы под редакцией Е. А. Косминского: Савин А. Н. Лек­ции по истории английской революции. М., 1924.

¹³ Савин А. Н. Лекции по истории англий­ской революции. С. 384.

¹⁴ Савин А. Н. Лекции по истории Англий­ской революции. С. 205.

¹⁶ Савин А. Н. История Англии в новое время (XVI—XVIII вв.). М., 1912. С. 138.

коренным результатам и последствиям Ан­глийская революция, по глубокому убеж­дению Савина, не вышла за рамки рели­гиозно-политических преобразований. Ре­волюция, утверждал он, «изменила больше государство и церковь, чем общество и организацию народного труда». Отмечая, что революция «явилась водоразделом в народной жизни» и имела большие между­народные последствия, он связывал ее ис­торическое значение главным образом с преобразованиями в религиозной и полити­ческой сферах. Не случайно в религиозных деятелях революционной эпохи он усмат­ривал прямых предшественников «людей XX в.».

Такая трактовка революции вытекала из последовательно идеалистического по­нимании исторического процесса. Савин являлся едва ли не самым решительным критиком исторической концепции Маркса в русской либеральной историографии. Еще в 1903 г. он опубликовал «Заметку о первоначальном накоплении в изобра­жении Маркса», направленную фактичес­ки против материалистического понимания истории в целом. Эта направленность при­сутствует и в его концепции Английской революции. Восставая против применения теории классовой борьбы к революцион­ным событиям, он в прямой полемике с этой теорией провозглашал, что «социаль­ный смысл революции обусловливается не общественным положением, а сознанием ее участников» ¹⁶. Только последователь­ным проведением этого принципа можно объяснить на первый взгляд совершенно парадоксальное явление: будучи крупней­шим знатоком аграрных отношений Ан­глии на рубеже перехода к новому времени, Савин — в отличие, например, от Ковалев­ского — практически уходил от их анализа в изображении Английской революции. Тем самым из концепции Савина выпадало существенное содержание всего револю­ционного процесса.

Изучение социально-экономическойис­тории Франции конца XVIII— начала XIXв. Е. В. Тарле.Взгляды Савина, выра­жая кризисную тенденцию в русской либе­ральной историографии, не были, однако, характерны для большинства историков социально-экономического направления. В рамках этого направления продолжалось успешное изучение важнейших проблем новой истории. Центральное место среди них по-прежнему занимала история Вели­кой французской революции. И. В. Лучиц-кий и его ученики продолжали исследовать проблему крестьянской собственности на­кануне и в годы революции. В книге Лучиц-кого «Состояние земледельческих классов во Франции и аграрная реформа 1789— 1793 гг.» (1912) и ряде статей было пока­зано влияние революции и ее мероприятий, в особенности распродажи конфискован­ных земель, на рост имущественного рас­слоения крестьянства, хотя, отрицая фео­дальный характер дореволюционной кре­стьянской собственности, он так ине су­мел раскрыть действительное значение ре­волюции в аграрной истории Франции.

В русской либеральной историографии новой истории происходит дальнейшее рас­ширение исследовательской проблематики. Под непосредственным влиянием роста ра­бочего движения в стране и первой рос­сийской революции предметом специаль­ного изучения становится положение и борьба рабочего класса в период Фран­цузской революции конца XVIII в. Вместе с тем обращение к этой проблеме — зако­номерный результат внутреннего развития науки; оно продолжало осуществлявшееся русской исторической школой разносто­роннее изучение истории революции.

Этот новый этап в деятельности школы, отражавший ее продолжавшееся после 1905 г. поступательное развитие, связан с именем ученика И. В. Лучицкого по Киевскому университету Евгения Викторо­вича Тарле(1874—1955), -впоследствии выдающегося советского историка.

Тарле начинал свою деятельность как ученый, придерживавшийся леволибераль-ных взглядов, решительный противник самодержавия. В годы первой российской революции он опубликовал книгу «Паде­ние абсолютизма в Западной Европе», в которой на историческом опыте Запада доказывал неизбежность гибели самодер­жавного строя. Не со всем, что в ней пи­салось, можно сегодня согласиться. Тар­ле фактически отождествлял абсолютизм с деспотизмом, находя его уже на Древнем

¹⁶ Савин А. Н. Лекции по истории Англий­ской революции. С. 219.

Востоке, утверждал, что на заключитель­ной стадии своего существования абсолю­тизм утрачивает классовый характер, пре­вращаясь в «оторванное от взрастившей его почвы растение», преувеличивал анти­абсолютистские настроения русской бур­жуазии. Но главное в книге — твердая убежденность автора в том, что царское самодержавие себя исторически изжило, что его уничтожение стало властным тре­бованием времени.

Молодой ученый проявлял сочувствен­ный интерес к марксистской философии, истории. Еще не став в то время на позиции материалистического понимания истории, Тарле подчеркивал большое научное и об­щественное значение марксистского уче­ния, характеризовал его как переворот в развитии исторической науки, смысл которого усматривал в выдвижении и обо­сновании положения о решающем влиянии материальных условий жизни общества на его историческое развитие. В разгар реакции, наступившей после поражения революции, Тарле посвятил значительную часть философско-исторического введения к курсу всеобщей истории, прочитанному в Психоневрологическом институте в Пе­тербурге (1908), раскрытию значения марксизма и полемике с его критиками. Тарле подчеркивал исторический оптимизм учения Маркса, черпая в нем уверенность в недолговечности победы реакции. «Вот эта светлая мысль, что если бессмыслен­ный гнет и торжествует, то торжествует временно,— говорил он,— эта мысль мо­жет считаться тем завещанием Маркса, расставаться с которым человеку в самые горькие годы торжества абсолютизма не следует»¹⁷.

Передовые для либерального историка теоретические взгляды обусловили и на­правленность научных интересов Тарле. Как и его старшие коллеги, он с первых же шагов своей научной деятельности об­ращался к широкому кругу проблем новой истории. Однако уже очень рано из этого круга выделилось главное — история фран­цузского рабочего класса и социально-экономическая история Франции конца XVIII —начала XIX в. в целом. С 1903 г. началась систематическая работа ученого во французских архивах. Приступая к ней, Тарле осознавал важное значение рабоче­го класса и рабочего движения. В том же, 1903 г., он опубликовал статью «Чем объ­ясняется современный интерес к экономи­ческой истории?», связывая его в первую очередь с вступлением рабочего класса в середине XIX в. «на арену исторической жизни». В представлении ученого экономи­ческая история и история рабочего класса были органически взаимосвязаны: послед­няя являлась существенной частью первой.

Первым итогом архивных изысканий Тарле явилась книга «Рабочие националь­ных мануфактур во Франции в эпоху рево­люции» (1907). Тщательно исследуя их экономическое положение, ученый в то же время стремился выяснить политические настроения, выявить формы борьбы рабо­чих, проследить отношение к ним органов революционной власти.

Эти вопросы получили основательное освещение уже на материале всех отраслей французской промышленности револю­ционных лет в капитальной монографии «Рабочий класс во Франции в эпоху рево­люции» (ч. I—II, 1909—1911), защищен­ной Тарле в качестве докторской диссер­тации. Она была первым в мировой лите­ратуре систематическим многоплановым исследованием указанной проблемы, опи­равшимся на широкий круг разнообразных источников и главным образом на впервые введенные в научный оборот архивные материалы (отчеты и докладные записки инспекторов мануфактур, административ­ная переписка, жалобы рабочих и т. д.).

Главная двуединая задача, последо­вательно решаемая в книге, заключалась в определении степени политической зре­лости французского рабочего класса и характера его взаимоотношений с револю­ционными органами власти. Исходной посылкой при этом являлось убеждение автора в классовом, буржуазном харак­тере революции, обусловившем расстанов­ку социальных сил в стране. В этой расста­новке преимущественное внимание уче­ного привлекали отношения рабочих и буржуазии. Отмечая решающую роль па­рижских рабочих в поворотные моменты революции, подчеркивая противополож­ность позиций контрреволюционной арис-

¹⁷ Из литературного наследия академика Е. В. Тарле. М„ 1981. С. 153.

тократии и рабочих масс, являвшихся ее самыми решительными противниками, Тарле в то же время пытался обосновать одно из центральных положений своей книги — о том, что рабочие были «пасын­ками революции», ничего от нее не полу­чив.

Значительное место Тарле уделял осве­щению конфликтов между рабочими и буржуазией на экономической почве, под­черкивая, что органы власти неизменно находились на стороне буржуазии. В част­ности, по поводу принятого в 1791 г. Учре­дительным собранием известного закона Ле Шапелье, запрещавшего стачки и орга­низации рабочих, Тарле вступил в поле­мику с Жоресом, отрицавшим его пред­намеренную антирабочую направленность, и убедительно показал, что этот закон «был проведен с сознательной и вполне определенной целью» — подавить наби­равшее силу в Париже стачечное движение и уничтожить всякую возможность каких бы то ни было организаций рабочих, на­правленных на защиту их профессиональ­ных интересов. Раскрывая классовый ха­рактер закона Ле Шапелье и всей поли­тики Учредительного собрания, он писал: «...у буржуазии была в руках могучая сила, которой у рабочих не было и в поми­не — полнота государственной власти. И она ею широко воспользовалась при про­ведении закона, именно в тот момент ей понадобившегося» ¹⁸.

С аналогичных позиций в книге рас­сматривался закон о максимуме. Отмечая рост рабочего движения и его решающее влияние на принятие этого закона, Тарле, однако, подчеркивал, что с его введением положение рабочих не только не улучши­лось, но и значительно ухудшилось: во-первых, потому, что закон в одном весьма важном отношении был прямо направлен против рабочих, устанавливая максимум заработной платы, а во-вторых, вследствие вызванной им общей дезорганизации эко­номической жизни, приведшей к росту без­работицы. Вот почему, полагал ученый, рабочие «без тени протеста смотрели на казнь Робеспьера».

На протяжении всей книги Тарле стре­мился определить уровень классового самосознания французских рабочих, связать с ним результаты их борьбы в годы револю­ции. В целом он занижал этот уровень, неправомерно отрицая наличие у париж­ских рабочих даже начатков политичес­кого сознания. Вопреки многочисленным фактам, приводимым им самим, Тарле изо­бражал рабочий класс в годы революции как политически индифферентную силу. Едва ли можно согласиться с его положе­нием об одинаково враждебном отноше­нии к рабочим всех революционных влас­тей, в том числе и якобинской диктатуры. Это, однако, не уменьшает значения его книги, получившей международное при­знание и поныне остающейся самым осно­вательным в отечественной историографии трудом о французском рабочем классе в эпоху революции XVIII в.

Продолжая изучение социально-эко­номической истории Франции, Тарле в 1913 г. опубликовал капитальное иссле­дование «Континентальная блокада». Исходя из убеждения, что без разработки экономической истории наполеоновской эпохи нельзя понять эту эпоху в целом, он на обширном источниковом материале, почерпнутом из французских, немецких, голландских, итальянских и английских архивов, воссоздал широкую панораму экономической жизни не только Франции, но и всей Европы в начале XIX в. Ученый тщательно иссследовал экономические воззрения и экономическую политику На­полеона, подчеркнув, в частности, ее анти­рабочую направленность, раскрыл ее влия­ние на экономические отношения Франции с другими европейскими странами, рас­смотрел состояние буквально всех отрас­лей французской промышленности в пе­риод континентальной блокады. Ему уда­лось убедительно показать как классовый смысл континентальной блокады (защита экономических интересов французских промышленников), так и закономерность ее неудачи.

В 1916 г. была опубликована вторая часть этого исследования — монография «Экономическая жизнь королевства Ита­лии в царствование Наполеона I», в кото­рой на материале итальянских архивов было показано, что экономическая поли­тика Наполеона в Италии ставила ее в за­висимое от Франции положение и нано-

¹⁸ Тарле Е. В. Соч. Т. I—XII. М., 1957—1962. Т. П. С. 142.

сила ущерб ее собственному хозяйствен­ному развитию.

Великая французская революция в освещении П. А. Кропоткина.Дальнейший значительный шаг вперед в изучении Французской революции был связан с име­нем знаменитого русского революционера-анархиста и ученого Петра Алексеевича Кропоткина(1842—1921). В 1909 г. одно­временно на французском, английском и немецком языках была издана его книга «Великая французская революции 1789— 1793» (первое русское издание осуществ­лено в 1914 г.).

Книга Кропоткина получила широкое научное признание. Ее появление было сочувственно встречено крупнейшими специалистами по истории Французской революции. Известна высокая ленинская оценка книги. Близкий соратник В. И. Ле­нина В. Д. Бонч-Бруевич вспоминал: «Вла­димир Ильич относился к Петру Алексее­вичу с большим уважением. Он особенно ценил его как автора труда о Великой французской революции, подробно гово­рил о достоинствах этой замечательной книги и обращал внимание на то, что Кропоткин впервые посмотрел на Фран­цузскую революцию глазами исследова­теля, обратившего внимание на народ­ные массы, выдвигая всюду роль и значе­ние во Французской революции ремеслен­ников, рабочих и других представителей трудящихся классов. Это исследование Кропоткина он считал классическим и нас­тойчиво рекомендовал его читать и широко распространять» ¹⁹.

Эта ленинская оценка указывает на главное достоинство книги Кропоткина, сообщавшее ей безусловно новаторский характер. В предшествовавшей историо­графии Французской революции народным массам уделялось внимание преимущест­венно в связи с их положением. Кропоткин выдвинул на передний план их борьбу. Центральной идеей исследования явля­лось положенние о решающей роли народ­ных масс в революции.

Особенно большое место в книге от­ведено борьбе крестьян. Массовые кресть­янские движения в годы революции Кропоткин квалифицировал как единое кресть­янское восстание, являвшееся ее «истин­ной основой». «Без крестьянского восста­ния, начавшегося зимой, усилившегося летом 1789 г. и продолжавшегося вплоть до 1793 г.,— писал он,— никогда королев­ский деспотизм не был бы свергнут вполне и никогда за его свержением не последо­вало бы таких глубоких политических, экономических и социальных перемен, ка­кие произошли во Франции» ²⁰. Это поло­жение не осталось в книге простой декла­рацией, оно получило убедительную фак­тическую аргументацию.

Наряду с этим в книге обстоятельно рассмотрено движение городского, прежде всего парижского, плебса, показано огром­ное влияние выступлений «парижского пролетариата» на ход революции, осве­щены формы революционной организации городских низов. В частности, никто до Кропоткина не показал так рельефно зна­чение деятельности парижских секций в годы революции, не раскрыл их роль в событиях революционной эпохи.

На созданной Кропоткиным концепции Французской революции отразились его анархические взгляды, как и общее идеа­листическое мировоззрение. Это нашло выражение в его убеждении, что Франция в конце XVIII в. была готова к коммунис­тической революции, но якобинцы поме­шали ее осуществлению. Кропоткин не видел буржуазного характера революции, переоценивал значение в ней анархических элементов и т. д. Однако не эти недостатки определяют место его книги в истории науки. Впервые столь ярко обрисовав роль масс в революции, она оказала плодотвор­ное влияние на все дальнейшее развитие историографии вопроса.

Показательно, что вскоре после выхода книги Кропоткина кизучению истории па­рижских секций в годы революции обра­тился Н. И. Кареев. В 1911 —1914 гг. он опубликовал на русском и французском языках ряд работ, в которых, широко при­влекая архивный материал, осветил влия­ние парижских секций на ход событий в отдельные ключевые моменты революции.

¹⁹ Бонч-Бруевич В. Д. Избр. соч. М., 1963. Т. 3. С. 401.

²⁰ Кропоткин П. А. Великая французская революция 1789—1793. М., 1979. С. 39.

История Западной Европы последней трети XIX — начала XX в. в освещении Н. И. Кареева.Изучение истории париж­ских секций являлось лишь частью интен­сивной и многогранной деятельности Н. И. Кареева после революции 1905— 1907 гг. Он по-прежнему писал на самые разнообразные темы — от теоретических вопросов исторической науки до публи­цистических откликов на те или иные собы­тия текущей истории. Однако наиболее значительным предприятием ученого в эти годы стало завершение работы над семи­томной «Историей Западной Европы в новое время». В 1909—1917 гг. были опуб­ликованы два заключительных тома этого издания, охватывавшие период с конца 60-х годов XIX в. до начала первой миро­вой войны. Обстоятельно рассматривая в этом фундаментальном труде важнейшие вехи столь богатой событиями полувековой истории Западной Европы, Кареев наи­более полно выразил свои историко-тео-ретические взгляды, во многом характер­ные для большинства представителей соци­ально-экономического направления в изу­чении новой истории.

Выпуская в разгар столыпинской реак­ции шестой том «Истории Западной Ев­ропы...», Кареев счел необходимым спе­циально подчеркнуть «единство общего исторического миросозерцания», лежа­щего в основе всего издания. Раскрывая это положение, он подробно останавли­вался на своем отношении к марксизму. Повторяя свое неприятие марксизма как общей социологической теории, он в : то же время признавал, что это нисколько не мешало ему «не только понять истори­ческую необходимость ее возникновения, но и правильность ее применения к социа­льной стороне истории XIX в.». Более того, Кареев писал о своем «частном усвоении» марксизма, углубившем его историческое миросозерцание ™. Он справедливо до­бавлял, что это усвоение не могло корен­ным образом изменить его уже сложив­шееся мировоззрение. Несомненно, однако, что оно оказало заметное влияние на его исторические взгляды, на подход к осмыс­лению исторического процесса.

В полной мере этот подход проявился и в заключительных томах «Истории За­падной Европы...». Отличительной чертой обоих томов был пристальный интерес их автора к сфере социально-экономических отношений, эволюция которых рассмат­ривалась им как существенное содержа­ние всего изучаемого периода. Преиму­щественное внимание при этом обраща­лось на положение и развитие основных классов капиталистического общества — буржуазии и пролетариата.

Развитие капиталистического произ­водства Кареев называл главным явлением всей хозяйственной истории нового вре­мени. Широко обращаясь к произведе­ниям К- Маркса и Ф. Энгельса, он пока­зывал условия развития крупного капи­талистического производства, рассматри­вал концентрацию производства и ее соци­альные последствия. В поле зрения ученого попадали и новейшие явления в эволюции капиталистического производства, в част­ности развитие монополий, которым он предрекал огромное влияние на разные стороны жизни буржуазного общества в будущем.

Одним из наиболее опасных явлений в западноевропейской истории последней трети XIX в. Кареев считал развитие мили­таризма. Для него не подлежала сомнению классовая природа милитаризма, его связь с капитализмом. Отмечая, что в капита­листической Европе возникли «обширные производства с крупными денежными обо­ротами и многими тысячами рабочих, ко­торые обязаны своим происхождением нуждам военного дела», он подчеркивал, что к концу XIX в. стало очевидным, «как сам милитаризм питает индустрию и как потребности последней в свою очередь со­здают условия, нужные для процветания милитаризма» ²².

Необычно большое для подобных из­даний место занимали в труде Кареева вопросы рабочего и социалистического движения. Не говоря уже о том, что эти вопросы рассматривались (подчас весьма детально) в разделах, посвященных исто­рии отдельных западноевропейских стран, Кареевым специально были выделены

²¹ Кареев Н. И. История Западной Европы в новое время. Т. VI. Ч. 1. С. VII —VIII.

²² Кареев Н. И. История Западной Европы в новое время. Т. VI. Ч. 1. С. 131-132.

такие главы, как «Основание Интернацио­нала и начало анархизма», «Разгром Па­рижской Коммуны и распад Интернацио­нала», «Успехи социализма в Германии и правительственная борьба с ним», «Рабо­чее движение и социализм в конце XIX в.», «Рабочее движение и социализм в глав­ных странах Западной Европы в начале XX в.».

С либерально-объективистских позиций Кареев освещал революционную деятель­ность Маркса и Энгельса, образование социал-демократических партий в Запад­ной Европе и внутреннюю борьбу в них, стачечное движение, историю I и II Интер­националов и Парижской Коммуны. При этом он использовал произведения осново­положников марксизма, других деятелей социалистического движения, программ­ные партийные документы. Несмотря на либеральную ограниченность трактовки этих вопросов, выразившуюся в непони­мании действительных причин и значения борьбы различных тенденций в западно­европейском рабочем и социалистическом движении, Кареев сумел увидеть в этом движении один из важнейших факторов европейской истории на рубеже столе­тий.

Свое изложение европейской истории Кареев довел до начала мировой войны, которую характеризовал как грандиозную катастрофу, образующую грань между различными историческими эпохами. Он пытался, хотя и недостаточно последова­тельно, показать закономерность этой катастрофы, подчеркивал «страшное уси­ление милитаризма» в последние десяти­летия прошлого века, когда «вся Европа только и делала, что готовилась к войне «для поддержания мира», и констатируя «общие черты среди милитаристов разных стран», обусловленные бурным ростом во­енной промышленности.

Тем не менее Кареев сохранял истори­ческий оптимизм. Рассматривая историю как арену вековечной борьбы добра и зла, прогресса и реакции, борьбы, в которой «то прогресс со своими общественными силами пробивает себе дорогу через полчи­ща реакции, то реакция преграждает на­долго путь прогрессу, как то было в 1815 или в 1849 гг.», он выражал убеждение в конечном торжестве прогресса. Это убеждение основывалось на признании возрас­тающей роли народных масс в истории. «Дело в том,— пояснял Кареев,— что и у прогресса, и у реакции есть свои общест­венные силы». XIX век необычайно укрепил главную общественную силу прогресса — народные массы. «Он рассеял мистические и романтические туманы, опять надвинув­шиеся было на Европу во втором и третьем десятилетиях, и понес светоч истины и справедливости в темные и разрозненные народные массы, которые начали строить­ся в правильные ряды для завоевания лучшего будущего, если не для себя, то для детей своих и внуков. В этом залог будущей победы исторического Ормузда над историческим Ариманом» ²³.

Эта уверенность в лучшем будущем человечества, в котором «без вечных опа­сений войны» свободные народы «осуще­ствляют высшие требования социальной справедливости», пронизывает заключи­тельные строки книги, являясь своеобраз­ным итогом всего семитомного исследова­ния истории Западной Европы в новое время. Оставаясь либералом, Кареев не мог указать действительный путь к этому лучшему будущему. Он разделял рефор­мистские иллюзии о классовом сотрудни­честве как главной предпосылке социаль­ного прогресса. Предсказывая наступление новой исторической эпохи, он не смог раз­глядеть ее действительное содержание. Однако следует отметить и другое: в усло­виях, когда в буржуазной историографии начали проявляться кризисные тенденции, Кареев сохранил известные прогрессивные элементы в своих исторических воззрениях. В этом отношении его взгляды показатель­ны для большинства представителей соци­ально-экономического направления, изу­чавших новую историю и добившихся опре­деленных успехов в исследовании целого ряда ее проблем.

²³ Кареев Н. И. История Западной Европы в новое время. Т. VI. Ч. 1. С. 14. Ормузд (Аху-рамазда) и Ариман (Ахриман) — персонажи иранской мифологии, олицетворяющие соответ­ственно добро и зло. У Кареева они — вопло­щение прогресса и реакции: «Мы зовем исто­рический Ормузд прогрессом, а исторический Ариман — реакцией» (там же).