Раздел 10. Купечество

При рассмотрении нравов купеческого сословия необхо­димо принимать во внимание то, что они описываются в записках иностранцев, побывавших в нашем отечестве, и во многих произведениях русских писателей преимущественно в черных тонах. Так, немецкий дипломат и путешественник С. фон Герберштейн (XVI в.) и немецкий ученый и путешес­твенник А.Олеарий (XVII в.), посетившие Московию, в один голос утверждают о величайшем лукавстве и обмане, лов­кости и изворотливости московских купцов (58, 144). Одна­ко в этом плане московские купцы по своим нравам ничем не отличаются от своих собратьев в Западной Европе (33, 13). Почти такую же картину купеческих нравов (бесчестнос­ти и плутоватости), в общем, дает и русская литература, где купцы показываются, как правило, плутами и мошенника­ми, любителями надуть ближнего при сделке, самодурами в быту, больше всего на свете любящими деньги. У знаменито­го баснописца И.Крылова в басне «Купец» говориться о на­ставлениях, даваемых купцом своему племяннику: «Торгуй по-моему, так будешь не внакладе». Он приводит пример, как сбыть гнилое сукно за хорошее английское. Однако про­горел сам купец, с коим покупатель расплатился фальшивой купюрой. В этой басне характерны заключительные строки:

«Обманут! Обманул Купец: в том дива нет;

Но если кто на свет

Повыше лавок взглянет, -

Увидит, что и там на ту же стать идет;

Почти у всех во всем один расчет:

Кого кто лучше подведет,

И кто кого хитрей обманет» (137, 199).

В «Ревизоре» Гоголя городничий называет купцов «само-варниками», «аршинниками», «протобестиями», «надувала­ми морскими». Наиболее беспристрастно нравы русской ку­печеской среды изображены в произведениях А.Островско­го, отмечающего при этом пороки и недостатки всех сосло­вий общества; особенно знамениты его пьесы «Свои люди - сочтемся!» и «Гроза». Не следует забывать, что П.И.Мель­ников (А.Печерский) в своей хронике «В лесах» уловил зна­чение купцов в начавшемся развитии российской экономики, когда один из героев говорит, что когда по-древнему благо­честивый, смышленый человек с хорошим достатком начал, дело - и разбогател народ, стал жить лучше. В связи с такой ситуацией нужна объективная картина нравов купеческого со­словия, и хотя момент субъективности невозможно исключить, постараемся дать изображение этих нравов в их эволюции.

Состояние купечества в допетровскую эпоху С. Князьков характеризует следующим образом: «Иностранцы очень жа­ловались на недобросовестность и лживость русских куп­цов, тогда еще выработавших себе знаменитое правило: «не обманешь - не продашь», и ревностно ему следовавших. Русская купеческая среда создавала косных и неподвижных людей, застывших в давних, старозаветных торговых при­вычках. Волна иноземного купечества всколыхнула, одна­ко, и русских, но, встревоженная предприимчивой инозем­ной конкуренцией, мысль русских торговцев не пошла даль­ше неотступных просьб, обращенных к правительству, чтобы оно прогнало «немцев» из России, запретило им иметь своих приказчиков по русским городам; русские купцы просили «загородить накрепко дыру», прорубленную немцами из нашей земли, т. е. почту, чтобы «как наши русские люди о их товарах не знают, такожде бы и они о наших товарах не знали»; сами же от себя русские купцы додумывались толь­ко до стачки для повышения цен» (124, 308).

В наследство Петру Великому досталась плохо налажен­ная торговля, что было обусловлено недостаточным уровнем культуры и невнимательным отношением государства к тор­говле. Чтобы прорубить «окно» в Европу, царь начал войну со Швецией, используя регулярную армию и создаваемый флот; все это требовало немалых средств, казна находилась в плачевном состоянии. Поэтому было решено не только брать налоги с населения, но и поднимать благосостояние народа путем развития торговли и промышленности (большое влия­ние и здесь оказала Западная Европа). Проведенные желез­ной волей реформы положили начало административному выделению купеческого сословия из массы посадского насе­ления и превращение его в привилегированное сословие.

Действительно, регламентом Главного магистрата (1721 г.) городское население, за исключением иностранцев, шляхет­ства, духовенства и «подлых» людей - чернорабочих и по­денщиков, - делилось на две гильдии. В первую гильдию были включены «банкиры, знатные купцы, имеющие значи­тельные отъезжие торги или продающие разные товары в рядах, городские доктора, лекари и аптекари, шкипера ку­печеских кораблей, золотых и серебряных дел мастера, ико­нописцы и живописцы». Ко второй гильдии отнесены все торгующие мелочными товарами и харчевыми припасами, а также резчики, токари, столяры, сапожники и другие ремес­ленники. В третий разряд, который не назван гильдией, вклю­чены чернорабочие и лица наемного труда, «которые хотя и почитаются гражданами, но нигде между знатными и регу­лярными гражданами не счисляются» (35, 15).

Записанным в гильдии купцам полагались весьма серьезные льготы: при уплате в казну по сто рублей с человека они освобождались от личной рекрутской повинности, а также им разрешалось покупать крестьян, чтобы те трудились на фабриках или заводах. Представители «гостей» и гостиной сотни окончательно были уравнены с гильдейским купечест­вом юридически в 1728 году. Одни выбыли из торгового сословия из-за разорения, другие вошли в него, причем с тех пор купечество стало пополняться лицами из самых разных слоев общества. «Мы встречаем среди них крестьян, посад­ских людей и купцов разных городов, мастерового человека Оружейной палаты, портного мастера Мастерской палаты, сыновей священников, пономарей, дьячков, истопника Сыт­ного дворца, иконописца Оружейной палаты, разных ино­родцев и иностранцев, в начале главным образом «Польской породы» и «Шведской нации» (307, 490). И тем не менее купцы были ущемлены в социальном отношении, что обус­лавливало их нравы.

Купечество находилось под прессом произвола каприз­ной власти, ему приходилось откупаться взятками от жад­ных подъячих. Разбогатевшие купцы торопились записать своих сыновей на службу, чтобы те смогли добиться ставше­го теперь доступным звания дворянина. Князь П.Долгору­ков пишет: «Никакой независимостью купечество не пользо­валось - одни взятки могли оградить его от произвола. Поневоле купец стремился прежде всего нажиться и в спосо­бах не стеснялся. О коммерческом кредите и доброй репута­ции никому не приходило в голову заботиться, да и было не до того. Сверху давило рабство, снизу царил обман, мошен­ничество совмещалось с самым высоким положением; что же удивительного, что купцы были по большей части мошенни­ки... Монгольское иго оставило глубокий след. Оно не толь­ко видоизменило и расшатало политический и обществен­ный строй России, но и развратило нравы наших предков» (104, 16).

Окончательное оформление купеческого сословия завер­шилось с изданием в 1785 году «Грамоты на права и выгоды городам Российской империи». По этому закону каждый, независимо от пола, возраста, рода, семьи, состояния, торга, промысла, ремесла, при условии предъявления капитала от 1 до 50 тыс. рублей мог записаться в одну из гильдий. Куп­цы всех трех гильдий освобождались от натуральной рек­рутской повинности, а 1-й и 2-й гильдий - от телесного наказания (209 т. XXII, №16187). В итоге возникает соци­альная пирамида купеческого сословия с очень тонкой вер­хушкой в виде малочисленного слоя первогильдейских куп­цов с их причудливыми нравами.

Образ жизни купца XVIII века можно описать следую­щими красками на многоцветном полотне нравов тогдашнего общества. Верхом его мечтаний было «иметь жирную ло­шадь, толстую жену, крепкое пиво, в доме своем собствен­ную светелку, баню и сад» (220, 339). Поэтому он стремился получить как можно больше прибыли, иначе мечте не суж­дено было осуществиться. Вставал купец рано и приходил в лавку зимой вместе с первым лучом солнца, а летом - в шесть часов утра. Открывал ее, садился за стол и вместе с знакомыми и покупателями пил сбитень или чай, а затем принимался за торговые дела. Тогда успех в торговле зави­сел от умения зазвать к себе покупателя, отбив его у соседа. Вот почему высоко ценились молодцы с зычным голосом, неотвязчивые и умеющие привлечь покупателя в лавку. Ког­да покупатель заходил в лавку, то купец ублажал его раз­личными способами, пытаясь продать товар втридорога. Обращение с покупателем зависело от его сословной при­надлежности - с мужиком не церемонились, относились к нему фамильярно, важному лицу кланялись и всячески угож­дали, священнослужителю демонстрировали знание «Священ­ного писания» и святость.

Согласно прадедовским обычаям, на обед купец шел домой, затворив лавку; после обеда он укладывался спать - в то вре­мя после обеда спали все, начиная от вельможи и кончая улич­ной чернью, отдыхавшей прямо на улицах. Когда темнело, купец запирал лавку и, помолившись, шел домой. Так как торговая жизнь отличалась однообразием, то развлечением служила игра с приятелями в шашки на пиво. В игре, как и в торговле, выиг­рыш достигался не столько знанием, сколько хитростью, уме­нием воспользоваться оплошностью партнера. Купец всегда любил выпить, ему мало было семейных празднеств (именин, родин, крестин), такую возможность давала игра в шашки, а также еженедельное посещение бани. Летом на праздники куп­цы с друзьями выезжали за город с пирогами, самоварами и водкой Зимние удовольствия сводились к катанью с гор, зре­лищу кулачных боев и медвежьей травле. Купеческие жены не играли в шашки и пива не пили, однако хозяйка дома отводи­ла свою гостью потихоньку в спальню и там подносила ей тай­но по чарочке, пока та не напивалась допьяна. Приказчики подражали своим хозяевам, различие состояло в том, что они напивались допьяна под игру одного из товарищей на гуслях.

Купец XVIII века носил русское платье, ходил «при бо­роде», жил в деревянном доме; «вид его был смирный, бого-боязливый, почитал он после Бога власть, поставленную от Бога, стоял почтительно за прилавком, снявши шапку пред благородною полицией, боялся военных, чиновников, целый век обдергивался, суетился» (220, 340). Он был главой семьи, все подчинялись ему; жену и детей он держал в черном теле и божьем страхе, обучал сына торговому делу, чтобы тот умел твердо читать, писать и проворно считать на счетах. И когда умирал отец семейства, то его хоронили в дубовой колоде по религиозному обряду.

После смерти старика-купца оставался обычно значитель­ный капитал, его наследник старался одеться по-европейс­ки, хотя и своеобразно: носил длинный сюртук, вправляя брюки в сапоги, и брил бороду, и возводил огромный камен­ный дом. Ведь среди высших слоев горожан престиж владе­ния каменным домом был чрезвычайно высок, к тому же это свидетельствовало о финансовом благополучии его владель­ца. В этом смысле показателен пример купца И.А.Толчено-ва, много лет бывшего бургомистром г. Дмитрова в послед­ней четверти XVIII столетия. На месте старого двора богато­го горожанина с деревянными и каменными постройками, с приспособлениями для сушки снопов и приготовления соло­да был выстроен вполне современный для той эпохи особняк в два этажа, а со двора - с антресолями (т. е. в три этажа), с фронтонами и иными новшествами. При доме заведен «ре­гулярный» сад с садовником, построены оранжерея и тепли­ца «для ранних огурцей», высажено до 70 фруктовых де­ревьев, в том числе померанцевых, лавровых, лимонных, пер­сиковых. Для различного рода приемов была закуплена фар­форовая посуда; в роскошной зале своего особняка бурго­мистр устраивал приемы для местного купечества и духовен­ства (221, 85 - 86). Такого типа дома строились для зажи­точных горожан - дворян и богатых купцов, причем следует отметить, что в то время особенно богатых купцов было не­много, ибо богатыми были придворные и высшие сановники. Со вступлением России на путь капитализма, отмечает П.А.Бурышкин в своей книге «Москва купеческая», «намети­лось появление «новых» купцов, образовавших ядро корен­ной московской буржуазии» (35, 18). Это ядро формирова­лось в конце XVIII - начале XIX века преимущественно из крестьян, так сложилась элита московского торгово-промыш­ленного мира: династии Морозовых, Прохоровых, Рябушин-ских, Бахрушиных, Коноваловых, Коншиных, Третьяковых. Представители элиты, «аристократия капитала» старалась перенять образ жизни привилегированного сословия -дво­рянства. За ними тянулись и купцы победнее, о чем идет речь в «Очерках московской жизни» П.Вистенгофа.

Образ жизни московских купцов прежде всего характе­ризуется религиозностью: они богомольны, строго соблюда­ют посты и большей частью ведут семейную жизнь. Как и в XVIII столетии, они весьма любят хорошие барыши, чай, пиво, меды, лошадей и дородных жен, при оказии упивают­ся шампанским. Жены купцов не щадят усилий для того, чтобы румянами и белилами умастить лицо; они любят, ува­жают и побаиваются своих мужей, в основном занимаются домашним хозяйством, в свободное время они наслаждаются различными яствами, домашними наливками, пивом и чае­питием. Своих дочерей они учат русской грамоте, иногда французскому наречию и танцам. Во многих купеческих се­мействах французский язык и танцы признаются необходи­мыми элементами воспитания и воспитанности.

Купеческим сынкам свойственно повиновение родителям, но бреющие бороду и знающие французский язык более склонны к мотовству, праздношатанию и различным шалос­тям; они стремятся стать дворянами и поэтому идут в армию или поступают в университет. «Купеческие дети очень скром­ных, но зажиточных родителей, - пишет П.Вистенгоф, - иногда отличаются своим неистовством на московских заго­родных гуляньях, где в кругу гуляк, с бокалами шампанско­го, они прислушиваются к диким песням московских цыган; к ним присоединяются дети мелких торговцев, иногда си­дельцы, и часто барыши, приобретенные в течение несколь­ких месяцев, уничтожаются при одной жестокой попойке» (231, 106). Деньги в таких случаях тратятся только из само­любия, если же какой-нибудь купеческий сынок попадал в «плохую» историю, то он выпутывался из нее путем уплаты крупной суммы денег.

Купец, который торгует в рядах, редко видит свое семей­ство, ибо он проводит там целый день, даже обедает на сторо­не, домой приходит вечером, рано ужинает, молится и укла­дывается спать. В воскресенье (или праздничный день) все семейство в экипаже отправляется к обедне, потом обедает, а вечером выезжает в какую-нибудь рощу, где распивает чай, водку, вина и закусывает ветчиной, колбасами, кулебякой и телятиной. Иногда на гулянье с семьей, где купец ведет себя тихо и смирно, кто-либо из приятелей затащит его в рестора­цию. Там он требует шампанского и цыганок, случается, что ему придется вступить в ссору с задорным приказным, и дело кончается хорошей пьянкой с «противником». После все семейство возвращается домой, чтобы завтра начать но­вый хлопотный день.

Осенью и зимой купец вывозит свое семейство в театр, где, в зависимости от состояния, берет бельэтаж или другие ложи высшего разряда. Ему нравятся «пользительная» тра­гедия или «понятливая» и «разговорная» пьеса, которая по­казывает «курьезные чувствия». Ему не по душе опера, ибо за музыкой он не разбирает слов арий, и балет, так как последний являет собою немое действие. А.Островский пи­шет следующее о том, что театр оказал малое цивилизующее воздействие на «аристократию капитала»: «Посещать публичные собрания и увеселения для богатого купца - не внут­ренняя потребность, а внешняя необходимость: нельзя от других отставать; эта публика бывает в театре точно по на­ряду: «Наша служба такая», - как они сами выражаются... Московское разбогатевшее купечество гораздо менее разви­то, чем европейское. Особенно несчастливы настоящие пред­ставители богатой московской буржуазии. Отцы и деды это­го поколения разбогатели в то время, когда образование ку­печества считалось не только лишним, но и неприличным и даже вольнодумством. Мало того, богатые купцы считали свободу от науки своего сословия льготой, особым счастьем. Дети получили в наследство, вместе с миллионами, некультиви­рованный мозг, еще неспособный к быстрому пониманию отвлеченностей, и такое воспитание, при котором умственная лень и льготы от труда, дисциплины и всякого рода обязанностей считались благополучием. Явилось поколение, вялое умствен­но и нравственно. Когда умерли отцы, дети поспешили, внеш­ним образом, сблизиться с Европой, то есть переняли там платье, домашнюю обстановку и некоторые привычки и обы­чаи. К счастью, они далеко не составляют большинства, есть много купеческих семейств, нисколько не беднее их, которые, продолжая быть русскими, заботятся более об умственном и нравственном образовании, чем о подражании Европе. Но первые виднее, заметнее, потому и являются представителями купеческой аристократии» (191, 194-195). Такого рода пуб­лика не понимала искусства и предъявляла к нему неэстети­ческие требования, чем снизила уровень театрального дела.

В день именин своих и жены, если у них добрые отноше­ния (а то ведь бывало и такое, что пьяный и озверевший купец бил свою беременную жену ногами в живот), он устраивал званые обеды, а иногда и роскошные балы. На ба­лах молодые танцуют, пожилые играют в мушку, пикет и бостон, купчихи в возрасте поглощают яства и в ходе корот­ких бесед кивают своими головами, украшенными жемчугом и бриллиантами. За ужином гости много пьют за здоровье хозяина, часто гости бьют посуду, свидетельствуя тем самым свое доброжелательное отношение к хозяину. «Свадьбы со­вершаются большей частию, - пишет П.Вистенгоф, - по выбору родителей, которые руководствуются в этом случае расчетами по торговле, и молодая купеческая дочка редко осмеливается мечтать о своем суженом, если он ей не назна­чен волею родителей» (231, 108). Иногда же зятем купца становится дворянин, однако это относилось к довольно ред­ким явлениям.

В своей повседневной торговой деятельности, которая протекает в Рядах и Гостином дворе, купец озабочен одним: подать товар лицом и взять за него как можно больше. В некоторых лавках купцы засматриваются на хорошеньких женщин, роющихся в грудах различных вещей, и строят им куры, спрашивают у них адреса местожительства, что не мешает им брать барыши. Иногда кое-кто из хорошеньких женщин не скрывают своих квартир и заводят самые прият­ные и прочные знакомства. Не следует думать, что все куп­цы обвешивали, обсчитывали и обкрадывали развесившего уши покупателя, встречались и порядочные, дорожившие своей честью. Для нравов купечества характерно пьянство, причем купец по своему уставу 1807 года имел легальное право на запой, трактуемый как «болезнь души». На «ма­лый запой» отводилась неделя, на «большой» - до месяца; на двери лавки XIX века в таких случаях вывешивалось объ­явление «Тит Титыч в запое-съ».

Пьянству предавались и купцы-миллионеры и в XVIII, и в XIX столетии, причем оно сопровождалось непомерным мотовством. М.Пыляев в «Старом Петербурге» приводит в качестве яркого примера жизнь Саввы Яковлева, проматы­вавшего более миллиона рублей в год (речь идет о середине прошлого века). Жизнь его - самое непробудное пьянство, никто не мог перещеголять его в этом деле. Дома на столе у него стоял «серебряный гроб» - кубок, сделанный из сереб­ра в виде гроба; в него вмещалась бутылка шампанского. В конце каждой попойки Савва кричал хриплым голосом: «Гроб!!!»; тогда слуги вносили ящик с шампанским и «се­ребряный гроб», один из слуг приносил также пистолет, за­ряженный пулей. Затем дворецкий произносил имя одного из гостей, тот должен был подойти к хозяину, который под­нимал пистолет над его головой, выпить до дна и, поцеловав Савву, отправляться домой. После угощения таким образом всех гостей хозяин осушал кубок и засыпал на своем раз­движном стуле. В конце концов дело кончилось самоубийст­вом: осушив кубок до дна, Яковлев повернул дуло пистоле­та себе в рот и выстрелил (220, 335-336).

В 40-х годах прошлого века в Петербурге проживал иного­родний купец-миллионер Н-в, сколотивший свое состояние на золотопромышленном деле. Приведем красочное описание поистине барского гостеприимства этого мультимиллионера, данное М.Пыляевым в его книге «Замечательные чудаки и оригиналы»: «Дом его по изобилию всего просто поражал посетителя. Балы его напоминали нечто сказочное: еще да­леко до его дома виден был свет от его палат, а у подъезда стояла целая праздничная иллюминация. Сам хозяин встре­чал гостей в передней и подносил каждой из дам по роскош­ному букету из камелий или других редких цветов. Все ком­наты этого богача убирались и уставлялись цветами и де­ревьями, несмотря на зимнее время; здесь были в цвету буль-донеж, сирень, акация, розы и другие цветы не по времени. Освещение в комнатах было тоже поразительное: всюду го­рели карельские лампы в таком количестве, что температура в комнатах была чисто тропическая. Аромат в комнатах был тоже редкий, точно на какой-нибудь парфюмерной фабрике, и для того, чтобы запах держался долго, на шкафах и под диванами, всюду лежали благовонные товары: мыла, саше, пудра и т. д. На одно куренье комнат у него выходило духов за вечер около полпуда. Мало того, что комнаты его пред­ставляли нечто вроде тропических садов, но вдобавок сады эти были оживлены пернатыми: здесь с куста на куст порха­ли ручные птицы, которые садились на плечи дам и пели громкогласные свои песни. Возле зала была устроена боль­шая уборная для прекрасного пола. В ней все высокие стены были зеркальные, кругом стояли столы, на которых лежало все, чего душе было угодно - и перчатки, и башмаки, духи, помада, мыло, фиксатуар, шпильки в коробках, булавки, различные щетки, губки, и все это дамы брали у него даром. Но единственно, что было невыносимо в этих апартаментах - это духота; последняя происходила от ламп, которые своим светом превращали ночь в день; этому, впрочем, хозяин очень радовался - гостям ужасно хотелось пить. И амфитрион толь­ко и делал, что ходил по комнатам и кричал официантам:

принеси гостям напиться. Но напиться воды здесь было нель­зя. Хозяин говорил, что у нас воды и в заводе нет, а шам­панского сколько угодно. Дамам, впрочем, было разрешено подавать ананасное прохладительное... Мебель в его каби­нете представляла ценность... немалую: что ни вещь, то зо­лотая или серебряная, сигары гостям предлагались лучшие гаванские и величиной чуть ли не в пол-аршина; дорогая мадера, так называемая тогда ягодная, остиндская, в боль­ших графинах стояла на столе. В углу помещался накрытый стол с разными закусками, салфеточной икрой, балыками и другими деликатесами» (219, 48-49). Он не смог растра­тить всего своего состояния и после нескольких лет жизни в столице уехал умирать к себе на родину.

Следует отметить, что положительное влияние на купе­ческие нравы в николаевское время оказывали главные тор­говые деятели нижегородской ярмарки - этого всероссий­ского торжища, - которыми были крепостные крестьяне. Тогда существовал закон, запрещающий предоставлять кре­дит крепостному в сумме свыше пяти рублей, и поэтому с этими, по выражению А. де Кюстина, «рабами-миллионера­ми», «банкирами-крепостными» сделки на огромные суммы заключаются на слово. «Не забывайте, что те, кому принад­лежат рабы-миллионеры, могут в любой день и час, - пишет А. де Кюстин, - отобрать у последних их состояние. Правда, такие акты произвола редки, но они возможны. В то же время никто не помнит, чтобы крестьянин обманул доверие имеющего с ним торговые дела купца. Так в каждом обществе прогресс народных нравов исправляет недостатки общественных учреждений» (144, 289). Во всяком случае, лучшие представители российского купечества 1-й и 2-й гиль­дии и заводчики - Демидовы, Щукины, Третьяковы, Мо­розовы, Путиловы, Гучковы и др. - отказались от мелко­торгового российского принципа «не обманешь - не про­дашь». Но для этого нужны были образование и усвоение представителями купеческого сословия минимума культуры, а также отказ от грубых нравов.

Именно в пореформенной Российской империи и начался довольно интенсивно процесс основательного окультурива­ния купечества. Писатель П.Д.Боборыкин в «Письмах о Москве» так описывает данный процесс: «До шестидесятых годов нашего века читающая, мыслящая и художественно-творящая Москва была исключительно господская, барская... В последние двадцать лет, с начала шестидесятых годов, бытовой мир Замоскворечья и Рогожской тронулся: детей стали учить; молодые купцы попадали не только в коммер­ческую академию, но и в университет, дочери заговорили по-английски и заиграли ноктюрны Шопена. Тяжелые, ту­пые самодуры переродились в дельцов, сознававших свою материальную силу уже на другой манер... Тягаться с неко­торыми коммерсантами, поднявшимися уже до барского тона и привычек, нет возможности... А миллионер-промышлен­ник, банкир и хозяин амбара не только занимают. общест­венные места, пробираются в директора, в гласные, в пред­ставители разных частных учреждений, в председатели бла­готворительных обществ; они начинают поддерживать свои­ми деньгами умственные и художественные интересы, заво­дят галереи, покупают дорогие произведения искусства для своих кабинетов и салонов, учреждают стипендии, делаются покровителями разных школ, ученых обществ, экспедиций, живописцев и поэтов, актеров и писателей» (24).

Здесь писателем схвачен исторический этап смены господ­ства аристократии владычеством буржуазии не только в сфе­ре экономики, но и на арене общественной жизни. В Запад­ной Европе аналогичная ситуация характерна для эпохи Воз­рождения, когда будущие купцы получали хорошее коммер­ческое образование, а некоторые из них обращались к «высше­му» образованию и штудировали право, например, в Болонс-ком университете. Можно сказать, что обучение коммерции порой сочеталось у купца с приобщением к подлинной куль­туре. Во Флоренции Медичи никто не удивлялся тому, что купцы являются друзьями гуманистов, что некоторые из них сами прекрасные латинисты, что они хорошо пишут и любят писать, что они знают от корки до корки «Божественную комедию» великого Данте, пользуясь в своих письмах ре­минисценциями из нее, что они создали успех «Ста новел­лам» Боккаччо, что они полюбили изысканное сочинение Альберти «О семье», что они ведут борьбу за новое искусст­во, за Брунеллески против средневекового Гиберти. В связи с этим Ф.Бродель подчеркивает: «Купцы несут на своих плечах значительную долю той новой цивилизации, пред­ставление о которой вызывает у нас слово «Возрождение». Но то было также и заслугой денег: одна привилегия при­влекала другие. Говоря о Риме, Рихард Эренберг утверж­дал, что там, где живут банкиры, обитают и художники. Не будем представлять себе купеческую Европу в соответствии с этой моделью. Но практическое и техническое обучение становилось необходимым повсюду» (33, 406). Подобного рода процесс обозначился в императорской России через три с половиной столетия.

Теперь «аристократия» капитала начинает искать свои родовые корни, приобретает недвижимость и возводит ро­скошные особняки, оказывает влияние на художественную жизнь России. Не случайно, что в кружке, покровителем которого выступал крупный промышленник Мамонтов, за­родилось национально-романтическое направление модерна, вылившееся затем в так называемый неорусский стиль. Свой­ственный модерну принцип стилизации стал распространяться в различных жанрах русской художественной культуры - в прикладном искусстве, книжной графике, мебели, театраль­ной декорации, декоративном панно, в архитектуре и пр. Пер­вым в России его стал использовать В.М.Васнецов в своих фресках, картинах-панно на сказочные и былинные сюжеты, в знаменитых декорациях к «Снегурочке», в не менее знаме­нитой абрамцевской церквушке, росписях Исторического музея, архитектурных проектах. «В русле этих исканий, - пишет Е.И.Кириченко, - входят мебель, книжная графика и вышивка Е.Д.Поленовой, керамика Врубеля, изделия сто­лярной и керамической мастерских того же Абрамцева, ра­боты К.А.Коровина для Всероссийской выставки в Нижнем Новгороде» (118, 331). Художники Мамонтовского кружка стимулировали развитие модерна в России, способствовали изменению характера архитектуры, зодчество начинает те­перь выразительно воплощать своеобразие русского этичес­кого идеала, богатырско-эпический строй вызывает эмоцио­нальное звучание построек неорусского стиля.

«Аристократия капитала» стремится дать своим детям наилучшее образование и воспитание, чтобы привить им «эли­тарный» стиль жизни, присущий дворянству, «аристокра­там крови» (и в этом русская крупная буржуазия повторяет то, что ранее происходило в Западной Европе). Вполне ес­тественно появление в конце прошлого века «Свода законов общественных и светских приличий», рассчитанного на ми­лых, добрых и благонамеренных представителей «русской образцовой молодежи обоего пола, которые понимают всю прелесть порядочности» (240, 6). Положения этого кодекса «светского этикета» (он предвосхитил известное произведе­ние Д.Карнеги - своеобразный путеводитель по житейско­му морю) своим острием направлены против непристойнос­тей нравственных молодых нерях, получивших распростра­нение в тогдашнем обществе под влиянием нигилизма.

Известно, что получение молодыми людьми коммерческо­го образования в солидных торговых и промышленных за­падноевропейских фирмах сыграло существенную роль в «окуль­туривании» российского купеческого сословия. Уже в 40-50-х годах прошлого столетия несколько молодых отпрысков бога-. тых купцов и промышленников проходили «стажировку» за границей. Такого рода стажировки были непростым и доро­гостоящим делом, ибо «тогда заграничный паспорт стоил 500 рублей серебром, дозволялось ездить за границу только с ком­мерческой целью или с целью лечебной; причем в первом слу­чае требовалось ручательство торговых фирм в благонадеж­ности поведения едущего» (133, 79). История свидетельствует о том, что именно образованные, культурные представители купечества стали определять будущее российской экономики.

В книге П.А.Бурышкина «Москва купеческая» показы­вается на ряде примеров купеческих династий колоссальная разница в образовательном уровне дедов и внуков. Так, ро­доначальник Морозовых, знаменитый Савва Васильевич, умер, так и не научившись грамоте, а его внук, не менее знаменитый Савва Тимофеевич, сначала обучался в Москов­ском университете, затем изучил химию в Кембриджском университете и готовился защитить там диссертацию. Одна­ко ему срочно пришлось возвратиться на родину, чтобы воз­главить семейное дело, и науку пришлось отложить. Он был меценатом в области искусства, сыграл большую роль в жизни московского. Художественного театра, финансировал рево­люционное движение (35, 127 - 128).

Деятельную и щедрую поддержку многим культурным начинаниям в Москве начала XX века оказывала М.К.Мо­розова, урожденная Мамонтова. Будучи директором Музы­кального общества, учредительницей московского Религиоз­но-философского общества, владелицей издательства «Путь», она объединяла вокруг себя многих незаурядных людей (И.Э.Грабарь, В.А.Серов, К.А.Коровин, М.А.Врубель, Л.М.Лопатин и другие дружили с ее семьей). В своих «Вос­поминаниях» она рассказывает о том, что в ее воспитании огромную роль сыграли чтение книг русских и зарубежных писателей (Гоголя, С.Т.Аксакова, Тургенева, Гончарова, Лермонтова, Гейне, Дюма, Перро и др.),посещение концер­тов А.Рубенштейна, итальянских и русских опер, любование картинной галереей Третьякова (174, 93-94). Разумеется, это резко контрастирует с нравами купечества, описанными великим А.Островским в его произведениях и продолжаю­щими существовать среди некоторой, не такой уже и малой части представителей торгового сословия. Наш комедиограф в «Записках замоскворецкого жителя» ярко обрисовывает тип молодого купеческого сына, Саву Титыча: «Общество свое он считает необразованным. Да и что ему делать дома, он человек светский и без общества жить не может. Он почти каждый день бывает в театре, он занимается литературой, он трется кругом образованных людей, бывает во всех со­браниях и на всех публичных балах. Хотя драматическое искусство на него не действует, а если действует - так усы­пительно; хотя из толстой книги журнала, которую подает ему мальчик в кофейной, он не понимает ни одной фразы; хотя в образованном обществе ему так же неловко и дико, как во французском театре, - да ему что за дело, он бывает в обществе затем только, чтобы людей посмотреть да себя показать.:. Никакого следа развития, никаких признаков соб­ственной мысли не рассмотрите вы у Савы Титыча в самый сильный микроскоп. Отсутствие внутренней жизни и совер­шенная безличность - вот отличительные черты Савы Титы­ча. Он как будто не живой человек, а модная картинка, бе­жавшая из последней книжки парижского журнала» (192, 37). В начале нашего века известный библиофил С.Р.Минц-лов путешествует по России в поисках интересующих его книг и, сталкиваясь с разбогатевшими нуворишами, хватки­ми купцами, отъявленными мошенниками, на корню скупив­шими дворянские имения, показывает пошлость и бездухов­ность их нравов. Для большинства из них ценности культу­ры - старинные книги, предметы утвари и другие реликвии - это «мертвые души», за которые не грех слупить побольше с проезжего любителя. С.Минцлов приводит сценку с одним из таких купцов: «Уступите, в самом деле, книги: хорошее дело сделаете! - Мы в эдакие дела не пускаемся!... - Ведь у вас их все равно мыши съедят. - Пущай едят... муке меньше порчи будет!..» (168, 246). У такого «невоспитанного жи­вотного» книги используются для заворачивания «цигарок». Для таких купцов старые книги, картины и другие ценности культуры, излучающие невидимый «свет» культуры, не имеют никакой цены. Именно разбогатевшие нувориши имеют ди­кие нравы капитализма эпохи накопительства, что мешает развитию общества - низкий уровень культуры, особенно нравственной культуры, не позволяет развернуть мощней­ший потенциал общества.

Это понимали образованные и воспитанные представите­ли «аристократии капитала», вот почему для них характер­ны меценатство и благотворительность. О значимости их вклада в различные области культуры прекрасно сказано К.С.Станиславским в его книге «Моя жизнь в искусстве»: «Начать с того, что я жил в такое время, когда в области искусства, науки, эстетики началось очень большое оживле­ние. Как известно, в Москве этому значительно способство­вало тогдашнее молодое купечество, которое впервые вышло на арену русской жизни и наряду со своими промышленно-торговыми делами вплотную заинтересовалось искусством.

Вот, например, Павел Михайлович Третьяков, создатель знаменитой галереи, которую он пожертвовал городу Мос­кве. С утра до ночи работал он в конторе или на фабрике, а вечером занимался в своей галерее или беседовал с молоды­ми художниками, в которых чуял талант. Через год-другой картины их попадали в галерею, а они сами становились сначала просто известными, а потом знаменитыми. И с ка­кой скромностью меценатствовал П.М.Третьяков! Кто бы узнал знаменитого русского Медичи в конфузливой, робкой, высокой и худой фигуре, напоминавшей духовное лицо!..

Вот другой фабрикант - К.Т.Солдатенков, посвятивший себя издательству тех книг, которые не могли рассчитывать на большой тираж, но были необходимы для науки или во­обще для культурных и образовательных целей...

М.В.Сабашников, подобно Солдатенкову, тоже меценат­ствовал в области литературы и книги и создал замечатель­ное в культурном отношении издательство.

С.И.Щукин собрал галерею французских художников нового направления, куда бесплатно допускались все жела­ющие знакомиться с живописью. Его брат, П.И.Щукин, со­здал большой музей русских древностей.

Алексей Александрович Бахрушин учредил на свои сред­ства единственный в России театральный музей, собрав в него то, что относится к русскому и частью к западноевро­пейскому театру. А вот и еще превосходная фигура одного из строителей русской жизни, совершенно исключительная по таланту, разносторонности, энергии и широте размаха. Я говорю об известном меценате Савве Ивановиче Мамонтове, который был одновременно и певцом, и оперным артистом, и режиссером, и драматургом, и создателем русской частной оперы, и меценатом в живописи, вроде Третьякова, и строите­лем многих русских железнодорожных линий» (225, 55-56).

Во время царствования Александра III и Николая II гос­подствующее положение в городских делах обеих столиц стала занимать «аристократия капитала». Крупные фабриканты и коммерсанты проявляли большой интерес к жизни город­ской и помогали ей огромными пожертвованиями, напри­мер, в Москве на них были выстроены ряд больниц, клиник, богаделен, приютов и других различных учреждений. За свою благотворительную деятельность их награждали орденами, давали чины и звания, превращая таким образом в «дво­рян». Это повышало их социальный статус и значимость в деловом мире и позволяло выйти за узкие рамки купеческой сословной обособленности (14, 114). Благодаря деятельнос­ти городского головы Н.Алексеева, родом из крупной семьи коммерсантов и родственника К.Станиславского (Алексеева), в Москве были проведены водопровод и канализация (26, 130- 131). Этих двух грандиозных достижений достаточно, чтобы стяжать ему славу и благодарность московского населения. Примеров подобного рода полезной деятельности, свидетель­ствующих об «окультуривании» нравов купеческого сословия можно привести достаточно много, хотя сохранялись и неве­жественные, грубые нравы, уходящие в старокупеческую тра­дицию, вызванную, в свою очередь, дикими условиями крепост­нического строя и военным устройством державы.

В облагораживании купеческих нравов сыграла свою роль и религиозность, желание обрести благодать в жизни вечной через соблюдения евангельских заповедей в земной жизни, о чем говорит крупный московский купец Н.П.Вишняков (46, 19). В эпоху царствования Николая II происходит размыва­ние граней между сословиями, особенно между аристокра­тией, интеллигенцией и богатыми купцами. Устанавливались родственные связи между некоторыми дворянскими семьями и семьями просвещенных купцов, банкиров, ученых и свя­щеннослужителей (100, 72). Однако этот процесс «окульту­ривания» нравов российского купечества был прерван рево­люцией, а потом и купечество приказало долго жить.