Раздел 11. Казачество

Весьма своеобразны нравы казачества, внесшего значи­тельный вклад в защиту нашего отечества от внешних врагов; в конце XVI - начале XVII века казаки принимали активное участие в изгнании поляков из Московского госу­дарства, они высказались за избрание Михаила Романова на престол. Согласно дошедшему до нас преданию, подлинный участник выборов донской атаман Филат Межанов при пода­че своей записки за боярина Михаила Федоровича Романо­ва прикрыл ее сверху отстегнутой саблей. Историк Н.Косто­маров пишет: «Дворяне и дети боярские начали подавать письменно извещения, что они хотят царем Михаила Рома­нова; за ними выборные люди от городов и волостей, а так­же и казаки стали за Романова» (129, 430).

В допетровскую эпоху казаки не только участвовали в вой­нах Московской державы, но и самостоятельно боролись с могущественной Турецкой империей, с Крымским ханством и Польским королевством. Запорожцы и донцы на своих лод­ках переплывали Черное море и осаждали турецкие и крым­ские города; донские казаки совместно с запорожцами в 1637 году осадили и взяли сильнейшую турецкую крепость Азов, стоящую в устье Дона и преграждавшую казакам выход в Азовское море. Именно в ратном труде казаков, защищавших русский народ и православную веру от многочисленных воро­гов, сложились весьма необычные для многих нравы.

Для понимания нравов казачества необходимо знать его происхождение, однако здесь еще достаточно много «белых пятен». В монографии дореволюционного донского истори­ка Е.П.Савельева «История казачества» истоки донского ка­зачества усматриваются в глубокой древности, во временах этрусков и даже критомикенской культуре, а предками на­зываются скифы, сарматы, гунны, хазары, варяги, аланы роксоланы, касоги-черкесы и др. (236).

По мнению В.Ключевского, казаками на Руси называли вольных гулящих людей, которые вели борьбу в русском степном пограничье с бродившими там татарами, что прида­ло казачеству особый характер, причем подчеркивается, что «донских казаков едва ли не следует считать первообразом степного казачества» (121 т. III, 99). Ведь, продолжает он далее, по крайней мере во второй половине XVI в., когда запорожское казачество еще начинало формироваться как военное общество, донское уже таковым являлось.

Противоположной точки зрения придерживается фран­цузский историк и писатель П.Мериме, который пишет, что казаки отнюдь не были отдельным народом, а представляли собою сообщество поляков и русских, поселившихся на зем­лях, опустошенных татарскими вторжениями. Эти земли приходилось защищать с оружием в руках практически ежед­невно, что превратило это сообщество в передовой отряд вос­точных христиан, боровшийся с тогдашними завоевателями-мусульманами в целях защиты Малороссии: «На мой взгляд, подчеркивает П.Мериме, - первыми казаками, образцовы­ми казаками, были запорожцы, которые поселились на днеп­ровских островах, за порогами этой реки» (29, 116).

Украинский историк В.Антонович считает, что казачест­во возникло в XV столетии на степных землях Великого княжества Литовского и Русского (юг Киивщины, Переяславщина, Черкасщина и другие районы южнорусской сте­пи). Чтобы защитить страну от вторжения врага, старосты окраинных земель стали раздавать общинам привилегии в виде невмешательства в их дела, взамен они должны были отдавать на войсковую службу вооруженных людей. «Таким образом, возник общинно-вечевой строй. Это, кажется, и есть то зерно, которое явилось началом казачества» (9, 22). С этого времени начинаются походы казаков против татар и их распространение на территории Дикого поля.

Как бы то не было с происхождением казачества донско­го и запорожского, несомненно, что именно суровые и жес­токие условия их жизни диктовали и определенные нравы (хотя нравы у запорожцев и донцов и отличались друг от друга по некоторым характеристикам). Вначале рассмотрим нравы запорожских казаков (имея в виду также и тех каза­ков, которые проживали вне Запорожской Сечи). Академик Д.И.Яворницкий в своей «Истории запорожских Козаков» пишет об особенностях казацкой жизни: «Война для козака была столь же необходима, как птице крылья, как рыбе вода. Без войны козак - не козак, без войны лыцарь - не лыцарь. Козак не столько не боялся, а любил войну. Он заботился не только о том, чтобы спасти себе жизнь, сколько о том, чтобы умереть в бою, как умирают истые рыцари на войне» (320, 236). Вот почему для запорожских казаков, как и для всех тех, кто считает войну главным занятием и ремеслом своей жизни, характерна смесь добродетелей и пороков.

К добродетелям запорожского товарищества относятся бла­годушие, нестяжательство, щедрость, бескорыстие, постоян­ство в дружбе (грехом считалось обмануть даже черта, если тот попадал в товарищи к сичовикам), любовь к свободе - позорному рабству предпочиталась лютая смерть, уважение к старым и заслуженным воинам, простота в домашнем быту, гостеприимство, честность даже в отношении к врагам пра­вославной веры. «Хотя в Сичи, - говорит католический па­тер Китович, - жили люди всякого рода - беглые и отступ­ники от всех вер - однако там царствовали такая честность и такая безопасность, что приезжавшие с товарами или за това­рами, или по другим каким делам люди не боялись и волоска потерять с головы своей. Можно было на улице оставить свои деньги, не опасаясь, чтобы они были похищены. Вся­кое преступление против чьей-либо честности, гостя или сичевого жителя, немедленно наказывалось смертью» (214).

В запорожской Сечи жили неженатые казаки, по чистоте нравов они сравнивали себя с мальтийскими рыцарями; ведь сама жизнь, наполненная опасностями войн и стычек с ко­варными, умными и жестокими врагами, требовала соблю­дения целомудрия. Поэтому в Сечь и не допускались жен­щины, независимо от того, будет ли это мать, сестра, посто­ронняя для казака женщина. «Самый древний и самый стро­го сохраняемый обычай у запорожских казаков, - подчер­кивает француз Лезюр, - был тот, который исключал, под страхом быть казненным, появление в Сечи женщины; от­ступление от этого обычая никогда не проходило безнака­занно, и в этом случае удивительнее всего то, что эта ориги­нальная республика устроилась в тех местах, где было, по преданию, царство амазонок» (332, 290). Исповедуемый принцип безженства на территории Запорожской Сечи сле­довал из всеобщей веры казаков, что достаточно появиться женщине, как придет конец Запорожью.

Правда, некоторые запорожские казаки имели жен, жи­вущих недалеко от Сечи; эти казаки ездили к ним на время тайком от старшины. Здесь мы встречаемся еще с одними нравами, которые местами встречались с Малороссии. По­бывавший там в XVII веке французский инженер и картог­раф Г. де Боплан пишет: «Здесь, в отличие от обычаев и традиций других народов, девушка первой сватается к пар­ню, который ей понравился. Их традиционное и несокруши­мое суеверие почти всегда в этом помогает девушке, да и она больше уверена в успехе, нежели отважился первым посва­таться парень» (29, 73). Ведь родители юноши боятся вы­звать гнев божий или какое-нибудь несчастье отказом де­вушке и соглашаются на свадьбу, иногда сами уговаривают сына жениться на ней. Во всяком случае бессемейную жизнь запорожских казаков обусловливали сами условия жизни, ког­да благо товарищества ставилось выше интересов индивида.

Жизнь запорожского казака представляла собою своеоб­разный аскетизм: «лицарю и лицарська честь: йому треба воювати, а не бiля жiнки пропадати». Однако необходимо было избежать одиночества, гнетущего душу, поэтому был распространен обычай побратимства. Кроме того, в военном походе сичевой казак, нападавший на врага или сам подвер­гавшийся атаке, нуждался в верном друге и сотоварище, ко­торый мог бы уберечь его от опасности и оказать помощь. Побратимство предполагало принесение в жертву жизни ради друга, если это понадобится. Законную силу побратимство приобретало, когда друзья давали «завещательное слово» в церкви при священнике: «Мы, нижеподписавшиеся, даем от себя сие завещание перед богом о том, что мы - братья, и с тем, кто нарушит братства нашего союз, тот перед богом ответ да воздаст перед нелицемерным судею нашим Спасите­лем. Вышеписанное наше обещание вышеписанных Федо­ров (два брата Федор да Федор) есть: дабы друг друга лю­бить, не взирая на напасти со стороны наших либо прыятелей, либо непрыятелей, но взирая на миродателя бога; к сему заключили хмельного не пить, брат брата любить. В сем братия расписуемось» (116, 383-384). После такого обряда побратимы оставляли свои знаки на завещательном слове, прослушивали евангельскую заповедь, обменивались крестами и иконами, троекратно целовались и становились как бы родными братьями на всю жизнь.

Нравы у запорожских казаков были веселыми, отличались насмешливостью; они умели подмечать смешное в поведении других и высказывать это в шутливой, но не в обидной фор­ме: «Обычаи у запорожцев чудны, поступки хитры, а речи и вымыслы остры и большей частью на насмешку похожи» (289, 20). Этим отчасти объясняется привычка запорожцев давать странные прозвища приходящим в Сечь новичкам: Гнида, Пивторикожуха, Непийпиво, Лупынос, Загубыколесо, Задерыхвист, Держихвист-пистолем и т. д. В соответст­вии со своим юмором запорожские казаки называли челове­ка малого роста Махиной, большого роста - Малютой, раз­бойника - Святошей, ленивого - Доброволею, неуклюже­го - Черепахой и пр. «Они всех поднимают на смех, - замечает П.Кулиш, - Украина у них не Украина, а Поль­ша; люди нам не люди, а недолюдки, мажутся там не святым миром, а гусиным жиром» (141, 161).

В свободное от походов время запорожские казаки люби­ли, лежа на животах, побалагурить, послушать рассказы дру­гих, держа при этом в зубах коротенькие люльки. Именно люлька для казака первое дело:

«Менi з жiнкою не возиться,

А тютюн та люлька

Козаку в дорозi знадобиться».

Люлька для запорожца дороже пасхи, принесенной из церк­ви, он без нее не мыслит себе жизни. Д.Яворницкий так пишет о значимости люльки в жизни сичевых казаков: «Люлька для запорожца - родная сестра, дорогая подруга его: он как сел на коня, зараз же запалил люльку да так верст шесть, а то и больше все смалит и смалит и изо рта ее не выпуска­ет» (320, 237). У запорожцев, замечает далее Д.Яворниц­кий, имелась еще и «очеська» люлька, которая была боль­ших размеров, украшенная дорогими камнями и разными бляхами, иногда на ней виднелась надпись типа «козацька люлька - добрая думка». Такую люльку покуривало все со­брание запорожцев, когда обдумывал ось какое-нибудь пред­приятие или замышлялся против кого-нибудь поход. Наряду с люльками в употреблении находились и нюхательные рож­ки, ими пользовались в основном старые деды. Некоторые употребляли и то, и другое: «Люлька душу услаждае, а рiжок мозок прочищае».

В уклад жизни запорожских казаков «вписана» была родная музыка в исполнении баянов, слепцов-кобзарей, не­редко они и сами играли на кобзах, любимых инструментах, складывали думы и песни. Кобзарь, тот же французский трувер, немецкий мейстерзингер, сербский слепчак-пьевак, пользовался уважением и почетом у запорожцев, ибо он «всюди вештасться и долю спiвае». Помимо этого, кобзарь у за­порожцев выступал в качестве хранителя заветных казацких преданий, «лыцарских подвигов», знахаря, воодушевителя военных походов. Согласно представлениям казаков, кобзу сотворил сам Творец, поэтому она была у них в чести.

К темным нравам запорожских казаков относилось следу­ющее: многие из них любили прихвастнуть своими подвига­ми, совершенных в походах, любили пустить пыль в глаза перед чужими, щегольнуть своим убранством и оружием, им присущи были легкомысленность и непостоянство, хотя и на­зывали они себя в письмах и посланиях к царям и королям «верным войском его королевского или царского величест­ва»; недаром о них существует поговорка, что они «гульливы, как волна, непостоянны, как молва». Еще больше, как замечает Г.Боплан, запорожцы отличались своей ленью и бес­печностью (29, 26). Не случайно на их счет сложены вирши:

«Се козак-запорожец, нi об чiм не туже:

Як люлька с й тютюнець, то йому й байдуже,

Вiн те тiьки й знае -

Коли не п'е, так вошi б'е, а все ж не гуляе!»

Огромным пороком запорожских казаков была также их страсть к алкогольным напиткам: «В пьянстве и бражничест­ве, - говорит Г.Боплан, - они старались превзойти друг друга, и едва ли найдутся во всей христианской Европе такие беззаботные головы, как казацкие... Нет в мире народа, ко­торый мог бы сравниться в пьянстве с казаками: не успеют проспаться и вновь уже напиваются. Однако, понятно, что это бывает только во время отдыха, ибо когда находятся в походе или обдумывают какое-нибудь важное дело, то явля­ются чрезвычайно трезвыми» (29, 25, 26). Сами о себе запо­рожцы говорили по этому поводу: «У нас в Сiчi норов - хто «Отче наш» знае, той вранцi встав, умисться та й чарки шукае». Существует даже вирш:

«Ой, Сiч-мати, ой, Сiч-мати,

А в тiй Сiчi добре жити:

Ой, тiльки спати, спати та лежати,

Та горшочку кружати».

Вот почему в казацких думах любая корчма называется «княгиней», а в той «княгине много казацкого добра загине, и сама она неошатно ходит и Козаков под случай без свиток водит». Настоящий запорожец водку называл горилкою, а чаще всего оковитою, т. е. водою жизни и обращался к ней, как к живому существу. Она настолько вошла в жизнь запо­рожских казаков, что они без нее не отправлялись даже в столицу Российской империи по войсковым делам первостепенной важности. Например, в 1766 году в Петербурге нахо­дилось несколько человек запорожцев во главе с кошевым Петром Калнишевским. Они поиздержались, поистратились, собственная водка кончилась, и тогда кошевой через прези­дента Малороссийской коллегии, графа П.А.Румянцева, от­правил в Сечь Антона Головатого, чтобы тот привез «для собственного их употребления 50 ведер вина горячего» (117, 225). Вообще пьянство запорожский Кош считал пороком и боролся, хотя и безуспешно, с этим злом.

Обыденная повседневная жизнь запорожских казаков в Сечи складывалась следующим образом: «Козаки поднимались на ноги с восходом солнца, тот же час умывались холодной ключевой или речной водой, затем молились богу и после молитвы, спустя некоторое время, садились за стол к горя­чему завтраку. Время от завтрака до обеда козаки проводи­ли разно: кто объезжал коня, кто осматривал оружие, кто упражнялся в стрельбе, кто чинил платье, а кто просто ле­жал на боку, попыхивая из люльки-носогрейки, рассказы­вал о собственных подвигах на войне, слушал рассказы дру­гих и излагал планы новых походов. Ровно в 12 часов ку­ренной кухарь ударял в котел, и тогда, по звуку котла, каж­дый козак спешил в свой курень к обеду... Войдя в курень, козаки находили кушанья (пшенная кашица с примесью кис­лого ржаного теста, свинина, мамалыга, брынза, рыба и др.) уже налитыми в «ваганки», или небольшие деревянные ко­рыта, и расставленными в ряд по краям сырна (стола с обе­дом - В.П.)... разные напитки - горилку, мед, пиво, бра­гу, наливку... Время от обеда до ужина проводилось в тех же занятиях. Вечером, по заходе солнца, козаки вновь соби­рались в курене; здесь они ужинали горячим ужином; после ужина тот же час молились богу и потом ложились спать...; другие собирались в небольшие кучки и по-своему весели­лись: играли на кобзах, скрипках, ваганах, лирах («рел-лях»), басах, цимбалах, кожах, свистели на сопилках, свис­тунках, - одним словом, на чем попало, на том и играли, и тут же танцевали» (320, 243-245). Третьи просто пели без музыки и пляски; четвертые собирались в углах куреня и при зажженных свечах играли в карты, проигравшего таска­ли за чуб; играли также в кости, причем не только на день­ги, но и на добычу и пленных татар.

Большие праздники отмечались торжественно, все при­сутствовали на божественном молебне, после коего казаки устраивали оружейный салют. В обыкновенные празднич­ные дни запорожцы зачастую развлекались на кулачных боях; во время этих боев они нередко ожесточались до того, что наносили друг другу страшные увечья, а иногда и убивали кого-нибудь. Однако подобного рода времяпрепровождение выглядело очень скромным по сравнению с тем временем, когда запорожские казаки возвращались из похода.

Здесь следует заметить, что во время похода они подчи­нялись беспрекословно кошевому, или походному, атаману; его власть «была абсолютной и неделимой, как и должно быть у военачальника» (29, 118). После похода атаман сно­ва ничем не отличался от остальных казаков, кроме того, он держал ответ, почему не все замыслы были осуществлены. Затем казаки, прибыв в Сечь, в течение нескольких дней устраивали гульбище, сопровождаемое пушечными и ружей­ными салютами, музыкой, танцами и попойками. Всех кто бы ни ехал и кто бы ни шел, будь то знакомый или незнако­мый человек, гулявшие «лыцари» приглашали в свою ком­панию и угощали напитками и закусками. В результате по­добного гулянья запорожцы пропивали все добытые в похо­де деньги и добычу, даже попадали в долги.

Однако они старались продлить свое веселье, ибо «не на те козак п'е що е, а на те, що буде». И здесь мы встречаемся еще с одним характерным для Запорожской Сечи обычаем - если шинкари или мясники слишком уж повышали цены на свои товары против установленной войском нормы, то до­зволялось грабить их имущество. «Пользуясь этим пра­вом, - пишет Д.Яворницкий, -пропившиеся козаки, со­бравшись в числе около ста или более человек, бросались на имущество виновных и все, что находили у них - продук­ты, деньги, водку, платье - брали себе; больше всего, разу­меется, набрасывались они на горилку: разбив бочку или высадив в ней дно, казаки или выливали водку прямо на улицу, или забирали ее во что попало и продолжали пить» (320, 248). Метко выразился о запорожских казаках бес­смертный Гоголь: «Сичь умела только пить да из ружей па­лить». И это вполне справедливое замечание, прекрасно выражающее нравы запорожского войска.

Особенно нравы запорожских казаков - суровые и жес­токие - проявлялись в отношении различного рода преступ­лений. Ведь у них не было собственного законодательного статута, к тому же ими не признавались ни польские зако­ны, ни немецкое магдебургское право, коим пользовались малороссийские казаки даже со времен Богдана Хмельниц­кого. Они заменили писаные польские законы, как не отве­чающие духу малороссов, «здравыми рассуждениями и вве­денными обыкновениями». Именно обычай, заменяющий писаные законы, считался гарантией прочных порядков в Запорожье; он признавался русским правительством, начи­ная временем Алексея Тишайшего и кончая веком Екатери­ны II, когда Сечь прекратила свое существование.

Наказания и казни у запорожцев зависели от рода пре­ступлений, совершенным тем или иным лицом. Самая страш­ная казнь полагалась за убийство своего товарища - убий­цу укладывали в гроб вместе с убитым и закапывали в зем­лю; иногда убийцу как храброго воина и доброго казака миловали, заменяя казнь штрафом. Однако самым популяр­ным видом казни было забивание киями у позорного столба, к этому приговаривались те, кто совершил воровство или скрыл ворованные вещи, позволил себе прелюбодеяние, со­домский грех, учинил побои, насилия, дезертирство. Наря­ду с этим запорожцы за «великое» воровство или другое преступление практиковали шибеницю (виселицу) и желез­ный гак. Согласно преданию, от шибеницы, по запорожско­му обычаю, можно было избавиться в случае, если какая-нибудь девушка изъявляла желание выйти замуж за пре­ступника. Любопытно, что приговор производился не пала­чами, ибо таковых в Запорожской Сечи не было, а самими преступниками в отношении друг к другу. Иногда ненавист­ного всем казакам человека бросали в воду.

Весьма редко запорожцы прибегали к сажанию преступника на кол, об этом говорится в глубоких преданиях; зато пол­яки часто к этому виду казни обращались. Когда поляки возводили на кол запорожцев, то они, сидя на них, издева­лись над ляхам, прося у них потянуть люльки и потом, покуривши, обводили своих жестоких врагов мутными глаза­ми, плевали им «межи-очи», проклинали католическую веру и спокойно умирали «столбовою смертью», как свидетель­ствуют народные предания. Интересно, что сажание на кол - распространенная казнь на Востоке, она характеризует жестокие нравы, присущие тому беспощадному и кровавому времени.

Запорожская Сечь представляла собою казацкую респуб­лику со своими нравами и суровыми требованиями; в нее принимали отважных, мужественных и ловких, независимо от национальности и социального статуса - в ней были рус­ские, поляки, цыгане, литовцы, свободные и крепостные. П.Мериме пишет, что вступивший в ряды запорожского вой­ска «становился привилегированным человеком, и каждый запорожец готов был защищать с оружием в руках своего названого брата, если тот не ладил с законом» (29, 119). Запорожские казаки исповедовали православие, их священ­ники освящали челны, на которых запорожцы делали набе­ги на крымские и турецкие города, и отпускали грехи от­правлявшимся в поход. В этих культовых отправлениях ощущалась добрая часть мусульманских и языческих обыча­ев. Сичевики верили в привидения, проклятья и иную чер­товщину; они стойко защищали свою веру и готовы были терпеть муки за православие, хотя и не знали, чем оно отли­чается от других верований.

До нашего времени сведения о жизни запорожских казаков, их нравах и обычаях дошли в исторических песнях и преда­ниях. Именно исторические песни позволили Гоголю схва­тить суть жизни запорожских казаков. В своих знаменитых «Арабесках» он пишет: «Песни малороссийские могут вполне назваться историческими, потому что они не отрываются ни на миг от жизни и всегда верны тогдашней минуте и тогдаш­нему состоянию чувств. Везде проникает их, везде в них ды­шит эта широкая воля казацкой жизни. Везде видна та сила, радость, могущество, какою козак бросает тишину и беспеч­ность жизни домовитой, чтобы вдаться во всю поэзию битв, опасностей и разгульного пиршества с товарищами. Ни чер­нобровая подруга, пылающая свежестью, с карими очами, с ослепительным блеском зубов, вся преданная любови, удер­живающая за стремя коня его, ни престарелая мать, разли­вающаяся как ручей слезами, которой всем существованием завладело одно материнское чувство, ^- ничто не в силах удержать его. Упрямый, непреклонный, он спешит в степи, в вольницу товарищей. Его жену, мать, сестру, братьев - все заменяет ватага гульливых рыцарей набегов. Узы этого братства для него выше всего, сильнее любви. Сверкает Чер­ное море; вся чудесная, неизмеримая степь от Тамана до Ду­ная - дикий океан цветов, колышется одним налетом ветра; в беспредельной глубине неба тонут лебеди и журавли; уми­рающий козак лежит среди этой свежести девственной при­роды и собирает все силы, чтобы, не умереть не взглянув еще раз на своих товарищей.

То ще добре козацька голова знала,

Що без вийска козацкого не вмирала.

Увидевши их, он насыщается и умирает. Выступает ли козацкое войско в поход с тишиною и повиновением; извер­гает ли из самопалов потоп дыма и пуль; кружает ли вольно мед, вино; описывается ли ужасная казнь гетмана, от кото­рой дыбом подымается волос, мщение ли козаков, вид ли убитого козака, с широко раскинутыми руками на траве, с разметанным чубом, клекты ли орлов, спорящих о том, кому из них выдрать козацкие очи: все это живет в песнях и оки­нуто смелыми красками» (65, 266-267). Так поэтически изображает Гоголь казацкую жизнь запорожцев и ее отобра­жение в певучих и прекрасных малороссийских песнях.

Необходимо заметить, что запорожцы не одни вели борь­бу с татарам и турками, их боевыми союзниками были дон­ские казаки. В монографии «История Дона» указывается, что «их связывало единство происхождения и общность ис­торических судеб, определивших особенности общественно­го строя и быта» (107, 137). Ведь само существование донс­ких и запорожских казаков в немалой мере зависело от дей­ственности их борьбы с мусульманскими соседями. Поэтому они помогали друг другу в защите своих земель, особенно в устраивании походов татар и турков. «У нас де, - говорили донские казаки, - с запороскими черкасы приговор учинен таков: как приходу откуда чает таких ... людей многих на Дон или в Запороги, и запороским черкасом на Дону нам помогать, а нам, донским казакам, помогать запороским чер­касом» (256, 328).

В настоящее время принято считать началом возникнове­ния донского казачества первую половину XVI столетия, как процесс превращения его в сословие. Войско Донское управ­лялось Войсковым Кругом, состоявшим из всех казаков-во­инов; они же, как известно, с юношеских лет до глубокой старости держали в. руках оружие. Е.П.Савельев обращает внимание на то, что «казаки были народ прямолинейный и рыцарски гордый, лишних слов не любили и дела в Кругу решали скоро и справедливо» (236, 367), подобно запорожс­ким друзьям-казакам. Все рассматриваемые дела решались, исходя из старого казачьего народного права, а именно: по большинству голосов, причем каждое решение в качестве осно­вания имело одну из евангельских заповедей. Так, в войсковой грамоте 1687 года говорится: «...и били челом великому госу­дарю и нам, всему Великому Войску Донскому, в Кругу вы, атаманы-молодцы... а в челобитье своем сказали, чтоб нам, Войску Донскому, правд ваших (свидетелей) допросить... И мы, атаманы-молодцы, правд в Кругу допрашивали по еван­гельской заповеди Господней... И мы, атаманы-молодцы, приговорили всем Войском...»

XVII столетие было временем расцвета казачьих вольнос­тей, когда, по словам казаков, «все земли нашему казачьему житью завидовали» (107, 119). Тогда особой отличительной чертой организации власти и управления в войске Донском был его демократизм. Это зафиксировано Г.Котошихиным, который писал, что «дана им (казакам - В.П.) на Дону жить воля своя, и начальных людей меж себя атаманов и иных избирают, и судятца во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу» (131, 135). Донские казаки с гордостью го­ворили о своей свободе и равенстве; последнее проявлялось, как и у запорожцев, в частности, в том, что все добытое в походах богатство делилось поровну между всеми казаками.

На войсковом Кругу решали вопросы, относящиеся ко всему Войску: выборы войскового атамана, есаулов, войско­вых писарей, духовенства войскового собора, прием в каза­ки, объявлялись походы, принимали царских послов и цар­ское жалованье, рассматривали преступления против веры, против всего войска и т. д. «Высшим наказанием, например, за измену, предательство и проч., была смертная казнь - «в куль да в воду». За другие преступления сажали в воду, били, забивали в колодки и т. п.» (236, 368).

Условия жизни, полной опасности, когда легко можно было потерять голову в бою с басурманами или попасть в плен, выработали у донских казаков веселый нрав, неподра­жаемую хитрость и ум, способность мгновенно ориентиро­ваться в обстановке, переносить тяжелые лишения, стойкость и верность друг другу. Неотъемлемой чертой их нравов была беспощадная месть врагу, постоянно притеснявшему дон­ских казаков и других православных.

Донских казаков отличала необычайная смелость и отва­га, что проявлялось не только в конных сражениях, но и в морских походах. В легких стругах, вмещавших от 30 до 80 человек, с обшитыми камышом бортами, без компаса, в бури, грозы и морские туманы пускались они в Азовское и Кас­пийское моря, громили прибрежные города вплоть до Фарабада и Стамбула. В ходе этих смелых и дерзких операций донские казаки освобождали своих, взятых в полон, брать­ев-христиан, вступали в бой с прекрасно вооруженными ту­рецкими кораблями и брали их на абордаж. Они приводили в трепет грозных и непобедимых турецких султанов в их собственной столице - Стамбуле.

Соль и оружие, серебро и золото, ткани и драгоценные камни, прекрасные черноокие пленницы доставались им в добычу. «В схватках и битвах казаки были беспощадны и жестоки, - пишет Е.Савельев, - они мстили туркам и крымцам за бесчеловечное обращение и угнетение христиан, за страдание своих пленных братьев-казаков, за вероломство и за несоблюдение мирных договоров. «Казак поклянется ду­шою христианскою и стоит на своем, а турок поклянется душою магометскою и солжет», - говорили казаки. Стоя твердо друг за друга, «все за одного и один за всех», за свое древнее казачье братство, казаки были неподкупны; преда­тельств среди них, среди природных казаков, не было. По­павшие в плен тайн своего братства не выдавали и умирали под пытками смертью мучеников-героев». (236, 370-371).

Все эти нравы донского казачества очень ярко прояви­лись в знаменитом азовском «сиденье», когда 6000 казакам пришлось защищать Азов от 250 000-тысячной турецкой ар­мии. В первый день осады 24 июня 1641 года турки предло­жили казакам сдать крепость без боя, ибо помощи от мос­ковского царя не будет и устоять против их превосходящих сил невозможно, причем они обещали выплатить 42 000 чер­вонцев. На это донцы гордо ответили: «Сами волею своею взяли мы Азов; сами и отстаивать его будем; помощи, кроме Бога, ни от кого не ожидаем; прельщений ваших не слушаем и хотя не орем, и не сеем, но также, как птицы небесные, сыты бываем. Жен же красных и серебро и злато емлем мы у вас за морем, что и вам ведомо. Будем и впредь также промышлять; и не словами, а саблями готовы принять вас, незваных гостей.» (236, 371). В этой изнурительной и крова­вой осаде, когда казаков пало на поле боя около половины, а турок до 50 000 человек, когда храбрые защитники города решили все, до одного человека, умереть, но не сдаваться, не было ни одного предательства или попытки измены. Ка­заки на протяжении XVI и XVII веков войны с турками и татарами предателей не знали; перебежчиков и выкрестов держали под присмотром, им они не доверяли.

Насколько донские казаки были беспощадными и жесто­кими в походах и сражениях с басурманами, настолько они были просты, радушны и гостеприимны в обыденной жизни. Накормить и напоить вином гостя считалось священной обя­занностью; донцы были привязаны друг к другу, как братья, делясь между собой последней крохой хлеба, презирали во­ровство. Они очень отрицательно относились к трусости, а самыми первейшими добродетелями считали целомудрие и храбрость. В походах, пограничных городках и на кордонах казаки вели холостой образ жизни и строго соблюдали свое целомудрие. «Развратников, как давшие обет целомудрия, холостые казаки в своей среде не терпели, - замечает Е.Са­вельев. - Развратники наказывались смертью. Ермак тре­бовал от своих сподвижников полного целомудрия. Степан Разин на Волге велел бросить в воду казака и бабу за нару­шение целомудрия, а когда ему самому напомнили 6 том же, то он бросил в Волгу пленную персидскую княжну» (236, 374). По казацкому обычаю, «казак в поле» за отношения с бабой подвергался смертной казни; «в куль да в воду», при­том вместе с бабой, если она поймана, и вдобавок - с котом, который бы их царапал в куле.

С незапамятных времен брак на Дону в станицах заключался в соответствии со следующей церемонией: желающие всту­пить в брак в сопровождении родственников являлись на майдан, где уже собрался круг. Жених спрашивал невесту «люб ли он ей?»; после утвердительного ответа, в свою оче­редь, невеста тоже спрашивала жениха «люба ли она ему?» и получив утвердительный ответ, кланялась жениху в ноги, что было знаком подчинения. После этого атаман и старши­ны вставали со своих мест и поздравляли молодых словами «в добрый час». Данная традиция была настолько сильна, что и после венчания в церкви необходимость совершения церемонии на майдане не отпала. Власть мужа над женой в XVI и XVII веках была неограниченной, что объясняется влиянием Востока.

Брак не всегда был прочен; развод осуществлялся с та­кой же легкостью - надоевшую жену муж ведет на майдан и говорит атаману и старшинам, что она ему была люба и хорошо выполняла домашние обязанности, но теперь она не нужна, и слегка отталкивал ее от себя. В это время желаю­щий взять разведенную в жены подходил к ней и покрывал ее полой своего казакина; таким образом брак оказывался совершенным и снималось бесчестье с разведенной. Священ­ник Пивоваров в своих записках, относящихся к 20-40-м годам прошлого столетия, указывает на существование этого обряда в его время (236, 271). Неудивительно, что донские казаки женились четыре, пять и более раз.

Вместе с тем казаки высоко ценили семейную жизнь, к женатым относились с большим уважением. Уличенных в прелюбодеянии сажали в старые времена на железные шей­ные цепи. Потом нравы несколько изменились - на цепь уже не сажали, но пороли. В «Тихом Доне» М.Шолохова отец предупреждает Григория Мелехова, чтобы тот не бало­вал с женой соседа, иначе он его запорет (312, 35).

Девушки-казачки в станицах пользовались полной свобо­дой, они росли вместе со своими будущими мужьями. Чистота нравов в казачьей общине, которая вся следила за нравствен­ным поведением молодежи, была достойна лучших времен Рима, где для этого выбирались из самых благонадежных граждан особые цензоры. Не лишне заметить, что под влия­нием московских нравов в столице донского казачества над дочерьми домовитых казаков и старшин был учрежден за благонравием особый надзор. В конце XVII века затворни­ческая жизнь этих девушек ослабла; к чести донских каза­чек следует отнести их заботливость о чистоте жилища и опрятности одежды.

Для нравов донских казаков испокон веков было харак­терным почитание старших; молодые не имели права садить­ся в присутствии стариков. Испытанные в боях старики обу­чали молодых казаков военным хитростям и упражнениям. Благодаря им многие казаки могли на значительном рассто­янии пулей выбить монету, зажатую между пальцев, не за­дев руки.

Нравы донских казаков, в основном, не претерпели зна­чительных изменений после того, как их земли были вклю­чены в состав Российской империи. Благодаря высоким нра­вам казачество представляло собою первоклассную боевую силу, всегда подготовленную и дисциплинированную. Пре­красные нравственные качества донского казачества прояви­лись, например, в Отечественной войне 1812 года. Войска казачьи под предводительством знаменитого атамана М.И.Платова значительно способствовали разгрому фран­цузской армии.

Казаки, разгромившие полчища Наполеона, достойно вели себя и за границей. М.Пыляев рассказывает о ставшем зна­менитостью донском казаке Зеленухине, награжденном Ге­оргиевским крестом и многими медалями. Он прибыл в Лон­дон к царскому посланнику графу Ливену; англичане встре­тили участника Отечественной войны восторженными воз­гласами, старались поздороваться с ним за руку, давали ему разные подарки. От денег он отказался, говоря: «Наш ба­тюшка царь наделил нас всем, мы ни в чем не нуждаемся, сами в состоянии помогать бедным. Спасибо за ласку вашу!» Эти слова Зеленухина были приведены всеми английскими газетами, и никто после этого не предлагал ему денег. Он отказался принять от принца-регента даже тысячу фунтов стерлингов, или 24 тысячи рублей на ассигнации (219, 211). Такой пример бескорыстия привел в совершенное изумление всю английскую нацию.

Понятно, что тенденция к облагораживанию нравов в Рос­сийской империи не обошла стороной и некоторые из жесто­ких и суровых нравов донского казачества. Так, за убийство уже не карали, как в старину, смертной казнью; приговор выносил суд. В «Тихом Доне» дед Григория Мелехова за то, что шашкой развалил до пояса одностаничника Люшню, был осужден на каторгу, где и пробыл 12 лет (312, 31).

Следует обратить внимание на то, что казаки не только служили отечеству, но и многие молодые казаки, начиная с середины XIX века, поступали в высшие учебные заведения - университеты и политехникумы. Как всегда и везде, в выс­шую школу шли наиболее способные и талантливые люди. Из казаков вышло значительное число профессоров, врачей, архитекторов, художников, учителей, священников.и др. Их деятельность была направлена на то, чтобы поднять уровень культуры как на Дону, так и в России, чему способствовали строгие и прекрасные нравы донского казачества.

М.К.Морозова в своих воспоминаниях высоко отзывает­ся о В.И.Сафонове - видной музыкальной фигуре Москвы дореволюционного времени, директоре консерватории и ди­рижере симфонических концертов: «И.по своему музыкаль­ному дарованию - как пианист и дирижер - и по своему характеру, по своей энергии и работоспособности, он был человеком, действительно, выдающимся. Кроме того, благо­даря своему воспитанию, знанию языков, ораторским способностям, он имел широкий размах, умел представитель­ствовать, умел привлекать людей, иметь влияние» (174, 101). В.И.Сафонов происходил их казацкой семьи, его отец был ге­нералом казачьего войска, что наложило отпечаток на его лич­ность: нрава он был веселого, крутого, неукротимого, деспо­тичного, что способствовало его неустанной и бурной деятель­ности на поприще культурной жизни Российской империи.

В качестве другого яркого примера можно привести клас­сическую гимназию в Новочеркасске, где получил образова­ние один из крупнейших мыслителей XX столетия А.Ф.Ло­сев. В ней были прекрасные педагоги, в ней читали Эсхила, Софокла, Еврипида, Данте, «Фауста» Гете, Байрона. По воспоминанию А.Ф.Лосева, инспектор гимназии разрешил ему «беспрепятственно посещать театр, где гимназист пере­видал весь классический репертуар (Шекспир, Шиллер, Ибсен, Метерлинк, Чехов) в исполнении известных актеров, гастролировавших в провинции» (154, 5). Он вырос в ат­мосфере чистых и замечательных нравов донского каза­чества, что, очевидно, позволило ему на протяжении 70-ти лет творчества последовательно и целеустремленно разраба­тывать кардинальные мировоззренческие проблемы (доста­точно, вспомнить такой его фундаментальный труд, как «Философия имени»).

И наконец, следует подчеркнуть, что во время падения царской власти, развала правительственного механизма, ре­волюционного хаоса, беззакония и террора особенно про­явились высокие, нравственные качества донского казачества. В казачьих областях во время революции соблюдался полный порядок, жизнь протекала спокойно, права личнос­ти были ограждены.