Раздел 13. В рабоче-мастеровой среде

В наше время достаточно широко распространено пред­ставление о том, что нравы рабочих и мастеровых в им­ператорской России были грубыми, жестокими, что в рабочей и мастеровой среде господствовали пьянство и мордобитие, что это, по сути, нравы люмпенов, подонков общества. В немалой степени утверждению такого рода представления способствова­ли произведения А.М.Горького, в частности, его роман «Мать». Однако в действительности это не так, ибо историческая реаль­ность не укладывается в идеологические схемы того или иного писателя, тем более если они служат определенной цели - показать изначальную порочность нашего народа, в том числе и слоя мастеровых и рабочих. Что за этим стоит, объяснять, очевидно, не стоит и так все ясно - использовать интеллекту­альные и материальные ресурсы нашего отечества в интересах западного мира. Вот почему необходимо показать реальную картину нравов рабоче-мастеровой среды в истории нашего многострадального отечества на протяжении почти трех веков. Мастеровые издавна пользовались на Руси почетом и ува­жением за их нравственные качества, за создание произведе­ний, выступающих образцами искусства для последующих по­колений (здесь имеется в виду ювелирное, живописное, фар­форовое, оружейное, строительное и пр. дело). Нравы мас­теровых, их высокое умение не только воплощались в жиз­ни общества, но и оказывали заметное влияние в силу ду­ховности на окружающих. Понятно, что именно крестьян­ская община была своего рода «колыбелью» формирования русских мастеровых, которые объединялись в артели.

В своей книге «Русский труд» О.Платонов так пишет об этом поистине удивительном феномене русской истории: «Рус­ская артель была добровольным товариществом совершенно равноправных работников, призванным на основе взаимопомо­щи и взаимовыручки решать практически любые хозяйствен­ные и производственные задачи. Объединение людей в артель не только не ограничивало дух самостоятельности и предпри­имчивости каждого артельщика, а, напротив, поощряло его. Мало того - артель удивительным образом позволяла соче­тать склонность русского человека к самостоятельному и даже обособленному труду с коллективными усилиями» (205, 55). Русская артель находится в кровном родстве с общиной, в на­родной жизни они неразрывно переплетались между собой; следовательно, нравы мастеровых существенно не отличались от нравственных качеств русского крестьянина, хотя и имели свои особенности.

При рассмотрении нравов мастеровых-артельщиков необхо­димо учитывать замечание исследователя артели М.Слобожанина, что «артельная система есть не классовая, а общечелове­ческая система, форма же проявления ее - артель - есть союз личностей» (249, 69). В артели русский человек не просто при­лагал свой труд, а имел возможность выявить свои творческие, духовные и физические способности; здесь отнюдь не господ­ствовало примитивное равенство, некая уравниловка - все имели равное право выразить свои способности и получить доход по труду[22].

Для русской артели характерна круговая порука, т.е. каждый член артели был солидарен со всеми, он ручался за всех, все же несли ответственность за каждого в отдельности (этот принцип, как мы видели выше был присущ и казачеству, он в значительной степени определял нравы артельщиков). В дошедших до нас исторических памятниках, договорах с арте­лями, в конце подчеркивается ответственность за ущерб и убыт­ки, нанесенные артелью, тех, «кто будет в лицах» (314, т. II, 184), т.е. каждого участника артели.

Артелью, считает, И.Прыжов, называется братство, кото­рое устроилось для какого-нибудь общего дела. Русская артель представляет собой своего рода семью: «Артель - своя семья»; про большую семью же говорят: «Экая артель». Главное в ар­тели - это товарищеская взаимопомощь и общее согласие: «Артельная кашица гуще живет», «Одному и у каши не спо­ро», «В семье и каша гуще». Вот почему, по справедливому замечанию И.Прыжова, у русского человека большое скопле­ние людей получает смысл артели: «Народ по улицам артеля­ми бродит» (215, 175). Можно сказать, что артель является самоуправляемым трудовым коллективом, во главе которого находится атаман, или староста, чья твердая воля не подавляет самостоятельности членов артельного товарищества.

Побывавший в конце XIX столетия в России Г.Шульц-Ге-верниц обращает внимание на принципиальные отличия рус­ской артели от западноевропейских промышленно-ремесленных объединений. Если западноевропейские ремесленные объеди­нения основаны на индивидуалистических началах, подчерки­вает он, то русские артели охватывают всего человека, связы­вая его с остальными членами артели, заказчиками и государст­вом круговой порукой (313, 123-124). Еще одним важным от­личием русской артели от западного кооперативного движения является то, что она во главу угла ставит не только материаль­ный интерес, но и духовно-нравственные потребности индивида, т.е. стремится найти гармонию между материальным и духов­ным, что оказывает огромное влияние на нравы артельщиков. Не случайно многие исследователи указывают на нравственный характер артелей, чье развитие стимулировалось не столько погоней за прибылью, сколько более высокими духовно-нрав­ственными «соображениями взаимопомощи, взаимоподдержки, справедливости в распределении благ, древней склонности к самоуправлению и трудовой демократии» (205, 58).

Именно равноправие, справедливое вознаграждение, това­рищеская поддержка как нравы присус ие артели привлекали в нее русского человека. Тем более эта тяга имела значимость во времена царствования Михаила Романова, когда «начали появляться случаи продажи крестьян без земли - мастеровых или рабочих» (82, 25). По мнению русского человека, артель, подобно общине, представляет собою великую силу - «ар­телью города берут». Артельный характер жизни, в основе которого лежат общинные начала, имел самые разнообразные формы и названия - складчины (их мы отмечали в разделе «Офицерская корпорация»), братства (религиозные объедине­ния, о чьей благотворительной деятельности шла речь выше), ватаги (у казаков), дружины, товарищества и собственно арте­ли. Широкое распространение артели среди русского народа вытекает из того, что артельные формы жизни исходят из соот­ветствия их народному духу. Следует иметь в виду то «соответ­ствие основных начал нравственности и справедливости, зало­женных в артели, духу народа и то непосредственное участие народных масс в артельном строительстве, которое сделало артели действительно русскими бытовыми, чисто народными союзными организациями (249, 14).

С высокими нравами связано и качество выполненных ра­бот, о чем свидетельствует, например, возведенная в конце XVII века артелью каменного дела колокольня Пафнутьево-Боровского монастыря, расположенного в ста километрах юго-запад­нее Москвы. Эта колокольня, сооруженная на деньги князя К.Щербатова, представляет собой красивое здание. Она пос­тавлена на подклете «восьмериком на четверике», прямоуголь­ная в плане, трехъярусная. Ее украшают узорчатые карнизы, полуколонны, каменные наличники, бочечки и ширинки; она четырежды опоясана цветными изразцами кудесника Степана Полубеса. Колокольня завершается двухъярусным восьмигран­ником звона, который увенчан также восьмигранными шейка­ми с куполом и крестом. В целом, сооружение представляет собою пример русской красоты и в связи с этим возникает воп­рос об именах строителей.

Свет на это проливает обнаруженная недавно в Централь­ном государственном архиве древних актов «подрядная запись». В этом документе отражено два существенных и характерных момента - «показано, кто строил, кто так красиво и добротно сложил камень к камню, и как строил, условия подряда, усло­вия, при которых с давних времен создавалось взаимовлияние экономики и нравственности» (7, 178). Оказывается строили колокольню двадцать шесть мастеров каменного дела - Сте­пан Григорьев, Василий Петров, Артемий Прокофьев, Григо­рий Ферапонтов, Алексей Иванов и другие. В «подрядной за­писи» говорится от их имени, что «поручились семы друг по друге круговою порукою и дали мы на себя сию запись Боров­ского уезда Пафнутьева монастыря архимандриту Феофану да келарю старцу Пафнотию з братией в том, что подрядились мы подрядчики и каменщики, в том Пафнутьеве монастыре сде­лать колокольню каменную...» (7, 181). Именно эта артель каменных дел мастеров отразила в камне свой принцип рабо­ты: «Делать самым добрым мастерством!»

Разумеется в этой «подрядной записи» имеется и пункт о том, что мастерам полагается выдать наперед «вина ведро...»; это тоже характеризует нравы мастеров. Однако дальше огова­ривается условие такого характера: «...самым добрым мастер­ством не сделаем... или учнем пить и бражничать, или за каким дурном ходить... кто нас в лицах будет, взять им, архимандри­ту Феофану и келарю старцу Пафнотию з братией по сей запи­си за неустойку двести рубле» денег» (7, 182). Как видно из данного документа делать работу некачественно либо пить и бражничать мастерам каменных дел весьма невыгодно - ведь придется платить неустойку в 200 рублей (это в два раза больше того, что они заработают). Да и платить придется, если не им самим, то их детям; отсюда и дисциплина, и качество, и сдер­жанность в винном питие!

В допетровской России промышленность носила домашний характер, ибо вся страна обходилась собственным производ­ством и иногда пользовалась изделиями соседей. Хозяйство в основном носило натуральный характер, каждая семья удов­летворяла в большинстве случаев свои потребности сама. Толь­ко некоторые виды производства осуществлялись артелями и лицами казенного найма. В.Ключевский пишет, что тогда «меж­ду служилым классом и посадским населением стояли служи­лые люди «меньших чинов», служившие не по отечеству, на­следственно, а по прибору, по казенному найму; это были ка­зенные кузнецы и плотники, воротники, пушкари и затинщики, состоявшие при крепостях и крепостной артиллерии; они примыкали к служилому классу, неся военно-ремесленную служ­бу, но близко стояли к посадскому населению, из которого обыкновенно набирались, и занимались городскими промыс­лами, не неся посадского тягла» - (121, т. III, 147). Понятно, что слоя рабочих в допетровском государстве еще не существова­ло, он только зарождался, его предтечей служили сосредотачи­вавшиеся в слободах мастеровые люди и мелкие ремесленники. При Алексее Тишайшем правительство поощряло развитие за­водов - железоделательный завод Виниуса в Туле, часовой, стеклянные заводы в Москве, поташное производство в Муро­ме, шелковые, полотняные и суконные фабрики и т.д.

С этих заводов и фабрик не брали никаких податей, к ним приписывали целые деревни, чтобы обеспечить их рабочими и некоторым количеством денег для начала. Иностранцы-хозяе­ва заводов обязывались нанимать всяких людей «по доброте, а не в неволю», тесноты и обид никому не чинить и промыслов ни у кого не отнимать. «Все эти фабрики и заводы, за исключе­нием разве тульских заводов Виниуса и Марселиса, - пишет С.Князьков, - были очень невелики и едва ли достигали раз­меров средней руки мастерской нашего времени. Это было еще только зерно, начало промышленности, больше интересные деловые опыты, устраиваемые правительством, чем самое дело» (124, 305). Характерной чертой такого рода промышленности допетровской державы является то, что опа представляла со­бою мелкое производство и что московский купец предпочитал скупать продукты труда мелкого производителя и держать его в полной зависимости, «не обращая его в наемного рабочего», - отмечает М.Туган-Барановский (272, И), т.е. тогда практи­чески не существовало фабричного производства и соответствен­но - фабричного рабочего.

И только при Петре Великом в России возникло крупное производство; после его смерти насчитывалось уже 233 казен­ных и частных фабрик и заводов. Петровские фабрики и заво­ды такое же создание великого реформатора, как и преобразо­вание внутреннего административного устройства государства, новая организация армии, распространение начал европейской культуры в высших слоях общества и вообще европеизация России. Однако созданная им крупная промышленность, счи­тает М.Туган-Барановский, не была капиталистической, ибо она не основана на наемном труде - отсутствовал класс сво­бодных рабочих (272, 23).

Сама жизнь поставила проблему нужных рабочих рук для фабрик и заводов; поэтому при их учреждении владельцам давалось право свободно нанимать русских и иноземных мас­теров и учеников, «платить им за труды достойную плату». Иногда к фабрике приписывались целые села, но в большин­стве случаев фабриканты и заводчики должны были сами при­искивать себе рабочих путем найма и в основном на фабрику приходил всякий сброд. В силу существующих обстоятельств «главным контингентом фабричных рабочих были беглые кре­постные и казенные люди» (272, 24). И все равно рабочих рук не хватало, поэтому Петром Великим был издан ряд указов, в соответствии с которыми на горных и железноделательных за­водах организовывались школы, куда набирали грамотных солдатских, подъяческих и поповских детей, а на фабрики посылали женщин, виновных в разных проступках. Последу­ющими указами 1736, 1753,1762 и 1771 годов велено отдавать на фабрики бродяг, нищих и публичных женщин (209, т. V, 3313; т. VI, 3808; т. XV, 11485; т. XIX, 13664). На фабриках, например, Петербурга в 1762 году были распределены забран­ные полицией праздношатающиеся и способные к труду сол­датские, матросские и других служилых людей жены.

Таким образом, котингент фабричных рабочих состоял из самых разнообразных социальных элементов: беглые крепост­ные, бродяги, нищие, публичные женщины, преступники. В отличие от западноевропейских мануфактур, получивших пре­красно обученных рабочих из бывших ремесленников, россий­ским фабрикам даже необученных рабочих негде было взять, и поэтому прибегали к вышеописанным полицейским мерам. В таких условиях пришлось перейти к принудительному крепост­ному труду, и фабрика приняла характер рабочего дома, в котором порядок поддерживался суровой дисциплиной, а по­ощрением к труду служили телесные наказания.

Жизнь рабочих на фабриках XVIII века представляла со­бой мучительное существование с грубыми и жестокими нрава­ми. По указу императрицы Анны Иоанновны фабриканты и заводчики получили право наказывать своих крепостных рабо­чих «домашним порядком», а также и отправлять их в Ком-. мерц-коллегию «для ссылки в дальние города или на Камчатку на работу, чтоб другим был страх». В случае бегства мастеро­вых с фабрики воеводы должны были их ловить и по учинении наказания отсылать обратно на фабрику (209, т. IX, 6858). Понятно, что эти отданные в неволю рабочие (посессионные крестьяне) не выдерживали тяжесть угнетения и оказывали сопротивление. Уже вскоре после появления посессионных крестьян, в 1752 году, на парусной и бумажной фабрике Гон­чарова, в Малоярославском уезде, произошел бунт, причем возмутившиеся крестьяне разбили высланную против них во­инскую команду и отняли у нее пушки. Но после того прислан­ные вновь три пехотных полка с артиллерией одержали верх и «привели крестьян к покорности» (310, 308). На фабриках порядок управления и нравы напоминали обращение с тюрем­ными арестантами.

Нет ничего удивительного, что фабричные рабочие подава­ли жалобы Екатерине II, Павлу I, Александру I, Николаю I, за что многих из них подвергали битью плетьми, некоторых ссылали в Сибирь и отдавали в солдаты. Неповиновение рабо­чих владельцам было обычным на посессионных фабриках, возникали волнения, и в итоге посессионные фабрики в сере­дине прошлого века были ликвидированы, более выгодными оказались формы труда, связанные со свободными рабочими. Интересно, что ликвидация крепостного права, а следователь­но и вотчинной фабрики, привела в тому, что рабочие целыми массами бросали заводы и переселялись в другие губернии. «Бывших заводских рабочих так тянуло бросить постылые за­воды, что усадьбы, дома и огороды продавались совершенно за бесценок, а иногда и отдавались задаром» (272, 245). Заводы внезапно лишились весьма значительной части рабочих рук, заменить же на Урале ушедших рабочих новыми было невоз­можно, что привело к сильному сокращению производства. Вот яркий пример влияния нравственности и прежде всего жесто­ких и грубых нравов на экономику!

О том, какие нравы господствовали в среде фабричных рабо­чих дореформенной России свидетельствует проект законода­тельства московского генерал-губернатора графа Закревского, регулирующий условия рабочего труда. И хотя этот проект не был утвержден законодательно, генерал-губернатор в конце 40-х годов прошлого века собственной властью ввел содержащиеся в проекте правила для исполнения на фабриках. Прежде всего, данные правила строжайшим образом регулируют всю жизнь рабочего. Рабочие в праздничные дни не имеют права отлучать­ся из своих квартир (если они помещаются в фабричном зда­нии) позже известного часа. Им запрещается принимать у себя на квартире знакомых и родных «ни для ночлега, ни в какое время, которое превосходит краткость обыкновенного свидания».

Далее, рабочим не дозволяется «курить сигареты и папиросы ни во время работ, ни в застольных помещениях и на дворе фабри­ки»; не разрешается «заводить кулачные бои и всякого рода вредные для других игры и шутки, игру в орлянку и в карты на деньги» и даже не дозволяется «употребление бранных и непри­личных слов, под опасением взыскания в пользу доказчика пя­тидесяти копеек серебром и наказания исправительного со сто­роны полиции». По воскресеньям и праздничным дням рабочие должны ходить в церковь, «под опасением штрафа в пользу доказчика пять копеек серебром» (272, 147).

Интересно, что правила Закревского отнюдь не являются лишь историческим курьезом - еще в 80-х годах прошлого века некоторые из них признавались имеющими силу на иных московских фабриках. В отчете фабричного инспектора за 1882-1883 годы отмечается, например, что правило об обяза­тельном посещении рабочими воскресной и праздничной цер­ковной службы, под угрозой штрафа в пользу доносчика, вы­вешено на стенах многих фабрик (271). В то же время правило о штрафе за произнесение бранных слов не прижилось, ибо в силу необразованности рабочих их невозможно удержать от этого, причем бранились они непреднамеренно, а штрафы пре­высили бы всю их зарплату.

В XIX веке фабричных рабочих вербовали, в основном, из крестьян; в первой половине этого столетия по вольному найму трудились государственные и помещичьи крестьяне. Фабрикан­ты предпочитали рабочих из помещичьих крестьян в силу того, что они были более покорными, покладистыми. Немалую роль играло и то, что помещичьи крестьяне находились в полной за­висимости от фабрикантов, уплачивавших за них помещику об­рок. Перед нами особый слой так называемых «кабальных» рабочих - они работали очень плохо, однако их труд обходил­ся весьма дешево, и фабриканты охотно к нему прибегали.

Экономист А.Бутовский следующим образом характеризует нравы кабальных рабочих, зависящие от поистине нечеловечес­ких условий их существования: «Самый дурной род работников составляли крестьяне, отдаваемые внаймы помещиками на чу­жие фабрики и заводы. Сколько ни умеренна иногда плата, взимаемая за подобную ссуду, одна только крайность может побудить предпринимателя к употреблению столь нерадивых и часто развращенных работников. От них нельзя ожидать ника­кого старания, никакого порядка; фабриканту угрожали еже­минутные побеги, воровство, плутовские шашни; мы слышали, что подобные работники, на которых не действуют ни увещева­ния, ни угрозы, часто гуртом оставляли заведения и останавли­вали работы в самые дорогие минуты» (36, 482).

Н.Тургенев в своей книге «Россия и русские» пишет о ка­бальных рабочих, об их бедственном положении, которое было еще хуже, чем ситуация крепостного крестьянина: «Одно из са­мых возмутительных злоупотреблений замечается в белорусских провинциях (Витебской, Могилевской), где крестьяне так не­счастны, что вызывали сострадание даже русских крепостных. В этих провинциях помещики отдавали своих крепостных сот­нями и тысячами подрядчикам, которые исполняли землекоп­ные работы во всех концах империи. Эти бедные люди употреб­ляются, главным образом, на постройку больших дорог и кана­лов. Помещик берет обязательство поставить такое-то количест­во людей по условленной плате, а подрядчик обязуется кормить их во время работы. Правительственные инженеры, наблюдаю­щие за работами, не требуют от подрядчика в пользу этих не­счастных ничего сверх того, что требуется для поддержания их жизни» (242а, 137-138). Иными словами, кабальные рабочие вели полуживотный, полурастительный образ жизни, они су­ществовали на грани выживания, и ясно, какие нравы господ­ствовали в их среде. Именно руками кабальных рабочих были проложены дороги в окрестностях Царского Села.

Отдача на фабрики таких кабальных рабочих практикова­лась и в центральных губерниях Российской империи. Так, на Вознесенской мануфактуре в Дмитриевском уезде (40-е годы XIX века) работало несколько тысяч рабочих, и было выстро­ено семь каменных корпусов, носивших название «кабальных».

Каждый из этих корпусов назывался по фамилии того поме­щика, которому принадлежали размещавшиеся в этом корпусе кабальные рабочие. Понятно, что условия жизни кабальных рабочих толкали их на волнения довольного крупного масшта­ба, например в 1844 году на этой фабрике они были усмирены лишь с помощью вооруженной силы.

Императорское правительство запретило помещикам отда­чу крепостных на заводские работы с заключением договора от имени помещика; в случае нарушения этого закона помещиком кабальный рабочий получал свободу (209, т. XI, 30385). Од­нако помещики легко обходили этот закон, прибегая к окольным путям, например, требуя плату не на свое имя, а на имя сельской общины или семьи рабочего. Другим обходным пу­тем была отдача в кабалу на фабрику преимущественно детей на семилетний срок в качестве учеников. Нередко фабрикан­ты, подобно их английским собратьям, которые получали малолетних рабочих из приходских домов для бедных,получали нужных им детей и из воспитательного дома. Известны возму­тительные жестокости, имевшие при этом место в Англии: по­сылавшиеся фабрикантами агенты набирали живой товар, не считаясь с желаниями детей, и доставляли их по месту назна­чения, где с ними обращались хуже, чем с домашними живот­ными. В английских газетах нередко помещались объявления о том, что там-то можно получить на таких-то условиях столь­ко-то маленьких «белых рабов» (74). И если об ужасах ан­глийских порядков первых десятилетий прошлого века извест­но из-за негодования значительной части английского общест­ва и критики их литературой, то о русских порядках известно очень немного, ведь, как замечает М.Туган-Барановский, «рус­ское общество имело более грубые нравы, а литература под игом цензуры должна была тщательно обходить всякие щекот­ливые вопросы» (272, 81). Можно предположить, что обраще­ние с малолетними рабочими на русских фабриках не очень сильно отличалось от английских фабричных порядков.

С уничтожением крепостного права исчез и слой кабальных рабочих, однако уклад жизни фабричных рабочих в условиях дикого капитализма в пореформенной России нес на себе отпе­чаток кабального труда. Ведь еще в начале прошлого века была высказана мысль о превосходстве нравов крестьянина перед нравами фабричного рабочего: «Зайди в избу мужика: тепло, обуто, одето, хотя и в лаптях. Посмотрите же на фабричного: бледно, бедно, босо, наго, холодно и голодно... Может ли та­кой человек быть счастлив и сохранит ли нравственность? И поневоле предается разврату и злодеянию... Кто из стариков московских не помнит, что у Каменного моста (там была круп­ная суконная фабрика, основанная еще при Петре) ни днем, ни ночью проходу не было; но Екатерина, истребляя гнездо сие, истребила и злодеяние» (172, 221). Но что же принципиально изменилось в жизненном укладе русского фабричного рабоче­го в конце того века? Очевидно, мало что изменилось, иначе не возник бы так называемый рабочий вопрос, характерный вооб­ще для эпохи «первоначального накопления» капитала во всех странах мира, по крайней мере, западного мира.

В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона гово­риться: «Ряд исследований в Западной Европе и у нас в Рос­сии показал, что рабочие классы живут по большей части в очень плохой, с гигиенической точки зрения, обстановке...» К тому следует добавить низкое качество продовольствия, пло­хие товары, которые рабочий вынужден брать, хотя зачастую они ему и не нужны. «Указанные темные стороны в матери­альном положении рабочих классов, - подчеркивается далее в энциклопедическом словаре, - отражаются неблагоприятно и на духовной стороне их жизни. Продолжительный рабочий день, ночной труд, изнурительные работы не дают возможнос­ти посвящать некоторое время умственному развитию, чтению, развлечениям. Особенно печально это отзывается на молодом поколении, работающем в промышленных заведениях; оно не имеет возможности регулярно посещать школу или посещает ее усталым от работы, не занимается домашним чтением и та­ким образом вырастает невежественным и грубым. Совместная работа двух полов, при отсутствии культурных удовольствий, портит нравы, создает кратковременные связи, в результате которых являются дети, лишенные семейной обстановки или даже бросаемые на произвол судьбы. Наконец, указанные ус­ловия труда влияют разлагающим образом на семью, которая теряет влияние на нравственное объединение и развитие ее чле­нов» (318, тт. XXVI, XVII-XIX)

Исследования санитарных врачей Эрисмана, Дементьева, Погожева и других, работавших по поручению московского губернского земства, показали поистине нечеловеческие, ужас­ные условия жизни фабричных рабочих и прежде всего в отно­шении жилища. Из собранных ими в 1880-х годах данных вид­но, что на всех больших фабриках рабочие живут в громадных многоэтажных казармах с центральными коридорами и комна­тами-каморками по сторонам. Эти каморки отделены друг от друга дощатыми, не доходящими до потолка перегородками. В этих клетушках находится часто по две, три, иногда до семи семей, в некоторых же располагаются рабочие-одиночки. «В конце концов, - говорит врач Дементьев, - большая часть каморок, а на многих фабриках и все каморки, превращаются в общие спальни, отличаясь от типических общих спален лишь меньшей величиною» (318, т. XXV). Ни на одной из обследо­ванных в московском округе фабрик не существует никаких норм распределения жильцов по каморкам. Единственным кри-терием расселения служит только физическая возможность вместить еще одну семью или одинокого рабочего.

Для большинства фабрик характерно страшное перенаселе­ние каморок жильцами - на каждого человека в большинстве случаев приходится четыре кубометра воздуха. Устройство спален везде одинаково, редко бывает, когда в каморках имеет­ся что-либо в виде столов и табуреток, данных фабрикой. «Муж­чины, женщины, дети, - отмечает М.Туган-Барановский, - спали вповалку на нарах, без различия пола и возраста, в сы­рых, душных и тесных казармах, иногда в подвалах, иногда в каморках, лишенных света. Но на большинстве фабрик и таких спален не было. Рабочие после 12-, 13- и 14-часовой дневной работы располагались спать тут же, в мастерской, на станках, столах, верстаках, на полу, подложивши под голову какую-нибудь рваную одежду. И это практиковалось нередко в таких мастерских, пребывание в которых, благодаря употреблению различных ядовитых красок и химических веществ, даже в рабочее время было далеко не безопасно!» (272, 322).

В тех же случаях, когда рабочие имели возможность жить в казармах фабрики, нары зачастую были двухъярусными: так что при обычной высоте комнат в 3-4 аршина (аршин равен 0,71 метра - В.П.), верхний ярус отстоит от потолка на 3/4 аршина. Семейные рабочие стараются отделить себя от осталь­ных занавесками, вышиною в полтора аршина или же такого размера тонкими тесовыми перегородками. Понятно, что пере­полненные спальни грязны и плохо вентилируемы; после рабо­чего дня в испорченном воздухе мастерской рабочие сразу же попадают в еще более испорченный воздух фабричных спален. Однако и вольные квартиры фабричных рабочих отнюдь не лучше, о чем свидетельствует следующий типичный пример. В избе из двух комнат, шириной в 7, а длиной в 7 или 6 аршин, с высотою от пола до потолка в 3 1/4 аршина, следовательно, имеющей (за исключением печей) 11,39 кубических сажени (сажень равна трем аршинам или 2,13 метра - В.П.) помеща­лись 4 прядильщика с женами, 17 парней и мальчиков-присучалыциков и ставильщиков, 15 женщин и девушек-банкоброшниц и мотальщиц, а всего, вместе с хозяйкой, 41 человек и на каждого приходилось воздуха по 0,273 кубической сажени. Та­кая же теснота наблюдается и в специальных меблированных для фабричных рабочих комнатах (318, т. XXXV, 212).

Не лучше обстояло дело и в рабочих слободках при фабри­ках, где тяжелая и изнурительная работа, весь уклад жизни калечил духовно и нравственно людей, не говоря уже о физи­ческой стороне дела (смертность среди рабочего класса в поре; форменной России была в два раза выше, нежели в зажиточ­ных сословиях). Нравы рабочей слободки хорошо описаны в известном романе М.Горького «Мать».

«День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно, - пишет М.Горь­кий, - День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаж­дение отдыха, радости дымного кабака и - был доволен.

По праздникам спали до десяти, потом люди солидные и женатые одевались в свое лучшее платье и шли слушать обед­ню, попутно ругая молодежь за ее равнодушие к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова ложились спать до - вечера.

Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы есть, много пили, раздражая желудок острыми ожогами водки.

Вечером лениво гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.

Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали мастеров, - говорили и думали только о том, что свя­зано с работой. Одинокие искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней. Возвращаясь до­мой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков. Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила. Истомленные тру­дом люди пьянели быстро, и во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тре­вожное чувство, люди, из-за пустяков, бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка - убийством.

В отношениях людей всего больше было чувства подстере­гающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечи­мая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью» (68, 68-69). Описанные М.Горьким нравы фабричных рабочих типичны для рабочей среды Западной Европы на определенной стадии развития капитализма; об этом свидетельствуют нравы рабо­чих Англии первой половины прошлого века - этой родины классического капитализма.

Известно, что развитию капитализма в Англии способство­вала пуританская этика, и тем не менее в 40-х годах прошлого столетия Ф.Энгельс, ссылаясь на английские источники, писал о том, что «в массе почти везде наблюдается полное безразли­чие к религии» и рабочие не посещают церковь, что «рабочие много пьют», но считал это вполне естественным в условиях их жизни, принимая во внимание легкость приобретения спиртно­го (160, т. II, 357; т. И, 358-359). По данным П.И.Сумароко­ва, ежедневно в Лондоне насчитывалось до 100 тыс. человек «подгулявших». «Чернь предана пьянству, - писал он, - в шинках жертвуют трудами целой недели, и, отказывая иногда себе в пище, пресыщаются джином до потеряния рассудка». При этом «женский пол также любит крепкие напитки» и на улицах можно встретить пьяных женщин (262, 234), чего в России не наблюдалось.

Журналы того времени приводят сведения о том, что пьян­ство в Англии не уменьшается, а, напротив, растет; многие счи­тали пьянство даже национальным пороком, причем рост пьян­ства связывался с обнищанием английского народа. Отечес­твенный исследователь Н.А.Ерофеев в своей интересной книге «Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских 1825 - 1853 гг.» пишет: «Этому вряд ли следует удивляться, если принять во внимание огромное количество кабаков: так, в Эдинбурге один кабак приходился на каждые 15 семей, а в одном ирландском городке на 800 жителей насчитывалось 88 кабаков» (84, 224). Все это красноречиво свидетельствует о нравах английских рабочих, весьма далеких от распрос­траненных тогда представлений, о высокой нравственности английского народа. Именно западный капитализм по мень­шей мере два-три века осуществлял жесточайшую эксплуата­цию народа, когда множество поколений были перетерты в ато­марную пыль индустриальной машиной.

Понятно, что введение в России западноевропейских пред­принимательских фабрик, что противоречило отечественному общинному укладу жизни, привело к нравам в среде фабрич­ных рабочих, аналогичным нравам английских рабочих, обре­ченных вести скотский образ жизни. Верно замечает О.Плато­нов, что «фабрика, построенная на западноевропейских осно­вах, разрушала не только привычный уклад жизни работни­ков, но и ломала, уродовала самих работников - нарушала жизненный ритм, ослабляла здоровье» (205, 178). Общинные традиции русского народа требовали развития национальных фабричных ассоциаций, господства артельных отношений в про­мышленной сфере. Ведь западная схема прогресса, главным условием какового является замена всех национально-своеоб­разных форм человеческих отношений чистоганом и голой эко­номической рациональностью, отнюдь не является универсаль­ной, и не было необходимости осуществлять ее в России.

Действительная картина нравов в рабоче-мастеровой среде императорской России была весьма многомерной и сложной, ибо кроме нравов, описанных М.Горьким, имелись нравы в среде высококвалифицированных рабочих. Упоминавшиеся выше «Записки очевидцев» петербургской жизни 1890-1910-х годов следующим образом характеризуют нравы знаменитого оружейного завода в Сестрорецке: «Завод был небольшой, но имел прекрасных специалистов, рабочих и инженеров, кото­рые пользовались в городе уважением» (100, 208). Вполне ес­тественно, что уважали рабочих-оружейников за хорошие нравы, а не за пьянство, разврат, драки и невежество. К этому следует добавить нравы артелей, занимавших немалое место в российской промышленной жизни; они существовали на заво­дах и фабриках и обеспечивали стремительное развитие ста­леплавильной промышленности (и других отраслей) в конце XVIII века. Однако ограничение артельных форм и механи­ческое копирование западноевропейских форм организации труда наряду с крепостничеством, ставка на не присущий на­шему сознанию индивидуализм и превращение рабочего в «вин­тик» производства послужили причиной отставания экономи­ки от Запада. Поэтому необходимо видеть картину нравов ра­боче-мастеровой среды Российской империи в ее дифференцированности и многокрасочности, иначе непонятны изящество каслинских изделий художественного литья, благодаря кото­рым Петербург из города-крепости превратился в город-дво­рец, великая сибирская дорога, протяженностью 7,5 тыс. км, большинство старинных домов, до сих пор не нуждающихся в капитальном ремонте и т.д.

Не случайно великий русский ученый-патриот Д.И.Менде­леев считал «ближайшим русским идеалом» общину: «Фабри­ка или завод около каждой почти деревни, в каждой почти помещичьей усадьбе - вот что одно может, по моему крайнему разумению, сделать русский народ богатым, трудолюбивым и образованным. И к постепенному достижению этого идеала я не вижу ни одного существенного препятствия ни в быте наро­дном, ни в общих русских условиях...» (165, 273). Однако наш ученый не увидел отечественных интеллигентов-радика­лов, которые, вопреки мудрой логике Маркса, подчеркиваю­щего самобытность российского развития через общину, с ее крепкими нравами, ввергли страну в пучину бедствий.