Раздел 16. Придворная жизнь: Восток или Запад?

В придворную жизнь императорской России вошли ви­зантийские традиции, связанные с восприятием запад­ных нравов. Известно, что в эпоху крестовых походов про­изошло взаимодействие и смешение византийской и западной. цивилизаций. Однако только избранные слои византийского общества, имеющие непосредственное отношение ко двору им­ператора, восприняли западные нравы, тогда как остальные слои отнеслись к ним негативно. Ш.Диль следующим обра­зом описывает это отношение: «Прежде всего, лишь в избран­ное общество могли проникнуть нравы Запада. Народные массы остались в данном случае совершенно невосприимчи­вы, а равно и греческая церковь. В то время как политики, дипломаты, важные особы, из расчетов или по симпатии, сбли­жались с латинянами, в народе, более их страдавшем от этого насильственного вторжения чужеземцев, от беззастенчивой экс­плуатации итальянских торговцев, в духовенстве, испуганном и скандализованном возможностью сближения с Римом, чув­ствовалось, наоборот, все возраставшее недовольство. Поли­тические опасения, соперничество в торговле, затруднения религиозные - все это, вместе взятое, явилось причиной обос­трения векового несогласия, что сделало еще более неосмыс­ленной и фанатичной закоренелую злобу. Это становится оче­видным, если принять во внимание внезапные вспышки нена­висти, взрывы яростной страсти, вследствие которых визан­тийская чернь не раз набрасывалась на ненавистных латинян, в особенности если вспомнить трагический день 2 мая 1182 года, когда итальянский квартал в Константинополе был пре­дан огню и разграблению возмущенной толпой, когда духов­ные и светские, женщины и дети, старики и даже больные, находившиеся в больницах, были беспощадно преданы смер­ти разъяренной толпой, радостно мстившей в один день за столько лет глухо клокотавшей злобы, темной зависти и не­примиримой ненависти» (77, 238). И в императорской России сложилась подобная ситуация, когда в результате реформ Петра I избранные слои общества восприняли западные нра­вы, русский же народ не впитал их и относился с ненавистью ко всему французскому и немецкому (особенно ярко эта нена­висть проявилась в революции 1917 года и последовавшей за этим гражданской войне).

При дворе монарха развивается и рафинируется культура, элементы которой затем начинают проникать в поры всего общества. Начиная с петровской эпохи, придворная жизнь российского императора многое вбирает в себя из культуры (и нравов) французского двора, задающего моду всей Запад­ной Европе. «Великий век» Людовика XIV, о котором уже шла речь выше, - это XVII век, эпоха барокко с ее культом плоти и ее безумствами. Немецкий историк Э.Фукс пишет: «Стиль барокко - художественное отражение княжеского аб­солютизма, художественная формула величия, позы, предста­вительности. Абсолютизм создал особый стиль дворцовых пос­троек. Дворец уже не крепость, как в Средние века, пробуж­дающая в обитателях чувство безопасности от нападений и неожиданностей, а низведенный на землю Олимп, где все го­ворит о том, что здесь обитают боги. Обширная передняя, огромные залы и галереи. Стены покрыты сверху донизу зер­калами, ослепляющими взоры. Без зеркал не могут обойтись ни поза, ни жажда представительствования. Ничто не должно быть скрываемо: все должно стать выставкой богоподобия - даже сон государя. Сады и парки, окружающие на значитель­ном расстоянии дворец, выстроенный в стиле барокко, - свер­кающие поляны Олимпа, вечно смеющиеся и вечно веселые.

Весна превращена в отягченную плодами осень, зима становит­ся напоенным ароматами летом. Опрокинуты все законы приро­ды, и только воля государя повелевает ею» (296, 13-14).

Стиль барокко фиксирует как бы торжество священной особы монарха - выше его ни в идее, ни на практике никого просто-напросто нет. Вся жизнь его и окружающих его сонма придворных протекает в земном раю со всеми строгими пра­вилами этикета, увеселениями, наслаждениями и удовольстви­ями. Понятно, что на первый план выдвигается чувственность, предполагающая погибельную страсть и плотские наслажде­ния и порождающая мир пленительных иллюзий, где господ­ствует любовь со всеми ее манерностями, изысканностями и прихотливостями. Дворцовая жизнь, по замечанию Мариана Филяра, значительно усилила эротоманию: «Сто пятьдесят лет - между Тридцатилетней войной и Великой француз­ской революцией - были «золотым веком» аристократичес­кой и дворцовой галантности, великих королевских любовниц. Не существовало никаких ограничений полигамии и полианд­рии при королевском дворе и во дворцах аристократии, а те, кто избегал порока, выглядел чудаком или дикарем, отстав­шем от века...» (73, 8). Известно, что датский король поздра­вил Петра I с тем, что тот наконец-то «европеизировался» - завел себе любовницу (это означало, что любовные дела ни­кто не превращал в драматические события).

При дворе царствовали любовницы французских Людови­ков во главе с мадам Помпадур; и хотя они и не занимали трона, подобно Марте Скавронской, но фактически правили Францией. Вполне понятно, что придворная жизнь, полная чувственных удовольствий, была пышной и великолепной. Однако это приводило к расцвету различного рода язв и поро­ков, насаждаемых монархом вполне сознательно. Об этом до­статочно красочно говорится в «Мемуарах» Сен-Симона: «Во всем он (речь идет о Людовике XIV - В.П.) любил пышность, великолепие, изобилие. Из политических соображений эти свои вкусы он сделал правилом и привил их всему двору. Чтобы снискать его благосклонность, следовало без счету тратиться на стол, наряды, выезды, дворцы, безрассудно играть в карты. Это давало возможность обратить на себя внимание. Суть же была в том, чтобы попытаться истощить средства всех предста­вителей общества, в чем он и преуспел, превратив роскошь в достоинство, а для некоторых даже в необходимость, й доведя всех до полной зависимости от его благодеяний, дабы иметь средства к существованию. Кроме того, он тешил свою горды­ню тем, что имеет великолепный двор, при котором происхо­дит всеобщее смешение, стирающее родовые отличия. Единожды нанесенная, эта рана превратилась в язву, изнутри разъедавшую всех, поскольку со двора она немедленно перекинулась на Париж, провинции и армии, и повсюду люди, какое бы место они ни занимали, стали оцениваться по богатству их стола и роскоши: эта язва разъедала всех и каждого, вынуждая тех, чья должность давала возможность воровать, в большин­стве случаев делать это из необходимости увеличивать расхо­ды: наряду со смешением сословий, которое поддерживалось тщеславием и особыми видами короля, эта язва благодаря все­общему безумию все расширялась, и ее бесчисленные последст­вия несут не более и не менее, как всеобщее разорение и беспо­рядок» (243, 200-201). В итоге все закончилось кровавой Ве­ликой Французской революцией, когда революционный тер­рор обезглавил и короля с королевой и многих дворян.

Однако до этого события было еще далеко, к тому же никто из власть предержащих, особенно при дворе «короля-солнца», этим себе голову не забивал. Весь двор во главе с монархом веселился, празднества следовали одно за другим. В качестве примера можно привести грандиозные празднества в Фонтенб­ло, превратившиеся в ежедневное возвеличивание Генриетты Английской со стороны Людовика XIV и двора. «Она царила, на всех балах и повелевала всеми развлечениями, - говорит мадам де Лафайет» - все делалось по ее прихоти, и, казалось, королю доставляло удовольствие только то, что радовало ее. Стояла середина лета. Мадам каждый день отправлялась купаться: она выезжала в карете из-за жары, а возвращалась верхом, в сопровождении роскошно одетых дам с тысячами перьев на голове, окруженная всей придворной молодежью, предводителем которой был король. После ужина садились в легкие коляски и под звуки скрипок совершали ночные про­гулки вокруг канала» (30, 382). Однако прогулка короля со своей милой при свете луны вызывает у него любовный зуд, и он скрывается с Генриеттой в зарослях. Это служит сигналом для всех остальных - молодые придворные выходят из коля­сок и, ведя под руку «источник грядущего удовольствия», скры­ваются в кустах. И вскоре рощи Фонтенбло наполняются не­жными вздохами влюбленных пар, причем такого рода шалос­ти продолжались допоздна. Когда же у короля возникает же­лание отдохнуть, тогда молодые придворные вновь занимают свои места в колясках, и все возвращаются в замок, обменива­ясь при этом сальными шуточками.

«Впрочем, этот двор, имеющий репутацию самого изыскан­ного и изящного в мире, - замечает Ги Бретон, - в основном пробавлялся непристойностями. Вопреки распространенному мнению, дамы и господа - и монарх в их числе - изъясня­лись с грубостью, превосходящей всякое воображение... В проз­вищах, которыми награждали друг друга в Лувре, так же не было ничего аристократического: королеву-мать именовали ста­рухой, мадемуазель де Тонне-Шарант (будущую мадам де Монтеспан) - толстой торговкой требухой, мадам де Вове - кривой Като, мадемуазель де Монтале - потаскухой и т.д.» (30, 383). Сюда следует добавить и то, что на пиршествах ради забавы король Людовик XIV кидал в других хлебные шарики, яблоки и апельсины, позволяя это и в отношении себя. После таких шумных пиршеств придворные обычно выходили в ко­ридор, где и орошали стены, а дамы, как правило, присажива­лись под лестницей и, быстро подобрав юбки, делали свои дела. Никто не испытывал ни тени смущения, всех раздражали толь­ко «ароматные» запахи: их значимость при дворе «короля-солнца» запечатлена в изречении «Пале-Рояль весь провонял мочой» (Принцесса Пфальцская).

И наконец, не лишне заметить, что для придворных нравов характерно доносительство и шпионаж придворных друг за другом. Сен-Симон подчеркивает: «Людовик XIV весьма стре­мился быть точно осведомленным обо всем, что происходит всюду - в общественных местах, частных домах, в свете, о семейных тайнах и любовных связях. Шпионам и доносчикам не было числа. И были они всякого рода: многие не знали, что их доносы доходят до короля, другие это знали, некоторые писали прямо ему и отсылали свои послания тем путем, кото­рый он им сам указал, и эти письма читал только он самолич­но, и притом прежде всех, а имелись и такие, кто лично отчи­тывался перед ним в кабинете, приходя туда с заднего хода» (243, 191). Здесь было широкое поле для различного рода ин­триг - множество людей, часто совершенно безвинно, постра­дало от этого. Ведь король, составив о ком-либо мнение, почти никогда его не менял, что зачастую ломало судьбы пострадав­ших в результате тайного доноса. Такое явление присуще и придворным нравам российских императоров, что прекрасно показано в романе «Гардемарины, вперед!».

Подобно культурной эпохе Людовика XIV, сконцентриро­ванной в Версале и Париже, наиболее яркое воплощение полу­чила японская придворная культура в Киото. «Между ними много общего, - заметил лорд Редесдейл. - Мне кажется воз­можным предположить, что в атмосфере того периода было что-то таинственное, неуловимое, как аромат духов, который ощу­щаешь, но не можешь передать словами: поэтому вполне воз­можно представить Людовика Святого на месте в обстановке целомудренно-аскетической простоты императорского двора в Киото, а какого-нибудь древнего микадо, окруженного придвор­ными аристократами - кугэ, принимающим с королевским ве­личием мантию европейского монарха. Нигде божественность монарха не была столь общепризнанной, как в Японии. Император там был не просто царственной особой - он был божест вом» (344, 201). Великолепие эпохи Людовика XIV можно описать следующим образом: в центре находится «король-солн­це», вокруг которого вращаются сверкающие созвездия в виде рыцарей, министров, полководцев и поэтов, восхваляющих его правление. Аналогичная картина наблюдалась и в Японии XVII столетия, хотя и с одним существенным отличием. «Культура Японии в этот период в некоторой мере рассредоточилась по трем городам: Киото, Осака и Эдо, ее развитию способствовала аристократия как из императорского дворца, так и из ставки сегуна, в то время как во Франции Версаль являлся почти един­ственным и главным источником французской культуры, а Лю­довик XIV оказывал гораздо большее непосредственное влияние на ее развитие, чем какой-либо японский император» (118а, 32).

Однако императорский двор играл немаловажную роль в процветании культуры, в развитии искусства феодального вре­мени. Ведь двор выступал в качестве мецената, а придворные аристократы были благородными покровителями. Художни­ки, архитекторы, ремесленники и поэты стремились к импера­торскому двору и демонстрировали свои таланты и отточенное мастерство, выказывая тем самым свое почтенна микадо. Нет ничего удивительного в том, что они увеличивали роскошь при­дворной жизни благодаря меценатам. Быт придворной знати, расточительность и изысканность, весьма совершенно изобра­женные в «Гэндзи-моноготари» и в дневниках придворных дам X в., как бы не подвергались воздействию времени и остались такими же и в XVII столетии.

Прежде всего следует заметить, что в суетный X век средне­вековое общество характеризовалось всяческими ограничения­ми. Они относились не только к низшим слоям населения (как обычно считают), но и быту придворных. Вся жизнь придвор­ной аристократии находилась в тисках жесткой регламента­ции, однако ее отношение к ней было иным, нежели у просто­людинов. Цель такого рода ограничений заключается в том, чтобы подчеркнуть общественный статус, поэтому не принято было нарушать ни верхнюю, ни нижнюю границы. Придвор­ные должности ранжировались весьма строго: согласно рангу, регламентировалась ширина ворот в усадьбе и высота экипа­жа, цвет и материал шнуров, кистей и декоративных тканей, фактура, расцветка и покрой одежды, нормы поведения, по­ходка и жестикуляция. «Подумать только, - писала Сэй-сенагон, - куродо вправе носить светло-зеленую парчу, затканную узорами, что не дозволяется даже отпрыскам самых знатных семей!» (263, 117). Ничего не изменилось и в XVII столетии: художники точно так же соперничали друг с другом за право на признание и стремились угодить дворам императора и сегу­на, сохранилась и жесткая регламентация жизни придворных аристократов.

Э.Кемпфер в своей «Истории Японии» следующим образом описывает повседневную жизнь придворных императора: «Все придворные дайри, (или «истинного» императора), принадле­жат к семейству Тэндзе Дайдзина, и, будучи столь знатными и известными от рождения, они считают себя более достойными уважения и почтения, чем того могут требовать к себе обычные люди. Хотя все они и происходят из одного рода, и в настоя­щее время их насчитывается несколько тысяч, и подразделяют их на несколько категорий по рангам. Часть из них становятся настоятелями и первосвященниками богатых монастырей, раз­бросанных по всей империи. Большинство же остается при дворе и безмерно предано самому священному лицу - дайри, под­держкой и защитой которого они пользуются в зависимости от положения или ранга, которым они облечены... Но все же они сохраняют свое былое величие и достоинство, и об этом дворе вернее всего будет сказать, что при всей своей скромности он очарователен... Хотя доход Микадо и невелик по сравнению с прежними временами, пока он еще им распоряжается, то на­верняка в первую очередь заботится о самом себе и делает все, чтобы сохранить былое великолепие и наслаждаться богат­ством и роскошью...

Основными развлечениями Священного двора являются ин­теллектуальные занятия. Не только придворные-кугэ, но и мно­гие представительницы прекрасного пола снискали известность своими поэтическими, историческими и прочими сочинениями. Прежде все календари составлялись при дворе, но теперь в Мияко есть образованный гражданин, который этим занимает­ся. Однако их необходимо представить двору для проверки и одобрения специальными людьми, которые потом обеспечива­ют их отправку в святилище Исэ для печатания. Придворные - большие поклонники музыки; с особым мастерством на всевоз­можных музыкальных инструментах играют женщины. Моло­дые придворные развлекаются, демонстрируя свои способности в верховой езде, беге наперегонки, танцах, борьбе, игре в мяч и прочих упражнениях. Я не спрашивал, разыгрываются ли при дворе драматические представления, но так как все японцы лю­бят театр и тратят на него солидные суммы, я склонен думать, что и священные особы, несмотря на их важность и святость, должно быть, не пренебрегают столь приятным, увлекательным и притом невинным развлечением» (335, 151 - 154).

Необходимо отметить, что в XVII столетии Японией правили сегуны, однако микадо был духовной главой государства. Двор императора в Киото включал в себя консервативных придвор­ных - кугэ, причем там сохранялась преторианская гвардия. В окружение микадо входили также классические ученые, мудре­цы, философы, поэты и художники, которые черпали свое вдох­новение у старых китайских мастеров. По выражению К.Кирквуда: «Киото оставался попрежнему Афинами японской куль­туры» (118а, 35). Императорский двор еще сыграл свою роль в жизни Японии, когда императорская власть была реставрирова­на в эпоху Мейдзи (буржуазной революции).

И наконец, коснемся придворной жизни китайского импера­тора Гуансюя, находившегося под пятой вдовствующей импе­ратрицы Цыси (1835-1908 гг.). Жизнь императорского двора в Китае, окружённая особой тайной, оставалась за семью печатя­ми вплоть до начала нашего столетия, пока не была свергнута монархия. На последнем этапе Пинской (маньчжурской) динас­тии немалую роль в жизни страны играла жестокая, хитрая и сластолюбивая Цыси, бывшая наложница, ставшая всесильной императрицей. Ее полувековое царствование наполнено интри­гами, переворотами, убийствами и расправами над народными восстаниями. Среди всех известных качеств Цыси на первом месте находится жестокость, которая проявлялась не только в убийствах, но и в многочисленных избиениях. Для последних у нее имелся специальный мешок желтого (императорского) цве­та. «Этот мешок путешествовал за государыней, куда бы она ни ездила, и содержал в себе бамбуковые палки всех размеров для битья евнухов и служанок, в том числе старых» (241, 122).

Большую роль в жизни императорского двора играли евну­хи, набиравшиеся только из китайцев. Если в Персии и Турции евнухи могли поступить на службу любому, кто мог им платить, то в Китае только император и члены его семьи могли пользо­ваться услугами евнухов. «Во времена китайской династии Мин при императоре находилось до 10 тысяч евнухов. После уста­новления в Китае в 1644 г. власти маньчжуров влияние евнухов значительно ослабло. Однако царствование вдовствующей им­ператрицы Цыси евнухи при дворе вновь стали играть большую роль. Когда Цыси переступила порог императорских дворцов, в них насчитывалось 4 тысячи евнухов» (246, 21). Институт евну­хов оказывал значительное влияние на все стороны придворной жизни, так как евнухи обслуживали императора и членов его семьи, распространяли высочайшие указы, сопровождали чи­новников на аудиенцию к императору, знакомились с докумен­тами и бумагами Департамента двора, получали деньги и зерно от казначеев, находящихся вне двора и пр. Император Пу И так говорит о роли евнухов в императорском дворце: «Описывая - мое детство, нельзя не упомянуть евнухов. Они присутствовали, когда я ел, одевался и спал, сопровождали меня в играх и на занятиях, рассказывали мне истории, получали от меня награды и наказания. Если другим запрещалось находиться при мне, то евнухам это вменялось в обязанность. Они были моими главны­ми компаньонами в детстве, моими рабами и моими первыми учителями» (246, 22).

В соответствии со сложившимися обычаями император наряду с главной женой имел еще двух «второстепенных», а также об­заводился большим числом наложниц. Последние жили в спе­циальных помещениях, за ними строго надзирали евнухи. Если они нарушали установленные правила, то их выдворяли из им­ператорского дворца. Их жизнь после этого становилась несчаст­ной, ибо никто не хотел брать в семью «сорванный цветок», т.е. им было весьма трудно выйти замуж. Молоденькие наложницы оказывались на положении рабынь, многие исполняли обязан­ности бесправных служанок. Наложницы не только удовлетво­ряли сексуальные желания императора, но и отвечали за убран­ство императорских покоев, за подготовку банкетов императора, изготавливали косметику для придворных дам и т.д.

Евнухи и наложницы использовались весьма широко в при­дворной жизни, о чем говорит царствование вдовствующей им­ператрицы Цыси. В.Я.Сидихменов пишет: «Цыси была необы­чайно опытна в дворцовых интригах, беспощадно расправля­лась со своими противниками как во дворце, так и за его пред­елами, отличалась холодной жестокостью, вела расточительный и распутный образ жизни. Ее увлечения, писали современники, были столь же многочисленны, сколь и преходящи. Фавориты были ей милы лишь в минуты необузданной оргии, и потому они разделяли с ней только ложе, но не власть. Многие из них трагически поплатились за эту высокую честь. О ее кутежах с евнухами, под видом которых тайком проводились во дворец молодые люди, о красавцах-юношах, принимавших участие в этих оргиях и исчезавших бесследно после каждого такого пир­шества, слагались легенды» (246, 235). Следует заметить, что Цыси с нежелательными людьми расправлялась, используя яды, хранившиеся в императорской аптеке со времени династии Мин и привезенные иностранными миссионерами из Европы. В це­лом можно сказать, что придворная жизнь была наполнена раз­личными интригами, коварными уловками, издевательствами, выражая в полной мере восточный характер правителей и ца­редворцев Срединной империи, стремящихся «отхватить» кусок побольше от пирога роскоши и власти.