Раздел 19. Офицерская корпорация: Восток или Запад?

Наше отечество всегда было славно армией и ее цветом - офицерским корпусом. У истоков российской регуляр­ной армии стоит Великий Петр со своими «потешными» пол­ками, составивший знаменитую «Табель о рангах», представ­лявшую собой ключ к познанию истории нашего воинского искусства. Многое в навыки и форму, нравы и быт армии императорской России внесли поляки и турки, немцы и шве­ды (193, 4) и представители других наций и народов. И это вполне естественно, ибо господствующий класс - дворянст­во - жадно впитывал элементы культуры и Запада, и Вос­тока, в том числе и нравы. Не следует забывать того сущест­венного факта, что офицерская корпорация российской им­ператорской армии формировалась из дворян, по своему происхождению относившихся к татарам, грузинам, немцам, шведам, полякам, французам, славянам и прочим. Это так­же необходимо учитывать при рассмотрении нравов нашего, в целом, блестящего и высокоинтеллектуального офицерст­ва.

Прежде всего представляют интерес нравы наполеонов­ской офицерской корпорации, с которой пришлось сталки­ваться российской армии в начале прошлого столетия. В от­личие от предыдущих разделов, здесь нет смысла рассмат­ривать элитарный слой французской армии абсолютистско­го строя. Достаточно в качестве примера привести князя Невшательского, занимавшего должность начальника главного штаба армии Наполеона и назначавшего неспособных на офицерские должности. Известно, что князь Невшательский в нравственном отношении был весьма порядочным челове­ком, однако не обладал способностями, необходимыми для управления войсками. Известный французский писатель Стендаль в своем произведении «Жизнь Наполеона» дает ему следующую характеристику: «Князь Невшательский, последовательно занимавший в Версале ряд низших придвор­ных должностей, сын человека, который своими географи­ческими трудами снискал расположение Людовика XV, ни­когда не испытывал того восторга перед республикой, кото­рым в молодости горело большинство наших генералов. Это был законченный продукт того воспитания, которое давалось при дворе Людовика XVI; весьма порядочный человек, нена­видевший все, что носило отпечаток благородства или вели­чия. Из всех военных он наименее способен был постичь под­линно римский дух Наполеона; вот почему он хотя и нравил­ся деспоту своими замашками царедворца, однако постоянно раздажал великого человека своими взглядами, проникнуты­ми духом старого порядка... Впрочем, в частной жизни он обладал всеми добродетелями; он был ничтожен лишь как правитель и полководец» (257, 126-127). Не случайно Наполеон во время своих постоянных смотров опрашивал со­лдат, чтобы сделать, назначения на офицерские должности, игнорируя неудачные назначения князя Невшательского.

Общественное мнение не считало князя Невшательского достойным должности начальника главного штаба наполео­новской армии. Он и сам с удовольствием отдал бы свою должность кому-нибудь другому, так как она его тяготила. Он быстро утомлялся и поэтому целыми днями сидел, разва­лясь в кресле и положив ноги на письменный стол; он отка­зывался отдавать распоряжения и на все обращенные к нему вопросы отвечал посвистыванием. В наполеоновские време­на солдаты и сублейтенанты были уверены в том, что доста­точно храбро сражаться и уцелеть под пулями, на поле боя, чтобы получить звание маршала Империи. «Эта блаженная иллюзия, - замечает Стендаль, - сохранялась до производ­ства в чин бригадного генерала; тогда в прихожей вице-кон­нетабля военным становилось ясно, что преуспеть - если толь­ко не представится случай совершить подвиг на глазах вели­кого человека - можно только путем интриг. Начальник глав­ного штаба окружил себя подобием двора, чтобы подчеркнуть свое превосходство над теми маршалами, которые - он сам это осознавал - были талантливее его» (257, 127-128). Мно­гие назначения и награды Наполеон делал после победы или просто удачного дела, опрашивая солдат. В пылу энтузиазма в присутствии великого полководца они говорили искренне. Если самый храбрый офицер не обладал необходимыми спо­собностями для занятия той или иной дол-жности, то его про­изводили в следующий чин по ордену Почетного Легиона.

Наполеон обладал способностью находить талантливых людей; он смело и уверенно выдвигал их на первые места. Известный историк А.З.Манфред писал: «Люди ума, люди таланта - вот что нужно для возрождения Франции. И Бонапарту действительно удалось создать такое правитель­ство, такое государственное, политическое, военное руковод­ство, которое силой и богатством талантов затмевало любое .другое из современных ему правительств» (159, 353). На­полеон окружал себя множеством ярких талантов во всех сферах общественной деятельности, в том числе и в военной сфере. Само появление этого множества по-разному способ­ных людей являло собой выход на общественную арену мо­лодого и энергичного класса буржуазии.

В этом смысле весьма показательна судьба ярчайшей лич­ности времен Наполеона, его соратника, члена его семейства маршала Мюрата. Французский писатель Ж.Тюлар в своей книге «Мюрат» пишет: «Если бы не события ночи на 4 ав­густа 1789 года, разрушившие социальные перегородки Ста­рого Порядка, Мюрату суждено было бы прожить свой век нерадивым священником или бравым солдатом, до пенсии тянувшим свою лямку» (274, 13). Разумеется, сословное об­щество абсолютной монархии не было застывшим - в нем тоже случались блестящие восхождения по социальной лест­нице. Однако без громкого титула достижение высокого во­инского чина, значительной должности или епископства практически было равно нулю. Революция 1789 года откры­ла перед Мюратом множество путей, и он как способный человек понял, что отныне все пути открыты и чины, почес­ти и награды могут стать наградой, если не упустишь свой шанс. По выражению Ж.Тюлара, «Мюрат - символ побе­дившего третьего сословия» (274, 14): он никогда не забы­вал и не позволял никому забыть, что начинал простым со­лдатом Революции. Все это дало ему возможность сохранить свою популярность в армии, чьи ряды в основном состояли из офицеров, в большинстве своем вышедших из горнила 1792-1799 годов, и солдат-новобранцев, людей из народной гущи. Во время развала Великой Империи Наполеона он думает о сохранении неополитанской короны и мечтает об объединении Италии под своей властью. Более того, считает Ж.Тюлар: «Кто знает, если бы воплотились, его мечты, Ев­ропа - еще до Наполеона III, но более реалистично и без прекраснодушной демагогии - может быть, стала бы еди­ным целым, более прочным, нежели Великая Империя, и в будущем способным избежать не только революций 1830 и 1848 годов, но и катаклизмов 1914-го и 1940-го?» (274, 350). Наполеон был объявлен наследственным императором и помазан на престол папой, однако он сумел внушить своим солдатам, что он по-прежнему является только первым со­лдатом Франции. Грозный Цезарь XIX столетия, перед ко­торым трепетала Западная Европа, для них был только сол­датом, и они в своей среде называли его «маленьким капра­лом». Для них не было пустым звуком изречение Наполеона о том, что в «ранце каждого солдата лежит жезл маршала».

И действительно и Мюрат, и Бернадот, и Лефевр и другие звезды генералитета начинали свою службу с низших чинов.

Наполеон находился в окружении созвездия блестяще одаренных военных людей. «Они были не похожи друг на друга во всем, кроме одной черты, - подчеркивает Е.Тарле, - они все обладали, хоть и в неодинаковой степени, быстротой соображения, пониманием условий обстановки, умением при­нимать быстрые решения, военным чутьем, указывавшим внезапно выход из безвыходного положения, упорством там, где оно нужно, а главное - Наполеон приучил их с полу­слова понимать его мысль и развивать ее дальше уже самос­тоятельно. Стратегический талант Наполеона делал марша­лов точнейшими исполнителями его воли и в то же время не убивал в них самостоятельности на поле сражения» (264, 147-148). Добродушный Лефевр, холодный Даву, лихой Мюрат, рассудительный Бернадот, методичный Массена, сдержанный Мармон обладали большой инициативой и были недюжинными тактиками. Само собой, считалось совершен­но обязательным личное бесстрашие, и у них выработалась совсем особая военная доблесть.

О господствовавших нравах в армии Наполеона свиде­тельствует существование особо авторитетного института - товарищеского суда. Он не был нигде обозначен в законах, однако был введен в великой армии с молчаливого согласия императора. Е.Тарле пишет: «Вот что по этому поводу гово­рят очевидцы. Произошло сражение. В роте заметили, что двух солдат никто во время боя не видал. Они явились к концу и объяснили свое отсутствие. Рота, убежденная, что виновники просто спрятались со страха, сейчас же выбирает трех судей (из солдат). Они выслушивают обвиняемых, при­говаривают их к смертной казни и тут же, на месте, расстре­ливают. Начальство все это знает, но не вмешивается. На том дело и кончается» (264, 147). Никто из офицеров, по меньшей мере официально, ничего об этом не знает и не должен участвовать в самом суде.

Во французской армии немало нравов были веселыми, особенно, когда она находилась за границей. Во время похо­да, в Ломбардию (1796 г.) офицеры повально увлекались миланскими красавицами. Генералу А.Бертье пыталась вскру­жить голову красавица княгиня Висконти, что увенчалось успехом, и страсть длилась девятнадцать лет. «Вскоре пош­ли толки о сотнях других увлечений, менее длительных, - пишет в «Воспоминаниях о Наполеоне» Стендаль, - но столь же страстных. Напомним еще раз, что в ту пору никто в армии не был одержим честолюбием; я видел офицеров, ко­торые отказывались от повышения, лишь бы не расстаться со своим полком или со своей возлюбленной. Как сильно мы изменились: где теперь та женщина, которая могла бы при­тязать хотя бы на минутное колебание?» (258, 293).

Однако постепенно дух и нравы армии и офицерского корпуса изменялись, так как армия из суровой, республи­канской и героической (такой она была при Маренго) пре­вратилась в монархическую и эгоистическую. По мере того как шитье на мундирах офицеров становилось все богаче, а орденов на них все прибавлялось, сердца их все больше чер­ствели. Те из генералов, кто выполнял свои обязанности с энтузиазмом (например, генерал Дезэ), были удалены из армии либо отодвинуты на задний план. Стендаль пишет: «Восторжествовали интриганы, и с них император не ре­шался взыскивать за проступки. Один полковник, который обращался в бегство или прятался где-нибудь во рву всякий раз, когда его полк шел в атаку, был произведен в бригад­ные генералы и назначен в одну из внутренних областей Франции. Ко времени похода в Россию армия уже до такой степени прониклась эгоизмом и развратилась, что готова была ставить условия своему полководцу» (257, 129 - 130). С каж­дым годом ослабевали дисциплина, готовность повиновать­ся, выдержка; и если некоторые маршалы (Даву или Сюше) еще имели власть над своими корпусами, то другие высшие офицеры, казалось, сами насаждали беспорядок. Очевидно, это внесло определенный вклад в поражение наполеоновской армии в России и окончательный ее разгром вооруженными силами коалиции во главе с Россией.

Иные нравы были присущи армии Османской (Турец­кой) империи в силу ряда обстоятельств, существенными среди которых являлись восточные обычаи и ислам. Извест­но арабское выражение, произнесенное самим пророком: «Все­могущий Аллах говорит: «Имею армию, которой дал имя «турки»: когда люди вызывают у меня гнев, тогда насылаю на них моих турков»». Эта репутация турецкой армии - «правой руки» султана - основывается прежде всего на тра­дициях беспримерной отваги и абсолютного послушания. Эти две добродетели были общи таким, на первый взгляд, проти­воположным категориям ее солдат и офицеров, как свобод­ные мусульмане (феодальные землевладельцы) и имеющие ста­тус невольников христиане «по рождению» янычарам. Фео­дальный армейский корпус состоял из кавалеристов - сипахов, - которые имели в ленном владении землю; эту землю обрабатывали крестьяне, для которых они были сеньорами и с которых они получали дань. Взамен этого они обязаны были служить в армии - некоторый срок в мирное время, и всегда в военное время, и, кроме того, должны были выстав­лять одного или нескольких полностью экипированных всад­ников. При этом численность сопровождающей его свиты зависела от их ранга и размеров имения. В мирное время некоторая часть сипахов несла полицейскую службу (340).

Ни один из этих сипахов не проходил регулярной военной подготовки, однако все они были смелыми наездниками, с детст­ва знающими толк в военном ремесле. Во время войны один из десяти сипахов оставался в стране для поддержания поряд­ка, а входе военных кампаний, когда отряды находились на зимних квартирах, им разрешались отъезды домой, чтобы собрать десятину и иные виды доходов с крестьян. Ведь это единственный источник их доходов и основа жизни как в мирное время, так и при прохождении военной службы. По­мимо сипахов в феодальном армейском корпусе служило оп­ределенное число добровольцев; одни из них воевали исклю­чительно с целью захвата добычи, однако встречались и хрис­тиане-ренегаты, которые перешли в ислам, и, воюя под его знаменами, получали награды и продвижение по лестнице военной иерархии. Нередко также, благодаря способнос­тям и непримиримой враждебности к христианству, они до­стигали высоких должностей. Не менее двадцати предводи­телей сухопутных армий и четыре самых знаменитых в исто­рии империи предводителей флота были старыми христиан­скими сол-датами, которые приняли ислам и перешли на службу в армию, где не обращалось внимание на происхож­дение и имелись шансы для неограниченного продвижения по службе.

Совершенно особое место в армии Османской империи за­нимали янычары - отобранные из христиан юноши, кото­рых из-за их физической силы и психического здоровья счи­тали добротным «материалом» для формирования воина. «Всех пленных юношей - неверных - надо зачислять в наше войс­ко», - такой совет дал султану Орхану визирь и воинский судья Аллаэдин. Эта идея была осуществлена при султане Мураде I (1360-1389 гг.). Перед распростертыми на земле юношами возвышалась фигура известного дервиша шейха Бекташа. Подойдя к тому их них, кто находился поближе, дервиш поднял руку над его головой, осеняя ее рукавом сво­его халата, и произнес: «Да будете вы ены черы». Так было положено начало особому корпусу янычар (от «ены черы» - «новое войско»). От остальных военнослужащих их от­личал головной убор - белый войлочный колпак с висящим сзади куском материи, напоминающим по форме рукав халата Бекташа. Вооружение янычар составляли копья, сабли и кинжалы, а роль знамени исполнял котел для приготовле­ния пищи. Некоторые воинские звания в янычарском корпусе также были заимствованы из «кухонного» лексикона, напри­мер, полковник назывался «чорбаджи», т. е. «кашевар».

Значительная часть янычаров (кроме меньшей, занятой в осуществлении административных функций имперских ор­ганов) образовывала корпус на условиях платы (корпус про­фессионалов). Этот корпус представлял собою приватное и сильнейшее оружие в руках султана. Им командовал ага, который одновременно исполнял должность начальника по­лиции Стамбула и заседал вместе с министрами в диване. На войне он сопровождал султана и командовал его отрядами, в чем ему помогал совет из пяти наивысших офицеров. Яны­чарский корпус насчитывал несколько дивизий, каждая из которых располагалась в собственных казармах, а во время войны - в больших шатрах. Смысл существования янычар, оторванных в детстве от родителей, которым нельзя было ни жениться, ни заниматься каким-либо ремеслом (к тому же у них не было к этому никаких навыков), ограничивался учас­тием в битвах во время войны и поддержанием порядка в мирное время.

Янычары больше были привязаны к своим товарищам, чем к султану, а еще большая близость возникала между янычарами одной и той же казармы, которые приносили друг другу присягу на мисочке соли, Коране и мече. Еще боль­шей опекой, нежели войсковые знамена, они окружали боль­шие медные котлы, коих приходилось два или три на казар­му (в них они готовили себе рис и вокруг них проводили все вечера). Если хотя бы один из этих котлов терялся в битве, то все офицеры из опозоренной казармы увольнялись; в слу­чае поступления вновь на военную службу их никогда не принимали в то же подразделение.

На нравы и поведение янычар сильное влияние оказывали дервиши из ордена Бекташа, которые так тесно были связаны с янычарами, что в 1591 году весь этот орден был включен официально в 99-ую дивизию, а его шейх получил звание «чорбаджи». Восемь дервишей были прикреплены к казар­мам янычар в Стамбуле - их задача заключалась в вознесе­нии молитв за империю и ее армию. На парадах же по случаю разных празднеств они маршировали перед агой, и в ответ на выкрик ведущего шествие «Аллах керим» («Аллах является щедрым») отвечали долгим, звучным «хууууу-ом». Можно сказать, что для янычар был характерен религиозный фана­тизм, чем и объясняется признаваемая даже врагами их пот­рясающая дисциплина и неукоснительный порядок (340, 36).

Необходимо отметить еще и такие характерные для нра­вов янычар черты, как своеволие и бунтарство, которые со временем возрастали. Если, например, после окончания сто­рожевой службы во дворце, когда происходило заседание дивана, янычары отказывались от приготовленной им пищи и переворачивали котлы, то власти старались их задобрить, чтобы предотвратить разрастание их недовольства. Более того, они постоянно культивировали право утверждать на троне каждого нового султана. Когда-то Баязет II путем подкупа в 1481 году получил их поддержку для своих необоснованных претензий на трон. Янычары поняли этот «дар» как преце­дент и с тех пор требовали от каждого очередного султана вознаграждения под угрозой отказа в своей поддержке. В противном случае они поднимали бунт и ставили на престол угодного им султана; они внушали такой страх, что, как правило, их требования всегда удовлетворялись (340, 35).

Следует подчеркнуть, что янычары показали себя плохи­ми защитниками Османской империи на поле боя. Они внес­ли свой вклад в то, что общие потери Турции в войнах, на­пример, XVIII века с Австрией и Россией, составили 200000 че­ловек, что в четыре раза больше потерь русских и австрий­цев (288, 71). К тому же янычары служили ненадежной опо­рой султанского трона; поэтому Махмуд II решил создать новое постоянное войско, причем эти солдаты получили боль­шее денежное довольствие, нежели янычары. Парад нового войска перед их казармами они восприняли как вызов и в ночь на 15 июня 1826 года взбунтовались. В результате их истребили артиллерийским огнем, уцелевших (около одной тысячи) осудил военный трибунал, после которого все осуж­денные были удушены, и их тела были брошены в Мрамор­ное море. Таким образом, своеволие и бунтарство как харак­терные черты нравов янычар (этой гвардии султана) приве­ли к их полному уничтожению.