Раздел 18. Провинциальное дворянство: Восток или Запад?

Входе эволюции нравы провинциального дворянства им­ператорской России в некоторых аспектах переклика­ются с нравами и бытом византийской провинциальной зна­ти. Следует иметь в виду, что во время становления и разви­тия феодализма в Византии нередко весьма значительно из­менялась социальная опора императорской власти. Отечес­твенный исследователь З.В.Удальцова пишет: «На престоле сменялись императоры - ставленники то могущественной столичной придворной аристократии и высшего чиновничест­ва, то провинциальной феодальной знати. Недаром вся по­литическая история Византии наполнена постоянными стол­кновениями константинопольской чиновной знати с местны­ми феодальными землевладельцами. Соперничество этих со­циальных группировок, их смена у власти - зерно всей борь­бы внутри господствующего класса империи, зачастую, прав­да, принимавшей форму дворцовых переворотов» (276, 114). И в самой местной знати происходили определенные измене­ния, ибо могущество провинциальной (фемной) знати имело своим источником не только служебные полномочия, но и значительные собственные доходы.

В ранневизантийском обществе в городах доминирующим слоем выступали средние землевладельцы - куриалы, чьи добротные дома определяли архитектурный облик жилых кварталов. Они представляли собой здания, выстроенные в традиционном греко-римском стиле и глухой стеной обра­щенные к улице, «в скромности постройки чуждающиейся горделивости и пошлости» (150, 212). Для домов куриалов характерно то, что стены и потолки были украшены роспи­сями, а полы - мозаикой; в доме стояли скульптуры люби­мых и уважаемых людей, а также находились портреты скон­чавшихся родственников, выполненные на холсте или дос­ках. «Многие куриалы имели собственные библиотеки, где помимо классической литературы содержались речи город­ских риторов и адвокатов, т. е. современные произведения, которые либо нравились хозяину дома, либо служили свое­го рода пособием и образцом для его публичных выступле­ний» (210, 68). И как обычно для византийского образа жизни мерилом достатка служила высококачественная серебряная и стеклянная посуда, а богатством и гордостью дома куриа­ла являлись «драгоценности госпожи».

С середины IV столетия происходит интенсивный процесс расслоения провинциальной, в том числе и муниципальной, аристократии. Основная масса куриалов беднеет, так как при­ходится продавать за бесценок земли, рабов, серебряную ут­варь и другое имущество. И только немногие из них упрочи­вают свое положение и выделяются в особую группу; к концу IX века формируется крупное землевладение, феодальное по своей сути. Основным центром расположения такого рода поместий провинциальной знати становится Малая Азия. Ис­ходя из данных «Геопоник» и иных исторических источников того периода, исследователи реконструируют облик нового поместья, которое могло варьироваться от обширного имения с господским домом в центре до относительно небольшого владения типа хутора. Приведем в связи с этим описание А.А.Чекаловой одного из такого рода имений, подаренного императором Михаилом VII Дукой двоюродному брату Ан­дронику Дуке: «Оно состояло из нескольких земельных участ­ков, содержащих в себе в целом 7300 модиев (более 700 га) пахотной земли. Сам магнат жил в усадьбе, называвшейся Варис, в большом господском доме, со всех сторон окруженном террасой, полы в доме и на террасе были выложены мрамором. Возле дома находились просторные бани, местами также облицованные мрамором. В пределах усадьбы располагались и различного рода хозяйственные постройки: амбар, состоя­щий из двух отделений - подвала, где хранились скоропор­тящиеся продукты, и верхнего помещения, куда складывался хлеб: отдельные строения предназначались для ссыпки зерна, соломы и мякины. Имелись при усадьбе также конюшни, хлевы для скота» (142, 572).

Обычно господский дом был немыслим без сада, в кото­ром росли яблони, груши, вишни, сливы, персики, финико­вые пальмы, лимонные деревья, айва, гранаты, смоковни­цы, фисташковые и миндальные деревья, каштаны и орехи (57а, 172-203). Все пространство между деревьями было усажено цветами - розами, лилиями, фиалками и шафра­ном. Особой любовью пользовались розы, ибо считалось, что в их природе «есть что-то божественное». Ведь, согласно одной из версий античного предания, роза своим происхож­дением обязана богине охоты Диане. «Влюбленная в Амура, богиня эта приревновала его к дивно красивой нимфе Роза­лии, полагая, что он предпочел ей эту последнюю. И вот однажды, в диком гневе, она схватила несчастную, повлекла ее в ближайший куст терновника и, изранив страшными шипами этого колючего кустарника, лишила ее жизни. Уз­нав о горькой участи своей возлюбленной, Амур поспешил на место преступления и, найдя ее бездыханной, в неутеш­ном горе залился горючими слезами. Слезы его капали, ка­пали из глаз на терновник, как роса, и, - о, чудо! - ороша­емый ими куст начал покрываться дивными цветами. Цветы эти были розы» (101, 6). Разведение цветов имело не только эстетический характер, их использовали в лечебных целях. Считалось, что плющ помогает излечивать больную селезен­ку, нарцисс «хорошо охлаждает», а розы «помогают боль­ным глазам» (57а, Гл. 18, 25, 30). Ко всему прочему, не следует забывать, что из роз приготавливали ароматические смеси. В имениях особое место занимали виноградники, где выращивались многие сорта винограда.

В опоэтизированном виде предстает перед нами усадьба Дигениса Акрита, где среди чудесного сада, в котором «лозы чудные свисали винограда... и розы цветом пурпура окра­шивали землю», возвышался большой прямоугольный дом, построенный из тесаного камня. Крыша дома и его полы покрыты мрамором, внутри здания были помещения с тремя высокими сводами. «Покои крестовидные, причудливые спальни» сверкали разноцветным мрамором, а полы в поко­ях были облицованы ониксом, отполированным так, что вся­кому казалось, что «замерзли капельки воды и льдинки пол покрыли». По бокам здания находились триклинии с золо­тыми сводами, причем их стены были украшены мозаичны­ми сценами, изображавшими подвиги героев Илиады, Сам­сона и Давида, чудеса Моисея и пр., причудливо смешивая античные и библейские сюжеты (210, 573).

В центре господского дома располагался просторный зал - столовая; в поместье Филарета Милостивого в ней находил­ся большой круглый стол слоновой кости, отделанный золо­том (за ним одновременно могло разместиться тридцать шесть человек). Неотъемлемой частью ансамбля имения служила церковь; в том же Варисе была большая церковь, чей купол покоился на восьми колоннах, с хорами и мраморным пол­ом. И наконец, жизнь имения знатного византийца невоз­можно представить себе без женщины, выступающей ядром семьи, вокруг которого сплачивались все ее члены. И это несмотря на то, что в византийском обществе к женщине относились в основном по-восточному. Она всегда получала домашнее воспитание, на нее смотрели прежде всего как на продолжательницу рода человеческого; в высших (и сред­них) слоях общества женщины, как правило, бывали затвор­ницами в гинекеях. Женщина при всей своей набожности была прекрасной хозяйкой в усадьбе, ибо за всем наблюда­ла, ко всему прикладывала руку и играла большую роль, нежели ее муж. Достаточно вспомнить мать Алексея I Комнина Анну Даклассину, имевшую огромное влияние на сво­их детей, которые, свою очередь, испытывали к ней глубо­кую благодарность и уважение. Не случайно, при отъезде Алексея I на войну в Иллирии с норманнами Роберта Гвис-кара, он предоставил матери абсолютную власть, полагаясь на ее природный ум, преданность и «многоопытность в жи­тейских делах» (6, 127). Таких женщин было немало среди семей провинциальной византийской знати: понятно, почему византийцы дорожили семьей и своей женой.

Иное положение занимало французское провинциальное дворянство в эпоху абсолютистской монархии. Ведь дворян­ство, владевшее 20% территории Франции, внутри себя было дифференцировано: «Наряду с вельможами, жившими за счет пенсий двора (около 4000 человек), существовало так назы­ваемое «дворянство мантии» и «дворянство колокольни», состоящее из одворянившихся буржуа; купивших или унас­ледовавших должность в бюрократическом аппарате коро­левства, и буржуа, купивших у разорившихся дворян по­местья со всеми феодальными привилегиями. Наряду с ними существовало провинциальное дворянство, косное, отсталое, прозябавшее в своих полуразвалившихся замках и усадь­бах, замкнувшееся в своей нищете» (108, 293-294). Это провинциальное дворянство несло на себе печать сельской жизни со всеми ее особенностями, унаследованными от преды­дущих столетий.

Известно, что в XVI веке вся французская знать жила в сельской местности, обосновавшись в своих замках и двор­цах. И хотя многие из них. представляли собой замечатель­ные сооружения с фасадами в античном стиле, с многочис­ленными скульптурами, причем они были великолепно отде­ланы мрамором, однако не были приспособлены для ком­фортной жизни. В них зимой приходилось дрожать от холо­да, ибо топящиеся (и дымящие часто) печи обогревали толь­ко находившихся возле них; находившиеся подальше от ка­мина мерзли и поэтому вынуждены были все время носить теплую одежду. Французский историк Л.Февр пишет: «Обыч­но для дворянина, живущего не по-княжески, обиталище - усадебный дом, в котором он три четверти времени проводит в одном помещении - на кухне. До XVIII века француз­ский дом не имеет особой комнаты - столовой. Людовик XIV в обычные дни ест в спальне, за квадратным столом, лицом к окну. Сеньоры XVI столетия, более скромные, они обычно едят у себя на кухне, которую в иных провинциях называют «сЬаийои> (обогревальня). На кухне тепло. Или, точнее, не так холодно, как в других комнатах. Здесь посто­янно пылает огонь. Пахучий пар, вырываясь из кастрюль, создает атмосферу несколько тяжеловатую, но в общем теп­лую и уютную. Свежая солома на плитах пола сохраняет тепло для ног. И, кроме того, на кухне многолюдно. Люди живут локоть к локтю. А люди XVI века очень любят так жить. Как все крестьяне, они терпеть не могут одиночества. У XVI века понятия о стыдливости не такие, как у нас. Ему совершенно неведома наша потребность в уединении. В до­казательство я упомяну только о размерах кроватей того времени: это монументальные сооружения, в них укладыва­лось порою множество людей, не испытывающих стеснения и смущения. Каждому своя комната - эта мысль принадле­жит нынешнему времени. К чему это? - сказали бы наши предки. Отдельная комната, предназначенная для того или иного, - это тоже современная выдумка. На кухне собира­лись все и делали все или почти все» (291, 288).

На кухне в деревянных креслах перед огнем восседали сеньор и его супруга, а на скамьях - их дети. Иногда рядом располагались гости, приходской священник и слуги. Под бдительным оком госпожи служанки накрывали стол для обеда, за который усаживались пришедшие с поля арендато­ры, работники, поденщики. Вперемешку с людьми снуют домашние животные: куры и утки находятся под столом, охотничьи птицы располагаются на плечах охотников, соба­ки лежат у ног хозяев на подстилке и под юбками женщин выкусывают у себя блох или греются у огня. Наконец пода­ется обед из простой пищи - хлеб, который редко бывал пшеничным, большие миски пшеничной кашг или сваренно­го в молоке проса. Мясо подавали только на свадьбах и к праздничному столу, чаще бывало сало. Следует учитывать то, что очень много было постных дней, в том числе и Вели­кий пост, после соблюдения которого многие сильно ослабе­вали (в постные дни принято было воздерживаться от пищи и питья). Единственное, что могли позволить тогда люди в зависимости от толщины своего кошелька, это пряности, приготовленные по мудреным рецептам (провинциальные дворяне не знали ни табака, ни кофе, ни чая и прочих креп­ких напитков).

Необходимо иметь в виду то, что провинциальные дворяне не так уж много проводят времени в доме. Они находятся в нем, чтобы пообедать, когда льют дожди или приостанавли­ваются полевые работы. Само собой разумеется, они сидят дома вечером, с наступлением темноты, не зная, как преодо­леть ее. На кухне, где набилось десятка два человек и где коптят зловонные светильники да пляшут огни камина, никто не читает. Разве что четыре или пять раз в году, когда сильно льет дождь и нечего делать, кто-нибудь с горя читает вслух какую-нибудь главу из старого рыцарского романа в прозе. Иногда же поздно вечером, после того как все заснули, сень­ор достает книгу и просматривает занесенные в нее все семей­ные дела и события или на счетах с костяшками просчитывает свой бюджет. «В сущности, настоящая жизнь этого человека и всех ему подобных, - отмечает Л. Февр, - заключается в том, чтобы обойти или объехать свои поля, виноградники, луга, леса, обозреть свои владения, охотясь, или поохотить­ся, обозревая их. В том, чтобы посещать рынки и ярмарки, по-свойски потолковать с крестьянами на их языке и о предме­тах, которые одни только их и интересуют (легко догадаться, что это вопросы не политические и не метафизические). По воскресеньям и праздничным дням этот простой в обращении сеньор, во многих отношениях тот же крестьянин, только ран­гом повыше, открывает бал вместе со своей супругой, кружит девушек в пляске, а при случае - играет в шары, стреляет из лука, сбивает наземь какую-нибудь птицу или развлекается борьбою ладонь на ладонь» (291, 290).

Очевидно, что эти нравы и обычаи провинциального дво­рянства остались такими же и в XVIII столетии вплоть до Великой Французской революции. Исследователи начала на­шего века отмечают, что «во Франции во многих сельских захолустных округах еще сохранились нравы и обычаи, веду­щие начало с седой древности» (177а, 597). Иное дело, что в ходе царствования Людовика XIV значительная часть про­винциального дворянства обеднела, в сущности была разоре­на, хотя стремилась прикрыть это показной роскошью. Не случайно, что важнейшей темой всей моралистики XVII века является тема лица и маски, получившая наиболее яркое вы­ражение в знаменитых «Характерах» Лабрюйера. Она - выражение глубокого кризиса абсолютистской системы, рез­кого несоответствия между тем, чем является французское общество по своей сущности, и показной стороной его жизни. Эта жизнь видится Лабрюйером как грандиозный спектакль, в котором каждый играет несвойственную роль, старается казаться не тем, кем является в действительности. Захудалый дворянчик хочет прослыть маленьким сеньором, а знатный сеньор желает титуловаться принцем, но, кичась своими дво­рянскими титулами, спесивая знать роднится с разбогатевши­ми выскочками (145). Это стремление казаться не тем, кем являешься в действительности, заставляла провинциальных дворян обращаться со своими бывшими крепостными с суро­востью настоящих ростовщиков. Они пытались выколотить из них все денежные и натуральные средства, установленные обычаем, что в конечном счете привело к революции.

В феодальной Японии к провинциальному дворянству относились, в основном, байсин или самураи, находившиеся в подчинении многочисленных местных феодалов, асигару (рядовые воины), ронины-самураи, утратившие место в сво­ем клане. Последние находились вне категорий дифферен­цированного сословия-класса самураев. «Они покидали сво­его сюзерена по его принуждению (в случае разрыва догово­ра между господином и слугой, что бывало крайне редко) или же добровольно, например, для совершения кровной мести, после исполнения которой могли вернуться к своему хозяину, - пишет И. Горевалов. - Многие ронины, лишен­ные средств к существованию, искали нового покровителя или становились на путь грабежа и разбоя, объединяясь в банды и терроризируя жителей мелких деревень, путников на дорогах. Среди ронинов, «самой развратной категории населения», готовой за деньги на любые преступления, вер­бовались также наемные убийцы» (67, 316).

Основная масса самураев не имела земельных владений и получала от сюзерена за несение службы специальный паек рисом. Его, как правило, хватало для удовлетворения собствен­ных и семейных нужд - от одежды и пищи до предметов роскоши. Самураи ниже своего достоинства считали занятия торговлей, ремеслом, ростовщичеством, к тому же правитель­ство сегуна не брало с них налогов. Закон весьма строго охра­нял честь самурая - один из пунктов основного администра­тивного уложения дома Токугава гласил: «Если лицо низше­го сословия, такое как горожанин или крестьянин, будет ви­новно в оскорблении самурая речью или грубым поведением, его можно тут же зарубить». Неуважение к личности самурая также рассматривалось как неподобающее к нему отношение. Крестьянам предписывалось: «где бы они ни были - у обочины дороги или за работой в поле», - завидев любого саму­рая, в том числе и из чужого владения, «обязательно снимать головные уборы - соломенные шляпы, платки, повязки из полотенца - и пасть на колени». За нарушение этого правила полагалось наказание, т. е. «каждая встреча с самураем могла окончиться смертью» (67,317). Вместе с тем самурай за какой-нибудь поступок, предусмотренный бусидо, лишался жизни, тогда как крестьянину жизнь сохраняли. Достаточно вспом­нить обычай харакири, исполняемый в случае нарушения дан­ного слова или уклонения от выполнения приказа.

Особое положение самурайства в японском обществе обус­ловлено специфическими принципами и правилами долга и чести, выработанными на протяжении веков, зафиксирован­ными в своеобразном моральном кодексе, или «бусидо». «Морально-этические правила и нормы поведения, отразив­шие идеологию господствующего класса феодальной Япо­нии, призваны были, с одной стороны, выделить самураев из всей остальной массы населения, поставить их в привиле­гированное положение, а с другой - привить им вернопод­данническую идеологию, доказать, что слепая верность и бездумная преданность сюзерену являются главной доброде­телью самурая. Это вполне отвечало интересам сохранения и укрепления существовавших в стране социально-полити­ческих порядков. Вассальные отношения, которые пронизы­вали самурайский кодекс, распространялись на все слои са­мурайства, включая самые высокие его прослойки. Исклю­чение составляли лишь сегун да император, на которых не распространялись никакие регламентации» (106, 53-54).

Вся система воспитания самураев была нацелена на фор­мирование таких качеств характера, как вассальная предан­ность, воинственность, мужественность и отвага. Высшим про­явлением этих черт является готовность к самопожертвова­нию. Прививаемые самураю моральные качества и професси­ональные навыки рождали у него чувство собственного досто­инства, ощущение превосходства над всеми другими людьми. Эта система призвана была воспитать у самурая три главных качества: мудрость, гуманность и храбрость. «Выработке этих свойств характера самураев способствовала хорошо продуман­ная система обучения и воспитания, включавшая целый ком­плекс разнообразных предметов - от фехтования и стрельбы из лука до философии, литературы и истории. Занятия гума­нитарными дисциплинами преследовали цель дать самураям необходимый минимум общеобразовательной подготовки, по­высить их интеллектуальный уровень. Все остальные предме­ты имели сугубо прикладной характер. Например, занятия каллиграфией вырабатывали четкий и красивый почерк в написании иероглифов и прививали самураям художествен­но-эстетический вкус, но в то же время по почерку и манере письма можно было как по своего рода индикатору судить о личных качествах и характере самурая» (106, 55).

Однако главное место в системе обучения и воспитания отводилось военной подготовке, чтобы самурай в совершен­стве владел оружием и разбирался в искусстве ведения боя. Существенно то, что у самурая формировался религиозный фанатизм, который лежал в основе их смелости и храброс­ти, высшим же проявлением их служит самопожертвование во имя своего сюзерена. В свое время известный ученый Н.И. Конрад отметил, что «основным действующим фактором пси­хического уклада, свойственного военному дворянству, была религиозность» (127, 18). К середине XIX века в силу общественной эволюции Токугавского режима самурайство разложилось, произошла буржуазная революция. И тем не менее следует считаться с тем фактом, что кодекс «бусидо» внес существенный вклад в формирование японского нацио­нального характера и культуры.